9. Аннексия в историческом освещении

Историки давно пытались дать общую оценку такому значительному в истории России и Крыма событию, как аннексия этой древней и богатой территории. В целом выработалось три основных точки зрения на проблему¹. Первая из них заключается в том, что ханство не могло сохранить свою независимость уже потому, что соседствовало «с владениями таких мощных империй, как Россия и Турция» (Надинский, 1952. Ч. 1. С. 91). Заключение это совершенно верно по отношению к России: жить рядом с империей всегда было смертельно опасно не только для небольших государств, что европейских, что азиатских. Но это крайне субъективная точка зрения, применимая не в абсолютном смысле, а лишь в данном конкретном случае. Ведь в одной только Европе можно насчитать десяток небольших и даже карликовых государств, полностью независимых и суверенных не одну сотню лет, хоть и соседствующих с великими державами. То есть объективно никакая мощь не является сама по себе предпосылкой непременных захватов. Но такой предпосылкой были особый склад этнической психологии, отразившийся в многовековой политике экспансии, характерной и для султанов, и для царей.

И ещё одно замечание по поводу этой точки зрения: вызывают недоумение выводы ее сторонников о том, что царицей Крым «был возвращен подлинному хозяину — русскому народу», что аннексия имела «исторически прогрессивное значение» (ук. соч. С. 92—93). То, что русские — «подлинные хозяева» Крыма, обосновывается с гениальной простотой: оказывается, «с середины X по конец XI в. Боспор принадлежал русским» (Медведева, 1946. С. 20). Подобные утверждения научными доказательствами не подкрепляются, отчего и «русские» периоды истории древнего Крыма варьируются в весьма широком диапазоне. Так, П. Надинский щедро добавляет сюда ещё пару столетий и говорит уже не только о Боспоре: по его мнению, в IX—XII вв. «русские владели Крымом и первенствовали на Чёрном море» (1946. С. 21).

Антинаучные эти выводы относятся к 1940—1950-м гг., когда некоторые советские учёные вносили свой вклад в сталинскую теоретическую и практическую трактовку национального вопроса, получив и исполнив заказ на оправдание кровавых преступлений режима против коренного населения Крымской АССР и населения других республик и областей². Затем волна подобных, явно конъюнктурных работ спала, практически исчезнув в последующие два десятилетия.

Но стоило начаться возвращению депортированного коренного народа на свою историческую родину, как стали появляться работы второго типа. Своего пика этот политически-идеологический накат достиг во второй половине 1990-х гг., когда обострилась борьба русскоязычного политического большинства с первыми, возродившимися после долгого перерыва органами национального самоуправления и представительства крымскотатарского народа — Курултаем и Меджлисом. Работ этих множество, они разного качества и научного уровня, но от упоминавшихся послевоенных авторов сталинской выучит их отличает одно: безудержная, странная даже для шовинистов, параноидальная пропаганда всего, что носит на себе печать русской национальной принадлежности. Естественно, при таких «теоретических» установках эти авторы часто попадают впросак.

В качестве примера возьмём один лишь труд известного во Всекрымском масштабе исследователя, которым только по проблеме аннексии Крыма опубликовано более 50 работ. Имеется в виду монография М.В. Масаева «Присоединение Крыма к России», вышедшая в Симферополе в 1997 г. Не желая тратить полезную площадь этого тома, ограничимся лишь цитированием некоторых выдержек оттуда. Автор утверждает, что в политике России (ещё до аннексии) «явно прослеживается забота русского правительства о крымских татарах» (С. 128) — при этом документально зафиксированное стремление Екатерины «искоренить хищников» игнорируется. Крымскотатарское ополчение, оборонявшее полуостров от агрессии, именуется «бандформированиями» (до такого не докатывались и самые гнусные шовинисты всей прошедшей истории!), которых «ведь надо было разбить!» (С. 130).

Не лучшего отзыва заслуживает у автора и турецкая армия, которая ведёт себя «как стадо баранов...[которое] насмерть перепуганное предстоящей операцией остригания обращалось то и дело в постыдное бегство, едва замечая блеск всесокрушающих доблестных штыков русской армии» (С. 146).

Иными красками рисуются русские исторические лица. Екатерина вполне серьёзно именуется «Великой Семирамидой Севера» (С. 165). Целью аннексии было дать, наконец, «крымским татарам почувствовать себя свободными и полноправными гражданами своей новой великой родины — России» (С. 174), а результатом захвата Крыма стало сохранение коренного народа от гибели (?), после чего крымские татары смогли «перейти... к мирной, созидательной жизни», отчего они и «сохранили себя как нацию» (С. 173—174). При этом М. Масаев торопится развеять «миф чуть ли не о политике репрессий со стороны России» в последующие периоды, превознося русских благодетелей за возврат ими некоторым крымским татарам (в основном, мурзам), отобранных было «участков земли, домов и прочего, что подтверждает тезис о справедливой и гибкой политике России в отношении крымских татар» (С. 175). Сравнение конъюнктурных писаний такого рода с научным наследием других эпох говорит не в пользу первых.

Так, даже работы историков не профессиональных, но стоявших близко к событиям той эпохи, дают весьма объективную оценку как общей картины аннексии, так и роли, которую сыграли в ней отдельные исторические лица³. Да и вообще труды дореволюционных авторов (Марков, 1902; Чеглок, 1910. С. 47—48) гораздо правдивее и точнее упомянутых марксистских и неосоветских разработок. И, конечно же, наиболее удовлетворяют современным требованиям научного подхода работы довоенного периода. Например, А.Е. Мачанов указывает, что после включения Украины в состав России дальнейшее продвижение русских на юг и захват Крыма имели, прежде всего, экономические цели вывоза «русского хлеба и ввоза иностранных товаров через порты Черного моря». Другое дело, что «эти интересы Россия должна была всячески скрывать и объяснять свою агрессивную политику в отношении Крымского ханства необходимостью защитить себя от татар» (1929. С. 38).

Саму акцию захвата Крыма, которую П. Надинский именует «воссоединением», известный до войны историк С. Бахрушин ещё в 1930-х гг. смог более точно охарактеризовать именно как аннексию (1936. С. 40, 55), объективно оценивая и результаты ее — беспощадное разорение «царизмом той красивой и яркой туземной цивилизации, которая выросла на крымской почве в результате разнообразных культурных влияний, скрещивающихся здесь» (ук. соч. С. 57). В тот же период было выработано и обосновано научное определение последовавшей политики России в Крыму как «колониальной» (позже Надинский будет яростно бороться с этим термином): «Дикий, беззастенчивый грабеж, захват лучших земель, уничтожение целых селений, взятки, подкупы, угрозы и насилия — весь этот произвол ярко выражал колониальную политику царизма» (Щербаков, Рагацкин, 1939. С. 12).

Имеется и третья, компромиссная точка зрения на проблему, которой придерживаются современные учёные, хотя высказана она была впервые полвека назад. Сторонники её, с одной стороны, согласны с тем, что крымцы попали благодаря аннексии под «жестокий колониальный гнёт». С другой же, что для крымчан это было все же «меньшим злом, чем пребывание под покровительством Турции» (Вольфсон, 1941. С. 67).

С тех пор теория «меньшего зла» (по свидетельству акад. М.В. Нечкиной, автором её был сам Сталин: см. в: Новый Часовой. СПб., 1998, № 6/7. С. 107), приобрела немало сторонников, наиболее именитые из которых выступали с развернутой защитой её и на страницах центральных научных журналов, и в теоретической литературе⁴. Тем не менее эта теория не заслуживает, по моему мнению, специальной критики, во-первых, из-за своей явной бесчеловечности и антинародности (не занимаемся же мы сейчас серьёзной критикой теорий расизма или «сверхчеловека» — на то было своё время, как и на разбор бесплодности поисков вечного двигателя или, скажем, философского камня).

Во-вторых, ангажированность, субъективность её сторонников, не имеющая ничего общего с наукой, видна уже из того, что все они — не из тех стран и областей, что вкусили от колониального «меньшего зла», которым их облагодетельствовала Россия. Цель этих теоретиков, были ли это представители дореволюционной «государственной» школы исторической науки или советские авторы, остается всё той же: оправдать царскую экспансию на восток, запад и юг от первоначального пятна расселения русского этноса.

В этом смысле историки советской империи в своей некритичности, в стремлении любой ценой оправдать российскую агрессию пошли дальше сына Екатерины и будущего императора Александра I. Наблюдая за действиями матери и её ближайшего окружения (вполне её, кстати, достойного), этот великий князь и престолонаследник не мог не удержаться от горьких слов: «Кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах и медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места... В наших делах господствует неимоверный беспорядок, грабят со всех сторон, все части управляются дурно, порядок, кажется, изгнан отовсюду, а Империя стремится лишь к расширению своих пределов...» (Цит. по: Шильдер Н.К. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т. I. СПб., 1904. С. 114).

Это — едва ли не единственная попытка критики имперского порядка, раздавшаяся из Зимнего дворца. Судя по её смыслу, Александр был против «расширения своих пределов» вместо наведения порядка на исконной родине, где царила коррупция. Другое дело, что именно у него получилось к концу его правления...

Остаётся сказать, что часть фальсификации истории агрессии России на юг была, если можно так выразиться, «доброкачественной». То есть она основывалась на искренних убеждениях, что в какой-то мере может извинять заблуждавшихся. «Так укоренилось в умах не только либеральной, но отчасти и революционной интеллигенции наивное представление о том, что русское государство, в отличие от всех государств Запада, строилось не насилием, а мирной экспансией, не завоеванием, а колонизацией» (Федотов, 1992. Т. II. С. 317—318).

И ещё одно замечание: «Правду говаривал покойник Грановский⁵, что изучение русской истории портит самые лучшие умы... Привыкнув следить в русской истории за единственным в ней жизненным интересом — собиранием государства (то есть агрессией и удержанием захваченного любой ценой. — В.В.), невольно отвыкаешь брать в расчёт всё прочее, невольно пристращаешься к диктатуре и, при всём уважении к истории, теряешь в неё веру» (Цит. по: Россия, 2000. С. 29—30). Это замечание видного русского публициста М.Н. Каткова, сделанное в середине XIX в., вот уже полтора столетия сохраняет, к сожалению, свою актуальность...

Примечания

1. Здесь сознательно не рассматривается ещё один, четвёртый, тип исторической литературы — сугубо фальсификаторской, откровенно русофильской и явно шовинистической. Её издавалось немало в прошедшие годы, в основном, советского периода, но не только. Основа была заложена ещё имперскими историками, работам которых доверяли и на удочку которых попадались вполне честные и даже крупные специалисты. Пример: «Когда войска Екатерины II заняли Крым, последнее убежище степных хищников на черноморском побережье, они вывели оттуда более 10 000 русских рабов!» (Соловьёв, 1879. С. 18). Удивительна даже не эта ни с чем не сообразная и не основанная на источниках цифра. Приятной и редкой неожиданностью явился тот факт, что эта ошибка крупного историка более не повторяется ни в одной из позднейших работ, связанных с историей аннексии Крыма. Объяснить это исключение из правила можно только одним: соловьёвские тысячи рабов слишком фантастичны даже для российской патриотической историографии.

2. Имелся ещё один вид работ, появлявшихся в последующие годы, которые нельзя отнести к сознательно фальсификаторским. Среди них встречаются и принадлежащие перу известных, заслуженно авторитетных учёных. Однако они, доказывая свои научные гипотезы, иногда походя искажали объективную истину во «второстепенных» сюжетах. При этом они нередко наносили жестокий удар самолюбию народа, их книги читавшего, но в ту пору находившегося вдали от исторической родины и лишённого возможности дать достойный ответ. Приведу пример: «Крымское ханство, в XVIII в. раздробленное на мелкие, враждовавшие между собой княжества... находилось на грани развала, готовое стать жертвой любой агрессии». В то же время «...освоению южнорусских земель Россией препятствовала почти непрекращавшаяся турецкая агрессия» (Якобсон, 1973. С. 161). Получается, что Россия, захватившая в течение века весь юг до Дуная, с Крымом впридачу, — не агрессор. Им оказывается Турция, в ту пору если и менявшая свои рубежи, то только в сторону сокращения территории (отчасти благодаря России).

3. Вот отрывок из одной такой работы, приводимый в качестве доказательства важной истины, уже упоминавшейся в § 6 этой главы: подоплёку захвата ханства в Европе знали и понимали все, другое дело, что не все в этом признавались: «В своих отношениях с обманутыми и преданными татарами Потёмкин осквернил все принципы чести, честности и справедливости. Гражданская война, которую заварил этот прожжённый мастер такого рода коварной, лживой политики, началась сразу же после того, как патриотически настроенные [крымские] лидеры были коррумпированы им при помощи русского золота, а их политические противники — возвышены и поощрены (encouraged) тем же мощным политическим механизмом...» (Spenger, 1837. Vol. II. P. 122).

4. Одно из последних выступлений такого рода стоит упоминания единственно потому, что его автор — действительно глубокий учёный: «Южные и восточные районы империи, если бы они дожили до XX века, оставаясь в сфере имперского влияния Турции, Персии или Китая, вряд ли продвинулись бы в своём развитии дальше, чем это удалось им сделать, идя вместе с Россией» (Вишневский, 1998. С. 280). Здесь достаточно себе представить Бахчисарай, дошедший до наших дней в своём прежнем статусе столицы одной из культурно развитых областей Турции. То есть не переживший трёх великих эмиграций (когда его покидали в первую очередь интеллигенты), сожжения библиотек, дым от которых трижды застилал небо над Ашлама-дере, гонений на интеллигенцию в 1920—1930-х гг., депортации и ссылки, в которой погибла почти половина жителей и практически все культурные ценности. Неужели настолько было бы хуже, что Турции пришлось бы помогать ему материально, как это она делает сейчас, пытаясь хоть частично возродить крымскотатарскую культуру, гибель которой Крым пережил именно «идя вместе с Россией»...

5. Т.Н. Грановский (1813—1855) крупный историк, «отец русской медиевистики».