3. Октябрьский переворот

О том, как большевикам-ленинцам удалось свергнуть законную власть в столице империи и других крупных городах России, написано огромное количество больших и малых трудов. Не желая повторять имеющиеся в них сведения о волне чудовищных преступлений первой недели новой власти, приведу лишь краткие заметки современника-петербуржца, способные пролить свет на кровавые события осени-зимы 1917 г. и в Крыму, что может помочь нам в определении их источника и движущей силы:

«Россию предают и продают, а русский народ громит, бесчинствует и буйствует, и абсолютно равнодушен к своей международной судьбе. Небывалый в мировой истории случай, когда большой по числу народ, считавшийся народом великим, мировым, несмотря на все возможные оговорки, — своими руками вырыл себе могилу в восемь месяцев (прошедших с февральской революции. — В.В.). Выходит, что само понятие о русской державе, о русском народе было мифом, блефом, что всё это только казалось и никогда не было реальностью» (Готье Ю.В. Мои заметки // ВИ. 1991, № 7—8. С. 173).

Когда до Крыма докатилась весть о перевороте в столице империи и захвате власти ленинцами¹, полуостров буквально оцепенел: многие уже имели опыт контактов с большевиками. Но, даже и не располагая им, можно было себе отчётливо представить, что несёт мирным крымчанам диктатура вооружённого до зубов и полностью деморализованного пролетариата: для этого не нужно было обладать даром предвидения². Прежде всего это означало конец хоть и далеко несовершенного, но всё же порядка, который пыталось поддерживать Временное правительство, что в Петрограде, что в Крыму.

Открывалась непредсказуемая эпоха безвластия и безнаказанности для преступников. И эта перспектива чисто по-человечески ошеломила даже часть крымских большевиков. Так, Евпаторийская парторганизация печатно осудила явно незаконный ленинский переворот в Петербурге, после того как её лидер В. Елагин высказал суждение «о преждевременности восстания и о неизбежном следствии его — изоляции пролетариата и гибели всей революции» (Елагин, 1922. С. 46). И лишь под «влиянием» группы вооружённых боевиков-пролетариев под руководством Д. Караева, призвавшего, кроме того, единомышленников из Севастополя, евпаторийские большевики признали через неделю законность «революции» (Памяти павших. С. 14). А на первых порах даже отдельные севастопольские газеты вполне серьёзно предполагали, что «Ленин психически больной человек, что им тяготятся даже его ближайшие приспешники», — настолько безумной казалась идея Октября, пока с ней не свыклись, пока не поняли собственной же пользы (КВ. 18.11.1917).

Орган Крымского Союза РСДРП (объединённого, меньшевистско/большевистского), газета «Прибой», также категорически осудив «несвоевременное выступление Петроградского Совета», пророчески заметила, что «не в одних большевиках тут дело», что их переворот был поддержан российской народной массой, а это грозит гражданской войной, которая, судя по всему, на севере уже началась (Прибой. 26.10.1917). Ещё более точно определил роль в перевороте именно великорусского этноса крымский журналист А. Кондури: «Страшный кровавый зверь проснулся в русском человеке. Вмиг слетел весь налёт культурности и во весь рост предстал перед нами кровожадный дикарь, вооружённый по последнему слову военной техники» (КВ. 12.11.1917). Обратим внимание — проницательный журналист, находившийся далеко от Петрограда и Москвы, говоря именно о «русском человеке», поразительно глубоко заглянул в самую суть ещё только назревавшей катастрофы Гражданской войны и Красного террора³.

Что же касается крымскотатарских политиков, то они были более далеки от идей, двигавших большевиками. Согласно выводу современного исследователя, ведущие младотатары — Сейдаметов, Айвазов, Челеби Джихан — принадлежали к умеренно-социалистической интеллигенции западноевропейского типа (П.И. Гарчев в «Проблемах политической истории Крыма». Симферополь, 1996. Вып. 1. С. 19). Более того, о решимости не допустить распространения гражданской войны на юге одними из первых заявили крымскотатарские лидеры, безразлично сообщал севастопольский орган РСДРП (КВ. 01.11.1917). «Миллет» же точно отразил глубокую тревогу Мусисполкома, где лучше, чем в более благодушных партиях и организациях, ощущалось дыхание близившейся вооружённой грозы: «Мусульманский комитет в последний раз возбудил ходатайство о переводе Крымского Конного полка в Крым. Если и это ходатайство не будет удовлетворено, то комитет решил собственными силами привести полк в Крым» (Миллет. 29.10.1917).

Общая угроза сближала народы и партии: состоялись совместные собрания крымскотатарских активистов, меньшевиков и эсеров. Вот типичная резолюция таких встреч: «...собрание осуждает попытку насильственного захвата власти со стороны большевиков Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Попытка эта является преступной авантюрой, могущей затормозить своевременный созыв Учредительного собрания» (Южные Ведомости. 27.10.1917). В Симферополе тут же образовался Таврический губернский комитет спасения родины и революции, во главе которого стали комитеты Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Этот комитет поставил себе задачей защиту Крыма от «безумной попытки большевиков захватить власть в свои руки», а также агитацию за продолжение подготовки к выборам в крымское Учредительное собрание (Прибой. 31.10.1917).

С противоположных позиций снова выступила беспартийная великорусская диаспора, уже тогда начавшая готовиться к схватке на территории Крыма. В самом русифицированном из крупных крымских городов, Севастополе, сразу после переворота в Петрограде состоялись многотысячные (то есть не партийные, а массовые, народные) митинги и демонстрации под лозунгами «Да здравствует петроградский пролетариат!», «Да здравствует пролетарская революция!» (Борьба, 1957. С. 97). Эти настроения перекинулись на флот. Подчёркиваем, Черноморский флот ещё далеко нельзя было назвать большевистским (он стал таким гораздо позже). Теперь же, в октябре, Центральный комитет флота, якобы «поддавшись анархо-большевистским настроениям»⁴ севастопольских горожан, заявил о полной поддержке большевистской власти (Королёв, 1993 «а». С. 28).

Этот вывод не совсем логичен. Поскольку Октябрь был апогеем двадцатилетней (1902—1922) крестьянской войны, а Черноморский флот на 85% состоял из крестьян (Ремпель, 1931. С. 5), то закономерен вопрос: а не имело ли места обратное влияние? Ведь даже Керчь, где настроения (как и состав населения) были примерно такими же, что и в «городе русской славы», но где не было флотских частей, ограничилась неприсоединением к безоговорочному осуждению большевиков. В Севастополе же шли массовые демонстрации в поддержку большевистского переворота, оркестры на городских улицах с утра до вечера играли «Интернационал». Матросы пели революционные песни, прерывая их криками в поддержку октябрьского переворота (Ремпель, 1931. С. 5—6). А вскоре обычная межпартийная конкуренция сменяется пожаром политической борьбы, зачинщиками которой стали большевики.

Осенью 1917 г. большевистские посланцы Черноморского флота в Симферополе, Феодосии, Керчи, Джанкое и Геническе уже ведут агитацию против своего самого сильного противника — эсеров, которая кое-где (в Перекопе, например) приобретает отчётливо погромный характер (Революционный Севастополь. 07.11.1917). Далее, уже в ноябре, русской диаспорой Крыма был образован националистический союз, так называемое Великорусское Вече (с центральным руководством в Севастополе), которое противопоставило себя всем остальным народам и национальным меньшинствам полуострова. В этом союзе была установлена партийная дисциплина, проводились регулярные собрания, занятия по военному делу и идеологической подготовке. «Вече» было на особом счету у большевиков, его ценили, очевидно, как надёжного союзника в возможных боях с коренным населением и его вооружёнными силами. Во всяком случае, уже в декабре 1917 г. 2000 боевиков этой организации располагали личным оружием и четырьмя поездами для оперативной переброски к местам военных действий (КВ. 20.12.1917; см. также: КВ. 22.12.1917). На грязно шовинистические стороны программы «Веча» большевики, естественно, не обращали никакого внимания.

Сами большевики уже тогда, в ноябре 1917 г., были нацелены на насильственное, то есть террористическое овладение всей властью в Крыму. Позже, уже после ряда вооружённых столкновений с крымскими татарами, ленинские идеологи пытались свалить вину за начало Гражданской войны на эскадронцев (личный состав новых охранных отрядов — крымскотатарских эскадронов) и поддерживавшее их местное население. Однако некоторые, большевистские же авторы иногда проговариваются, и тогда всплывает истина. Например, такая, что ещё на I партийной конференции большевиков Таврической губернии, состоявшейся в ноябре 1917 г., евпаторийский (по происхождению — бобруйский) большевик Давид Караев не только выступал за переворот и захват власти в Крыму. Ещё до получения одобрения своему курсу на конференции он засылал своих людей в Севастополь для тотальной большевизации основной вооружённой силы края — Черноморского флота, и даже пытался привлечь к борьбе на стороне коммунистов бойцов двух крымскотатарских эскадронов, находившихся в тот период в Евпатории (Памяти погибших. С. 15).

Но, как говорилось выше, в Крыму ещё оставались члены социал-демократической партии — меньшевики и даже большевики, стоявшие на иной позиции по отношению к Октябрю и назревающему кровопролитию. Председатель Симферопольской организации РСДРП П. Новицкий, большевик с 1904 г., (впоследствии органично перешедший на меньшевистскую платформу), опубликовал статью об Октябре под характерным названием «Братоубийство», где провидчески писал: «Поддержка большевиков означает поддержку кровавой авантюры, основанной на разделе и расколе демократии. Не с контрреволюцией борются большевики, и не с капиталистами, а с другими частями революционной демократии... Их правительство, их «совет народных комиссаров» может существовать только при помощи террора. А террор никогда в истории народов не разрешил ни одной политической задачи, не принёс человечеству никакого счастья. Надо помнить, что та гражданская война, которую начали большевики, является худшим видом гражданской войны — войной внутри демократии, братоубийством. При этих условиях поддержка большевистского правительства является... поддержкой контрреволюции» (Прибой. 02.11.1917).

Почти одновременно с Новицким выступил с оценкой происходившего Мусисполком, заявив, что «разыгравшиеся в Петербурге кровавые события, парализовав силу существующей власти, открывают путь для анархии и гражданской войны, размер и гибельные последствия которой теперь трудно представить» (ГТ. 1917. 14.10.1917). Далее, крымскотатарское руководство сделало краткие выводы из происходившего и наметило практические шаги к предупреждению дальнейшего развития кровавых событий. Было указано, что необходимо прежде всего «создание исключительно из представителей революционно-демократических и социалистических организаций органа для поддержания порядка в крае и защиты революции (имелась в виду смена власти в феврале 1917 г. — В.В.) от посягательств на неё» (Там же). Практически в те же дни и с той же направленностью к мирному развитию жизни полуострова выступает упоминавшаяся Татарская партия, и в эти дни уделявшая основное внимание не подготовке к кровопролитию, а культурному развитию крымчан. В ноябре ею были открыты Бахчисарайская художественная промышленная школа, Учительская гимназия имени И. Гаспринского и Менгли-Гирейский институт на основе Зинджирлы-медресе, наконец-то обогатившего свою программу некогда незаслуженно забытыми курсами светских наук.

Таким образом, крымскотатарские политики занимают в эти недели, как и ранее, подчёркнуто примирительную позицию, поставив себе главной целью сохранение мира на полуострове. На состоявшемся в конце октября — начале ноября Чрезвычайном Губернском земском собрании представитель крымских татар С.Д. Хаттатов заявил, что его соплеменники «решили бороться со всякими выступлениями, откуда бы они ни исходили, справа или слева... татары организовали охрану города... Этим они думают предотвратить возможность бунтов» (Прибой. 03.11.1917).

Примечания

1. Как странно это ни покажется, но при исправно работавшем телеграфе и других средствах связи ряд крымских газет сообщил о перевороте только через два дня, 27 октября / 9 ноября, да и то лишь как «...о начавшемся восстании частей петроградского гарнизона, организованном большевиками против Временного правительства» (Прибой. 27.10.1917). Но ещё накануне, то есть 26 октября, обладавшие доступом к телеграфу матросы Черноморского флота отреагировали на петроградские события по-своему, начав избивать мирных граждан и громя магазины, прежде всего винные. Особенно жестоко пострадала от этого кровавого разгула Ялта (Куртиев, 2000. С. 5).

2. Призрак Гражданской войны, неизбежной при таком неестественном раскладе сил, носился в воздухе Крыма уже летом 1917 г. Поэтому в августе Мусисполком и ряд поддержавших его политических групп и организаций, перед лицом общей угрозы в последний раз воззвали к разуму России: «Граждане Государства Российского! Грозный час настал. Ещё минута — и брат кинется на брата... Свержение Временного Правительства повлечёт за собой гражданскую войну, гибель Родины и Свободы. Довольно крови!» (цит. по: Зарубины, 1997. С. 31).

3. Более поздние исследователи могли лишь развить и разъяснить исторический исток этого феномена. Он — в рабском сознании огромного этноса, в традиционном отсутствии свободы, ведь «в византийско-московской традиции у неё не было никаких корней... Вот почему с такой невероятной лёгкостью свобода могла быть выкорчевана из сознания русских масс, лишённых общения с внешним миром, принесших в марксистскую школу лишь древние инстинкты Московии. Коммунизм сгинет вместе со своими идеологическими катехизисами. Но Московия останется. Останется тоталитарное государство, крепкое не только полицейской силой, но и тысячелетними инстинктами» (Федотов, 1992. Т. 2. С. 232). Это пророчество прозвучало в 1940 году.

4. Именно о настроениях масс говорила крымская газета конституционных демократов в этой связи: «Большевизм не есть система, а настроение, притом настроение некультурных масс». В другом номере уточнялась и суть таких настроений: «большевизм... сразу отказался от всяких нравственных начал» (ТГ. 06.12.1917; ТГ. 31.10.1917). И ещё более определённо: «Гражданская война началась. О ней говорили, её предсказывали и боялись, ею пугали, но не сумели предотвратить её ужасов. Надо быть узким фанатиком идеи, надо исступлённо верить в свои силы и совершенно не учитывать общей политической обстановки, чтобы в такой момент поднять знамя... И в этом огромная и жестокая ошибка большевиков, за которую их сурово осудит история» (Прибой. 28.10.1917).