б) Попытка реэмиграции

Отправляясь за море, люди не надеялись на особенно благоприятные условия жизни на новом месте. Но того, что их встретило в Турции, они никак не могли предвидеть. Земельные участки предоставлялись турецкими властями без проблем и в достаточном количестве — вначале в Добрудже, затем в Анатолии. В этот период слабеющая держава была крайне заинтересована в приросте мусульманского населения — как по причине тлеющего конфликта с некоторыми из имперских христиан (прежде всего с армянами), так и для заселения заброшенных земель работящим населением, способным в будущем поднять их экономику. С другой стороны, как указывали российские аналитики, в иммиграции крымских татар и кавказских мусульман было заинтересовано военное ведомство и другие правительственные круги Турции, имевшие немало хлопот с бесполезным для обороны страны, но крайне многочисленным христианским населением. Эти политики настаивали на поощрении въезда из России; таким образом «они были намерены увеличить мусульманское население края, именно тот элемент, который один подлежал рекрутской повинности и который так много пострадал от последних войн... почему и набор [в армию империи] становился со дня надень затруднительнее» (Русский Инвалид, 14.06.1864)

Но, во-первых, по качеству из земельных наделов крымчанам оставались худшие, что вполне естественно для густонаселённой страны с сельскохозяйственным типом национальной экономики. Во-вторых, разорённым на родине семьям не было оказано практически никакой первоначальной помощи, в чём, кстати, турецкие власти трудно винить¹. Люди оказались практически под открытым небом — лишь в Добрудже османское правительство отпустило средства на постройку домов для 3100 семей и ещё для 1800 конкретно в Меджидие, что было каплей в море иммигрантов (Williams, 2001. P. 212). В-третьих, крымцам был оказан весьма неласковый приём населением местностей, где стали подниматься переселенческие хижины. Причина здесь была та же, что через почти столетие столь затрудняла бытовое обустройство крымских переселенцев, депортированных большевиками в Узбекистан — неприятие чужаков. Кроме того, правительство временно освободило иммигрантов от всех податей и налогов, что вызывало у турок зависть, переходящую в неприязнь (Brandes, Sundhausen, 2010. S. 446).

Наконец, эмигрантов селили на свободных участках компактными земляческими общинами. В дальнейшем же такие сообщества замыкались в себе, что легко понять — они стремились по возможности создать милли ватан хотя бы в виде национально-крымских островков в море турецкого народа. Но это также выделяло их из общей массы населения, и тоже не к пользе переселенцев. Хотя крымчане и без того заметно отличались от местного населения. Турки были такими же мусульманами-суннитами, но более строгого характера, да и народные обычаи здесь были иными. Добруджинские турки негодовали: пришлые татары совершенно спокойно относились к посещению их хижин соседскими мужчинами, даже когда при этом присутствовали их жёны и взрослые дочери. Да и сами крымские татарки не были столь щепетильны в укрывании своих лиц от посторонних взоров — это оскорбляло уже женскую часть местного населения. Правда, через год-два такое отношение сменилось совсем иным — люди стали привыкать друг к другу, иначе и быть не могло, но первые, самые трудные месяцы были заметно омрачены настороженно-враждебным отношением турецких крестьян². По совокупности указанных причин крымские переселенцы оказались в неимоверно тяжёлых условиях, свидетельства о чём сохранились.

Приведу данные Баруцци, независимого санитарного инспектора в Анатолии, посетившего один из крупнейших лагерей мусульман-беженцев из России: «Не нахожу слов для изображения положения, в котором я нашёл город и несчастных эмигрантов... На каждом шагу встречаются вам больные, умирающие и трупы — у городских ворот, перед лавками, посреди улиц, в скверах и садах под деревьями. Всякий дом, всякий угол улицы, всякий шаг, занятый эмигрантами, стал гнездилищем заразы. Кладовая у морского берега, небольшие помещения карантинного дома, с трудом могущие вместить в себя 30 человек, были наполнены до 17 числа [мая 1864 г.] 207 человеками, всё больными или умирающими. Я приказал очистить заражённые места. Так как носильщики отказались войти во внутренность этой ужасной ямы, то я со своим почтенным товарищем Али-эфенди вытащил оттуда несколько трупов в полном разложении...» (Русский Инвалид, 11.06.1864).

В другом, уже загородном пункте сбора эмигрантов, сообщает тот же свидетель, «лагерное расположение представляет не менее ужасный вид. От 40—50 тысяч человек в самой крайней нищете, изнурённые голодом, поражаемые смертью, остаются там без крова и без погребения. Но никаких забот об эмигрантах, ни правильно устроенной службы для похорон, ни лошадей, ни повозок, ни лодок, — словом, ничего» (Там же).

В целом же особенно много семей погибло в Румелии, где турки расселили основные массы прибывших их Крыма мусульман (в Анатолии число их в тот раз было небольшим). Согласно данным, которыми располагали крымские исследователи конца XIX в., из почти 300 000 попавших туда крымских татар к 1890 г. в Румелии «не осталось и тридцати тысяч!» (Терджиман, 18.03.1890). Правда, часть их ушла в Анатолию.

Причина тут была простая. После того, как турки сконцентрировали основную массу иммигрантов в районе Добруджи, крымские татары долгое время не могли освоиться в непривычных условиях, страдали от губительного климата (там издавна царила лихорадка). Но едва-едва они успели устроиться³, как разразилась русско-турецкая война 1877 г., отчего люди поняли, что и здесь не будет им покоя от старых знакомых. Другими словами, война «отпугнула только что устроившихся выходцев Крыма, а окончание войны превратило их в румынских или болгарских (то есть снова попавших под местную православную власть. — В.В.) подданных. После прекрасного Крыма лихорадочная Добруджа, ...румынское или болгарское подданство, конечно, не могли удовлетворить несчастных, и они вновь начали уходить, на этот раз в Анатолию» (Терджиман, 15.03.1902).

Не исключено, что преступно равнодушное отношение турецкой администрации к эмигрантам отчасти объяснялось их отказом идти в рекруты. То есть в армию, которая столь недавно была военным противником России, и которая, рано или поздно, враждебные действия против старой родины беженцев возобновит:

«С первым появлением крымских и нагайских татар, они объявили, что в регулярных войсках служить не будут, и правительство, боясь раздражить неуместной твёрдостью, обещало им, что они будут свободны от рекрутской повинности и что только дети их, рождённые в Турции, будут принимать участие в конскрипции наравне с остальным мусульманским населением края. Несмотря на это обещание, правительство... стало требовать рекрут от татар, поселённых в Добрудже. Татары отказали самым решительным образом, ссылаясь на обещания тогдашнего верховного визиря, и правительство, не будучи в состоянии подвергнуть их рекрутскому набору, оставило их в покое, рассчитывая на бедственное положение переселенцев» (курсив мой. — В.В.) (Русский Инвалид, 14.06.1864). Однако расчёты эти не оправдались: как указывает тот же источник, по всей Турции из российских эмигрантов удалось забрить едва 1500 человек, из которых большую часть представляли не крымские татары, а черкесы, также бежавшие в Османскую империю.

В отдельных случаях, в основном в Добрудже, беженцам оказывали посильную помощь местные крестьяне, в основном бывшие крымчане или причерноморские ногайцы. Если бы не эта поддержка, то число жертв эмиграции было бы намного больше. Жизнь на новом месте была настолько трудна, что многие собирались вернуться домой⁴. Но причиной этих настроений стали не только экономические трудности и лишения. С каждым годом, проведённым на чужбине, люди всё острее чувствовали ностальгию, тоску по прекрасной покинутой родине, несравнимой с унылыми плоскогорьями Анатолии или сырыми малярийными плавнями Северной Добруджи. Кроме того там оставались дорогие сердцу старинные мечети, могилы предков и совсем недавно ушедших близких родственников. И Крым стал представляться изгнанникам каким-то святым местом, куда они не могли не стремиться.

Поэтому новой хиджрой стало движение за возвращение.

Но с самого его начала российские власти не давали разрешений на репатриацию. Уже на первой стадии исхода в отечественной публицистике успела созреть новая, вполне нацистская теория относительно того, что крымские татары — обречённый этнос, нация самоубийц, сознательно отправившихся за море умирать вместе с единоверцами, и им не стоит в этом мешать: «Крымские татары удаляются из России, как бы предчувствуя близкую смерть Оттоманской империи, как бы для того, чтобы разделить её судьбу, и чтобы таким образом всё мусульманское сокрушилось одним ударом, не оставляя следов ни в одном конце Европы» (Щербат, 1860. С. 216). Возвращение же в Крым могло оттянуть предсказанную таким образом гибель нации.

Это мнение было, конечно, частным, но в выводах оно целиком совпадало с позицией российской администрации. Правительство запретило репатриацию сразу после окончания Крымской войны, и с коротким промежутком это положение осталось в силе до революций XX в. Причина запрета была изложена при принятии этого решения, лично генерал-губернатором А.Г. Строгановым. Граф напоминал Александру II, что ещё в 1856 г. «из числа Крымских Татар, ушедших в Турцию при удалении иностранных войск», некоторые опять стали появляться в родных местах, а «многие из них (то есть остающихся пока за рубежом. — В.В.) также собираются возвратиться». Но «эти Татары, после дарования по трактату амнистии, оставили Россию без дозволения Правительства и потому, лишив себя добровольно Отечества, не вправе возвращаться как Русские подданные». Отсюда вывод: следует «не допускать их высаживаться на берег, а где таковые в краю будут найдены, поступать с ними как с бесписьменновидными бродягами. Против сих последних слов Ваше Императорское Величество изволили собственноручно начертать: «Справедливо»» (РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 2844. Л. 180—180 об.).

Впрочем, и тут правительство полурабского государства осталось верным себе: какое-то время спустя репатриацию на краткий срок разрешили, но лишь тем, кто заблаговременно подпишет с русскими помещиками кабальный договор, фактически превращавший свободного человека в крепостного мужика. Об этом достаточно подробно говорилось в одной из газет:

«Изъявившим желание вернуться и снова поселиться на помещичьих владельческих землях... правительство наше, соглашаясь на возвращение этих татар, предложило, однакож, прежде переселения в Крым, чтобы владельцы, которые пожелают принять таких переселенцев на свои земли, отправились в Турцию и там заключили условия (контракты) с названными татарами, относительно отбывания повинностей за пользование землёй и так далее» (К вопросу о возвращении. С. 195). То есть, ради сомнительной выгоды в виде обустройства нескольких незнакомых, полунищих семей, снабжения их землёй, сельскохозяйственным инвентарём, семенами, рабочим скотом и пр. помещик должен был отправляться в «загранкомандировку», к тому же за свой счёт.

При этом нельзя забывать, что послевоенная разруха коснулась не только крестьян, от неё жестоко страдали многие помещики, особенно мелкие, и денег на такие поездки у них не было. Короче, новое положение представляло собою попросту завуалированный отказ от ненужного российскому правительству увеличения населения полуострова за счёт коренных жителей, от которых только-только удалось избавиться. Это было очевидно анонимному автору цитируемой статьи:

«Нам кажется, что подобная мера решительно не выполнима, по крайней мере для 9/10 землевладельцев наших уже потому, что эти 9/10 не только не имеют средств на то, чтобы предпринять поездку за границу, как бы ни дёшево ни стоила такая поездка, но и кое-как вести своё хозяйство ради собственного существования». Кроме того, даже столичному газетчику было известно, что после упоминавшегося выше обезземеливания крымских татар посредством подписания ими непонятных русских документов, они ни за что не будут прикладывать руку к любой бумаге российского происхождения: если прежние «письменные условия служили к большему угнетению» татар, они теперь «ни за что не согласятся на заключение заочных условий» (там же). Но до этого не дошло. Пророчество петербуржского аналитика сбылось в точности: никто из помещиков за море не отправился.

Их там и не ждали. С другой стороны, несмотря на вышеупомянутое запрещение репатриации, к тому же лично утверждённое главой государства, Добруджинские и анатолийские татары не оставляли надежды на возвращение и подавали на сей счёт ходатайство за ходатайством. Но их дела не могли быть решены компетенцией крымской администрации и уходили в Петербург, в Земский отдел Министерства внутренних дел, где откладывались в долгий ящик. Высшие полицейские чины резонно полагали, что чем дольше будет затянуто окончательное решение вопроса реэмиграции, тем меньше в Добрудже останется желающих — ведь отток их в Анатолию продолжался, да и смертность не падала. Вот и тянулись эти рассмотрения десятилетиями, с 1850-х по 1898 г., когда в Добрудже уже практически не осталось желающих возобновлять попытки вернуться на родину (РГИА. Ф. 1291. Оп. 66. Д. 77. Л. 1—219).

Пока же до столь печального завершения добруджинской эпопеи, стоившей жизни значительной части переселившихся крымцев, было ещё далеко. Сравнительно небольшому количеству репатриантов всё же удалось вернуться, но это никак не могло изменить общей ситуации в Крыму.

Подводя итоги этой драме в истории крымских татар, очевидно, стоило бы дать общую оценку принятому значительной частью народа решению эмигрировать. Выше говорилось о явной вынужденности этого шага. Однако различные индивиды и целые группы в схожих обстоятельствах поступают далеко не одинаково. Ведь мог же крымскотатарский народ после Крымской войны остаться, стиснув зубы, на родной земле с тем, чтобы и дальше терпеть издевательства российских властей? Выходит, не мог. Крымские татары, вернее, большая часть их выбрали путь активного сопротивления имперскому произволу. То, что они не взяли в руки оружие, объясняется просто — его у них не было.

И им оставалось одно — своим исходом продемонстрировать на весь мир своё неприятие имперского режима. И, судя по приведённым публикациям, мир не остался к этой акции равнодушным. Крымцы не покорились своим притеснителям и предпочли протест и сопротивление покорности — именно так расценили эту эмиграцию свидетели этого исхода, также как и наши современники-историки (Fisher A. Emigration of Muslims from Russian Empire in the Years after the Crimean War // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, 1987. B. 35, № 3. S. 356—371).

Другой историк, англичанин Майк Эйдас, обозначил этот процесс как «протест путём уклонения» — способ, «при помощи которого недовольные группы людей пытаются облегчить тяготы своей жизни и выразить недовольство посредством кратковременного отказа исполнять предписанное, а также других действий, сводящих к минимуму возможность столкновений с теми, кого они считали своими притеснителями» (цит по: Верт, 2005. С. 55). А разве был иной способ свести «к минимуму возможность столкновений», которых явно не желали крымцы, отправившиеся ради этого в полное неизвестности будущее за морем, на чужой земле?

Примечания

1. Турецкая послевоенная экономика была в таком катастрофическом положении, что кабинет министров впервые пошёл на кабальный заём (3 млн фунтов стерлингов) в Англии (Данциг, 1949. С. 20).

2. Позднее эти разногласия сгладились и по иной причине: переселенцы стали, к сожалению, утрачивать крымские традиции, воспринимая местные, то есть турецкие. Этот процесс туркизации был довольно медленным, но он шёл десятилетие за десятилетием в условиях полного отрыва иммигрантов от старой родины, отчего и принёс свои результаты. В настоящее время, как утверждают, он продолжается, меняется даже язык добруджинских татар, всё более приближаясь к турецкому (Покровская Л.А. Языки балканских тюрков // Языки мира. Тюркские языки. М., 1997. С. 197).

3. Десятки и сотни крымскотатарских семей, воспользовавшись относительно свободными землями, ещё имевшимися в вилайете, основали новые селения, которым дали крымские имена. Но были и старые крымские селения, существовавшие здесь с первой пол. XVIII в. Так, например, южнее Сулинского гирла Дуная находилось село Катирлез (Задунайская Сечь (по местным воспоминаниям и рассказам) Ф. Кондратовича. Киев, 1883. С. 5).

4. В Крыму вначале сведений о бедственном положении эмигрантов практически не было. Поэтому исход крымцев продолжался в то же время, когда многие их соотечественники уже рвались из чужбины на родину. Поэтому лишь в 1880—1900 гг. в Анатолию переселилось от 300 000 до 500 000 мусульман не только из Крыма, но и Казани, и Очакова. Лишь в 1877 г. с Кавказа туда же выехало около 1 000 000 мусульман (Йедийылдыз, 2006. С. 420).