8. Аннексия и традиционная культура Крыма

Подвести общий итог аннексии, характеризовать её как историческое событие нетрудно уже потому, что такого рода события случались и раньше. Причём они настолько известны, что читатель легко найдёт аналогию без помощи автора. Для этого достаточно ответить на один вопрос:

Что послужило причиной разрушения акведуков в Греции и Риме, древних водопроводов, храмов и термов в крупнейших центрах античной цивилизации? Ответ есть только один: нашествие северных варваров. И правильность его подтверждается столь же простыми фактами. Военные разрушения имеют место и в войнах цивилизованных народов. Но такие разрушения более или менее быстро ликвидируются в послевоенный период. Ведь в этом заинтересованы и побеждённые, и победители, если они люди цивилизованные. Что же касается варваров, то они не способны восстановить прежнюю материальную культуру то ли по нежеланию, то ли по неумению. Так было в Риме после V века, так стало в Крыму после года 1783-го...

Ибо здесь не только не восстанавливалось разрушенное, но активно продолжалась ликвидация древней крымской культуры.

Вот некоторые примеры: «в Керчи была прекрасная мечеть, и оттуда взято большинство мраморных украшений, находящихся ныне в Керченской церкви» (Ромм, 1941. С. 69). Забегая несколько вперёд, отметим, что этому городу новые хозяева Крыма так никогда и не позволили возродиться в качестве крымскотатарского культурного центра, да и просто места жительства бывших керченцев-крымцев. Лишь постепенно туда вернулась часть старых жителей, но далеко не все. Достаточно сказать, что через век здесь было 11 православных церквей, армянский, католический и лютеранский храмы, 2 синагоги — и осталась всего одна мечеть (Безчинский, 1901. С. 440).

Тот же, упомянутый выше француз, проживший в России с 1779 по 1786 г., писал почти с нежностью об остатках античности, увы, уничтожавшейся победителями с той же непринуждённостью в другом месте: «Стены древнего Херсонеса были шириной больше сажени. Камень внутренней кладки очень пористый, очень мягкий известняк, поставленный на ребро, поперёк кладки. С обеих сторон стены были обшиты плитами белыми, плотными и настолько мягкими, что их можно обтёсывать ножом; плиты эти теперь ежедневно разбирают для постройки Севастополя» (Ромм, 1941. С. 69).

В Эски-Юрте, на одном из древнейших кладбищ ханства, где бережно сохранялось множество прекрасных памятников и дюрбе, «бо́льшую часть из них разбили и сорвали [с могил] грубые руки, затем, чтобы употребить на украшение своих каминов. Между этими последними находится и много мраморных украшений, с резными барельефами листьев растений, много надгробных колонн и плит. Татары этой деревни очень бережно сохраняют остатки этих памятников и стараются сколько возможно спасти их от дальнейшего разорения» (Паллас, 1793. С. 83).

В Карасубазаре (и не только здесь) сразу после захвата полуострова оккупанты стали разрушать кладбища — на глазах родственников, ещё не покинувших город, ухаживавших за свежими могилами. Впрочем, эта тема настолько горька для крымскотатарского народа, что даже касаясь тех давних лет лучше предоставить слово свидетелям преступления, а не пытаться его комментировать. «В Карасубазаре с мусульманского кладбища вывезены надгробные плиты и памятники, вслед за чем они были разбиты или разрублены таким образом, чтобы их можно было использовать для стройки, хотя в этой местности имеется великолепный известняк, который можно было добывать в карьерах с точно такой же лёгкостью, с которой русские разорили могильные памятники...» (Clarke, 1810. P. 456—457).

Ещё одно свидетельство того же рода: «В Карасубазаре, как и в других местах, обращают на себя внимание татарские кладбища, полностью лишённые памятников (delapideted), которые забрали русские с целью использования на строительстве административных зданий во всех городах и в особенности в Карасубазаре. Какое кощунство! ...русские уничтожили то, что среди других народов почитается святыней, перед чем другие люди благоговеют — памятники мёртвым. Все они были изготовлены из камня, добывающегося вблизи Карасубазара. Читатель, конечно, недоумевает, почему русские не отправились за строительным материалом в карьер, а вывезли татарские надгробные памятники? Ответить на него — значит сказать о причине эмиграции. Дело в том, что татары были здесь подвержены чрезвычайно грубым оскорблениям, надругательству (the most violent insults): их мечети, их минареты, их дворцы, их бани, их водопроводы и акведуки, их фонтаны и даже их надгробия были снесены, обращены вруины, разрушены до основания» (Lyall, 1825. P. 360—361).

Здесь нет преувеличения или искажения истины. Речь шла именно о сознательном надругательстве, о действительно провокационном кощунстве, которое не в силах выдержать не только мусульманин, но человек любой веры, если у него есть сердце. Ведь в Эски-Юрте дошли до того, что древние ханские дюрбе превратили в коровники («zu Viehställe degradiert sind» — Kosmeli, 1813. S. 50). Акция, проводившаяся одновременно на всей территории Крыма, имела и единую цель, названную цитированным автором: оскорбить мёртвых, чтобы принудить к эмиграции живых.

Здесь поневоле вспоминаются слова одного английского эсквайра, гостившего у М.С. Воронцова в 1830-х гг. и хорошо знакомого с разрушением татарских кладбищ и дюрбе в Крыму. Он пришёл к выводу, что невозможно никакое сравнение между варварством русских и татарской традицией многовекового оберегания крымских древностей, в том числе христианских. При виде того, во что были превращены татарские святыни, он смог подобрать в истории лишь один схожий пример — крестоносцев Балдуина Фландрского, которые не только разрушили Константинополь, но и вскрывали в поисках ценностей древние могилы (в том числе и христианских святых) и плавили старинные бронзовые статуи.

«Татары, несмотря на все их недостатки, заслуживают самого горячего восхищения, — продолжает эсквайр, — как и вообще последователи Магомета, которые во всех краях и в любой войне свято чтут места последнего успокоения человека... И, бесспорно, если бы такие традиции существовали в нашей собственной стране, это побуждало бы в конечном счёте некоторых наших амбициозных политиков и военачальников к добрым делам, если уж они так стремятся к бессмертию в виде воздвигнутых над ними могильных холмов или пирамид» (Spenger, 1837. Vol. I. P. 245, 247).

Некоторые современные мыслители (в основном, южной культуры) считают, что одушевлены не только люди, но и окружающие их объекты местного, древнего происхождения: камни, ручьи, скалы. Итальянец Умберто Эко считает, что «...камень осознаёт время. Он его осознаёт ещё прежде чем истолковать перемены своего нагрева как перемещения в пространстве» (Эко, 2007. С. 449). Что же остаётся сказать нам, всматривающимся в письменные свидетельства того, что крымские камни, в том числе священные могильные, перемещались не от нагрева, а волею пришлых супостатов? Не нужно напрягать фантазию для того, чтобы представить себе, как немо и бессильно кричали камни, когда их выворачивали из оголовий родных могил и тащили с кладбищ. Легко понять, что в ту пору к небу возносились вопли не только насилуемого народа, но и всего полуострова, его древней земли, гор, степей, скал и ущелий!

Что же касается восстановления разрушенных армией и русскими переселенцами городов, то эта история также безотрадна. В результате такого «возрождения», к примеру, Феодосии, проведённого великорусскими архитекторами и строителями, город так и не обрёл своего прежнего крымского облика. Как заметил приезжий чиновник, здесь «въезжаешь в улицу не в Европейскую, и не в Азиатскую а в Новорусскую... совершенно по образу тех, которые находятся в наших Великороссийских городах», поскольку уже через несколько лет восстановления города губернатором А.С. Феншем (начато в 1805 г.) древний город обрел совершенно новую, «пошлую физиономию» (Вигель, 1892. С. 151).

Непосредственным следствием нашествия было и разрушение человека, то есть в первую очередь его физического здоровья — духовная деградация, требующая времени, пришла позже. Понятно, что война несла с собой голодные смерти, но они не прекратились и в условиях послевоенной разрухи. Из-за отсутствия средств и просто желания новых властей помочь коренному населению она длилась многие годы. Далее, медицинская служба в русской армии не только сильно отставала от европейской (в ту эпоху также вполне примитивной), в ней не было никакого санитарного контроля. Поэтому жившие скученно солдаты и казаки постоянно болели. Притом, недугами, в Крыму до того малоизвестными и оттого слабо поддающимися народной медицине (на первом месте тут стояли кожные заболевания). Самые различные заразные болезни распространялась безвозбранно и, как было отмечено уже в конце первой трети XIX в., они «до сих пор сопротивляются всем попыткам их ликвидировать и, как уверяют, болезненность стала здесь уже всеобщей» (Spenger, 1837. Vol. II. P. 141).

Традиционной экономике Крыма был нанесён ущерб, какого она не знала на протяжении всей своей истории. И плотная удавка оккупации не позволяла поднять хозяйство, возродить его, как обычно делается после окончания военных действий. Долгое время никто не занимался ни восстановлением разорённого хозяйства, ни защитой остатков коренного населения от репрессий, временами принимавших характер стихийного насилия. Приведу свидетельства современника: «Некогда столь густо заселённый и плодородный Крым не в состоянии кормить остающихся в нём немногочисленных жителей». «Правительство благоприятствует [казакам] и надеется, что они заменят собой покинувших свою родину татар. Казаки воры, непослушны и разоряют татар, у которых отнимают всё, что возможно, особенно их жён и стада. Русские закрывают глаза на эти беспорядки». И далее:

«Из Крыма в прежнее время вывозились шерсть, воск, мёд и проч., а теперь изобилие этих произведений сильно сократилось и страна эта, некогда столь богатая стадами, особенно баранами, не производит тех же предметов в достаточном количестве для потребления теперешнего населения... со времени русского завоевания, выселения татар и потребления скота русскими войсками количество всякого скота до такой степени сократилось, что для сохранения породы вместо местных быков стали потреблять в пищу быков из России. Бараны здесь хорошего качества, но... теперь их можно резать только в известном количестве. Птицы здесь также стало меньше и она вздорожала». (Людольф, 1892. С. 158, 165, 167—168).

Об ущербе, нанесённом аннексией духовной культуре крымскотатарского народа, будет сказано ниже. Здесь же упомянем лишь об одной из её важнейших областей — религиозной. Сразу после захвата ханства оккупанты начали многолетнюю кампанию, которую можно в целом назвать обезбоживающей и секуляризационной. Велась она явно вопреки екатерининскому Манифесту, но кто на это обращал тогда внимание! Шло наступление на Мечеть. Правда, почти все муфтии и кадиаскеры, оставшиеся в живых и не эмигрировавшие, сохранили свои места. Но все они попали отныне в подчинение (в вопиющем противоречии с мусульманским правом) главному муфтию Крыма, который с 1784 г. стал назначаться русскими колонизационными властями. Теперь вероучители Крыма получали денежное содержание из российской имперской казны¹.

Таким образом, руководство не только духовной практикой, но и всей мусульманской культурой целого народа оказалось в руках русских оккупантов, контролировавших созданный ими муфтиат — особое подразделение административного управления краем. Именно через муфтиат теперь можно было осуществлять управление вакуфной недвижимостью. На момент аннексии к ней относилась треть хозяйственной земли полуострова, не считая массы приносивших доход построек различного назначения, мельниц и прочих объектов хозяйственной инфраструктуры.

Кроме того, многие мечети уже в течение первых десяти лет российского владычества были закрыты или превращены в христианские храмы, — подробнее об этом речь пойдёт ниже, поскольку этот процесс продолжался в течение всего имперского периода истории России (да и после него тоже). Здесь отметим лишь, что такое превращение оскорбляло не только татар, но и наиболее честных и откровенных из русских священнослужителей. Так, иеромонах Мелетий, проезжавший через Крым в 1793 г., то есть, через десять лет после аннексии, с явным прискорбием и сочувствием к местным мусульманам отмечал, сколь тяжко было ему и его спутникам слышать в Крыму «при церкви, обращённой из мечети», колокольный звон, сзывающий крымчан «к молению в то место, где прежде Магометанство их водворялось» (Путешествие в Иерусалим Саровския Общежительныя Пустыни Иеромонаха Мелетия в 1793 и 1794 году. М., 1798. С. 7).

Подводя итоги первым, непосредственным результатам аннексии, невозможно не признать, что упадок и развал в духовной, экономической и демографической сферах был полный, и этого никто не смеет отрицать. Вернее, не смел. Так как едва прошла сотня лет и события послеаннексионных горьких десятилетий стали забываться, как русские специалисты по этой проблеме недрогнувшей рукой начали делать выводы вроде следующего: Российские и немецкие поселенцы «явились сюда с большим запасом опытности и знаний, чем располагали туземные жители», после чего полуостров буквально расцвёл, чего ранее и в помине не было... (Эр, 1885. С. 1). Ну, что здесь скажешь?

Великая эпоха уходила в прошлое, унося с собой свои тайны и уступая место исторической лжи.

Примечания

1. Оно было установлено согласно указанию Екатерины II графу П.А. Зубову от 23.01.1794 г. Отныне муфтию Крыма Сеид-Мемету полагалось 2000 руб в год, кадиаскеру Абдураиму-эфенди — 500 руб и по 200 руб ещё пятерым «эфендиям, которые бы под председательством муфтия составляя Духовное правление, имели надлежащее надзирание над всем духовенством мусульманским области Таврической» (РГИА. Ф. 1374. Оп. 4. Д. 231. Л. 21). О предыстории этого нововведения см. в: Скальковский, 1841. С. 24—27.