7. Начало Гражданской войны

В первой декаде декабря 1917 г. с Украины вернулись флотские «ударники», привезя с собой около 60 тел погибших членов донского десанта. Их похороны были превращены большевиками в демонстрацию воли к отмщению. Матросы носили открытые гробы по всему Севастополю полдня, останавливаясь на площадях и устраивая митинги-«летучки», на которых ораторы (главным образом прибывшие в Крым кронштадтцы) звали толпу к расправе над морскими офицерами. Непосредственно после такой кампании, сопровождавшейся рёвом оркестров, большевики открыто и недвусмысленно призвали матросов плавсостава и береговые части к исполнению задуманного. Это — исторический факт, а более поздние уверения советских историков в том, что большевики были, якобы, непричастны к кровавой севастопольской бане того года, — насквозь фальшивы. Сохранились слова одного из севастопольских большевиков, некоего Филова, который заявил накануне резни, в ходе её подготовки: «Офицерство нейтральное — хуже всяких врагов. Здесь я бы применил поговорку: «Кто не с нами — тот против нас»» (Цит. по: Чуднов, 1928. С. 11).

Для демонстрации того, что их угрозы — не пустые слова, моряки Севастополя возобновили 15—16 декабря расстрелы. В качестве палачей выступали люди из упоминавшегося выше отряда А. Мокроусова, в основном матросы эсминца «Гаджибей» (Ремпель, 1931. С. 27). Кстати, именно тогда эсминец стал известен среди крымчан под именем «Кровавого», по той причине что на нём, пока единственном из кораблей Черноморского флота, были уничтожены все боевые офицеры; это несмываемое с его преступного экипажа клеймо отразилось и в художественной прозе (Малышкин, 1965. Т. I. С. 453). В городе и его окрестностях ширился террор, сопровождавшийся грабежами, другими видами насилия. Он грозил переброситься в другие города края, прежде всего приморские, где уже стали накапливаться выступавшие из Севастополя вооружённые матросские отряды.

Кстати, антитатарская пропаганда этих дней и недель, крайне топорная и грубая, была рассчитана главным образом на людскую массу, изначально склонную к враждебности против местного населения, к этнофобии. То есть на крестьян в солдатских и матросских шинелях. Они хотели верить и верили в то, что «в Симферополе, центре татарского края, зрели и копились направляющие силы, стремящиеся сбросить с Крыма ненавистную им советскую опеку и образовать самостоятельное государство, едва ли не ханство» (Малышкин, 1965. Т. I. С. 495). Но тот же современник, практически свидетель событий, признаёт, что подверженные абсолютно той же пропаганде, чудом уцелевшие от севастопольской резни русские штурманы и капитаны-«военспецы» недоумевали по поводу «угрозы со стороны татар»: «Да какие, спрашивается, татары, откуда они взялись? Чушь, самый мирный народ» (ук. соч. С. 519).

К сожалению, только лишь теперь, ввиду реально надвинувшейся угрозы большевистского переворота, Крымский штаб приступает к давно ставшим необходимыми действиям. Он отдаёт приказ о дополнительном расквартировании части эскадронцев в приморских городах, чтобы предотвратить готовившийся взрыв насилия. Но распропагандированный большевиками симферопольский пролетариат овладел железнодорожным вокзалом и обстрелял направлявшиеся на посадку крымскотатарские части. Рабочие всё того же завода Анатра (костяк их составляли полторы сотни рабочих, командированных сюда по нуждам военного времени из Петрограда) атаковали железнодорожную охрану, пытаясь её разоружить. В Симферополе появились грабители из числа уголовников, часто переодевавшихся в матросскую форму. Город погрузился во мрак фактического террора. Почти одновременно были совершены ничем не спровоцированные нападения на эскадронцев в Евпатории, также стоившие жертв (Королёв, 1993 «а». С. 44).

Эта нетерпимая обстановка, а также стремление защитить мирных сограждан, задушив начинавшуюся Гражданскую войну в зародыше, принудили Штаб крымских войск занять симферопольские почтамт и аэродром, приступить к вооружённому патрулированию городов для предотвращения самосудов и грабежей. С той же целью было начато разоружение большевистских и анархистских воинских отрядов и банд, провоцировавших насилие практически во всех крымских городах¹. Показательно, что эта крымскотатарская инициатива не могла не получить одобрения со стороны реально мыслящих политиков Крыма. Так, меньшевик П.И. Новицкий заявил:

«Большинство народностей стремится к децентрализации. Это всё мелкобуржуазные настроения, самодвижение конечно не пролетарское, а мелкобуржуазное, но оно имеет здоровые корни. Слишком много было недоверия и противодействия мусульманскому движению. Татары стали на здоровую, общедемократическую точку зрения: они не стремятся к преобладанию татарской национальности. Не нужно забывать, что татар всколыхнула анархия большевистская. Местный патриотизм толкает татар сберечь Крым от анархии, отсюда стремление захватить военную силу. Здесь, кроме татарских частей, будут сформированы и части из уроженцев Крыма всех национальностей» (цит. по: Королёв, 1993, «а». С. 45).

Таким образом, Гражданская война, по сути, началась в последние недели и дни уходившего 1917 года. То, что большевики 2 января 1918 г. совершили переворот и полный захват власти в Севастополе, было лишь разрастанием масштаба военных действий. Следующим агрессивным шагом ленинцев был январский поход кораблей Черноморского флота в крымские приморские города. В Феодосию вошёл эсминец «Фидониси», в Керчь — сетевой заградитель «Аю-Даг» и несколько тральщиков, в Ялту — эсминцы «Гаджибей» и «Керчь», в Алушту — эсминец «Капитан Сакен», в Евпаторию — гидрокрейсер «Румыния», транспорт «Трувор», буксиры «Геркулес» и «Дунай». Став на рейде, эти корабли навели на жилые кварталы городов орудия главного калибра, под прикрытием которых на берег сошли каратели (об этом см. в следующем очерке). Другие города заняли распропагандированные большевиками армейские части, и лишь при прямой угрозе уничтожения безоружного населения переворот свершился и здесь². При этом жертв было гораздо больше, чем при аналогичных событиях в октябрьском Петрограде и даже Москве. Данные о количестве павших от руки черноморцев отсутствуют, но некоторые исследователи полагают, что их было не менее тысячи человек (Королёв, 1994. С. 23).

В то же время в некоторых городах и татарских сёлах большевики встретили сопротивление. Оставшиеся верными народному правительству крымскотатарские эскадронцы пытались защитить законную власть, например, в Ялте. Здесь 3—4 января 1918 г. был объявлен конец двоевластия: прибывшие на автомобилях вооружённые эскадронцы содействовали устранению матросской анархии и установлению порядка на улицах. Главным органом власти был объявлен местный Мусульманский комитет, пользовавшийся поддержкой начальника гарнизона и военного коменданта г. Ялты капитана Лукомского (им была передана вся полнота исполнительной власти). Тем не менее, общая численность гарнизона была слишком незначительна, чтобы оказать сколько-нибудь серьёзное сопротивление готовившимся к походу на Ялту севастопольским отрядам (см. ниже). В этот же день, 4 января, подал в отставку Н. Челеби Джихан³. Его место во главе Совета Директорий занял Джафер Сейдамет.

В те дни усилилась антитатарская пропаганда большевиков, опиравшихся на подписанное Лениным «Обращение ко всем трудящимся мусульманам России и Востока» от 20 ноября 1917 г., в котором Совнарком гарантировал исламской части населения бывшей империи соблюдение их верований, законов и обычаев. Значительную вескость такой пропаганде придавало участие в ней секретаря Таврического губернского комитета РСДРП(б) И. Фирдевса. Не без влияния большевистской агитации начались волнения среди рабочих Симферополя и пригородных русских деревень. Сложившаяся ситуация сделала необходимым срочный созыв Курултая, который открылся 8 января. Здесь победила точка зрения нового Председателя — 43 голосами против 12 делегаты приняли, наконец, решение об окончательном размежевании с большевиками и исключили последних из краевого правительства. Собственно, иным решение Курултая быть и не могло, ведь под Севастополем и Ялтой ленинцы уже запятнали себя кровью невинных жертв, мирного населения, такой ценой пытаясь установить свою власть в Крыму (Мексин, 1939. С. 185). Тогда же курултаевцами было принято ещё одно решение: блокироваться с СНП.

Некоторые исследователи указанного периода истории крымскотатарского освободительного движения не без злорадства подчёркивают колебания его лидеров между различными внешними политическими силами, объясняя понятные корректировки национального курса национальным же «эгоизмом и подобострастными апелляциями к внешним фигурантам», сомневаясь даже в «нравственной обоснованности и устойчивости движения» и его лидеров (Зарубин А., 1999. С. 300). Очевидно, эти авторы не совсем понимают такую особенность мусульманской ментальности, как стремление к лояльности в отношении к практически любой, не посягающей на веру, власти, о чём уже говорилось выше.

Между тем единственным критерием здесь является сверхценность стабильности и порядка, а вовсе не стремление прислуживать сильнейшему. Крымские татары в самом деле искали сильного союзника. Но не для экспансии, а для реального выхода из ситуации бунта. Что же касается «революционности» части национальных лидеров, то они понимали демократические свободы вполне прагматично, как наконец-то появившиеся гарантии беспрепятственного культурного возрождения и очищения от губительных для крымскотатарской культуры вековых наслоений и совсем свежей грязи анархии, намытой волнами смуты, невиданного в Крыму культа насилия и мятежной бездуховности. «Мусульманские массы, безусловно, мыслили традиционалистски, но не «реакционно» и даже не консервативно...» (Булдаков, 1997. С. 152)

Особенностью Гражданской войны, начинавшейся таким образом в Крыму, стали какие-то слишком уж быстрые, мгновенные её результаты в экономической и социальной областях. Уже на пороге 1918 г. на полуострове воцарилась разруха и полная анархия, источником которой были не только вооружённые акции, но и пропагандистская деятельность большевиков:

«Разрушены железные дороги, приостановлена почти работа телеграфа. Жизнь как бы замерла, здоровое биение пульса страны остановилось... Вместо творческой созидательной работы у нас растёт и множится анархия, всюду дикий разгул разъярённой толпы, разбои, грабежи, самосуды, расстрелы, всюду хаос и разрушение, идёт братоубийственная война, улица городов залиты кровью уничтожающих друг друга людей, всюду безумие и ужас.

И кто знает, когда кончится эта сатанинская пляска. Дошли ли мы до той последней черты отрезвления и сознательного отношения масс к судьбам страны? Или нам суждено пережить ещё большее развитие ужасов анархии?» — писали местные газеты тех недель (ЮВ. 25.12.1917; цит. по: Зарубины, 1997. С. 54). То есть Гражданская война как реальный факт получила отражение в крымской прессе также ещё в 1917 г.

Таким образом, содержащиеся даже в авторитетных справочных изданиях сведения о том, что Гражданская война протекала в 1918—1920 гг. (см., напр., СВЭ. Т. III. С. 7—8) — абсолютно неверны. Они соответствуют действительности, скорее, российской, где большевизм вырос на своей родной почве, где его приветствовала основная масса населения и где уже по этой причине война никак не могла в столь краткий срок стать братоубийственной. В отличие от Крыма, в России все «братья» были в своей поддержке великорусского бунта заодно. Там война велась вначале против иноземных интервентов, и лишь гораздо позже — против набравшей силу Белой армии (в которой также движущей силой были отнюдь не «братья» пролетариев и деревенских люмпенов). Ошибка же историков Гражданской войны в немалой мере объясняется тем, что они изучают главным образом саму войну, то есть некое «растение», тогда как, прежде всего, заслуживает внимания почва, порождающая ядовитые цветы революции⁴.

В Крыму же, где большевики мгновенно встретили не поддержку, а вооружённый отпор единодушно выступившего против них крымскотатарского народа, Гражданская война началась уже в 1917 г., практически сразу же вслед за вызвавшим её Октябрьским переворотом. И разница здесь, как мы видим, не чисто хронологическая, а имеющая гораздо более глубокое, качественное, принципиальное значение, — впрочем, об этом подробнее говорилось в Прологе.

Что же касается повторяющегося и в самое последнее время тезиса о том, что гражданская война была «развязана контрреволюцией», то он не имеет под собой фактической почвы. Не только в Крыму, но и в других регионах огромной страны именно большевики первыми пошли на применение насилия «при решении вопросов общенационального политического устройства. Гуманистическая тенденция развития России, начатая бескровной революцией и рассчитанная на духовное и материальное обогащение, отныне была прервана. Началось бессмысленное, безудержное и безнравственное взаимное уничтожение...» (Васильев, 1989). Гражданская война началась в Крыму, но первый шаг к этой кровавой оргии был сделан в Петрограде.

Если в столице империи видимость демократической власти просуществовала до 6 (19) января 1918 г., когда было разогнано Учредительное собрание, то в Крыму её век был куда короче. Крымская ситуация отличалась от петроградской и своей национальной окраской. Как было показано выше, большевики в Крыму опирались в основном на распропагандированные части российской армии и флота, а также на городской (русский) пролетариат. Крымцы же были чуть ли не единственной силой, отстаивавшей демократически избранные гражданские институты, то есть Мусисполком, Директорию, Совет народных представителей и другие органы законной власти. Они же стояли за созыв крымского Учредительного собрания. Именно поэтому события 1917 — начала 1918 гг. уже тогда представлялись «очень многим как борьба русских с татарами» (выделено мной. — В.В.) (Бунегин, 1927. С. 118). Дальнейшие события показали правоту такого заключения, сделанного крымскими жителями, непосредственно наблюдавшими начало борьбы порядка с хаосом, законности с криминальным разгулом.

На деле, конечно, борьба протекала и в иной плоскости, а именно в плане столкновения демократии с зарождавшейся диктатурой. На далекой периферии бывшей империи простые крымские татары-эскадронцы (не говоря уже о членах Мусисполкома), выступив на защиту демократических институтов, отстаивая право народа на власть, инстинктивно ощущали то, о чем мы впервые заговорили в полный голос лишь в конце 1980-х гг., когда были сделаны первые попытки объективно оценить события тех далёких лет.

Но наряду с этой социально-политической плоскостью конфликта во весь рост снова встала старая причина «беспорядков» на Юге империи. Русская диаспора, многократно увеличившаяся и усилившаяся за счёт перетока населения России в Крым, практически оккупировавшая территорию бывшего ханства, снова и снова пыталась заставить коренной народ отказаться от только было возрождённой им государственности, от всех надежд на самостоятельное национальное развитие, на политическую свободу и культурную самостоятельность. Именно поэтому основной удар в начавшейся гражданской войне Ленин направил именно на носителей идеи культурной и политической самостоятельности Крыма — на крымскотатарский народ.

Это вооружённое насилие оккупантов над народом-аборигеном и стало, по словам современных исследователей вопроса, «осевой линией кровавых январских событий» (Зарубины, 1997. С. 58).

Примечания

1. Такие попытки предотвратить распространение на территории всего полуострова и за его пределами вооружённых выступлений ни в коем случае не были каким-то насилием или провокацией со стороны крымскотатарских частей. Дело в том, что когда в декабре началась стихийная демобилизация на флоте, то и в самом Севастополе «ревком объявил уезжающие части подлежащими разоружению» (Ремпель, 1931. С. 31). Лишь после того, как вопреки этому приказу, «один эшелон матросов с оружием ушёл из Севастополя на север», то под Бахчисараем «части Крымского штаба... не желая пропустить (700. — В.В.) вооружённых матросов, этот эшелон разоружили» (там же). Эти меры, как оказалось, были вполне оправданы — позднее самим севастопольским ревкомом неоднократно разоружались большевистские части, особо отличившиеся в грабежах, мародёрстве и насилии, в том числе печально знаменитый II Черноморский отряд А. Мокроусова (ук. соч. С. 29).

2. Волна матросского насилия перехлестнула Перекоп. После крымских городов черноморскими анархо-большевиками были оккупированы крупные и мелкие населённые пункты на территории от низовьев Дона до Херсона и Одессы включительно.

3. Эта отставка была связана с так называемым «захватом» крымскотатарским правительством здания Народного дома в Симферополе, в котором размещались центральные органы нескольких партий. Сюда вселился без согласования с Крымскотатарским национальным правительством профсоюз, лидеры которого отрицательно относились к татарскому самоуправлению. Эта акция должна была символизировать появление ещё одной антитатарской власти в Крыму. Поэтому Нуман Челеби Джихан, несмотря на несогласие ряда крымскотатарских лидеров распорядился силой очистить помещение от профсоюзников. В самом начале января 1918 г. такая попытка была предпринята, что вызвало громкий протест ряда русских партий, поддержанный частью населения, и ослабило позиции национального движения. Впрочем, выйдя из состава правительства, Ч. Джихан продолжал по-прежнему участвовать в его работе.

4. Современная российская историография (по крайней мере, часть её) также никак не может отказаться от мифа о «контрреволюции» или о «национальной буржуазии», якобы развязавших Гражданскую войну: «10 декабря [1917 г.] татарская буржуазия созвала в Бахчисарае свой «съезд», на котором было создано крымскотатарское правительство во главе с турецким агентом Джафаром (так!) Сейдаметом... В его распоряжении находились немалые вооружённые силы, которые начали захватывать береговые батареи, разоружать отдельные войсковые части, чинить насилие над населением» (Басов, 1987. С. 5—6). Автор сумел вместить в две фразы пять, мягко говоря, нелепостей: неверно указаны дата начала работы «съезда» и личность главы Совета Директорий, это уже не говоря о «турецком агентстве» Д. Сейдамета, национальной принадлежности насильников в матросских и солдатских шинелях и «буржуазности» делегатов Курултая. Те же ошибки повторяются в коллективной работе Института истории Академии наук (Крым: прошлое и настоящее. С. 57—58) и многих других трудах не менее авторитетных институтов.