3. Война 1787—1791 гг.

Именно в 1787 г. Порте стало ясно, что «могущественный сосед, утвердившийся на берегах Чёрного моря, в Крыму, стремится овладеть всем побережьем и грозно стучится в Ворота Стамбула» (Лашков, 1889. С. 52). Причём, как свидетельствуют некоторые источники, немалое значение имели не только крупные враждебные акции северного соседа. Стамбульский двор верно оценил и резко отреагировал на такой явно провокационный, вызывающий шаг Петербурга, как «путешествие в Тавриду» царицы, пригласившей с собой к тому же других венценосных особ, из которых австрийский император к тому же был яростным врагом Турции (Беллер, 1997. Т. II. С. 206).

Именно это вызывающее «шествие» на земли, ещё столь недавно входившие в Османскую империю, во время которого была проведена вышеупомянутая демонстрация российских вооружённых сил, все остальные провокации петербургского двора¹ и «довели политическую ситуацию до взрывной точки» (Бейдилли, 2006. С. 54. См. также: Бессарабова, 2008. С. 246). Поэтому вполне естественным стало предъявление Турцией России соответствующего ультиматума, в котором письменно требовалось прекратить нарушения Кючук-Кайнарджийского мира, а устно — возвратить Крым под её опеку. Был выдвинут протест и против разорения Россией северных турецких городов. Екатерина этот ультиматум отвергла. И уже 1/12 августа царский посол в Турции Я.И. Булгаков с полной уверенностью сообщал в Петербург, что «дела добром кончиться не могут», и что «скоро, думаю, зачнут мучить меня конференциями, кои будут бесполезными» (цит. по: Бессарабова, 2008. Там же).

Однако «дела» лично для него обернулись хуже, чем он представлял: через несколько дней царский посол оказался в темнице замка Эдикуле. А затем Турция объявила, наконец, 17 августа 1787 г. России войну, инициатором которой в Порте выступал энергичный великий визирь Ходжа Юсуф-паша. Ошибкой турецких стратегов стал не этот, давно ожидаемый шаг, а непозволительная задержка начала военных действий: султанские походные штандарты были выставлены лишь через шесть месяцев после официального объявления войны. В результате северный противник получил время, необходимое для подготовки кампании.

Царица намеревалась вести её, опираясь, среди прочего, на христиан Турецкой империи, однако неясно, кем внушённые ей надежды на эту «пятую колонну» не оправдались. Затем Екатерина прибегла к помощи Австрии. Но и султан привлёк к себе Пруссию, также, между прочим, настаивавшую на уходе русских из Крыма. И тогда военные действия разгорелись с невиданными размахом и жестокостью. Причём страдало в основном мирное турецкое население, ведь бои шли не в России. Приведем не самое яркое свидетельство осады одного мелкого городка, Анапы, в результате которой «Россияне превозмогли и, войдя в город, обагрили свой меч как в крови оттоманских воинов, так и женщин и младенцев невинных» (цит. по: Пишчевич, 1885. Кн. II. С. 141). Об этой резне узнали в соседнем Крыму, где многие татары издавна имели на Таманском полуострове не только знакомых, но и близких родственников. Та же судьба постигла гораздо более мощную турецкую крепость на Днепре Хотин.

Турки терпели поражения, несмотря на то, что уже в сентябре 1787 г., то есть ещё до того, как они начали военные действия, Россия лишилась своей главной морской силы на юге — Севастопольской эскадры². Турецкий историк считает, что причиной неудачного для османов хода военных действий стала не только упомянутая задержка с наступлением, но и недостаточная подготовка армии к ним, а также необходимость воевать на два фронта, «плохая обученность армии, отсутствие какой бы то ни было дисциплины, продолжение противниками действий и в зимние месяцы» (на что турки не были способны), а также то обстоятельство, что «действия флота Джезаирли Гази Хасана-паши на Чёрном море не принесли ожидаемого результата», что «не была предотвращена осада русскими крепости Очаков, имевшей важное стратегическое значение», в результате чего он был взят в январе 1789 г., причём, как и в годы войны 1735—1739 гг., здесь «погибло около 25 тысяч беззащитных жителей» (Бейдилли, 2006. С. 54—55).

Затем пришла очередь и крымцев. Речь шла о депортации, которая, по сути, началась ещё четырьмя годами раньше. Едва осевшие на крымской земле чиновники и помещики тут же, не теряя времени, принялись за вытеснение коренного народа туда же, куда были сосланы греки и армяне, а именно в заперекопское Причерноморье. Уже в 1784 г. «новые помещики и судьи, взятые из полковых офицеров, большей частию солдатские дети, разогнавшие и ожесточившие Татар... умыслили и исходатайствовали приказание отобрать у Татар оружие и скот их перегнать за степь, за Перекопом простирающуюся до берегов реки Днепра. Сие дало возможность, отбирая оружие, отобрать и всё, что можно было взять у Татар, коих скот угоняем был» (Мертваго, 1867. С. 180—181). Понятно, что часть крымцев, лишённых средств к существованию, последовала за своими стадами, в пустое пространство Дикого поля, где множество их погибло в первую же зиму.

По сути, первая тотальная депортация крымских татар (в Поволжье) стала готовиться сразу же после аннексии их родины. Предлог был избран самый простой — предотвращение якобы готовившегося восстания против российской власти:

«В 1784 году в августе месяце во время командовавшего войсками генерал-поручика Игольстрома тлевший между татарами дух возмущения вновь возродился, и конечно бы стремления онаго без ощутительного действия не осталось, если бы движения войск в подозрительные места и высылка зачинщиков бунта через порты за границу не учинилась им преградою» (ИТУАК, 1987, № 26. С. 48). То есть восстание даже не началось, речь идёт о предположительном «бунте», тем не менее депортацию было решено осуществлять: «...от князя Потёмкина посылай был в Казань для осмотру тамошних не обитаемых жителями мест бывший при нём здешней нации полковник Ибрагимович (судя по фамилии, из литовской крымскотатарской диаспоры. — В.В.), с намерением вывести туда из Крыма татар, но открывшаяся в том же году с Оттоманской Портой война сему благонамерению воспрепятствовала» (Там же).

Поскольку военных действий на полуострове не было, то кровавых расправ удалось избежать — их попросту не на кого было бы списывать. Но репрессии всё же имели место. Ещё в ноябре 1787 г. князь Е.А. Потёмкин, испытывая некоторые личные опасения насчёт выступления коренного народа в поддержку турок, если они высадятся на побережье, писал областному правителю В.В. Каховскому: «...жители приморские в полуострове таврическом требуют особливого внимания и наблюдения; за ними нужно весьма скоро принять меры, чтобы, в рассуждении их, обеспечиться. Я считаю, что если фамилии их и имущество, под видом собственной их безопасности, будут взяты внутрь земли, то, в случае приближения к берегам войск турецких они не осмелятся и не в состоянии будут делать важной им помощи. Я потому предписываю Вашему превосходительству ныне же сие исполнить близ Алушты и во всей тамошней окружности, приказав всем набережным обитателям отправить своих жён, детей и имение внутрь земли...» (цит по: Лашков, 1890. С. 82).

В.В. Каховский, хоть и не отметил «никакой наклонности между татарами к нарушению присяги», выступил с инициативой отправить прибрежных мусульман не вглубь Крыма, а, как упоминалось, за Перекоп, к мариупольским грекам. Одновременно, не дожидаясь ответа Потёмкина, он начал депортацию вглубь полуострова. Эта операция была поручена крымскотатарским мурзам на российской службе — коллежскому советнику Магмет-аге (в его власть были отданы жители прибрежной полосы от Балаклавы до Ламбата) и надворному советнику Батыр-аге (берег от Феодосии до Керчи). Первые из крымцев были депортированы в условиях наступившей зимы (декабрь 1787 г.) во внутренние районы предгорья и гор. Понятно, что никто не готовил для них убежища от мороза и снегопадов, и сколько при этом погибло детей и слабых стариков — доныне неизвестно (Крючков, 2009. С. 120).

Всего подверглись высылке 24 деревни, в которых насчитывалось 3214 души. Таким образом, пока уцелели береговые жители обширного участка от Ламбата до Керчи; до них очередь дошла в следующем, 1878 году. Выселение этой наиболее густо населённой части побережья началось также зимой, в январе месяце, и с теми же трагическими результатами. Причём этих крымцев рассылали в различные места, что было вполне понятно: меньшие возможности контакта бывших соседей исключали сговор между ними. Итак, южнобережцы оказались в Бахчисарае, Коуше, Озенбаше, Стиле, Коккозах, Уркусте и других мелких и мельчайших деревушках — в каждом селении не более ста человек.

Всего в январе 1788 г. было выселено ещё 2000 чел — из 15 крупных сёл между Феодосией и Керчью (в городах карателям делать было нечего — они были разорены практически полностью). И, наконец, в феврале были депортированы крымские татары из всех ранее не охваченных акцией береговых деревень и сёл между Алуштой и Феодосией, в Евпаторийском и Перекопском уездах. Общее число полностью обезлюженных таким образом деревень и сёл дошло до 60, а количество репрессированных крымских татар, живших вдоль берегов своей родины — 13 121 чел., после чего было доложено, что «...всё крымское побережье очищено от жителей». То есть землю буквально «очищали» от людей, отсюда уже и до знаменитого понятия зачистка рукой подать...

Эта акция была не менее варварской, чем депортации до и после того, предпринятые имперской армией. В условиях начавшейся зимы людей отправили практически на голое место, не предоставив им возможности перевезти топливо, запас зерна и фуража. Брошенные без охраны жилища подверглись разграблению, так что в лучшем положении оказались те семьи, где имелись крепкие мужчины, способные несколько раз сходить за перевал и спуститься к берегу за зерном или сушёными фруктами на продажу. К весне начался настоящий голод; лучше всего о положении высланных говорят жалобы относительно того, что «по недостатку корму на новых местах они потеряли почти весь свой скот и лошадей, что не имеют ни посевов, ни сенокоса, и совершенно разорились; остаётся ещё надежда на сады и поэтому просят переселить их поближе к прежним своим местам...» (Лашков, 1890. С. 91).

Высылка продлилась практически до конца войны. После того, как с мая 1788 г. турецкий флот стал иногда показываться на горизонте, в прибрежных деревнях вообще запретили появляться. Лишь в 1790 г. в апреле было позволено прийти на свои участки для полевых работ, но летом снова где-то вдали показались турки и людей стали гнать в горы с наступлением вечера, каждый день. Окончательно вернуться удалось только в августе 1791 г., когда уже поздно было что-либо сеять, а сады с виноградниками пришли в дикое запущение.

Собственно, отношение русской армии к себе крымцы ощутили гораздо раньше. После массовой эмиграции, связанной с аннексией³, на полуострове остались лишь те из коренных жителей, кто вопреки логике надеялся на нормализацию обстановки, как только мир полностью восстановится. Таким надеждам не суждено было сбыться. Единственное, что прекратилось — это бессудные расправы с мирным населением, которые получали полное оправдание российских властей, привыкших списывать любое проявление немотивированной жестокости на войну. Но после её окончания, когда в отношениях армии с местными жителями было восстановлено какое-то подобие законности, то смекалистые «нижние чины» быстро научились её обходить.

Пример солдатам и матросам подали, как ни странно, самые знатные вельможи империи, не погнушавшиеся мелким грабежом нескольких совсем небогатых крымских татар. Позорная эта история имела место ещё в 1787 г., во время путешествия Екатерины II в Крым. Когда она остановилась в Севастополе, то байдарским татарам сообщили, что возможно высочайшее посещение одного из их сёл. Простые люди пришли в неописуемое волнение, и, по уверениям мемуариста, долго спорили о чести принять именно у себя великую «падишах-ханум». Императрица удостоила посещением лишь одну деревню, Скелю, точнее одну поляну близ неё (в сторону ручья Ал-су). Здесь была разбита палатка, Екатерина милостиво говорила со старейшинами и женщинами деревни. Тем временем свитские чины в сопровождении слуг и денщиков, незаметно удаляясь (очевидно, по очереди) в сторону деревни, стали шарить по крестьянским домикам в поисках «трофеев». В конечном счёте оказалось, что царская свита «отобрала у них все их съестные припасы, яйца, молоко, сыр, цыплят. Словом, было произведено ужасное опустошение безо всякого возмещения за убытки. Все лошади были отобраны у татар для двора, и до сегодня ещё ни одной лошади им не возвращено» (Людольф, 1892. С. 195).

Здесь можно было бы, конечно, вспомнить напрашивающееся хрестоматийное: «Матка, курка! Матка, яйки!», да уважение к историческим фактам не позволяет. Всё-таки высшие чины другой оккупационной армии, гитлеровской, по крымскотатарским курятникам никогда не шарили — этим их денщики занимались...

Ну, а уж нижним чинам войска российского после этого и подавно стесняться было нечего. Грабили, оскорбляли и подвергали другому насилию крымскотатарских крестьян прежде всего матросы, которые вообще «пользовались большей свободой; они... добывали мясо непозволительным образом и продавали его дёшево. Бойня их была обыкновенно на Инкерманских высотах, в кустах, и отсюда мясо возили в город. Большие и обыкновенные здесь коричневые коршуны обыкновенно указывали место бойни, паря и кружась над ним» (Паллас, 1793. С. 91). Естественно, почтенный учёный по условиям царской цензуры не мог указать точно, каким именно «непозволительным образом» удавалось матросам заставлять разорённых войной крестьян расставаться с последней коровой или овцой. Однако нетрудно догадаться, что угроза оружием играла тут не последнюю роль. Позже дисциплина вроде ужесточилась, но тут же в Севастополе и других гарнизонных городах почти исчезло мясо. Причина понятна: «Доставка съестных товаров из соседних деревень очень незначительна оттого, что татары боятся матросов (курсив мой. — В.В.)» (там же). Так, уже в первые годы существования славного Черноморского флота, чётко и стабильно (на два века!) определилось отношение его личного состава к крымским татарам.

Примечания

1. Упомянем одну из них. Во время «шествия» Екатерины в Крым, а именно 22 мая 1787 г., ею был дан обед для своих гостей. Место для высочайшего пикника было выбрано на возвышенностях Инкермана, с видом на Севастопольскую бухту со стоявшей в ней эскадрой. Пикантность этому величественному зрелищу придавало присутствие побеждённого врага: тысяч татарских всадников, которых русские власти выстроили вдоль всей береговой полосы бухты (Бессарабова, 2008. С. 255). Явно согнанные насильно, эти недавние защитники Крыма были вынуждены неподвижно стоять под жгучим майским солнцем на протяжении всего неторопливого императорского обеда. И об этом новом унижении мусульман российской императрицей также стало известно их халифу в Стамбуле.

2. Не дожидаясь выступления турок, российское командование направило в сентябре 1787 г. Севастопольскую эскадру к турецкой береговой крепости Варне. Но на море разыгрался пятидневный шторм, которому не могли противостоять ни корабли, ни малоопытные их команды: «Русские вообще скверные моряки, с ними никогда нельзя чувствовать себя в безопасности. Сначала набирают длиннобородых азиатов в длиннополых одеждах, а потом удивляются, отчего корабли тонут!», — заметил иностранный путешественник (Кюстин, 2008. С. 254). Эскадру разметало по всему бассейну, корабли были полуразрушены, пропадали без вести, один занесло в Босфор, где его взяли турки и т. д. Из всей эскадры в Севастополь вернулся лишь фрегат «Лёгкий». Как замечает историк флота А.Г. Сацкий, «Ни в одном сражении Черноморский флот не получил столько и таких серьёзных повреждений, как в этот драматический поход» (История судостроения, 1994. С. 264).

3. Источников, из которых можно было бы сделать вывод о численности крымских татар, эмигрировавших непосредственно после аннексии, сохранилось крайне мало. По некоторым подсчётам, сделанным уже в новейшее время, следует, что если в 1783 г. в Крыму после аннексии и связанной с ней гибели массы мужчин их оставалось 53 800, то уже в 1785 г. число их снизилось до 46 500 человек (Ибнеева, 2006. С. 166). Очевидно, здесь имеются в виду лишь главы семей, отчего для вычисления общего числа крымских татар до и после этого двухлетия следует увеличить приведенные цифры примерно впятеро.