а) Общеполитические инициативы

Обращаясь к, возможно, наиболее сложной проблеме на жизненном пути И. Гаспринского, а именно к политической, западные исследователи не без оснований замечают, что Исмаил-бей всецело «принадлежал к дополитическому (prepolitical) поколению деятелей национальной культуры, которые гораздо чаще сосредоточивались на подчёркивании ограничений для их тесного сообщества, чем на общих результатах империализма [для народа]» (Lazzerini, 1997. P. 183). Более того, И. Гаспринский был «аполитичным» деятелем, хотя и не стоял в стороне от таких политических движений, как представленное общероссийской партией мусульман «Иттифак-аль-муслимин», имевшей и крымскотатарское отделение. Однако лишь после его смерти (вследствие смерти?) «Иттифак» смог стать политически активной силой отчасти революционного направления (Исхаков, 1997. С. 214, 232).

В этой связи стоит вспомнить о том, что Гаспралы был весьма религиозным человеком, а ислам, тем более в классической его версии, сам по себе довольно аполитичен и уж абсолютно нереволюционен, если не антиреволюционен (выше говорилось, что мусульманский мир признаёт любую внешнюю власть, если только она не покушается на священные установления шариата и сунны). Исмаил-бей же, как всякий истый мусульманин, носил свою свободу в себе. И как таковой должен был восстать против существующего порядка в единственном случае: если бы имперская власть своим вторжением в область исламского права попыталась насильственным путём оспорить суверенитет Аллаха как высшего законодателя и судьи. Этот свой священный долг российским мусульманам, между прочим, всё же пришлось исполнить, но гораздо позднее, когда И. Гаспринского давно не было в живых.

Конечно, нельзя сказать, что джадидисты не осознавали общих пороков колониальных империй, — для этого они были достаточно широко информированы. Но лично И. Гаспринский, неоднократно бичуя порядки в колониях и национальную политику Великобритании, Франции или США (См., напр., Гаспринский, 1993. С. 62, 66, 69—70 и др.), ни разу не обращал острие своей критики против России, заслуживавшей её более иных колониальных держав. То, что подобная «дополитическая» (на самом деле, скорее, тонко политическая) позиция Гаспралы не была вызвана слепым патриотизмом или русофильством, можно понять, лишь проанализировав его личное положение в имперском поле высокого шовинистического напряжения.

Выше неоднократно упоминалось о том, что мусульманский мир (то есть люди, а не ареалы исторического их обитания) возбуждал в России устойчиво отрицательные эмоции. Для выхода из такого неприятного (дискомфортного) состояния лучше всего, по мысли русских политиков, подходила русификация или, что проще, раскультуривание инородцев, лишение их собственных традиционных духовных ценностей. И такая политика делала своё дело практически без помех, пока в конце XIX в. не появились джадидисты. Эти мусульмане были «слишком образованные», чтобы не уловить сути происходившего на их исторической родине процесса. А крымские джадидисты были ещё и слишком умны, чтобы прибегать к радикальным мерам противостояния могущественной имперской власти, как это позволяли себе их более многочисленные единоверцы Поволжья или Средней Азии. Но не исключено, что в Крыму играло роль более последовательное подчинение уже упоминавшемуся антиреволюционному духу Корана, недвусмысленно призывавшего: «Повинуйтесь Аллаху, и повинуйтесь посланнику и обладателям власти среди вас» (4: 62 [59]).

И крымские джадиды взяли на вооружение филигранную стратегию отнюдь не революционного мятежа, а медленного, незаметного подтачивания фундамента, на котором строилась политика русификации, пусть даже менявшаяся в отдельные периоды, но неизменная в её конечной цели. Как было видно, джадиды начали с просвещения. Отнюдь не повышения только лишь грамотности населения, а именно просвещения исламского типа. Они, конечно, прекрасно понимали при этом, что просвещённый мусульманин абсолютно неуязвим как для русификации, так и для заразы аморальности и слепой агрессивности, в ту эпоху широко расходившимся, подобно кругам по воде, от центров великорусской этнокультуры (в том числе и в Крыму, в среде многочисленной русской диаспоры).

Более того, такой истинный мусульманин (ибо «истинным» он становится, лишь овладев Знанием) распространяет вокруг себя мощное поле нравственного притяжения, он способен без особых затруднений вовлекать в орбиту своей духовной и практической работы на благо народа множество ранее абсолютно инертных соотечественников. Джадиды стояли в истоке цепной реакции, которая грозила охватить всю мусульманскую общину России (ранее представлявшую собой единое общество-миллет более по названию, чем по сути), сводя тем самым на нет все многовековые труды великорусской культурно-духовной экспансии. Наконец, как справедливо замечено, устои всесильной империи подмывали пантюркизм и панисламизм (что бы под ними ни понималось различными толкователями). Обе эти концепции впоследствии, в политической фазе мусульманского движения, становились всё более важными и значимыми (Каппелер, 1999. С. 174). Тем самым они выдавали, среди прочего, и глубоко спрятанную, но последовательно и бескомпромиссно антиимперского настроенность крымского мыслителя и практика, их некогда сформулировавшего¹.

Здесь нет преувеличения: как было сказано, такую «опасность» джадидизма и лично И. Гаспринского понимали уже его современники, прежде всего русские. Для них он был, конечно, прежде всего, чужаком, инородцем, получившим русское образование, владевшим русским литературным языком, глубоко изучившим всё русское многослойное общество снизу доверху и применявшим свои незаурядные познания во вред империи. Он, по словам одного из своих критиков, Н.П. Остроумова, использовал все преимущества, которые дала ему русская культура, для защиты собственного национализма (то есть национальных интересов крымскотатарского народа, противоречивших интересам империи). И это не говоря уже о том, что мурза Гаспринский явно нарушал неписаные законы хорошего тона, согласно которым инородцы, да ещё и «одарённые» русским образованием или дворянским достоинством, должны были вести себя не в пример скромнее. А этот крымскотатарский дворянин осмеливался вести собственноручную пропаганду собственных взглядов.

Стоит отметить, что после революции те же великорусские шовинисты, хотя социально иного происхождения и обзаведшиеся партбилетами, упрекали покойного Исмаил-бея в совершенно немыслимых с научной точки зрения грехах. А именно, в том, что он и его поволжско-кавказские единомышленники и крымскотатарские последователи, и прежде всего национальная (!) «промышленная буржуазия»² якобы носились «с идеей белого царя и мусульманского халифа» (Смирнов, 1931. С. 39). И это при том, что у И. Гаспринского была собственная программа борьбы с российским колониализмом.

Примечания

1. Для того, чтобы оба эти движения стали в Крыму популярными, потребовалось известное время, несмотря на то, что в своей пропаганде И. Гаспринский был далеко не одинок. Ещё осенью 1904 г., когда бахчисарайский городской голова Мустафа-мурза Давидович призвал земляков присоединиться к панисламизму/пантюркизму (похоже, что и он, человек образованный, не делал между ними различия), то число татар, согласившихся с политической сутью этой агитации и присоединившихся к М. Давидовичу, было крайне невелико, оно «исчислялось единицами» (Зарубин, 2003. С. 54).

2. В крымской реальности из упомянутого класса прежде всего вспоминаются такие явно не татарские фамилии, как Эйнем, Шишман, Абрикосов, Месаксуди, Стамболи, Анатра и др. То есть имена владельцев заводов и фабрик, работавших на потребителя (мы не касаемся объектов военно-промышленного комплекса Севастополя и Керчи, казённых соляных промыслов и пр.), которые после 1917 г. получили новые, гордые имена Возрождения, Трудового Октября, Воли Труда, Ленина, Коминтерна и по большей части работают в технически несколько преобразованном виде до сих пор, хоть и под иными названиями.