10. Общие итоги аннексии Крыма

Итак, «ослабленное в процессе экономического развития, упиравшегося в задерживающую его общественно-экономическую систему, истерзанное длительной борьбой с Россией, оплетенное сложной системой шпионажа, подкупов и интриг и запуганное русскими штыками, татарское ханство перестало существовать» (Шнейдер, 1930. С. 41). Ханство полностью утратило остатки политической независимости, которыми пользовалось и при самых деспотичных султанах. Внутренней жизнью его теперь также управляли «неверные», малознакомые с местными традициями, особенностями крымскотатарской духовной жизни, национальной психологии, устоявшихся экономических порядков, местного хозяйства, пришедшего за многие века к высшей степени экологичности.

Более того, русские чиновники и не желали знакомиться со всем многообразием жизни, которую они застали в Крыму, или вникать в ее особенности: они ничем не отличались от функционеров иных колониальных держав, особенно на начальных этапах колонизации. И конечно, их менее всего беспокоили негативные перемены в быту и культуре татар, то, что «эксплуатация обезземеленной массы народа... даже в последние времена ханства, никогда не достигала» таких масштабов (Никольский, 1929. С. 7). Распространение же фактического крепостничества не только не играло, как утверждает П.Н. Надинский, «прогрессивной роли» (1952. Т. I. С. 95), но и отбросило крымцев далеко назад и в социально-экономическом, и в национально-политическом развитии¹. Причём такой результат российской колонизации Крыма стал заметен сразу, как только за море отправились первые тысячи коренных его жителей (о Первой эмиграции см. ниже). Через «несколько месяцев [после аннексии] эта цветущая страна ещё во времена последнего хана — являла уже печальную картину притеснения и разрушения... после глубокого падения благодаря политическим событиям конца XVIII столетия, Крым не имел уже сил подняться» (Симиренко, 1912. С. 13).

Заметен был регресс и в культурном, духовном отношении. Выше уже говорилось о том, как это выглядело в первые после аннексии годы. Потребовалось совсем немного времени, чтобы результаты аннексии проявились и стали общезначимыми в изменившемся духовном облике народа. В этом смысле (то есть не касаясь материальной культуры) аннексия нанесла огромный и часто непоправимый вред этническому самосознанию, духовному, психическому и физическому здоровью народа. Чтобы сказанное не выглядело преувеличением, достаточно раскрыть источники такого вывода.

Крымские татары ощущали себя до начала колонизации, с одной стороны, последней сохранившей свою жизнеспособность частью великой Золотой Орды. Но они входили и в нераздельное целое — во всемирную мусульманскую умму. Мало того, Крым издавна был центром и культурным светочем огромного причерноморского региона. Теперь народ-носитель этой культуры в мгновение ока превратился в жалкое меньшинство на задворках огромной и, к тому же неправоверной империи. Он был насильственно, с кровью выдран из тюрко-персидского культурного тела, из числа больших и малых народов, гордых своим исламским равноправием и вдруг очутился среди рабски униженных империей dhimmiyun (меньшинств). Они попали под власть неверных — «для мусульманина ситуация парадоксальная, непредставимая и неприемлемая» (Islam, 1996. S. 282).

С другой стороны, невозможность активно противостоять этому тотальному унижению, отстаивать былые традиции, правовые и нравственные нормы и ценности, вызывала массовый стресс. Причём стресс неизбывный и мучительный даже чисто физически (медики говорят, что в таком состоянии непрерывно вырабатывается адреналин, а его переизбыток разрушает самые различные органы человеческого тела, истощает психические и духовные силы). Начался процесс перемен и в самом дорогом — в исповедании веры. В нём появился ранее совершенно неизвестный или крайне незначительный компонент национальной принадлежности, что вполне понятно: крымские татары стали осознавать свою чисто этническую избранность (со знаком минус) среди свободных мусульман мира². Следствием стало, среди прочего, новое, отношение к умме. Оказавшись на её периферии, крымскотатарский народ (как, впрочем, и среднеазиатские, и кавказские тюрки), всей душой стремился сохранить былую сроднённость с её духовным миром и цивилизационным наследием. Но объективная реальность вывела их и из пространства большинства проблем их арабской духовной прародины. И наоборот — зарубежные тюрки, арабы и персы стали страшно далеки от проблем, мучивших их российских (потом — советских) собратьев по вере.

Теперь для крымских татар поневоле возросло значение духовной связи с мусульманами Поволжья, Средней Азии и Кавказа. С другой стороны, политика империи по отношению к её исламским народам не могла быть одинаковой, как отличались друг от друга и сами эти народы. Поэтому если на Кавказе десятилетиями практиковались геноцид с целью умиротворения горцев и не менее кровавое освобождение армян от «исламского рабства», то за Каспием и в Крыму, где народы подавленно молчали, актуальными были совсем иные задачи. Здесь разлагали народ, публично унижая мулл, дерзко оскорбляя мусульманское каноническое право (а значит — Коран и сунну) и исподволь «освобождая» мусульманскую женщину для полевых и иных публичных работ.

Подробнее о многолетнем и последовательном наступлении на крымскотатарскую культуру, национальную духовность будет сказано ниже, а здесь зададим себе вопрос, как могли реагировать на такую агрессию местные крестьяне? Им оставалось отвечать на неё только уходом внутрь собственных общин, вынужденной самоизоляцией, постепенным замыканием, герметизацией, превращением столь удивительно открытого ранее общества в закрытое³. Ведь иначе просто невозможно было выжить. Появилось недоверие ко всем новопоселенцам, чего раньше никогда не наблюдалось. Что понятно — это был печальный результат близких, слишком близких и насильственных контактов с русскими солдатами, казаками или греками-арнаутами, разбойничавшими в татарских деревнях с одобрения русских же властей. Оттого и крепла у каких-нибудь алупкинских татар уверенность в том, что «чужаки приходят в этот земной рай только для того, чтобы отыскать последнее убежище коренных жителей и уничтожить всё, что здесь имелось» (Clarke, 1810. P. 526—527).

Примечания

1. Впрочем, не стоило бы утверждать, что царская администрация раздавала «пустующие земли» целенаправленно, то есть стремясь «закрепить там своё положение (куда уж дальше? — В.В.) и укрепить феодально-крепостнический режим» (Максименко, 1957. С. 7). Она не добилась установления крепостного режима в Крыму в сколько-нибудь значительной степени, да вряд ли он и был чётко запланирован. Скорее всего, именно такой ход событий объясняется общеизвестными и для русского общества вполне традиционными факторами: коррупцией, общим непрофессионализмом, равнодушием к судьбе русских соотечественников и неприязнью к колонизованным народам, низкой культурой и тяжёлыми нравственными недугами, отличавшими именно российских колонизаторов. А также полным бесправием и изначальной аполитичностью крымскотатарского крестьянства.

2. В дальнейшем им предстояло постичь ещё одну, не менее прискорбную реальность: отныне они были обречены выступать с тем же отрицательным знаком и среди европейских, христианских народов, об этом два столетия подряд будет неустанно заботиться русская империя.

3. «А покуда этот народ самозамкнулся, погрузившись в сумерки своей истории», — такой общий вывод смог сделать немецкий исследователь уже через полвека усиленной колонизации крымских татар (Hoffschläger, 1955. S. 22).