г) Выводы

Активность крымских татар в 1905—1907 гг. имела сложный, неодноплановый характер. Конечно, движущей силой национального движения этих лет было ухудшение материального положения основной массы народа, то есть крестьян. Отсюда и многочисленные конфликты, доходившие до открытых столкновений. Но, заметим, эти столкновения провоцировались не татарами, а властью, как, к примеру, в Коперликое. А там, где землевладельцы проявляли желание договориться миром, найти компромисс, конфликт угасал тут же, не успев разгореться (Байдарская долина). Исключением из этого вывода может быть названа лишь деятельность некоторых радикально настроенных крымскотатарских интеллигентов, которые в эти годы вели откровенно политическую деятельность, от легальной (кандидаты в Думу) до революционной: карасубазарский мурза А.М. Ширинский, уже сидевший в заключении за свой политический экстремизм, в январе 1906 г. снова подстрекал своих деревенских соседей из Орталана к разгрому имений Ралли и других землевладельцев — впрочем безуспешно (Тавричанин. 04.02.1906).

Объяснить такой всплеск социально-экономической активности многотерпеливого, в общем-то, крымскотатарского народа можно, конечно, накалённостью общественной атмосферы тех лет, как и сравнительной безнаказанностью участников аграрных волнений, ведь в месяцы, когда по Чёрному морю бродил мятежный броненосец «Потёмкин», а часть флота готовилась к вооружённому восстанию, властям было не до татарских порубок леса. Однако национальное движение явно не ограничивалось чисто экономической борьбой. Инициативные группы, насчитывавшие сотни активных членов, разворачивают агитацию за реформы народного просвещения, за коренное изменение структуры Духовного Правления, за введение в социальную и духовную жизнь демократических начал и, наконец, за реформу самого святого, а именно за раздел вакуфной недвижимости.

Поэтому даже если бы не были приняты отдельные решения, направленные на возврат крымскотатарских общин к исламской чистоте и высокой человеческой морали (Дуванкой), всё равно можно было бы сделать вывод о внезапно усилившемся в этот период стремлении народа возродить традиционные ценности, вновь подняться на былой культурный уровень, делая при этом ставку на новое поколение. Это вполне оправданное и закономерное стремление крымских татар было правильно оценено уже современными им российскими обозревателями — точнее, наиболее глубокими из них: «Видимо, и 200-тысячное татарское население Крыма давно подготовлено к новым формам политической жизни и ждёт только осуществления своих элементарных человеческих прав, чтобы накопившуюся вековым застоем энергию направить на культурное усовершенствование своё. Дай Бог вам, татары, достойных руководителей!» (Голос Тавриды. 14.12.1905).

Но эта многосложная и неоднозначная активность крымских татар не обладала одним признаком, часто приписываемым историками огульно тем или иным прослойкам «эпохи пролетарских революций», а именно революционностью. Для народа скорее были характерны прямо противоположные настроения, которые, впрочем, трудно назвать и эволюционными. Скорее это было стремление к возрождению старых, испытанных временем национальных ценностей.

Выше подчёркивалось, что общины по собственной инициативе выбирали сельских уполномоченных, единственной обязанностью которых было следить за порядком. То есть за поддержанием на должном уровне и сохранением одной из основных ценностей традиционного мусульманского социума¹. Конечно, при этом и речи быть не могло о нарушении установленного порядка самими мусульманами, как бы их к этому ни провоцировали асоциальные или политически радикальные элементы города и деревни. Революция была не нужна крымской общине, «стойкой» по общеисламским причинам.

Как говорил исламский теоретик реформизма XX в. Али Абд ар-Разин, «Ислам не установил конкретной системы власти и не навязал мусульманам какого-то режима, который должен управлять ими. Он предоставил нам абсолютную свободу в организации государства в соответствии с реальной идейной, социальной и экономической ситуацией, с учётом нашего общественного развития и потребностей эпохи» (Цит. по: Хачим, 1999. С. 65). То есть, восстание против любого режима правления столь же бессмысленно, как стремление совершить переход под власть иного правителя в результате отделения от империи. Ведь для истинно мусульманской общины безразлично, будет ли такое правительство «абсолютистским или ограниченным, авторитарным или республиканским, деспотическим или конституционным, коллегиальным, демократическим, социалистическим или большевистским» (Там же).

Ну а конкретная российская революция, различные партии которой ставили себе целью построение социализма, была особенно чужда крымским татарам именно по этой причине. Ещё в XIX в. весьма популярный философ К. Леонтьев высказал вполне бесспорную и, главное, общепонятную истину: «Социализм — это феодализм будущего». Как же могли жертвовать своими жизнями ради такого будущего крымские татары, которые (в отличие от великороссов) и в средние-то века феодализма не знали и знать не хотели? Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы прозреть основу будущего социализма: он явно предполагал (как и прошлый феодализм) эксплуатацию человека человеком. Это можно было ещё как-то терпеть, но кто заставил бы крымских мусульман бороться за столь явное нарушение принципов исламского равенства, просто ради нарушения порядка, что ли?!

Примером же зеркально противоположным, примером поддержания распадавшегося порядка могло служить неоднократное пресечение погромов конниками Крымского дивизиона, в котором был самый высокий, по сравнению с другими частями, процент крымских татар. Они же принимали деятельное участие в прекращении незаконных митингов, демонстраций и шествий, которые часто переходили в насилие над мирными гражданами крымских городов (Гелис, 1925. С. 19). Действия дивизиона были весьма эффективными. Тем не менее на джанкойском съезде 20.12.1905 г. «собрание постановило о преобразовании Крымского дивизиона в полк из крымских татар» (Крым. 05.01.1906). Понятно, что при этом опасностям, неизбежным при военных операциях, подверглось бы куда большее число соотечественников, но зато более успешно решалась бы основная задача² поддержания порядка, и в жертву ей были принесены все прочие соображения.

Ещё одним примером выдержанности, духовной стойкости крымскотатарской общины могут служить более ранние, ялтинские события 1905 г. Когда вспыхнули лавки на Старом базаре и заполыхал дом А. Бекирова, то, по словам современников, этот чудовищный вызов, брошенный в лицо дисциплинированного, но весьма неробкого народа, мог вылиться в «настоящую резню, могли на громил хлынуть вооружённые и всегда умеющие прекрасно организоваться татары. Об этом и шла речь в окрестностях Ялты, в многолюдном Дерекое. Татары заволновались, вооружились, сбили экстренный сход, но на сходе было принято весьма благоразумное решение, имея в виду, что при нынешнем смутном времени все обвинения могут обрушиться на голову татар... ограничиться охраной самого Дерекоя без различия национальностей и имущественного положения (выделено мной. — В.В.), а относительно Ялты подождать: если потребуют — идти на помощь³... Татары выставили конные вооружённые патрули по дорогам в Ялту и стали задерживать мелких грабителей, возвращающихся с похищенным в городе имуществом. Подобная же моментально почти созданная организация самозащиты была устроена в Аутке... Аутка совершенно уцелела...» (Крым. 03.04.1905).

Привести дополнительное объяснение такой нормы поведения в экстремальных обстоятельствах нетрудно, оно лежит на поверхности. Но более заманчиво вместо логических выводов предоставить слово современникам событий начала XX в., в любом случае они будут ближе к истине, чем сделанные веком спустя умозрительные заключения. Итак, крымская пресса писала по горячим следам: «Мусульман удерживают от участия в народных волнениях железная дисциплина религии, трудолюбие, довольство малым, покорность судьбе, свойственный всем восточным народам консерватизм в убеждениях и глубокое уважение к переданным предками обычаям и образу жизни» (Салгир. 20.05.1905).

Таким образом, крымскотатарское население противопоставило себя силам мятежа («революции») с одной, и черносотенного шовинизма — с другой стороны. В этом противопоставлении начисто отсутствовала черта, мысль о которой невольно приходит в голову исследователя, — имеется в виду национальный эгоизм. В 1905—1907 гг. татары, выступив на защиту порядка, взяли под защиту беспомощных (невооружённых) своих соседей-евреев. Для настоящих мусульман такой душевный порыв глубоко естествен, они обязаны выступать на защиту обездоленных и безвинно преследуемых. И они спасали еврейские семьи от озверевших «пролетариев» под чёрными хоругвями с архангельскими ликами на них. Такие поступки были нормой, их никто не ставил себе в заслугу, а хроникёров-газетчиков они практически не интересовали, отчего эта сторона крымской действительности тех лет отражена в печатных источниках слабо (См., напр., в: Ланда, 1995. С. 158).

Как свидетельствуют факты, так называемой «классовой борьбы» в Крыму 1905—1907 гг. и близко не было ни в современной, ни в классической (марксовой) формах. Как, впрочем, и во всей России. Что же касается крымцев, то они не принимали участия и в политэкономических инициативах, вроде деятельности образовавшегося в 1905 г. в стопроцентно русской Воинке «Крестьянского союза» или же «Таврического крестьянского союза» в Симферополе (декабрь 1905 г.). И, конечно, если какие-либо группы избирали средством политической борьбы вооружённое насилие, там крымских татар можно было не искать, такое решение назревших проблем им абсолютно не подходило. Другое дело, что на коренной народ пытались взвалить смертный грех убийства и насилия, в котором были виновны не они, но эта затея не могла удаться в небольших городах, где все прекрасно знали друг друга⁴, и где образцы поведения татар были у всех перед глазами. И, конечно, крымцы села и города не имели никакого отношения к готовившемуся большевиками кровавому мятежу, который должен был начаться в Севастополе и Керчи и для которого уже было закуплено оружие. И когда в начале декабря 1905 г. действительно возмутились городские низы и даже солдаты царской армии в Феодосии, Севастополе и Симферополе,.коренной народ безмолвствовал (Южный курьер. 21.12.1905).

И последний вывод о следствиях и результатах 1905—1907 гг. Он касается иной части российского населения, а именно великорусской общественности. К сожалению, для широких её кругов кровавые события этих лет не послужили предостережением на будущее. Более того, развитие политических настроений в том же тупиковом великодержавном направлении продолжалось. Откровенно погромный (и оттого неприемлемый для большинства) Союз русского народа вскоре обрёл достойного собрата, гораздо более массовый Всероссийский Национальный союз. В уставе этой общественной организации прямым текстом говорилось:

«Нам, русским, недаром далось это господство... Ни с того ни с сего делить добытые царственные права с покорёнными народцами — что же тут разумного, скажите на милость? Напротив, это верх политического слабоумия и представляет собой политическое мотовство, совершенно подобное тому, как в купечестве «тятенькины сынки» — получив миллион — начинают разбрасывать его лакеям и падшим женщинам. Сама природа выдвинула племя русское среди многих других, как наиболее крепкое и даровитое. Сама природа доказала неравенство маленьких племён с нами. Скажите, что ж тут разумного идти против природы и истории и утверждать равенство, которого нет? И справедливо ли давать одни и те же права строителям русского государства и разрушителям его?» (Новое Время. 5/18.06.1908).

Эти и иные, схожие откровения теоретиков крупных социально-этнических групп тогдашней России заставляют взглянуть на историю столыпинских преобразований в несколько нетрадиционном аспекте, который.

Примечания

1. Ранее неоднократно говорилось о том, что протест против власти в мусульманском обществе допустим лишь в случае, если эта власть попирает исламское право. Во всех иных случаях мусульманин должен не только не нарушать установленный порядок, но и поддерживать его. Это — общий долг, который превыше любых личных интересов, распространяющийся даже на далёких миру сему вероучителей и монашествующих. Выполнение такой обязанности является непременным условием чистой жизни, праведного поведения: «Я дервиш и стою на защите веры и порядка... чему посвящено столько лет чистой жизни», это типично исламское рассуждение (Селимович, 1969. С. 53). А вот пример диаметрально противоположного поведения: в Крыму «постепенно воспитывался новый слой русских лаццарони, ленивых, распущенных... Порох был готов, и когда 13 марта 1905 г. искра русского пожара долетела до южного берега, последовал мгновенный взрыв. Босая Ялта разгромила магазины, разграбила вещи, пыталась сжечь город...» (Кривенко, 1914. С. 23).

2. Именно в борьбе с внутренними беспорядками в Крыму не совсем подходили военнослужащие — единоверцы черносотенных элементов. Понятно, что не все православные конники дивизиона находили в себе силы разгонять толпу, прикрывающуюся иконами (это была обычная практика погромов).

3. Ялтинская администрация во время этой волны насилия оказалась бессильной, не имея возможности положиться даже на полицию: городовые, пользуясь хаосом, воцарившимся в этом городе, сбивали замки с лавок и магазинов, участвуя в повальном грабеже (Урановский, 1925. С. 101).

4. Пример такой попытки: при разбирательстве дела о тяжких преступлениях во время карасубазарского погрома 21 октября 1905 г. была арестована группа крымских татар (Решид-огълу, Куршут, Амет Осман-огълу, Джавджуров и др.). Следствие выяснило, однако, что все эти обвиняемые были абсолютно невиновны. Тюремные же сроки вполне заслуженно получили совсем иные «пассионарии»: некие С. Полонский, И. Рябоштанов, С. Иванов, Г. Курдагов и прочие носители явно не татарских фамилий. (Южный голос. 14.07.1906).