7. Политические результаты столыпинских реформ

Первые столыпинские реформы совпали по времени с победой II турецкой революции (1908 г.), принесшей победу сторонникам парламентаризма. Этими событиями в Турции весьма пристально интересовалась крымскотатарская интеллигенция, известная своими устремлениями к демократизации и свободе культурного саморазвития нации. Они вызвали поэтому заметное оживление в крымской общественной жизни, что в совокупности с глухим брожением беднейших масс села вызвало немалую тревогу властей. В 1908—1909 гг. начинаются репрессии, направленные против крымских татар любой социальной принадлежности. Это была ничем не прикрытая дискриминация: людей преследовали лишь по национальному признаку (Фирдевс, 1925. С. 27).

Абсолютно немотивированная репрессивная, а с 1914 г. и карательная политика вызвала неожиданно мощное эхо в широких массах. Среди прочего и в тех кругах, что ранее были известны специфической «крымскотатарской аполитичностью». Теперь уже не только интеллигенты, но и отдельные крестьянские сообщества, разочарованные принесшими им новые беды экономическими реформами и еще более раздраженные беспочвенными политическими преследованиями, начинают поворачивать головы в сторону соседней Турции с ее демократическими преобразованиями. Наладившиеся было трудами крымских просветителей русско-татарские духовные связи снова рвутся, сменяясь крымско-турецкими.

С целью возобновления прерванного царизмом культурного обмена с соседней единоверческой страной налаживаются контакты, пока в глубокой тайне от властей. Все больше крымскотатарской молодежи пытается получить разрешение учиться в турецких университетах и медресе. Многие, приезжая в Турцию, тут же с головой погружаются в революционную работу, а вернувшись домой, с восхищением рассказывают о духовной и политической раскрепощённости соседей, об огромных культурных ценностях, отложившихся в братской по вере и языку стране. Естественно, что два несхожих фактора — неприемлемость для народа столыпинской национальной политики и притягательность примера свободной Турции — ведут к оживлению сепаратистских настроений. Однако хоть сколько-нибудь значительного влияния на народ они никогда не могли оказать, и упомянуть о факте их появления стоит по совсем другой причине.

Прежде всего, заметим, что крымских сепаратистов 1909—1917 гг. (в основном это были дети эмигрировавших крымских татар, получивших образование, как в Турции, так и других государствах Европы и Азии) трудно упрекнуть в беспочвенности их антирусских настроений. Скорее странно, что они появились столь поздно и исчезли так быстро. Сам же факт их появления был не исключением, а общим правилом для всех угнетенных царскими колонизаторами наций. Напротив, мусульмане России долее других «держались» законного правительства, не соблазняясь ни общероссийскими оппозиционными течениями, ни сепаратизмом (истоки такого рода стойкости, между прочим, прекрасно объяснил уже упоминавшийся выше исламский политолог и реформатор XX в. Али Абд ар-Разин). Но с национально-освободительными течениями украинской, польской или литовской мысли у крымских татар всё же были точки соприкосновения.

Причем совпадали такие частности, как расположение организующих центров не на родине, а за рубежом. Приведём несколько примеров.

Духовный огонь Украины, который стремились погасить Столыпин и Струве, ярко пылал в зарубежном Львове, где печаталась литература на украинском языке в период, когда российские власти запрещали его использование на родине. Львов же стал одним из центров изучения украинской культуры. Интеллигенция Польского княжества Российской империи жила своим Краковом, тогда находившимся на территории австрийской империи. Литовцы готовились к национальному подъёму, печатая книги и листовки в Восточной Пруссии. Очаги финской культуры давно передвинулись из «Великого княжества» в братскую Швецию. Крымские татары, как мы видим, впитывали учёность и политические идеи XX века в соседней Турции. Короче, у России был не один, а несколько собственных «Пьемонтов».

Однако показателен здесь не столько сам феномен эмигрантских, как их назвали бы теперь, культурных очагов — это была печальная необходимость, — но о том, что и финны, и литовцы, и татары были готовы при первой же возможности перенести свои национальные ковчеги обратно, на Родину, о чём имеется немало свидетельств. Другое дело, что пока (то есть до начала Февральской революции) такая возможность абсолютно исключалась. Но как только она возникла, истоки крымского «сепаратизма» вполне закономерно иссохли, и он быстро заглох. Неважно, надолго или же навсегда. Важен сам факт: вызванная суровой необходимостью идея зарубежного культурно-идеологического центра исчерпала себя, как только в перспективе возник всего лишь призрак свободы развития национального духа и культуры в Крыму, на земле предков.

Что же касается политической миссии и личной судьбы Петра Столыпина, то обе они окончились равно трагично. Причём по одной и той же причине: общинная, традиционная Россия великороссов оказалась нереформируемым, исторически косным телом. То есть чуждым до враждебности, так и непонятым объектом эксперимента. И хотя премьер проводил свои опыты над массами достаточно хладнокровно, последовательно и безжалостно, результаты оказались (и не могли не оказаться) не только провально неудачными, но и глубоко трагичными как для «подопытных» народов, так и для самого экспериментатора.