в) Неудача тюркского единения

Важным шагом в стремлении тюрков объединиться для решения общих задач стали три съезда мусульман России, состоявшиеся в 1905—1906 гг. Понятно, что в таком подъёме активности большое значение имели и революционные события 1905 г. в империи. Собственно, об этом прямо говорилось в одной из резолюций первой встречи такого рода: «Мусульманам стало неизбежным объединиться по отношению политики, культуры и использованию настоящего положения России» (цит. по: Сенюткина, 2006. С. 116). Но эти съезды, прежде всего сама идея их созыва, стали осуществлением объединительных идей И. Гаспринского, и именно поэтому он был избран председателем имевшего наибольшее значение Первого (учредительного) съезда, работавшего в августе 1905 г. При этом в организации и проведении съезда ему большую помощь оказывали Ю. Акчурин и крупный бакинский промышленник А.-М. Топчибашев.

Съезд был весьма представительным, в нём приняло участие 120 (по другим сведениям 150) татар, прибывших в Казань из различных регионов европейской и азиатской частей России. Народные избранники, не без оснований опасаясь полицейско-жандармских преследований, предпочли для своих заседаний не твёрдую землю, а водную гладь, сняв для этого волжский пароход «Густав Струве».

Съезд открылся речью Председателя, затем выступил А.-М. Топчибашев. В обеих речах прозвучал призыв к созданию политической партии, «способной объединить мусульман России» (цит. по: Сенюткина, 2006. С. 116). Из пяти пунктов принятой на съезде резолюции наиболее важным был последний, в котором предусматривалось создание в мусульманских регионах страны местных меджлисов. Политическая направленность съезда подчёркивалась и образование на нём новой партии Союз мусульман (Иттифак аль-муслимин). Однако ни на Первом съезде, ни на двух последующих эта партия не было достаточно чётко оформлена, не были выработаны ни её программа, ни даже устав. Забегая вперёд, скажем, что она не была признана (зарегистрирована) имперскими властями и на всём протяжении своего существования оставалась как бы на нелегальном положении.

Резолюции, принимавшиеся на съездах, безусловно, оказали влияние на деятельность мусульманских депутатов Государственной Думы, а также на ряд иных инициатив, связанных с активностью тюрков в столице империи и на местах. Тем не менее ни съезды, ни Союз мусульман далеко не выполнили задачи, обозначенные И. Гаспринским в его упомянутой речи на Первом съезде. Политического или культурного, пусть даже чисто формального объединения мусульман России не произошло ни в 1905—1906 гг., ни позднее. И, как признавали современники, на съездах рассматривались проблемы «скорее вероисповедного, чем политического характера» (Будилович, 1907. С. 26). Этому имеется ряд объяснений.

Прежде всего, очертания новой мусульманской общности, создание которой было задумано И. Гаспринским и декларировалось на съездах, оставались нечёткими уже потому, что в них «конфессиональные элементы смешались с языковыми, этнокультурными и историческими» (Каппелер, 2005. С. 419).

Далее, мусульманская элита¹, вполне определённо продемонстрировавшая на съезде свою жажду обновления и стремление к политической самостоятельности, исходила из собственных групповых интересов. Представители этой прослойки, имея перед глазами пример кадетов и эсеров, стремились, в конечном счёте, «либо кардинально изменить политический режим в России, либо отделиться от неё и попробовать развиваться по иному пути» (Сенюткина, 2006. С. 117). Но именно эти цели были совершенно неприемлемы как для И. Гаспринского, так и для основной массы российских мусульман. Первому были абсолютно чужды экстремистские методы борьбы эсеров, да и сепаратистом он никогда не был.

А для вторых крайние формы политической борьбы также не годились. Они просто не увязывались с традиционным мусульманским уважением к существующей власти, которое испытывало абсолютное большинство российских мусульман, то есть людей сельских и не политизированных. Максимум, чего добились в этом смысле участники съездов — некоторого подъёма национального движения в Поволжско-Уральском регионе. Но и здесь в нём участвовали лишь учителя татарских школ да учащиеся медресе, так что, довольно радикальное само по себе, движение «находилось в меньшинстве по сравнению с представителями духовенства, купечества и дворянства» мусульманского региона (Каппелер, 2005. С. 419). Основная же масса участников национального движения придерживалась умеренно джадидистской программы, политически не выходящей за рамки требований равноправия для мусульман со славянской частью подданных империи.

Те же настроения царили в широких массах татар и российских мусульман в целом, которым были совершенно чужды устремления к политическим переменам, не говоря уже о сепаратизме любого толка. Современники об этом прекрасно знали, это было очевидно: «...между сотнями прошений, представленных татарами... в Совещание по делам веры, проходившее под председательством незабвенного графа А.П. Игнатьева, не было ни одного, которое бы стремилось к восстановлению татарской автономии в пределах Казанского, Крымского или Астраханского царств. Наоборот, все они направлены были к независимости муфтиев и мулл, мектебов и медрес, судов по шариату.... По сравнению этих требований с предъявленными со стороны армян, Грузинов, евреев, поляков нельзя не признать их ещё довольно умеренными и, в известных пределах, исполняемыми...» (Будилович, 1907. С. 26).

Действительно, в этом смысле интересно сравнение тюркского национального движения с одновременно развивавшимся польским или финским, тем более что положение названных народов в империи было весьма схоже с положением инородцев-мусульман. Жители Королевства Польского и Великого княжества Финляндского в составе России были в те же годы несравненно активней, причём политической деятельностью были охвачены широчайшие слои населения. Но мусульманская элита не имела никакой возможности копировать финский или польский опыт. Она не могла звать народы к национальному возрождению, так как в исламских массах России ещё не успела сформироваться национальная идентичность², они ощущали своё единство лишь через религию, которая, как упоминалось, не позволяла нарушать установленный государственный порядок и «вполне вписывалась в нормы существования российской цивилизации с её важнейшей ценностью — государством» (Сенюткина, 2006. С. 118).

Впрочем, современники пришли к выводу, что Мусульманский союз 1905 г. демонстрировал «...колоссальную силу психического (мы бы сказали «этнопсихологического». — В.В.) подъёма в этот исторический момент», придав огромный толчок самосознанию мусульманских народов и создав влиятельную и многочисленную фракцию в первых двух [Государственных] думах» (Штернберг, 1910. С. 561). И даже через несколько лет, после роспуска первых двух дум, когда число мусульманских делегатов стало гораздо меньше, с этой фракцией, по словам того же современника, «...теперь считаются даже в реакционной и враждебной к инородцам 3-й Думе, видя в ней олицетворение крупной силы мусульманства» (там же).

Примечания

1. Здесь имеется в виду духовная и светская элита не Крыма, а иных регионов. Правда, И. Гаспринский собрал 25 октября 1905 г. в Бахчисарае городскую думу, где под его председательством и по его инициативе крымские татары ознакомились с программами различных политических партий и приняли единогласное решение присоединиться к кадетам. Аналогичную резолюцию вынесли участники крымскотатарского митинга в Карасубазаре (Зарубин, 2003. С. 53—54). Однако дальнейшего развития эта идея практически не получила. К сожалению, «только в Крыму татарские мурзы вместе с муллами остались совершенно равнодушными к национальным и народным интересам» (Штернберг, 1910. С. 553). Наблюдение, в целом, верное. Хотя в Крыму можно назвать несколько выдающихся личностей из числа мурз и имамов, сыгравших значительную роль в развитии национального движения (Исмаил-бей Муфтий-заде из Гёзлёва, севастопольский имам Кудус-эфенди, бахчисарайский городской голова Мустафа-мурза Давидович и др.).

2. По некоторым данным, процесс этнизации мусульман России не был завершён и на 1914 г. Более того, «вплоть до Первой мировой войны исламский и этнический тюркский концепты противостояли друг другу...» (Каппелер, 2005. С. 420). В Крыму даже во время Гражданской войны её участники-крымцы осознавали себя лишь мусульманами, не имея представления о собственной национальной идентичности (об этом см. в III очерке третьего тома).