в) Паспорта и тотальный контроль

Уже в 1803 г. начал осуществляться проект полной высылки крымских татар, подготовленный министром внутренних дел графом В.П. Кочубеем. Дело было поставлено на широкую ногу и обеспечено огромной финансовой поддержкой. Достаточно сказать, что практически весь коренной народ в виде исключения получил бесплатные заграничные паспорта. Люди продавали имущество, совсем уже готовые к переселению за море, как нежданно полуостров посетил с ознакомительной целью назначенный в том же году военным губернатором Новороссийского края герцог Ришелье¹.

По прибытии в Крым этому талантливому администратору понадобилось всего несколько дней, чтобы представить себе, какой кошмар готовят цветущему краю столичные теоретики. Губернатор составил обстоятельную записку для представления её в правительство, чем буквально спас крымских татар. На следующий, 1804 год «последовало новое распоряжение, вследствие которого движение [народа за рубеж было] остановлено, а выданные паспорты отобраны от татар» (Левицкий, 1882. С. 619).

Впрочем, герцог Ришелье, при всём его добром отношении к коренному населению Крыма, вряд ли мог бы что-либо изменить в практически поднадзорном положении всего крымскотатарского народа. Уже в начале XIX в. все городские маалле оказались под плотным наблюдением полиции. Но полицейских не хватало на множество мелких и мельчайших деревень. Тем не менее выход нашёлся. Все деревенские маалле были разбиты на группы домов. Из числа жителей этих блоков назначался один, который головой отвечал перед властями за их поведение. Отчёты, составлявшиеся по опросам блокфюреров (правда, подневольные агенты тогда назывались по-другому), анализировались в жандармском управлении (Jones, 1827. P. 284).

Такая практика была прямым нарушением не только устных обещаний, которые щедро рассыпались перед крымскими татарами Екатериной во время её путешествия. Они противоречили российским законам, ставя коренной народ Крыма в положение тотально подозреваемого. Видимо, Крым (и Кавказ) воспринимался российским правительством как некое пространство, «где не действуют обычные жизненные законы, как поле для любых экспериментов. Отсюда непоследовательность, смена методов, нарушение своих обязательств перед горцами, высокомерное игнорирование их требований и просьб. В представлениях Петербурга горское бытие принадлежало к «низшей реальности», на которую не распространялись принципы поведения, принятые в европейском мире» (Гордин, 2002. С. 164).

Нетрудно представить себе, какое впечатление производил новый порядок на людей, прибывших в Крым из России. То есть из страны жандармской, но такого и в страшном сне не видевшей. А что уж говорить о тех, кто узрел эту систему тотальной слежки, прибыв с Запада, худо-бедно знавшего конституцию? Те записывали примерно следующее: «Татары чувствуют свою зависимость и полное опущение (the extreme degradation): по сути их всех рассматривают в качестве военнопленных или заключённых, ведь ни один человек не может даже шевельнуться со своего (stir) официально зарегистрированного места постоянного жительства. Точно так же никто не имеет права носить оружие или хранить его, так что можно смело сказать, что подрастающее поколение будет знать свободу только по имени. Мурзы доведены фактически до бедности и уже не имеют ни своего былого влияния, ни возможности оказывать гостеприимства, ранее столь широко славившегося среди путешественников» (Jones, 1827. P. 284).

За нарушение порядка и другие проступки следовали неукоснительные наказания. Напомню, что в Крыму публичные казни всегда были настолько редким случаем, что о них даже не упоминает ни один путешественник ханского периода. Теперь, при российском режиме, этот варварский обычай становится определённой юридической и, значит, бытовой нормой. Так, весной 1818 г. 7 крымских татар, только подозревавшихся в убийстве, были биты кнутом и публично казнены при большом стечении народа (Holderness, 1821. P. 88—89), и это был не единственный подобный случай. Понятно, что практика колониализма, конечно же готовилась не в канцелярии Новороссийских губернаторов. И её истоки следует искать не в Одессе, а в далёком Петербурге, разрабатывавшем долговременную программу, нацеленную, судя по всему, на подрыв не только экономического существования, но и духовно-нравственной основы народного характера. В совокупности с насильственным искажением экономической и социальной основы бытия крымцев такое давление не могло не иметь крайне тяжких последствий для культуры, духовности, сохранения и развития нравственного наследия крымскотатарского народа².

В этой искусственной порче нравов интересны, по меньшей мере, два момента, имеющие одинаковый смысл. В источниках выявляются реалии, которые отнюдь не были изобретены российскими большевиками или германскими нацистами. Они были счастливо найдены в соборной, святой и т. д., короче доленинской Руси и лишь реанимированы при советской власти, а затем заимствованы гитлеровской Германией.

Первая из этих реалий: рассечение крымских городов и сёл на блоки, отданные под надзор прикреплённым к ним внештатным агентам. Вторая: в Крыму в начале XIX в. была введена система даже не прописки, а комендантского надзора, установленного во вполне мирный период, чего не было ни у Сталина, ни у Гитлера (речь идёт не о спецпоселенцах, а о гражданах, не покидавших исторической родины). И дополнительная черта: и первая, и вторая репрессивные меры начала XIX в. носили расистский характер, так как касались только крымских татар. К переселенцам с Севера было совсем иное, покровительственное отношение, что, кстати, повторилось и в 1920-х.

Примечания

1. Арман Эмманюэль дю Плесси, герцог Ришельё (1766—1822), француз, эмигрировавший в Россию в страшном для Франции 1789 году, вскоре проявил свои административные способности. С 1803 по 1814 г. он был назначен руководить развитием Новороссийского края и Одессы в качестве генерал-губернатора. В недолгом времени после назначения на юг он приобрёл «громадную популярность среди жителей Одессы и всего Новороссийского края... Он не делал различия между нациями, религиями и сословиями, ко всем относился с одинаковым вниманием, всем представлял защиту, покровительство, поощрение» (Яковлев, 1894. С. 19). В 1814 г. вернулся на родину, став министром правительства Людовика XVIII. Памятник, воздвигнутый ему в XIX в. благодарными одесситами в красивейшем месте города, где Ришельевская улица вливается в Приморский бульвар, до сих пор является неформальным символом знаменитого города. Память о герцоге Ришельё долго сохранялась и среди крымских татар.

2. Современные исследователи в области этнической психологии и морали приходят к очевидному выводу: «возрастание нравственного наследия в деятельности того или иного народа [происходит] не только в силу естественного роста самого объёма моральных ценностей, но и в силу действия целого ряда социальных причин. Эти процессы взаимосвязаны: чем большую роль народ играет в развитии нравственной культуры, чем более непосредственна его деятельность в этом направлении, тем большее значение приобретает нравственное наследие» в его будущем развитии (Федотов, Фаизов, 2006. С. 31—32).