а) Россия и Крым в преддверии войны

В годы, предшествовавшие войне, позиции будущих её участников ни для кого не были секретом. Поскольку в результате Балканских войн 1912—1913 гг. амбиции России остались совершенно неудовлетворёнными, она готовилась к новым насильственным переделам политической карты Европы, в основном, за счёт Турции (Стамбул, Проливы). Накануне войны появляются труды, где славянский мир во главе с Россией «естественно» охватывал большую часть Восточной Европы, западную Турцию и западное побережье Сирии, в ту пору также входившей в состав турецкой империи (Ламанский, 1913. С. 48).

В Стамбуле понимали, что позиция нейтралитета становится в этой ситуации гибельной, нужно было присоединяться к одному из противостоявших военных союзов — к Тройственному (Германия, Австрия, Италия) или к Антанте (Россия, Франция, Англия). Последняя отпадала, поскольку англичане и французы в грядущем русско-турецком конфликте, конечно же, поддержали бы своего могучего союзника, а не слабеющую нейтральную Турцию. Поэтому оставался один выход, к которому Стамбул буквально подталкивался царскими политиками, — именно поэтому Турция и связала свою судьбу с Германией (Дэвис, 2005. С. 646, 668).

Наиболее образованные крымские татары, особенно те из них, что учились или временно работали за границей, не могли не иметь информации об этом простом раскладе сил, ею владела вся Европа. Возвращаясь на родину, в отпуск или на каникулы, эти молодые люди, естественно, делились своей озабоченностью с родственниками и знакомыми. Поэтому народ, в целом, был лучше осведомлён о действительной ситуации, чем основная масса русских, черпавших сведения исключительно из официальной прессы. Нужно сказать, что реакция крымцев на надвигавшуюся очередную имперскую войну объяснялась опытом былых русско-турецких войн, не приносивших татарам ничего, кроме страданий: старики шептали Казак тоймак бильмез (крымскотат.: Русский ненасытен). Значит, Россия теперь ещё и Турцию проглотить хочет... Да поможет нам Танры!» (Сейдамет, 2009, № 25. С. 14). То есть это были бессильные сетования, обычные для людей, для которых великое испытание становилось близкой реальностью. И, конечно, никаких планов на помощь заморским единоверцам татары не строили, да это было и невозможно.

Тем не менее накануне Первой мировой войны атмосфера вокруг крымских татар, как и мусульман России в целом, снова начала сгущаться. И чем более близкой становилась кровавая мировая катастрофа, тем оглушительнее раздавались антиисламские выступления в прессе. Причём теперь в этом хоре впервые громче всех зазвучали голоса военных. Генерал российской армии Фольбаум считал, что в тылу татар оставлять нельзя, что в армию необходимо мобилизовать максимальное число крымских, казанских, оренбургских и прочих татар, а также туркестанских мусульман с тем, чтобы они не могли более жить обособленно от остальных подданных, иначе в их среде восторжествует идеал политического единомыслия с иноземными единоверцами. Генерал считал, что колониальная интеграция мусульман может стать реальностью при использовании такого эффективного инструмента, как армия. Именно многонациональная армия, по его мысли, была способна стать носителем просветительских ценностей и гражданских добродетелей (Brower, 2003. P. 155).

Выше говорилось об ужесточении антитатарских репрессий в 1914 г., с началом первой мировой войны. Вряд ли было каким-то секретом стремление России в очередной раз накинуть удавку на шею не только туркам, но и другим ближневосточным мусульманам: «...мировая война в ещё большей мере выявила её империалистические аппетиты... на Ближнем Востоке. Тотальное напряжение сил должно было, по мысли царских государственников, увенчаться кардинальным решением задач империи на этом направлении» (Россия, 2000. С. 1999). Но главное место в этих планах, конечно, занимала Турция. Очередная агрессия против центра всемирного мусульманства не могла остаться незамеченной даже в самых глухих крымскотатарских сёлах, не говоря уже о мыслящей интеллигенции — об этом упоминалось выше, как и об отрицательном отношении крымцев к будущей войне.

Но чем ближе подходило её начало, тем истеричней становились голоса журналистов и представителей власти, предрекавших массовую измену крымских татар, неотвратимость их перехода на сторону Турции¹.

Так, уполномоченный крымских дворян Чернов писал генеральному прокурору Баклемишеву о «готовности татар к измене российскому престолу». Собственно, он повторял старые предложения Н.С. Мордвинова, мечтавшего о полном «очищении» полуострова от коренных жителей: «Не должно магометан водворять на военно-сторожевых стезях гор» (цит. по: Лапицкая, 1937. С. 49). Или вот такое типичное жандармское донесение на учителя симферопольского мектебе-руштие, который «кроме чтения своего предмета тайно посвящал учеников старших классов в историю Турции и бывшего Крымского ханства». Это, конечно, опасное преступление — знать историю своей родины и её ближайшего соседа. Доносчик и меру пресечения сам избрал: ни более, ни менее, как изолировать преступника от общества, словно бешеного пса, то есть содержать его впредь «под стражей в симферопольской тюрьме» (Бочагов, 1930. С. 24).

Естественно, это откровенно шовинистическое, целиком враждебное отношение к коренному народу не мешало имперским властям эксплуатировать местное население, причём с уникально высокой нормой прибыли. В последние годы перед 1917-м из Таврической губернии вывозилось в среднем 80—90 млн пудов только хлеба, в то время как для потребностей населения собственно Крыма оставалось в несколько раз меньше. Например, в 1917 г. урожай зерновых достиг почти 163 млн пудов, из которых вывезенный по железной дороге и на морских судах «избыток» составил 130 млн пудов (Королёв, 1993 «а». С. 5), — такой относительной массы товарного хлеба не изымалось ни из одной губернии тогдашней России!

Конечно, ждать какой-то ответной благодарности (или хотя бы признательности) от администрации или широкой российской публики было бы для крымцев наивно. С другой стороны, всё же труднообъяснимо то невнимание, с которым относились к народу Крыма не только чиновники, но и учёные — экономисты, историки, прочие интеллигенты, за весьма немногими исключениями (о них упоминалось выше). В периодических изданиях и более солидных «записках» и «докладах», заказанных имперскими департаментами, крымские татары, как и раньше, подвергались всё более оголтелой клевете, очернению предавались даже бесспорно положительные этнические их черты и качества.

Примечания

1. Такая мифическая угроза могла, действительно, представляться нешуточной хотя бы оттого, что крымские татары составляли значительный процент в общей численности населения полуострова. По подсчётам наиболее объективных и точных статистиков (военных) в 1914—1917 гг. в Крыму проживало 450 000 татар, что равнялось 42% от общего числа жителей полуострова. Больше всего коренного народа проживало в Ялтинском уезде (150 000 чел.), за ним следовал Симферопольский уезд (100 000), Феодосийский (80 000), Евпаторийский (60 000), Перекопский (60 000) и т. д. (РГВИА. Ф. 461-к. Оп. 2. Д. 130. Л. 1). В то же время по официальной переписи 1917 г. татар в Крыму числилось всего 200 000 человек, то есть, сумма была занижена гражданской статистикой более, чем в два раза.