б) Истоки 1905-го

Начало беспорядков 1905 г. в Крыму, безусловно, связано с вышеупомянутыми патриотическими инициативами «культурной» части российского общества. Повторяем, суть черносотенных идей зарождалась и оформлялась в этническом подсознании, от архетипических его установок, генетически унаследованных великорусским общинным менталитетом Нового времени от ещё языческой древности. В России первоначально «основной группой погромщиков были крестьяне, представители городских низов и казаки — та самая «почва», на которую как на оплот стабильности полагались идеологи народной монархии» (Россия, 2000. С. 147). Славянофилы на черносотенном этапе их истории идейнот-еоретически оформили и вернули массам эти неосознанно агрессивные позывы, оправдав их кровавую невменяемость уже нравственно-патриотически. С толпы была снята узда страха и совести, и она в очередной раз отдалась стихии долгожданной воли.

Зверский расстрел царскими солдатами мирных демонстрантов 9 января 1905 г. в Петербурге положил начало беспорядкам на территории почти всей империи. Но действующие лица этих событий были в различных частях государства также различными. Известно, что «более политизированная нерусская периферия реагировала на «кровавое воскресенье» быстрее и более страстно, чем русские области» (Каппелер, 1999. С. 242). Так, в Польше стотысячные забастовки переросли в вооружённые столкновения с русской полицией и солдатами, стачечное движение охватило весь Кавказ — от Баку до Батума, массовые демонстрации и забастовки прокатились по Латвии, мятежные эстонские крестьяне разрушили более полутысячи баронских поместий и замков, хозяева которых если не бежали, то были убиты.

Ничего похожего не наблюдалось среди коренного населения Крыма. Крымскотатарские крестьяне отнеслись к событиям в далёкой России с полным равнодушием, лишь некоторые замечали неодобрительно: «Русские не хотят признавать царя... Безрассудство... С ума посходили» (цит. по: Сейдамет, 2009, № 6. С. 14). Впрочем, уже тогда, в 1905 г. появились первые, крайне немногочисленные крымскотатарские революционеры, вполне разбиравшиеся и в ситуации, и в целях нового социального движения. Об одном из них, Джафере Одамане, рассказывает автор мемуаров, в ту пору ещё четырнадцатилетний подросток:

«Преданный идеям справедливости и революции, всей душой переживая за свой народ, он до самой своей трагической кончины остался таким же кристально чистым и искренним человеком. Он рассказал о тирании царизма, о несправедливости крупных землевладельцев... к простым селянам, а фабрикантов — к рабочим. Меж этих слов часто повторялось слово «свобода». Этого слова, как и высказываемых им мыслей, я никогда ещё не слышал. А он вдохновенно продолжал говорить о свободе мысли, сло́ва, совести, печати, о различных политических партиях, чья деятельность была направлена на претворение этих идей [в жизнь], на установление в России республики. Что всё это благотворно отразится на состоянии наших национальных и религиозных прав, что по всей России, также и у нас, не будут использовать подневольный труд. Услышанные за этот час слова, мысли, идеи перевернули все мои былые представления, потрясли душу» (там же).

В принципе далёкое, столичное «кровавое воскресенье» не слишком затрагивало интересы и русскоязычных масс Крыма. Но оно пригодилось в качестве знакового события, оно могло быть принято люмпенскими, в потенции преступными массами как долгожданный сигнал к насилию — и они его именно так использовали. Понятно, что насилие применялось не против зажиточных единоверцев-православных. Здесь всё было очень просто: низы поняли, что дозволено громить «нехристей», как и растаскивать их имущество. Пробные, первые опыты действительно показали почти полную безнаказанность погромов, и тогда началось.

В марте 1905 г. разразился погром в Ялте, в котором участвовало до 2000 подёнщиков, чернорабочих, безработных, босяков. Через несколько часов безудержного буйства в хвосте этой беснующейся толпы появилась вполне интеллигентного вида публика. Среди подожжённых были и крымскотатарские магазины на Старом базаре. Ликвидировать погром было приказано Крымскому дивизиону. Иных сил просто не нашлось, кроме немногочисленных, не более трёх десятков, ялтинских городовых. Однако этих служак, скорее всего весьма добросовестных, оказалось слишком мало. Об откомандировании в Ялту регулярных частей российской армии, стоявших в губернии, никто из крымской администрации и не подумал — вот и пришлось звать на помощь крымцев в погонах (Крым. 03.04.1905).

Почти одновременно безземельные крестьяне с. Саблы, к которым присоединились и арендаторы, разгромили контору бороздинского имения с целью уничтожения долговых записей, а затем они частично распахали земли экономии (Южный Курьер. 08.05.1905). В мае также были распаханы угодья графа Воронцова и помещика Попова; при этом крымские татары деревни Кунан пустили свой скот на покосы этих крупных землевладельцев (Кунцевич, 1955. С. 14). Тогда же крестьяне захватывали и запахивали земли в Перекопском уезде. Богемской волости и в Восточном Крыму (деревни Насыпкой, Тархан).

В конце июня босяки и городской плебс с керченских Карантинной и Аджимушкайской улиц стали зачинщиками ещё одного погрома. В июле погром возглавили русский генерал Трубников и грек В. Месаксуди (сын известного фабриканта, вполне приличного человека). Здесь, кажется, впервые в событиях 1905 г. прозвучала «греческая нота»¹ (Рейтановский, 1933. С. 5). Затем, уже в августе, керченские погромщики выступили заодно с жителями пригородных слободок и сёл, результатом стали несколько убийств (Крым. 06.08.1905). Ещё через три недели в городе снова вспыхнули беспорядки, правда, на этот раз они носили более политический характер: в прессе их сочли «антиправительственными». Демонстранты ограничились битьём стёкол в магазинах, жертв не было (Голос Тавриды. 23.08.1905).

В Ялте погромы возобновились также в августе. Снова заполыхали подожжённые магазины и жилые дома. Очевидец рассказывает: «Многие из ялтинских евреев искали убежища в татарских деревнях, наш народ принимал их, оказывая всяческую помощь. По этому поводу со стороны русских прозвучали угрозы устроить погром и в Дерекое, татарской деревне в километре от Ялты. В ответ на это наши, в основном пекари и садоводы Ялты и окрестностей, собрались в Дерекое, предупредив, что в случае нападения будут стоять насмерть, начали готовиться к обороне» (Сейдамет, 2009, № 7. С. 14). Кое-где крымцы переходили от слов к делу. Так, Али Боданинский, которому в 1905 г. исполнилось 40 лет, не утратил молодого пыла. Он вообще находился под постоянным надзором полиции, но ухитрился вместе с 18-летним Селимом Меметовым совершить теракт в Симферополе.

Как сообщалось в одном из жандармских докладов, касавшихся его деятельности, он «в 1905 году в Симферополе на Феодосийском мосту во время октябрьских черносотенных манифестаций бросил в черносотенцев бомбу, которая взорвалась и ранила многих из них, после чего с соратником С.М. Меметовым скрылся в толпе» (цит. по: Шемьи-заде, 2009. С. 4).

После подавления беспорядков полиции удалось выявить и схватить зачинщиков, при этом только перед судом, по доказанным обвинениям, предстало 86 человек (Голос Тавриды. 21.08.1905). В ходе разбирательства выяснилось, что основную массу погромщиков составляли рабочие города, которые «все без исключения... пришлый элемент, так как коренное население в лице татар уходит за рубеж... Пришлые разделяются на группы. Самую многочисленную составляют греки, так называемые «донголаки»» (Голос Тавриды. 02.09.1905).

Вообще число эмигрировавших в 1905—1907 гг. в результате исключительно террора против иноверцев Крыма не подсчитано. Тем не менее, судя по отрывочным данным, очередной этот исход был довольно значительным, поскольку в отдельных городах, а в 1906—1907 гг. — и деревнях полуострова под угрозой оказывалась сама жизнь нерусских крымчан, в первую очередь евреев и крымских татар. Как могли они оставаться на старом месте в той же, к примеру, Феодосии, где портовые босяки и рабочие Карантина обливали керосином и поджигали общественные здания, где собирались встревоженные «инородцы», а всех выбрасывавшихся из верхних этажей убивали на месте, естественно, совершенно безнаказанно? (КВ. 1905, № 251).

Такого Крым не видел со страшных времён турецкого вторжения в XV в., поэтому бежали не только татары (в Румелию или Анатолию), но и евреи (в Европу и США). Между прочим, в числе последних тогда же навсегда покинула Крым семья Иегуди Менухина, величайшего скрипача XX в. — это была невосполнимая утрата для России.

Но вот наступил период относительного спокойствия — до знаменательного 17 октября. В этот день Николай II опубликовал так называемый Октябрьский манифест, в котором обещал предоставить народам империи все гражданские права и дозволить народное представительство в Думе — законодательном учреждении, наряду с Государственным советом, контролирующим и имперскую администрацию.

В Крыму реакция на царский манифест была своеобразной. Одни считали его проявлением слабости императорской власти, другие — поощрением борьбы за права русского народа, освобождением её от всех ограничений. Поэтому вспышка черносотенного движения именно во второй половине октября была далеко не случайной. Уже на следующий день после публикации этого акта в Ялте прошёл многолюдный (1500 чел) митинг, были закрыты, как в праздничный день, все учреждения, учебные заведения, банки, магазины и т. д. Взрослые и гимназисты ходили по улицам и торжествовали.

Такой идиллической картины не сложилось в Феодосии, где в те же часы уже возобновились серьёзные «беспорядки, сопровождавшиеся убийствами, грабежами и насилиями», которые удалось подавить только спустя два дня (Голос Тавриды. 26.10.1905). При этом пострадали многие крымские татары города и уезда. Неслучайно именно после этих событий 1905 года отмечен первый за последние десять лет всплеск татарской эмиграции в Турцию: всего выехало 514 семей (2326 мужчин и 1898 женщин). В основном это были виноградари Южного берега и Восточного Крыма, продававшие при этом участки, которыми испокон веку владели их предки. Некоторые деревни пустели полностью, вроде Суук-Су, где проживало 60 татарских семей (Урановский, 1925. С. 75).

Тогда же в Симферополе начался направленный погром всё тех же инородцев, здесь также были убитые и раненые (Голос Тавриды, 01.11.1905; Крым, 10.11.1905). Единственной силой, пытавшейся противостоять октябрьской волне насилия, были татары-эскадронцы: в Симферополе их патрули стаяли буквально «на каждом перекрёстке». А когда мятежная толпа ворвалась в тюрьму и выпустила всех заключённых, в том числе и уголовный элемент, то эскадронцы организовали поимку бежавших преступников и многих водворили обратно (Гелис, 1925. С. 26). Другое дело, что татарских конников было слишком мало для того, чтобы водворить порядок на всей территории полуострова.

Волнения в крымскотатарской деревне начались с Байдарской волости. 12 ноября сельское общество Уркусты числом 1290 душ мужского пола «решило произвести самовольную порубку леса, принадлежащего наследникам Мордвиновых и примыкающего к деревне». Дрова рубили и вывозили «на том основании, что считают весь лес, примыкающий к их деревне, и Чёрную речку принадлежащими им, поселянам, что лесом этим они владели ранее, а гр. Мордвинов владел им неправильно». Порубка продолжалась три дня, в течение которых пример уркустинцев увлёк жителей соседних Бачи и Саватки, затем Биюк-Муската, Узунджи, Хаюто и Варнутки, однако крестьян последних из названных деревень волостной администрации удалось уговорить не нарушать закон и они мирно разошлись по домам (Голос Тавриды. 20.11.1905).

Правда, в некоторых других местах деревенские протестные волнения подавить не удалось. Так, в экономии князя Ширинского «Мурзакой» (Феодосийский уезд) были совершены поджоги стогов убранного сена, в имении «Чечель» были выбиты стёкла помещичьего дома, крестьяне дер. Салы произвели самовольную порубку помещичьего леса (Крымский Вестник. 02.12.1905). Опасаясь разрастания татарского движения на селе, помещики выписали для охраны своих усадеб каких-то наймитов-ингушей (Камшицкий, 1925. С. 143). Однако эта мера предосторожности была явно излишней: все упомянутые социальные взрывы так и остались единичными, изолированными друг от друга, да к тому же бескровными проявлениями народного гнева.

Основным видом протеста татарских крестьян оставалась, как и ранее, эмиграция. И то, что крестьянских мятежей на полуострове было куда меньше, чем в том же соседнем Мелитопольском уезде, вряд ли можно объяснить традиционной для советских историков причиной: якобы в Крыму «наибольший процент безземельных падал на чрезвычайно отсталое население, которое в 1905 году... находилось ещё под влиянием своих мулл и мурзаков и революционизирование которого происходило гораздо медленнее» (ук. соч. С. 149). Слишком уж «революционной» не была и мелитопольская деревня. Просто там народ (бывшие переселенцы из России) был иным, не столь приверженным к традиционному «порядку», что, как неоднократно упоминалось выше, было одной из основных черт крымскотатарской психологии.

Очередной насилие над мирным населением состоялось в Карасубазаре 21 ноября 1905 г. Это выступление против законного порядка было не совсем обычным, по утверждениям многочисленных свидетелей, основную массу участников его составляли местные подростки (Голос Тавриды. 24.11.1905). Таким образом, погромное движение начало «молодеть», хотя его жертвам это облегчения не несло: молодые парни зачастую проявляли куда больше жестокости, чем их более зрелые взрослые предшественники.

Следует отметить, что несмотря на крайне напряжённую обстановку в Крыму на протяжении всей второй половины 1905 г., несмотря на прямой террор, направленный против коренного крымского населения полуострова, народ нашёл в себе здоровые силы и проявил незаурядную волю к конструктивным переменам в собственной духовной жизни. В эти тревожные месяцы крымские татары впервые после долгого перерыва сделали заметный шаг к возрождению своей национальной культуры. В ноябре месяце в Евпатории имам Ханской мечети Сеит-Ягья-эфенди собрал 400 землевладельцев уезда на съезд, посвящённый совершенствованию народного образования. Под председательством Али-мурзы Балатукова с этой целью было создано благотворительное общество на основе обязательных взносов в пользу местных учебных заведений (Голос Тавриды. 06.12.1905).

В тот же день на сход собралось 180 крестьян Донузлавской волости уезда. Здесь было принято несколько иное решение, касавшееся проблем демократизации политической жизни народа. Собравшиеся решили добиваться соблюдения принципа выборности при замещении практически всех административных и иных должностей — от сельских старост до членов Государственного Совета. Земля должна принадлежать народу, а дети и молодёжь имеет право на бесплатное образование на всех уровнях — таким было ещё одно решение донузлавцев (Голос Тавриды. 18.01.1906).

Третья инициатива исходила от крымских татар с. Дуванкой. Собравшись 2 декабря 1905 г. на сход, местное общество приняло сразу несколько постановлений, направленных на возрождение традиционной исламской культуры на правовой и обычной основе шариата. Жители Дуванкоя и окрестных сёл решили отныне запретить в волости карточную игру в кофейнях, распивание водки, нецензурную брань. Особую тревогу обществу внушали первые признаки неслыханного ранее среди крымских татар порока — воровства. Поэтому дуванкойцы постановили карать виновных по всей строгости шариатских установок. То же касалось потравы чужих выпасов или покосов, с этой и иными целями за порядком (запомним это выражение!) должны были следить 20 выбранных уполномоченных общества, разбираться же с виновными было поручено ещё шести старейшинам и имаму местной мечети (Голос Тавриды. 14.12.1905).

Через несколько дней с почти аналогичными целями состоялся сход в Симферополе. На нём было принято решение о созыве в Джанкое всекрымского татарского собрания, на котором предполагалось решить некоторые задачи оздоровления народной жизни. В частности, планировалось обсудить вопросы «о преобразовании магометанского духовного правления и вакуфной комиссии на началах выборного состава присутствия Духовного Правления и передачи вакуфного имущества в полное распоряжение татар Крыма» (Голос Тавриды. 12.12.1905). То есть, предполагалось, что и муфтий Крыма, и другие члены Правления отныне будут назначаться по результатам всеобщих демократических выборов. Сложнее была вакуфная проблема. Перед избранными распорядителями этого народного достояния ставились задачи, выходящие за рамки чисто экономических. Эти люди должны были фактически управлять возрождением народа, «стоять во главе татарской нации Крыма и руководить ею для достижения высших благ для нации, сообразно с существующими в политической жизни государства течениями» (Там же).

Об этом и были приняты решения на состоявшемся 20 декабря 1905 г. в Джанкое съезде. Но он разработал и ещё одно, заранее незапланированное постановление: поскольку в марте 1905 г. на собрании, состоявшемся здесь же, участники его разделились на два несогласных друг с другом течения или группы, то теперь было решено вновь собраться 18 января в Феодосии и попытаться любой ценой достичь былого единства. Председательствовать на примирительном собрании было поручено пользовавшемуся большим авторитетом мурзе Рустем-бею Ахундову (Голос Тавриды. 05.01.1906).

Что же касается вакуфного имущества, прежде всего земель, то такое решение этого старого и наболевшего вопроса отвечало интересам крымских татар из самых различных социальных слоёв. Об этом свидетельствуют контакты крымскотатарской общественности с центральными учреждениями и официальными лицами империи. Ещё в апреле 1905 г. в Петербург выехала депутация, которая подала в Комитет министров петицию, где речь шла прежде всего о вакуфах. В пунктах 4, 15 и 18 этого документа выдвигалось основанное на решениях сходов требование передачи вакуфных территорий безземельным. От выборности муфтия (о чём также здесь говорилось) ставилась в прямую зависимость будущая вакуфная политика.

Несколько позже «разные лица мусульманского духовенства, дворянства и прочих сословий Таврической губернии» подали председателю Комитета министров С.Ю. Витте прошение², где требования мартовской петиции опротестовывались как несоответствующие шариату (муфтия выбирают не на всенародных выборах, а в собрании исключительно мурзачества и духовенства). Но эти же сословия присоединились к пункту упомянутого документа, где речь шла о том, чтобы «заселить безземельными татарами вакуфные земли с тем, чтобы Духовное Правление непосредственно отчитывалось в этом отношении перед Министерством внутренних дел» (Тавричанин, 14.01.1906). То есть, вакуфную проблему, буквально повисшую в воздухе, надо было кардинально решать, её уже нельзя было обойти, в неё упиралось слишком многое.

Примечания

1. Роль греческих переселенцев Северного Причерноморья в шовинистическом (а именно антитатарском и антисемитском), по сути нацистском движении конца XIX — начала XX вв. на всём юге России пока вообще малоизвестна. Её исследование не входит в наши задачи. Но стоит назвать лишь один примечательный факт: первый из многочисленных погромов инородцев этого периода, а именно состоявшийся в Одессе в 1871 г., был организован по инициативе греческой диаспоры (Каппелер, 1999. С. 199).

2. Между прочим, саму акцию подачи прошений не следует рассматривать только как унижающие просителей попытки выпросить что-либо у властей. Это было и средство «выразить своё недовольство проводящимися в отношении их мерами, выказывая при этом внешнее почтение к существующей власти» (Верт, 2005. С. 55). То есть единственное в тех условиях средство выразить свой протест. Вряд ли имперские власти этого не понимали.