2. Вакуфный вопрос

После войны постепенно усиливаются и религиозно-экономические преследования татар русскими властями. Очевидно, излишне было бы говорить о какой-то исламистской духовной или иной экспансии, вынудившей правительство прибегнуть к такой политике с целью обороны православия. Современник, автор популярной работы о крымских татарах, подчёркивал в ней именно в те годы: «Верные закону Магомета, татаре уважают и всякую другую религию» (Андриевский, 1892. С. 21). Государство впервые посягнуло на вакуфные имущества, ранее, очевидно, не осмеливаясь на такое прямое и ничем не оправдываемое наступление на не только экономические, но и на религиозные, священные права крымских мусульман.

На незаконность этого шага, в частности, указывал в 1904 году в своих «Крымских письмах» издатель газеты «Ветан Хадими» депутат II Государственной Думы журналист Абдурешит Медиев (1885—1912):

«По мусульманскому шариату (см. стр. 350, 2-й части книги Фетваи Индие) под названием вакуфа следует разуметь учреждение, сделанное раз навсегда во имя Бога на пользу людей с целью благотворительности. На стр. 371, 2-й части той же книги, на стр. 286-й, 3-й части книги Фетаваи Казыхан и на стр. 208-й книги Фетаваи-Анкарави выражено, что если мечеть упразднится, или совершенно прекратится в ней богослужение, то вакуф должен поступить в пользу бедных, ибо вакуф есть пожертвование, а пожертвования суть достояние неимущих. А между тем, по действующим законам, вакуфным имуществом, в особенности принадлежащим упразднённым мечетям, даётся иное назначение, не соответствующее ни правилам мусульманского вероучения, ни воле учредителей сих вакуфов, делавших пожертвования с благотворительной целью только для магомеданского духовенства и беднейшего населения» (цит. по публикации в: ПО, 16—22 февраля 2007. С. 12).

В результате незаметного, шаг за шагом совершаемого захвата казной земельных вакуфов их общая масса за 30—40 лет уменьшилась (путем отчуждения по суду, включения в иные владения административным путем и так далее) более чем наполовину. Если в конце XVIII в. вакуфной земли было чуть ли не 300 000 десятин, то к 1864 г. её осталось всего 138 000 дес., а в 1888 г. — вообще 70—80тыс. дес. (Обезземеление, 1888. С. 1; Терджиман, 1890, № 31). Между тем важность вакуфной недвижимости для татар к 1890-м гг. возросла как никогда раньше. С упадком богатого мурзачества и ликвидацией государственного домена ханства вакуфы стали основным средством поддержания не только духовных институтов, но и национального просвещения вообще, ведь империя никогда не выделяла на эти статьи расхода ни копейки.

Далее, после ликвидации крестьянской общины, именно на вакуфные средства оказывалась социальная поддержка беднякам, поддерживались многие общественные институты и даже часть городского хозяйства и сельской инфраструктуры. Так, бахчисарайский водопровод, масса фонтанов и чешме на территории всего Крыма содержались за счет вакуфов. На вакуфной земле жили и с неё кормились люди, некоторые семьи оставались на таких участках из поколения в поколение, каждое из которых поливало эту землю своим потом, сберегая её плодородие, улучшая её по мере сил. Наконец, крымские татары придавали вакуфам огромное религиозно-этическое значение, не без оснований рассматривая их изъятие как прямое оскорбление шариата. Именно поэтому возникший в рассматриваемый период так называемый вакуфный вопрос перерос своё первоначальное чисто экономическое значение. Он быстро стал масштабной проблемой национальной культуры и идеологии, естественно, вызвав при этом заметные волнения в широких крымскотатарских и не только татарских массах населения. Поэтому имеет смысл вникнуть в юридическую основу проблемы.

К концу XIX в. правовой статус вакуфов сохранился на окраинах России в полной мере. Он не был ни отменён, ни даже оспорен правовой системой империи. То есть, полностью сохранялось оба вида вакуфной земельной собственности: 1) «Законный», то есть состоявший в полном распоряжении благоприемника (мечети, медресе, мектебы и т. д.); и 2) «Обычный» (вакфалет), чьё имущество закреплялось за потомками учредителя, становясь тем самым как бы родовым их достоянием (так мусульмане-собственники пытались оградить своё имущество от участившихся захватов, конфискаций и иного произвола властей).

Значительная часть вакуфной земли обоих видов традиционно сдавалась в бессрочную, наследственную аренду с правом возведения арендатором построек (населённые вакуфы). Это разнообразие никак не отражалось на основном принципе неотчуждаемости, неприкосновенности вакуфов, отчего все попытки нарушить это право верховной собственности автоматически переходили (должны были переходить!) в разряд преступлений против обычного права: «Эти вакуфные земли жертвуются благочестивыми татарами во имя Бога в пользу мечетей, школ и неимущих, эти земли, как предмет купли-продажи, изъемлются из рынков, они как бы освобождаются от закрепощения в частную собственность и передаются как бы первоначальному своему собственнику — Богу. Этих земель нельзя ни продавать, ни закладывать, ни конфисковать и никакими другими путями уже снова закрепощать в частную собственность» (Из речи А. Медиева в Думе: см. Приложение в т. IV).

Таким образом, вопрос отчуждения вакуфного имущества от собиравшего его народа весьма непрост. О том, как расхищалась земля и постройки казной и российскими помещиками, уже говорилось и будет говориться ниже. Но доля вины за небрежение этим сокровищем лежит и на крымскотатарском духовенстве тех десятилетий. Впрочем, мы не вправе винить его представителей за то, что они оказались неготовыми к схватке с великорусскими хищниками новой генерации. «Казии и муфтии, заправлявшие духовными делами Крыма, были люди хорошие, но увы, кроме этого не имели иных качеств, необходимых для администраторов, хоть и духовных... они ничего не понимали, что нужно было для охраны и поддержания вакуфов. Мы не думаем их винить: они не были в состоянии охранить и свои личные имущества... Они как бы думали, что ханские порядки продолжали существовать» (Терджиман, 22.03.1885). Что, конечно, было заблуждением. Но заблуждение нескольких десятков лиц обернулось трагедией для всего народа.

В России часто бывало, что общественное мнение по частному вопросу готовили газеты определенного направления. В середине 1870-х гг. они начали широкую кампанию за передачу большей части крымских вакуфов государству. Уже в 1876 г. московские газетчики, как по команде вдруг заинтересовавшиеся вакуфными делами далёкого Крыма, публикуют массу статей о бесполезности наделения татар землей. Взамен необходимо усиление борьбы против их «фанатизма», писали они, как бы не понимая, что сопоставляют совершенно разноплановые проблемы. А вернейший путь к ликвидации этого культурного пережитка, естественно, — изъятие у мусульман вакуфного имущества. Конечно, допускали газеты Москвы, такое решение, вероятно, усложнится «давнишним недовольством крымских татар своим положением», но чрезмерно опасаться этого не следует: крайний вид протеста, до которого они способны дойти, — это эмиграция. Но её-то как раз страшиться не стоит, более того, и удерживать крымских татар не следует, так как для Крыма наверняка явится достаточная масса новых переселенцев и из внутренних губерний, и из-за границы (МН. 1876, № 244; НВ. 1876, № 232 и др.).

Одновременно осуществляется политический нажим на крымское мусульманское духовенство. В том же 1876 году министр внутренних дел А.Е. Тимашев окончательно запретил выдачу паспортов крымским татарам, собиравшимся для ежегодного паломничества к святыням Мекки. Министр предписал отклонить прошения о паспортах, «под какими бы предлогами они ни поступали», никак не объяснив своё решение (Кричинский, 1919. С. 30).

Тогда же император решил содействовать возвращению эмигрантов, объявив им «амнистию». Правда, помилование касалось не всех:

«Государь император, согласно положению Комитета Министров, всемилостивейшее соизволил даровать помилование тем из бежавших с места жительства Крымских татар, кои возвратились на родину к настоящему дню, не распространяя этой милости только на тех татар, кои бежали из рядов Крымского татарского эскадрона или состояли до побега на очереди к отбытию воинской повинности, а также на тех, кои совершили, кроме побега, какое-либо иное преступление.

Августа 30 дня 1876 года. Управляющий Министерством Внутренних Дел, Статс-Секретарь Князь Лобанов-Ростовский»¹. Таким образом, все крымские подданные Александра II, выехавшие за рубеж, объявлялись им без суда и следствия преступниками лишь за то, что они «бежали с места жительства»...

На следующий 1877 год произошла активизация «турецкой» политики Петербурга, что не могло не оказать влияния на крымские дела. Начался очередной антитурецкий милитаристский шабаш. Причём за новую агрессию выступала, и далеко не в первый раз, часть просвещённой общественности, интеллигенция. К примеру, Ф. Достоевский, считая необходимым скорейший захват Стамбула, полагал невозможным предоставление этой древней столице статуса вольного города, иначе она рискует сделаться «гнездом всякой гадости, интриги, убежищем всех заговорщиков всего мира, добычей жидов, спекулянтов и проч. и проч.». «Константинополь должен быть наш», — к такому выводу пришел великий русский писатель (Собр. соч., 1984. Т. 26. С. 83).

К несчастью, эту фантастическую идею лелеяли не только владевшие умами литераторы, но и руководители русской политики, в том числе всесильный канцлер А.М. Горчаков. Как выразился М.Н. Покровский, «Достоевский бредил в хорошей компании...» (1918. С. 9). Естественно, усиливается и внутрироссийское пропагандистское наступление на инородцев-мусульман, прежде всего на крымских татар, которых власти по-прежнему считали в видах близившейся войны какой-то «пятой колонной». Поощряемый властями, в Крыму возобновился дикий разгул антитатаризма. Крымцев гнали из немецких «экономий», из имений русских помещиков и фермеров, норма эксплуатации тех немногих, что сохранили свои места, удвоилась, они платили уже не 10, а 20% урожая. В конце 1870-х гг. озверевшие переселенцы устраивали акции настоящей травли крымских татар, ещё живших кое-где на плодородных землях.

Даже кладбища, святые места, столь чтимые мусульманами, было невозможно уберечь от изуверов: «Из плит, поставленных в головах покойников, он (то есть русский. — В.В.) наделал корыт для птиц и, раскопавши могилы, увез вывороченный оттуда камень для стен своих амбаров» (КВ, 1896, № 74). Не отставали от русских и немецкие колонисты, растаскивая для своих построек могильные плиты в окрестностях Судака и даже Ялты, где из описанных сто лет до того Палласом и Сумароковым культурных ценностей крымского народа практически уже ничего не оставалось (Марков, 1876. С. 1). Поистине, прав был упоминавшийся выше А. Медиев, обращаясь с думской трибуны к многомиллионному, также частично обезземеленному русскому народу: «у вас всё-таки есть три аршина земли, в которой никто не может отказать вам, когда вы отправляетесь на вечный покой, а у нас и этого нет. У нас помещик может выкинуть покойника за то, что это кладбище находится [теперь] на его священной собственности...» (См. т. IV, Приложение, текст IX).

Естественно, это массированное политическое, экономическое, социальное наступление на народ не могло не повлиять на национальную психологию населения и, в частности, на общую демографическую ситуацию. Атмосфера полной безысходности, отсутствия перспектив для развития народа ощущалась конкретными его членами, каждой семьей. А отразилось это нагляднее всего на деторождении. Мусульманское общество, уровень рождаемости в котором всегда был выше, чем в православном, отреагировало вполне ожидаемым образом: в 1880-х гг. крымских татар умирало втрое больше, чем рождалось (Гаспринский, 1889). Общество было обескровлено морально и физически.

Столь высокая смертность была напрямую связана с обезземеливанием коренного народа. Лишённые возможности добывать пропитание традиционным путём, безземельные бедняки стекались в города Крыма. Явление, вроде бы, положительное: на Западе процесс урбанизации стал основой индустриального и социального прогресса. В Крыму же этих потенциальных рабочих никто не ждал. Всё, на что они могли надеяться — это случайные заработки, они могли заработать какие-то гроши на подноске тяжестей, уборке нечистот и т. д. Но для крымского татарина, обязанного шариатом обеспечивать семью достойным образом, такой заработок был особенно унизителен. Если прибегнуть к современной речи, людей ломало. Как писал современник, эти несчастные люди «живут большей частью в лачугах и землянках по окраинам города [Симферополя], пробиваясь изо дня в день, голодные сегодня, холодные завтра и больные послезавтра. Немудрено, что они более болеют, чем работают, более мрут, чем рождаются... Да, Симферополь, ...куда стекаются эти несчастные, сгоняемые с земли и деревень, — их кладбище, их бескровная бойня» (Терджиман, 23.08.1888).

И Бахчисарай уже в 1870 г. был переполнен такими же крымцами-нищими: на всём протяжении долины Чюрук-су, от Салачика до Азиса, «у каждого фонтана, на каждом перекрёстке» встречались группы этих обездоленных людей; почти все они были калеки или несли на себе явные знаки тяжёлых заболеваний (Заметки, 1870. С. 297). Вспомним, как поражались физическим совершенством крымского народа иностранцы, посещавшие полуостров всего-то столетием ранее! Понятно, что эта физическая деградация, безусловно, была одним из прямых результатов русского господства над бывшим ханством.

И лишь теперь, дождавшись, когда ситуация созреет, правительство нанесло давно задуманный и подготовленный удар по древнему достоянию нации — по её вакуфам. В июне 1886 г. в Симферополе была создана Вакуфная комиссия, которую возглавил генерал-майор свиты Его Императорского Величества Г.Д. Чингиз-Хан. Её деятельность, в основном, заключалась в подготовке передачи последних остатков национального крымскотатарского имущества российской казне и частным лицам. Это было открытое, ничем не оправдываемое ограбление одного культурного единства другим. Случай, редкий даже в колониальной истории, к тому же противоречивший законам самой Российской империи (см. ниже).

При этом, естественно, русскоязычной диаспоре в Крыму доставалось далеко не всё. Большую часть крымскотатарских земель и других ценностей приобретали петербуржские дельцы, а также центральные государственные учреждения. Поэтому через пять лет работы Вакуфной комиссии таврический губернатор, несомненно, ощутил недовольство крымской элиты. Это — наиболее простое и вероятное объяснение следующему факту. По собственной инициативе он направил в столицу всеподданнейшее ходатайство, в котором предлагал ускорить раздел вакуфов при помощи более широкого вовлечения в него крымских жителей. Русскоязычных, естественно, тем более что и оправдывалось это предложение ничем иным, как заботой о пользе России, которую в первую очередь диаспора и блюдёт.

Далее, он указывал, что Духовное управление крымских татар даже в том виде, который ему придали годы русского владычества, — институт «вредный и нежелательный», следовательно, необходимо ликвидировать его экономическую основу — вакуфы, передав их губернской администрации (Кричинский, 1919. С. 39)². Так и случилось, начался раздел испокон века неделимых и неотчуждаемых угодий, усадеб, постоялых дворов, чаиров между различными ведомствами, в результате чего крымцы в первые же годы этой кампании потеряли 2/3 своего общего достояния. Представители наиболее политически и социально активной части крымскотатарского народа уже в те годы выступали с протестами против такого грабежа. Они предупреждали, что если вакуфные площади не будут разделены между безземельными татарами, то большой части народа ничего не останется (уже не остаётся!), как снова «море пахать» (Обезземеление, 1888).

Некоторые аналитики не только указывали истоки сложившегося положения, но и указывали реальный из него выход, годный даже в отчаянной ситуации, в которую попало большинство крымскотатарского народа. Оказывается, в конце XIX в. общее число крымскотатарского клира, не считая мазинов, не превышало 300—400 человек. Это была уже некая сложившаяся каста, для членов которой призвание служения Богу становилось практически наследственным, они существовали, «самоизбираясь и самоуправляясь без участия основной массы населения» (Терджиман, 27.05.1905). Как указывалось выше, эти люди были неспособны эффективно управлять вакуфами в изменившейся ситуации, их непрактичность становилась притчей во языцех: они «умудрялись сдавать [вакуфы] в аренду по 20—30 коп за десятину, когда рядом частные владельцы сдавали свои земли по 2—3 рубля» (там же).

Результаты такого хозяйствования были легко предсказуемы. Мечети и медресе Крыма приходили в упадок. Вот картина всемирно известной Гёзлёвской Джума-Джами в 1885 г.: «жалкая обстановка, плесень и трещины в стене мечети, хотя получает она с вакуфа 2400 руб. в год, но всё это проедается клиром, хотя хватило бы 600 руб хатибу и 400 — имаму» (Терджиман, 07.06.1885). «В деревне Буюк-Асе евпаторийского уезда мечеть имеет 1900 дес, но она крыта кураём, ковылём и землёй...» (Там же). Богатейшее некогда Зинджирлы-медресе сохранило значительный доход — от 5000 до 8000 руб. в год, но отмечалось, что и оно «содержится в грязи и полуразрушеньи. Мечеть при нем разрушена... нет даже сторожа, хотя заботливый Хан (то есть основатель медресе, Менгли-Гирей. — В.В.) и на его содержание указал долю» (Терджиман, 07.10.1885).

Эта практика оказалась на редкость стабильной. Ровно через 20 лет картина была той же: независимая пресса писала о том, что муллы и другие «властители судеб мусульманской массы живут истыми помещиками, сдавая в аренду и обрабатывая личными средствами значительные участки земли. Наряду с этим десятки и сотни безземельных татар-поселян изнывают в тяжёлой борьбе за насущный кусок хлеба вертясь, как белка в колесе в кабале у помещика-муллы» (Салгир. 11.05.1905).

Обеспечив себя более чем достаточно, духовенство зачастую пренебрегало своими священными обязанностями. Не были в этом смысле исключением и муфтии. На одного из них, А.М. Карашайского, была подана жалоба губернатору, подписанная тысячей прихожан. Они указывали на «запущенность, антисанитарное и антигигиеническое состояние медресе и мектебов, состоящих в ведении Магометанского Духовного Правления» (Голос Тавриды. 30.09.1905).

Теперь авторы, печатавшиеся в газете И. Гаспринского, указывали такой выход из тупика: «Мы думаем, что найдётся до 40—45 [000] десятин вакуфной земли, в более или менее крупных участках, на коих можно разместить до 4 тыс. хозяев-татар, с тем, чтобы они за пользование вносили в духовные учреждения десятину, согласно шариату, и несли законные сборы и повинности, существующие с земель вообще... поселяне были бы ограждены от выселений, как то теперь случается, коль скоро они не поладят с помещиком, часто безмерно требовательным» (Терджиман, 29.03.1885). Понятно, что и этот призыв из Бахчисарая остался без последствий, в Духовном Правлении его попросту игнорировали. Забегая несколько вперёд скажем, что в дальнейшем, в декабре 1905 г., многочисленные крымскотатарские собрания по собственной инициативе, исходившей от сельских сходов, снова поставили вопрос о разделе вакуфных участков между безземельными крымскими татарами.

Однако на этом процесс захвата последнего, что ещё оставалось из былых сокровищ нации, не кончился. Пользуясь как безответностью татар, так и ситуацией всеобщего разгула «законного» разграбления любого имущества, которое можно было отнести к вакуфному, местные и пришлые помещики стали запахивать собственную землю крымскотатарских крестьян под предлогом того, что она-то именно вакуфная и есть! При этом не нужно было располагать никакими документами. Редкие попытки сопротивления подавлялись безжалостно, прихвостни землевладельцев, их слуги расправлялись с «мешавшими им татарами» физически, избивали их, были случаи увечий. Как говорят очевидцы, преступники при этом оставались безнаказанными. Потерпевшие и их родственники, по опыту зная, насколько бесполезно обращаться в суд, лишь горестно качали головами: «Злой человек, злой человек!» (КВ. 1896, № 75).

По испытанной на крестьянских наделах схеме были отчуждены вакуфные наделы в Евпаторийском уезде. Задолго до рокового 1890 года евпаторийские помещики, явочным порядком выгонявшие свой скот на вакуфные пастбища, предложили крымским татарам-распорядителям этих земель, что они будут платить вместо обычных штрафов за потраву налог на землю. Те согласились, рассудив, что штрафы всё равно уходят в казну, а так хоть на налогах сэкономить можно будет. Но эта «экономия» обошлась стократ дороже: по истечении 10 лет помещики вдруг объявили себя собственниками этих угодий (по праву многолетних плательщиков подати за них). И власти утвердили переход к ним нескольких тысяч десятин крымскотатарской земли (К. 29.05.1888).

Очевидно, они знали, что делали: при переходе вакуфной недвижимости в казну (то есть в сохранении его в старом виде неделимого, комплексного фонда) в перспективе для крымцев остаётся возможность добиться его возвращения. Если же эти угодья разойдутся, разрезанные вдоль и поперёк, по частным владельцам, то есть перейдут в личную собственность, тут уж никакой суд ничего сделать не сможет, и задача таким образом будет решена окончательно. Так и вышло. Когда, к примеру, А. Медиев через газету Ватан Хадими обратился в 1906 г. к И. Гаспринскому, предложив ему выступить за возврат крымским татарам бывших вакуфных земель, тот резонно ответил, что в казне этой земли больше нет, так как она почти полностью перешла к частным лицам в наследственное владение, и тут уже ничего не поделаешь (Терджиман. 06.09.1906).

Кроме того, трудно было ждать объективного разбирательства суда в крайне неблагоприятной социально-политической обстановке. Дело в том, что именно в этот период в империи поднимается новая волна антимусульманского движения...

Примечания

1. Текст на русском и крымскотатарском языках напечатан на одном обороте листка-объявления с выходными данными: Типография Министерства Внутренних Дел. Хранится в фондах РНБ.

2. Отчасти этот вывод был спровоцирован уже упоминавшейся неумелой земельной политикой мусульманского духовного управления. Дело в том, что в вакуфе гораздо более трети, почти половину земельной площади (32 500 десятин) составляли участки, оставшиеся от упразднённых мечетей. Вместо того, чтобы распределить эту землю между работавшими мечетями, медресе или даже безземельными крестьянами на условиях временного пользования, муфтият стал сдавать её в аренду на конкурсной основе, а доход оставлять у себя, что абсолютно не соответствовало первоначальному назначению любого вакуфа. Как верно указывал И. Гаспринский, «так называемые пустующие вакуфы, оставшиеся от эмигрировавших мусульман, по приведению в точную известность, должны быть обращены на пользу мусульманской общины, её мечетей, мектебов и иных полезных учреждений, одобряемых шариатом» (Терджиман, 07.06.1885). Но это был глас вопиющего в пустыне, к тому же запоздалый. После ряда лет такой арендной практики к ней выставило претензии, как к незаконной, имперское Министерство внутренних дел. После чего почти все 32 500 десятин и «накопившиеся от них капиталы» перешли, по совершенно непонятной причине в распоряжение именно этого ведомства. Таким образом, они окончательно пропали для татарского общества (К. 12-15-17. 06.1888).