1. Начало репрессий

По Марксу, человек от природы запрограммирован своим классовым местом.

Фазиль Искандер

В январе 1918 г. Крым уже основательно ознакомился с практикой «классовой борьбы», как ее понимали взявшие в свои руки инициативу большевики. Упомянутый в предыдущем очерке переворот в Севастополе 2 января 1918 г. вылился в вооружённое насилие матросов и городской черни, направленное против членов умеренных и либеральных партий, а также против крымских татар без разбора партийной принадлежности. В созданный за считанные часы революционный комитет (ревком)¹ отказались войти умеренные социалистические партии, о чём большевики не особенно и жалели. Столь же срочно был переизбран Центрофлот, где стали преобладать агрессивно настроенные леворадикалы. Одним из первых результатов таких перемен стали массовые казни (главным образом ещё уцелевших офицеров флота) и аресты сотен «подозрительных лиц».

По сути, это было начало Красного террора, маскировавшегося знаменем «борьбы с контрреволюцией», годившимся для прикрытия любых преступлений. Уже 3 января к большевикам присоединились и севастопольские эсеры, сразу уловившие суть готовившегося выступления, рассмотревшие проблему «О конфликтах с татарами» и совместно с большевиками потребовавшие от СНП «точного формирования задач штаба Крымских войск и его взаимоотношений с военным отделом татарского национального представительства» (Королёв, 1993а. С. 49, 50).

Между прочим, сам этот термин, Красный террор, употребляемый рядом авторов для характеристики разнообразных репрессий советской власти, имевших место в Крыму начиная с января 1918 г. (см., напр.: Красный террор. Южное побережье Крыма. 2004. С. 205)², нуждается в уточнении. Согласно современным исследованиям, период становления системы центральных и местных чрезвычайных, то есть карательных, органов (декабрь 1917 — июнь 1918 г.), сменился недолгой полосой перехода к практике массового террора (июль — 5 сентября 1918 г.). И лишь в сентябре — ноябре того же года сформировалась политика Красного террора (Ратьковский, 2006. С. 3). То есть в конце августа — начале сентября 1918 г. центральная большевистская власть пришла к выводу о бесполезности в дальнейшем массового, тотального террора. Очевидно, ленинское правительство убедилось в том, что оно решило неотложную задачу всеобщего устрашения и подавления свободной воли населения, после чего можно было приниматься и за более тщательную селекцию — кому жить, а кому исчезнуть.

Несколько забегая вперёд, отметим, что сам процесс Красного террора и его масштаб были узаконены официальным документом: «Постановлением о красном терроре от 5 сентября 1918 г.», подписанным наркомом юстиции Д.И. Курским, наркомом внутренних дел Г.И. Петровским и управляющим делами Совета народных комиссаров В.Д. Бонч-Бруевичем. Согласно этому акту, все, кого по социальному происхождению можно было отнести к классовым врагам режима, должны были рано или поздно оказаться в концентрационных лагерях. Что же касается активных борцов с советской властью, то немедленному расстрелу подлежали не только они, но и лица, даже опосредованно «прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». В качестве воспитательной меры предписывалось «опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры наказания» (цит. по: Декреты, 1957. Т. 3. С. 291, 292). Правда, впоследствии, когда колесо Красного террора стало давить людей тысячами, расстрельные списки публиковать прекратили — иначе они занимали бы большую часть полос центральных, а в некоторых местах (прежде всего в Крыму) и областных газет.

Итак, на новом этапе истории России «необходимо было направить террор в русло внутренней политики большевиков. Поэтому в период с 30 августа по 5 сентября 1918 г. происходит постепенный переход контроля над проведением Красного террора в руки правительства, в первую очередь ВЧК. На смену самосудным расправам приходит организованный, контролируемый террор как системное понятие...» (Ратьковский, 2006. С. 163—164).

Очередь на призывной пункт Красной армии. В 1918 г. призыв осуществлялся целиком на добровольных началах. Из собрания фотоматериалов газеты Land og Folk

Но возникает вопрос, массовым ли был террор до 5 сентября 1918 г., или в нём уже пробивались багровые тона будущего Красного террора? Этот вопрос пока не разработан, поэтому полагаю вправе предложить лишь общие оценки периода с 12/22 марта 1918 г. (образование Социалистической Советской Республики Тавриды) до изгнания советской власти из Крыма. Так вот, в этот период (а также в течение нескольких предшествующих недель безраздельного господства большевиков в Крыму) разномастные палачи точно так же признавали власть большевиков и подчинялись ей, как и в новой советской республике. Другими словами, если будущий председатель СНК ССР Тавриды Антон Слуцкий (и до того обладавший весомыми властными полномочиями — хоть и не в Крыму) не только допускал массовый террор в «дореспубликанский» период, но и призывал к нему (о севастопольском «Воззвании» см. ниже), то не означает ли это, что он, в свою очередь, подчинялся указаниям из большевистского Центра? Ведь нет же ни одного свидетельства его противостояния сплошному массовому беззаконию как до, так и после его прихода к высшей власти в Крыму.

Именно поэтому мы можем допустить теоретически не совсем ещё обоснованную, но жизненно, фактически точную характеристику всего 1918 г. в Крыму как разгул Красного террора. Тем более что и упомянутый теоретик периодизации этого явления признаёт, что «Красный террор не ограничивался рамками 1918 года, но именно этот период даёт наиболее чёткую картину воплощения на деле политического и классового, отчасти социально-экономического террора...» (Ратьковский, 2006. С. 3).

Здесь совершенно необходимо сделать небольшое отступление, посвященное литературе вопроса. Весьма часто встречаются утверждения, что Красный террор в Крыму сменился Белым террором, потом опять начался Красный террор и т. д. То есть «все были хороши», а местное гражданское население страдало в равной мере чуть ли не от всех властей. Авторы таких заключений игнорируют давно известный факт, что противники большевизма (в периоды, когда они обладали полной властью в Крыму) отнюдь не призывали массы ни к террору по классовому признаку, ни к огульным массовым расстрелам и прочему тотальному насилию — это непреложный факт. И он легко объясним — руководители Добровольческой и иных армий и вооруженных формирований, кроме большевистских, не видели в массовом терроре идеологической и практической необходимости. Ведь воевали они не против народа, а против большевизма. А вот большевизм, напротив, проводя тысячекратно более преступную политику ликвидации целых слоёв населения, опирался, не мог не опираться по самой своей природе, на тёмные инстинкты масс, которые жаждали террора и стали его ревностными исполнителями.

Таким образом, попытки поставить знак равенства между Белым и Красным террором несостоятельны уже потому, что «белые», как известно, убивали только своих врагов, а «красные» вершили самосуд и над совершенно нейтральными жителями Крыма, то есть виновными лишь в том, что они принадлежали к не тем «классам». Именно поэтому разница в числе жертв двух терроров соотносится, по недавним подсчётам, как 1 к 340 — естественно, тут первенство принадлежит большевикам (Коммунистический режим и народное сопротивление в России 1917—1991 гг. Тезисы // Посев. 1997. Октябрь. С. 1).

Одна из важнейших причин такого расхождения в том, что «Белое движение стало образцом подлинно гражданской позиции, глубоко патриотичной и цельной в своей непримиримости к оскорблению нравственности, наглому нарушению законов... Белое движение было, по сути, глубоко индивидуальным, выстраданным личностным решением, в том числе и это отличало Белое движение от «революционного порыва» толпы, одурманенной демагогией краснозвёздных «орателей»» (Цветков, 2006. С. 24). Оно демонстрировало свободу выбора собственной судьбы, свободное волеизъявление того самого гражданского общества, которое уже складывалось в России накануне 1917 г. и которое практически отсутствует в современной России.

Ю. Гавен. Фото из частного собрания

Другое дело, что на том раннем этапе Красный террор осуществляли не только большевики, но и левые эсеры. Некоторые их них, как, например, Исмаил Фирдевс (Керимджанов), уже открыто признавали политическую платформу большевиков (Ефимов, Белоглазов, 2002. С. 141). И что именно совместными, то есть большевистско-левоэсеровскими усилиями определялись и лозунги, под которыми в Крыму впервые после долгого перерыва стали совершаться организованные убийства. В конце 1917 г. таким лозунгом ленинского Центра был призыв: «Вся власть Советам!» — большевики надеялись подмять их под себя. Гораздо позже, когда это не удалось, ленинцы убедились в малой способности Советов как органов власти проводить политику ликвидации части населения страны. И тогда Центральный комитет партии большевиков заявил на страницах своего органа, что лозунг этот должен быть сменён на более откровенный и понятный: «Вся власть чрезвычайкам!» (Правда, 18.10.1918).

В Крыму в смысле откровенности пошли ещё дальше. Чрезвычайки — это понятно, но слишком общо, в особенности для региона, где население крайне пёстрое и неоднородное как по социальному, так и по национальному признаку. Поэтому, для того чтобы приезжий «человек с ружьём» не запутался вконец, лозунг нужно было ещё более конкретизировать, придать ему чёткую нацеленность, указав основную группу людей, подлежащую отдельным карательным акциям или постоянным, последовательным репрессиям.

Собственно, такую группу не нужно было определять, выделять её из общей массы населения и т. д. Она оставалась той же, что и раньше, когда террор делал свои первые, ещё неловкие шаги: как упоминалось, это были крымцы. В начале января, в преддверии самых кровопролитных расправ над коренным народом, нужно было не только обозначить эти жертвы, но и возбудить к ним смертельную ненависть. Этой цели должно было служить так называемое «Воззвание», составленное 8 января в Севастополе, но напечатанное сразу в нескольких газетах на всей территории полуострова (К В. 09.01.1918; Прибой. № 117.1918, и др.). Этот документ, во многом ставший причиной кровопролитных боёв на всей территории Крыма, заслуживает отдельного рассмотрения.

Смысл «Воззвания» был прост: им нагнеталось чувство угрозы со стороны крымцев, которые якобы готовятся к «натиску на Севастополь» и против которых предлагалось выступить вооружённой силой, не дожидаясь этого «натиска». Однако, поскольку крымскотатарские войска, как было общеизвестно, на порядок уступали вооружённой силе одного только Севастополя и угроза их террора явно была минимальна, то к Штабу крымских войск произвольно примысливалась почему-то украинская Рада:

«Рада сделала всё, чтобы отдать Севастополь беззащитным в руки врагов. Она посредством Одесского военного округа посылала приказ за приказом об увольнении матросов и солдат в отпуск, о роспуске призывов 11 и 12 годов. Такой дьявольской политикой она сознательно дезорганизовала и обезоружила севастопольский гарнизон. Ведя агитацию за украинизацию флота, разжигая национальные страсти, она сеяла раздоры в среде матросов и разлагала боевые силы флота...» (КВ. 09.01.1918).

Нуман Челеби Джихан. Из коллекции издательства «Тезис»

Лишь после этого вступления авторы «Воззвания» переходили к основному лозунгу этого документа: «Товарищи матросы, солдаты и рабочие, организуйтесь и вооружайтесь все до одного. Нам грозит военная диктатура татар!»

Следующие строки откровенно призваны к разжиганию ненависти флотских к крымскотатарскому народу, с которым большинство матросов преобладающе русскоязычного Севастополя (особенно те из них, что входили в плавсостав и редко бывали на берегу) были практически не знакомы: «Наэлектризованные злостной агитацией, тёмные татары-эскадронцы ведут себя в Симферополе, Ялте и других городах как завоеватели... подслушивают, оглядывают каждого прохожего. Худшими временами самодержавия грозит нам военная диктатура татар, вводимая с согласия Центральной рады... На деле она в союзе с военными верхами татар, которые рассчитывают на помощь Турции...»

Чувствуя, что пока все эти обвинения голословны, авторы «Воззвания» обвиняют будущего врага не в каких-то конкретных преступлениях (их не было!), а в том, чего он не делал или не сделал, — старинный приём политической агитации: «Штаб крымских войск не вошёл в сношения с севастопольским Советом и военно-революционным комитетом» И далее: «Они предательски тайком увозят оружие из Евпатории (об этой мере предотвращения гражданской войны см. ниже. — В.В.), лишая её защиты от внезапного нападения. Крымский штаб принял в свои войска до тысячи офицеров, бежавших из России, он принял и офицеров, бежавших из Севастополя.

Товарищи, офицеры, преданные народу и революции, не побегут из своих частей (несмотря на всё учащавшиеся самосудные их расстрелы? — В.В.). Офицеры, бежавшие от революции, — вот кто будет руководить действиями татар против Севастополя... Будьте бдительны! Помните, что кругом вас шныряют агенты Рады и татарского штаба. Желающие записаться в Черноморский отряд...» и т. д. Суть «Воззвания» предельно ясна: главный враг большевизма, по крайней мере в Крыму, оставался прежним. Кроме того, очевидно с целью взвинтить антитатарскую истерию до предела, председатель севастопольского военно-революционного комитета Ю. Гавен издаёт 11 января 1918 г. приказ, грозивший жителям города конфискацией всего имущества, если они не будут сообщать о неместных, чужих людях, замеченных ими в городе (КВ. 13.01.1918).

Не менее откровенным было выступление комиссара земледелия Корсуна, к тому же деятеля русского Крестьянского совета Крыма, который призвал забыть все классовые различия перед лицом национально чуждого противника: «В настоящее время решается судьба. Для нас должно быть безразлично, кто большевики, кто меньшевики. Если мы будем спать, мы очутимся в тяжёлом положении. У нас ничего не подготовлено, а всё татарское население подготовлено, у них организованные силы... Вам известно, какие классы поддерживают татар» (КВ. 14.01.1918).

Генерал А.И. Думбадзе на ялтинском Александровском бульваре

Таким образом, противостояние, мало соответствовавшее понятию классового и до того (это были скорее бои между группировками, выступавшими с отличавшихся друг от друга, узкопартийных позиций), теперь окончательно утрачивает классовый признак, становится национальным³. «Воззвание» и стало первым признаком того, что на всю территорию Крыма стала изливаться севастопольская гангрена, стала расти злокачественная опухоль, уже для всех очевидно превращавшаяся в Гражданскую войну. Таким образом, большевики окончательно решились на политику разжигания национальной розни. Отныне они могли опираться не только на военные отряды, состоявшие исключительно из пришлого, некрымского элемента, и которых могло не хватить для всекрым-ских и внекрымских карательных операций (а ведь нужна была и гарнизонная служба постоянного подавления). Теперь на их сторону пошёл местный элемент, заинтересованный то ли в полной русификации Крыма, то ли в возможности безнаказанно обогатиться, громя инородцев, то ли давая выход архаичному, инстинктивному и сознанием не мотивированному позыву к агрессии против ненаших, а также собственным извращённым садистским наклонностям.

Таким образом, в рядах сформированных большевиками отрядов было кроме солдат и матросов какое-то число и крымчан, искренне принявших Программу РСДРП(б). Какую часть они составляли? Ответить на этот вопрос нелегко. Но, учитывая крайне слабую популярность партии в Крыму до революции, число ее приверженцев за несколько месяцев намного возрасти не могло (здесь не имеются в виду армейские части и Черноморский флот). Да и в специальной литературе мы встречаем, как правило, одних и тех же лиц, активистов партии, небольшие группы которых были в нескольких городах. Они переходят, известные пофамильно, из книги в книгу, но ни в одной из них не встречается даже упоминания о крупных, массовых пробольшевистски настроенных группах и большевистских партийных организациях, как, например, в Петербурге в том же 1918 г.

Что же касается Крыма, то ставшая классической его характеристика, естественно, не подкреплённая никакими документами или показаниями современников, сводится к тому, что его партийная организация была «крайне малочисленна и засорена троцкистско-бухаринскими шпионами, провокаторами и диверсантами» (Надинский, 1938. С. 52).

Вооруженную борьбу отрядов Черноморского флота с правительственными частями, имевшую в начале зимы не столько политический, сколько национальный характер, пытался в самом начале погасить Мусисполком. Инициатива принадлежала Нуману Челеби Джихану. Ему противостояли некоторые члены правительства, не чувствовавшие опасности, так как большинство населения в самом деле было за них как за выборный орган. Тем не менее главе правительства удалось убедить коллег в необходимости послать к большевикам парламентскую комиссию. Предлагалось создать смешанную краевую власть из представителей Меджлиса, Таврического Совета народных представителей и большевиков. Вначале ревкомовцы вроде бы соглашались с таким компромиссом и переговоры шли более или менее успешно.

Однако в начале января 1918 г. в Меджлисе были собраны данные о многочисленных жертвах среди мирного крымскотатарского населения, уже павших от рук большевиков, матросов-анархистов и городской черни. Когда эта информация была доведена до сведения делегатов Курултая, то многие из них поняли бесполезность и даже вредность тактики переговоров ради компромисса, в принципе недостижимого, с палачами крымского народа. Редактор «Миллета» А.С. Айвазов, Дж. Сейдамет и пошедшее за ними правое крыло Курултая принимают решение о противостоянии большевикам. И хотя печать сообщила об этой перемене тактики делегатов Курултая лишь в середине января (ЮВ. 13.01.1918), уже было ясно, что такое трудное, чреватое большими жертвами решение созревало давно: ещё до прекращения переговорного процесса с большевиками против них было настроено едва ли не большинство членов Курултая.

А.И. Думбадзе среди «единомышленников» на ялтинском базаре

Тем не менее, в ситуации зыбкого и несовершенного перемирия, которое каким-то чудом пока поддерживалось, Курултай был принужден к выжидательной политике, что обусловливалось новыми национальными проблемами. Дело было в том, что на второй год мировой войны, в соответствии с царским Манифестом 30 августа 1914 г., в Крым прибыло огромное количество беженцев, около 40 000 (РГИА. Ф. 1284. Оп. 194. Д. 27. Л. 36). Среди этих десятков тысяч иммигрантов было немало христиан, выехавших с территории Турции, — греков и армян, покинувших родину из опасения продолжения репрессий, возникших на почве военно-политических, а также национально-конфессиональных разногласий. Царское правительство решило приютить беженцев. Эта акция несла не только известный международно-пропагандистский заряд (христианнейший царь в очередной раз проявил «бескорыстное милосердие» к единоверцам, бежавшим из стана военного противника). Казалось бы, пострадавших от младотурок христиан было бы логично поселить где-нибудь на материке, в районе Нахичеваня-на-Дону, где они и зажили бы себе среди земляков вполне благополучно и, во всяком случае, мирно. Но власти, скорее всего, догадывались об антимусульманских настроениях новоприбывших, и эти чувства было бы грех не использовать. Кем же иммигранты оказались в действительности?

Как указывал в годовом отчёте таврический губернатор генерал-майор Н.А. Княжевич, новоприбывшие эти «в большинстве своём оказались ленивыми и несклонными к занятию каким-либо трудом, весьма часто и упорно уклонялись от предлагаемых работ... а если и нанимались на какие-либо работы, то очень скоро бывали удаляемы, вследствие своей лености, самими работодателями» (РГИА. Ук. дело. Л. 36, 37). Впрочем, «леность» не означает «пассивность». Ею новоприбывшие греки отнюдь не отличались — их деды участвовали в греческой национально-освободительной революции 1820-х гг., а отцы становились жертвами турецких репрессий во время постреволюционной реакции. Чего у новых иммигрантов-греков нельзя было отнять — это неутолённой ненависти к мусульманам, которую они по прибытии в Крым автоматически перенесли со своих бывших соотечественников-турок на крымских татар, ни сном ни духом не виновных в османском апартеиде. Этой враждой оказались через некоторое время заражены и крымские греки, давно уже жившие с татарами в мире и согласии. Новоприбывшие же греки пассивностью отнюдь не отличались. Впрочем, до поры до времени новые крымчане вели себя тихо — жандармерия и полиция, действовавшие по законам военного времени, лично ялтинский градоначальник И.А. Думбадзе, прославившийся как самый оголтелый в империи царский сатрап (без кавычек — о нём в самом деле вся Россия говорила)⁴, не давали разгуляться погромным инстинктам. Однако, будучи подавленными, искусственно заглушёнными, они не гасли, грозя тем яростнее вспыхнуть в будущем, когда хоть немного ослабнет прочная имперская узда. Ждать пришлось совсем недолго — всего-то пару лет до того, как наступил 1917-й...

И тогда недавние переселенцы оказались как нельзя более кстати. Известно, что советская власть гораздо шире, чем царская, использовала в своих целях национальные противоречия, действуя по принципу «разделяй и властвуй». Так, для подавления местных мятежей в русских деревнях и сёлах использовались латыши, эстонцы и китайцы, армян бросали на подавление мусульманских восстаний Коканда и т. д. (подр. см.: Грациози, 2001. С. 16). В Крым же, где татары отнеслись к большевикам примерно так же, как тамбовские мужики, перебрасывать вооружённых иноверцев не было необходимости — они уже несколько лет находились тут же, под боком. Как писал с деланым прискорбием главный чекист Крыма С.Ф. Реденс (в данном случае беспристрастный), Гражданская война на полуострове «осложнялась национальной враждой, ибо греческое сельское население, довольно многочисленное, особенно на Южном берегу Крыма, стало из исконной вражды к татарам на сторону Соввласти. В пылу этой борьбы много татар было убито греками...» (цит. по: Ефимов, Белоглазов, 2002. С. 154). То есть греки поняли, кто может им наконец-то развязать руки, — и сделали ставку на Соввласть.

Уже весной 1917 г. в Таврический Совет, а позже — и в Мусисполком стали поступать достоверные сведения о том, что греческое население Южного берега готовит выступление против своих крымскотатарских соседей. Бороться с ним было бы намного труднее, чем с любым внешним противником, такое внутреннее противостояние было опаснее севастопольских десантов. И даже в Симферополе, где процент греческого населения был намного меньше, чем на побережье, 8 и 10 января 1918 г. масса местных греков собиралась в воинственно настроенные группы, угрожавшие крымцам. Впрочем, их удалось рассеять угрозой подтягивания эскадронцев из других городов. Временно были успокоены и нейтрализованы южнобережные греки. Совершенно объективный русский журналист не мог не отметить в своём репортаже шовинистическую суть этих конфликтов: «Татары в массе своей не питают к грекам никакого озлобления, сотни лет живут бок о бок, и только провокация способна стравить эти трудовые пролетарские массы» (А. Тамарин. К греко-татарскому конфликту // КВ. 19.01.1918).

В чём же была причина татарско-греческого конфликта? Новоприбывшие из Турции христиане быстро нашли взаимопонимание с местными греками, потомками упоминавшихся выше греческо-албанских семей (арнаутов). Тем ведь исстари внушалось, что они должны платить за милостивый приют своей службой, а именно — «держать в узде» местных мусульман-татар. Так что историческим источником такого непримиримого настроения были антитатарские репрессии, исполнителями которых российское правительство избрало рядовых и офицеров крымских греческих батальонов. И те всячески старались оправдать доверие, так что уже в конце XVIII в. плоды такого старания были видны даже иностранным путешественникам, беспристрастно замечавшим: «Весь этот берег вплоть до Ялты охраняется арнаутами с целью воспрепятствовать эмиграции татар, а также и приближению чужеземных судов. Эти арнауты, совершавшие такие жестокости во время смут, и сейчас являются грозой для бедных мусульман» (Ромм, 1941. С. 61). Теперь старый конфликт вспыхнул с новой силой⁵.

У деревенского колодца. Фото из коллекции издательства «Тезис»

Но пока делегаты Курултая улаживали конфликт с греками, ушло драгоценное в те роковые январские дни время. Именно поэтому в конце концов инициативу снова перехватил Севастополь, начав очередную и снова ничем не спровоцированную серию репрессий. «Из Севастополя — этого сердца крымского большевизма, злокачественная кровь его потекла вначале главным образом в четырёх направлениях: на Юг — в Ялту, на Север — в Симферополь, на Запад — в Евпаторию и на Восток — в Феодосию» (Ялтинский Голос. 07[19].07.1918). Обоснование этому нападению как предупредительному дал один из севастопольских вожаков, председатель первого большевистского Севастопольского Совета балтийский матрос Н.А. Пожаров: «Революция не только защищается, но и наносит удары, и этот удар она должна нанести» (КВ. 14.01.1918).

В эти же дни пробольшевистские газеты крымских городов снова и снова на все лады нагнетают панику касательно всё той же «грозящей диктатуры крымских татар» (Революционная Евпатория. 13.01.1918). Свою роль сыграло и провокационное донесение симферопольских левых эсеров о том, что в столице края офицерами и крымскими татарами готовится поход на Севастополь с целью «совместными усилиями подавить» его (Королёв, 1993а. С. 50).

И вот тогда, 8—10 января, началось наступление севастопольских отрядов практически одновременно по всем четырём упомянутым направлениям. Решения о конкретных операциях при этом принимались на совместных заседаниях исполкома и военно-революционного комитета. Формулировки были при этом предельно откровенными, например: «Послать в Ялту 200 матросов и принять вызов (?), брошенный нам мусульманами... (выделено мной. — В.В.). Там образовался авангард из офицерства, который предводительствует мусульманами» (КВ. 14.01.1918) — здесь видна попытка идеологически и тактически обосновать намеченную агрессию.

Отряд прибыл в Ялту на миноносце «Гаджибей» в ночь на 9 января. В этом курортном городе местных большевиков было крайне мало. Большевистская партийная организация, возглавлявшаяся малоизвестным большинству ялтинцев Я. Булевским, состояла всего из 25 человек. Но когда матросы «Гаджибея» высадились на ялтинском молу, эти люди оказались весьма полезны десанту, так как хорошо знали, где расположены части правительственных войск. При их участии были разоружены 2 роты солдат. Большего сразу сделать не удалось, так как остальные оказали сопротивление. В частности, начались бои с солдатами Крымского штаба, не дожидаясь завершения которых часть севастопольского десанта отправилась на дорогу, ведущую к Дерекою, так как именно оттуда «ожидалось выступление татарских вооружённых сил» (Биркенгоф, 1922. С. 38). И именно в этом направлении были вынуждены начать отступление стоявшие в городе два эскадрона Крымского конного полка.

По сравнению с дальнейшим развитием ялтинских событий, число жертв, павших здесь в результате решений, принятых в Севастополе, пока было немногочисленным. Но количество их стало увеличиваться начиная с 10 января. В этот день матросы задержали небольшой обоз Крымского штаба, направлявшийся в Ялту, и расстреляли четырёх охранявших его татар-эскадронцев — непонятно, за какую вину (Королёв, 1993а. С. 50). Тогда же матросами были захвачены почта, телефонный узел и другие важные объекты города. Впрочем, они вскоре снова перешли в руки группы эскадронцев, которыми командовал командир Первого эскадрона ротмистр А.И. Думбадзе (сын покойного градоначальника Ялты, через несколько дней погибший при обороне Симферополя от севастопольских большевиков). Эскадрон поддерживала боевая дружина местного мусульманского общества «Тан»⁶.

Южнобережные крымцы. Из коллекции издательства «Тезис»

Поскольку солдат Крымского штаба и дружинников-крымцев пока не удавалось отбросить в горы, 11 января «Гаджибей» начал беспорядочный (очевидно, рассчитанный на устрашение обывателей и эскадронцев) обстрел города. Ободрённые огневой поддержкой, матросы поднялись к имению графа Мордвинова (в 10 верстах от Бахчисарая), где стоял эскадрон 2-го полка. Конники не могли устоять перед пулемётно-артиллерийским огнём превосходящего противника и отошли к Бахчисараю. При этом было расстреляно несколько захваченных в плен офицеров Временного правительства.

Вскоре, 12 января, завязался бой между матросами и эскадронцами, вытесненными из Ялты, а также с прибывшим из Бахчисарая крымскотатарским подкреплением. Это был первый полевой бой уже начавшейся Гражданской войны в Крыму. Как вспоминал один из его участников, ялтинский большевик, 16 января «мы успешно стали отбрасывать отряды от города, отжимая их с одной стороны к Алуште, а с другой в горы» (Биркенгоф, 1922. С. 40). Бои на этом участке Южного берега Крыма прекратились 17 января — поскольку к этому времени Симферополь был взят большевиками и оттуда по направлению Алушта—Ялта был брошен «в тыл противнику крупный отряд» (там же). Насколько кровопролитными были первые городские бои на Южном берегу Крыма (красные использовали при этом даже авиацию), можно судить по тому, что Ялта дважды переходила из рук в руки.

Её судьбу решил подход новых сил большевиков. Ялтинские городские районы начали прицельно обстреливать ставшие на рейде эсминец «Керчь» и транспорт «Дионисий». Тем не менее красным удалось захватить город лишь 15 января, после сокрушительного обстрела жилых кварталов артиллерией эсминца «Счастливый» и высадки нового десанта. После чего численность атакующих достигла 7000 человек, многократно превосходивших общее количество защитников Ялты (Абдураманова Ш. // ПО, 2010, № 15. С. 14). При таком соотношении сил сопротивление стало бесполезным — оно было попросту подавлено.

Наступление на Симферополь началось через два дня после высадки первого ялтинского десанта, то есть 11 января. Однако матросский отряд встретил сопротивление у моста близ татарской дер. Камышлы, где ему противостояли немногочисленные эскадронцы (два эскадрона и одна пехотная рота). Для того чтобы остановить продвижение антиправительственных сил к столице, эскадронцы заминировали Камышловский мост, но взорвать его не удалось. Их героическая оборона была прорвана с помощью подтянутых из Севастополя горных пушек и пулемётов (КВ. 13.01.1918). Отступив к Сюйрени, эскадронцы пытались удержаться на новой позиции. Жестокий многочасовой бой имел вполне предсказуемый исход: по причине своего неоднократного численного, а также и технического превосходства противник буквально засыпал цепи обороняющихся пулемётным и артиллерийским огнём (хочется верить, что когда-нибудь безымянным героям Сюйрени здесь будет поставлен памятник). Затем, понеся жестокие потери на рубеже Бахчисарая (город был захвачен в ночь с 12 на 13 января), крымскотатарские части отошли к Альме.

Здесь было решено противопоставить превосходящим силам противника обходной маневр: оставив часть крымскотатарских пехотинцев и офицерские роты в центре оборонительной линии, значительная часть эскадронцев передвинулась в сторону предгорий, для того чтобы ударить матросам во фланг, как только начнётся атака. Однако этот план был сорван: «Офицерские отряды не оказали достаточной поддержки эскадронцам и преждевременно отступили» (Ремпель, 1931. С. 66). Была необходима немедленная поддержка, но её не было — незадолго до этого назначенный начальником Штаба крымских войск полковник Выговский, не успевший ознакомиться с обстановкой (он вообще никогда не был в Крыму), медлил с оказанием помощи отчаянно отбивавшимся альминским эскадронцам. Наконец начштаба отдал приказ о выступлении, и рано утром 13 января в южном направлении ушли под фактическим командованием ротмистра А.И. Думбадзе 1-й, 2-й и 3-й эскадроны Первого полка, конно-пулемётная команда и батарея (бывшая евпаторийская). Однако было слишком поздно — когда крымские конники прискакали к Альме, станция уже была занята севастопольцами. Эскадронцы спешились и весь день вели огневой бой. Силы были неравны — у матросов было большое количество пулемётов и артиллерия, в том числе тяжёлая, а в упомянутой батарее 1-го полка имелось лишь 20 зарядов, которых едва хватило на пристрелку. К вечеру сопротивление и этого заслона было подавлено, враг мог почти беспрепятственно идти до самого Симферополя (Конный полк, 2001. С. 369).

Ялта. Александровская набережная в начале XX в. Фото из коллекции музея Ларишес

Тем временем в столице края по-прежнему шли ожесточённые дебаты по политическим вопросам. Ещё до того как закончился неравный бой у Камышловского моста, состоялось заседание Курултая по единственному вопросу: «Что представляет собой совет директоров (то есть Директория. — В.В.) — национальное ли татарское правительство или краевую власть?»

В ходе этих дебатов, при всей своей актуальности грозивших стать нескончаемыми, Джафер Сейдамет заявил, что не о захвате власти нужно думать, а о том, как тушить пожар начавшейся войны, а если это не получится, то готовиться к обороне города, тем более что единственно законная краевая власть — Совет народных представителей — бездействует. Гораздо более миролюбивую позицию занял Нуман Челеби Джихан, осудивший даже вынужденные действия Крымского штаба и позицию Совета народных представителей как подталкивающую крымцев к вооружённой борьбе. Более того, он призвал к поиску компромисса, даже сотрудничества Курултая и СНП с большевиками — поистине, пацифизм муфтия был безграничен! Поначалу этот проект пришёлся по душе и части СНП, и большевикам, а оставить его пришлось лишь после убедительного выступления члена СНП, правого эсера М. Хайта, заявившего: «Я пойду куда угодно, я готов вернуться на каторгу, но с большевиками идти вместе не могу!» (цит. по: Королёв, 1993а. С. 51). Показательно, что против предложений муфтия после этого выступил и бесконечно уважавший его Курултай.

Ввиду приближения севастопольских отрядов у большевиков Симферополя сложился план поддержки переворота изнутри столицы. Этот план выглядел тем более реальным, что большая часть эскадронцев отсутствовала, так как была брошена на оборону приморских городов. Кроме того, сторожевое охранение южных подступов города, среди которого ширились слухи о возможном ударе симферопольских большевиков с тыла, оказалось частично деморализованным. Впоследствии участники этих событий вспоминали, что единственным, кто до последнего пытался поднять дух среди эскадронцев и в офицерских ротах, был командир 2-го Конно-татарского полка подполковник О.-Б. Биарсланов (Конный полк, 2001. С. 371).

Большевики и левые эсеры стали готовить мятеж среди русских рабочих, в основном среди работавших на авиазаводе «Анатра». Этому были свои причины. Основная из них: «Анатра» была единственным предприятием Крыма, на котором почти совершенно не было крымчан⁷. Поэтому завод был известен как очаг чистого, не разбавленного крымским или украинским элементом, великорусского шовинизма и национализма.

Такой контингент понимал большевиков с полуслова, — и уже 12 января толпы вооружённых полупьяных пролетариев набрасывались на эскадронцев. Затем они ворвались в казарму крымскотатарского пехотного полка, где дополнительно вооружились. На другой день симферопольские большевики, успевшие создать в городе ревком, уже могли через него координировать действия антитатарски настроенных толп. «К вечеру группы местных рабочих и солдат стали разоружать встречавшихся им солдат и офицеров, срывая с последних погоны». Затем, как было принято в те годы, большевики попытались взять здание почты и телеграфа, а также вокзала, но «здесь члены летучего отряда были встречены ружейным залпом со стороны крымцев, охранявших здание...» И лишь когда на сторону большевиков неожиданно перешла учебная команда 33-го пехотного запасного полка, силы законной власти были подавлены. Со слободок к центру города стекались всё новые рабочие толпы (Ремпель, 1931. С. 68).

Комдив Красной армии П.Е. Дыбенко и комбриг Н.И. Махно

Ночь с 13 на 14 января была тревожной, в различных частях город слышались отдельные выстрелы. Жители Симферополя ещё не знали, что полковник Выговский, командовавший отступавшими частями Крымского штаба, накануне был вынужден признать поражение и отдать приказ «прекратить сопротивление и перейти на мирное положение». Не желавшие подчиняться этому, по сути, капитулянтскому приказу, офицеры Крымского конного полка в ту же ночь собрались в здании Полкового офицерского собрания с целью поручить командование Штабом новому начальнику. Однако в сложившейся крайне тяжёлой обстановке никто не решался взять на себя руководство обороной города и, возможно, всего края. Тогда штабс-ротмистр Селим Мирза Муфтий-заде «громким голосом заявил, что так как никто из старших офицеров не проявил желания взять на себя руководство самозащитой всех собравшихся, то он объявляет себя начальником обороны и предлагает всем исполнять его поручения» (Конный полк, 2001. С. 371).

Однако против этого предложения выступили многие офицеры, склонявшие собрание к переговорам с севастопольцами, к направлению к ним парламентариев и т. п. Когда уже утром собравшиеся разошлись, не приняв никакого решения, то по казармам эскадронов разошёлся приказ без подписи, в котором конникам и офицерам предлагалось пробиваться из осаждённого города, выбирая направление по собственному усмотрению. Между тем Курултай, не желая бессмысленного кровопролития, пригласил для ознакомления с приказом Выговского председателя Военно-революционного комитета большевика Ж.А. Миллера. После кратких переговоров приказ, по сути договор о мире, подписали от имени Курултая А.С. Айвазов, а от ВРК — Ж. Миллер. Этим приказом Штаб крымских войск был распущен. Однако не все ему подчинились. Командир 2-го полка подполковник князь Осман-бей Биарсланов пытался организовать оборону против приближавшихся к Симферополю матросов. Однако на его призыв уже никто из эскадронцев не откликнулся. Люди смотрели в правде глаза — они потерпели поражение.

В то же время отдельные партии и группировки пытались прекратить Гражданскую войну в самом её начале. В главном очаге мятежа, Севастополе, 12 января 1918 г. состоялось заседание исполкома Совета, куда явились представители севастопольских комитетов меньшевистской и эсеровской партий, члены городской думы и делегаты Украинской рады с предложением немедленно вступить в переговоры с СНП и о полном прекращении огня до их исхода. Исполком, в котором почти сто процентов составляли большевики и левые эсеры, отказался, заявив, что «стоит на точке зрения окончательного задушения контрреволюции. Те, кто будет вступать в переговоры, будут арестовываться и предаваться революционному трибуналу» (цит. по: Королёв, 1993а. С. 52).

Между тем сопротивление в Симферополе продолжалось, хотя это уже была агония обречённого города: «14 января пришли [севастопольские] матросы. В городе началась стрельба... Жаркая перестрелка происходила на Цыганской слободке, где некоторые татары и цыгане оказывали сопротивление... на Турецкой улице кто-то бросил в обстреливавших мечеть матросов бомбу, которой были ранены три матроса. Несколько бывших в мечети [в тот момент крымцев] были расстреляны» (КВ. 24.01.1918). Однако в результате действий местных анархистов, многочисленных люмпенов, а также пробольшевистски настроенных вооружённых сил Симферополь в тот же день, 14 января, пал, фактически «захваченный изнутри» (Оболенский, 1994. С. 69). Эскадронцы пытались вырваться за его пределы. Попавших в плен тут же расстреливали, за некоторыми гнались далеко за пределами Симферополя (так, 14 января 1918 г. в Карасубазаре был схвачен и без суда казнён бывший член Штаба крымских войск полковник А.Г. Макухин). Но многим рядовым и офицерам было суждено уцелеть, рассеявшись по крымской земле.

Похожие события произошли и в других городах, где стояли эскадроны 1-го полка. В Евпатории командир 6-го эскадрона штабс-ротмистр Б.В. Отмарштейн ещё 13 января поддерживал порядок в городе, но, узнав о тяжёлом положении в Симферополе, решил идти со своими людьми на помощь державшим оборону однополчанам. Однако было уже слишком поздно, и командир отдал личному составу свой последний приказ — оставить эскадрон с целью спасения собственной жизни. 4-й эскадрон ротмистра К.П. Баженова находился в Ялте, до 15 января исполняя свои обычные обязанности. Но в этот день в порт вошёл севастопольский миноносец, и местные городские власти просили ротмистра «ради спасения города от бомбардировки уйти» за его пределы. К.П. Баженов в тот же день увёл эскадрон в горы, где тот и «распылился» (Конный полк, 2001. С. 372, 373).

Евпатория в начале XX в. Слева — Хан-Джами, справа — Никольский собор. Двухэтажное здание справа от собора, на берегу моря, — гостиница и ресторан «Бон Риваж», питательный пункт местных большевиков. Открытка из собрания музея Ларишес

Это было завершение славной истории Крымского конного полка. Но он своими боевыми действиями вписал незабываемые страницы в иную историю — Российской армии. И абсолютно справедлив вывод о том, что «Крымскому конному Ея Величества полку суждено было одному из первых начать в России борьбу [с большевиками]... а также и быть единственным (курсив мой. — В.В.) из всех кавалерийских полков, принявших участие в Гражданской войне в том же составе, в каком он был в Первой мировой войне. Не пришлось вести эту борьбу непрерывно... но в том же году крымцы собрались снова для продолжения службы России с надеждой на восстановление старых традиций и старого законного императорского строя» (Конный полк, 2001. С. 373).

Забегая несколько вперёд, приведу краткие сведения о том, как эскадронцы продолжили свою службу в дальнейшем. Уже 7 декабря того же 1918 г. крымскотатарские конные части были созданы в Добровольческой армии в форме трёх эскадронов. В январе 1919 г. они были соединены в отдельный дивизион. Нужно сказать, что, услышав о его участии в боях с красными, появились добровольцы, просившие зачислить их именно в эту часть. Среди них были не только бывшие рядовые эскадронцы и офицеры Крымского конного полка, но и новые люди. Поэтому в том же году дивизион численно вырос примерно вдвое (теперь в нём насчитывалось 354 сабли) и 10 августа 1919 г. он был развёрнут в полк, получивший славное имя Крымского конного. Конечно, это был совсем иной полк, состав его не мог не измениться, но костяк в нём составляли старые «крымцы», снова служившие в традиционных 6 эскадронах, где и в новых условиях сохранялись многие старые традиции.

С середины ноября 1919 г. Крымский конный полк, которым теперь командовал литовский татарин полковник Д.И. Туган-мирза Барановский, был включён в состав Отдельной кавалерийской бригады. Её основной задачей была борьба с полубандитскими отрядами анархистов Н.И. Махно, численность которых в отдельные периоды доходила до 35 000 сабель. В августе 1920 г. личный состав Крымского конного (450 человек) был влит в 7-й кавалерийский полк, сохранив свою структуру и собственного командира (с июня по ноябрь 1920 г. им являлся полковник Е.А. Зотов). Далее последовал общий разгром белого движения, чью судьбу разделил и Крымский конный полк.

Но вернёмся в январь 1918 г. До того как в Добровольческой армии были созданы упомянутые крымскотатарские конные части, то есть на протяжении около 10 месяцев, эскадронцы по большей части скрывались в родных сёлах и городах. И в этом новом качестве разоружённых воинов им пришлось пережить немало скорбных событий в Крыму, оккупированном анархо-большевистскими толпами.

Сразу же после падения Симферополя его горожане в полной мере ощутили, что это такое — революционная действительность. Были разгромлены винные и иные склады, начались так называемые «обыски», производившиеся пьяным полууголовным элементом в частных домах и квартирах. Как писали очевидцы, «под видом обысков производились грабежи. В эти дни в разных местах города произошёл ряд самосудов над офицерами, которых озлобленная масса искала по квартирам и убивала на улицах. За это время сконструировался военно-революционный комитет, который занял Петроградскую гостиницу... Из Народного дома раздавали оружие всем желающим нести охрану города (этим выражением тогда обозначалось добровольное участие в большевистском терроре. — В.В.). Военно-революционный комитет издал декрет о роспуске народного представительства Таврической губернии и татарского парламента. [Одновременно были] закрыты все местные газеты» (КВ. 24.01.1918).

Родственники жертв «Румынии» ещё на что-то надеются, глядя на рейд... Снимок неизвестного фотографа Опознание трупов людей, замученных большевиками в Евпатории. Фото из: Деникин, 1926. Т. III

Уже после окончания вооружённого штурма города, после того как в плен были взяты немногочисленные симферопольские эскадронцы, начались репрессии, которыми так прославилась советская власть. Тут же «развернулся террор против крымских татар: оказавших сопротивление казнили на месте, добровольно сдавшихся отправляли в тюрьму, которая за считанные часы переполнилась арестованными. [Отказавшийся покинуть город вместе со штабом крымских войск и некоторыми членами СНП] Нуман Челеби Джихан был задержан и отправлен самолётом в Севастополь. Власть перешла в руки ВРК и военного революционного штаба, базировавшегося на железнодорожном вокзале. 14 января ревком издал декреты Советской власти, назначил генеральным комиссаром Ж. Миллера, реквизировал гостиницы и театры, упразднил суд, обложил состоятельных граждан контрибуцией⁸ в 10 млн рублей». К вечеру того же дня красногвардейские отряды, преследуя эскадронцев, у Карасубазара «взяли в плен 50 офицеров Крымского штаба и тут же расстреляли» (Королёв, 1993а. С. 54).

И это было только начало бессудных расправ. Приведу свидетельство тому, как поступали с крымскими людьми, татарами и русскими (да и не только крымскими воинами крымского Штаба), виновными лишь в том, что они защищали свою малую родину от большевистского насилия и разгрома. Эти немногие сохранившиеся имена героев Гражданской войны надо бы знать всем, кто считает себя крымчанами:

«В течение нескольких дней в разных городах Крыма были расстреляны или погибли при сопротивлении аресту 13 офицеров и неустановленное число солдат 1-го и 2-го Крымских конных полков, в том числе командир 2-го полка подполковник Осман-бей Биарсланов, старший штаб-офицер 1-го полка подполковник Э.П. Алтунджи, командир 1-го эскадрона 1-го полка ротмистр И.А. Думбадзе, командир 5-го эскадрона того же полка штаб-ротмистр С.И. фон Гримм и офицеры его эскадрона корнеты Г. Добровольский и С.С. Пестов, начальник конно-пулемётной команды 1-го полка штаб-ротмистр барон В.А. фон Медем и его заместитель штаб-ротмистр Н.Г. Евдокимов, командир стрелкового эскадрона 1-го полка штаб-ротмистр П.Н. Лисаневич (Лесеневич), офицер 2-го эскадрона того же полка поручик А.В. Кривцов, офицер 6-го эскадрона 1-го полка корнет Г.В. Отмарштейн и офицер штаба 1-го полка поручик В.П. Губарев.

Остальным удалось скрыться в горах и степных селениях... Очень часто своих вчерашних командиров прятали бывшие солдаты Крымского конного полка. Известны случаи, когда раненых офицеров укрывали на женской половине, куда посторонним вход был заказан. Они прошли вместе, бок о бок, четыре года войны, и боевое братство оказалось сильнее национальных и религиозных различий. И три с небольшим месяца спустя, когда против бесчинств новой власти вспыхнуло восстание, бывшие офицеры Крымской конной бригады «встали во главе восставших татарских крестьян и повели их на штурм городов Южного берега Крыма...» (ПО. 2009, № 16. С. 14).

Так же изнутри, с тыла, была сломлена оборона крымскотатарского гарнизона Феодосии. Уже 2 января 1918 г. против законного правительства выступил местный пролетариат, почти стопроцентно состоявший из русских переселенцев. Ранее власть в городе была захвачена реввоенкоматом, но оказалось, что здесь, в отличие от одновременно образовавшегося севастопольского РВК, значительную часть составляли правые эсеры и меньшевики. Поэтому большинству феодосийского комитета удалось наладить более или менее нормальные отношения с мирным крымскотатарским населением. Это не устраивало большевиков, которые распустили столь «засорённый» феодосийский реввоенкомат и заменили его новым. Он был в основном составлен из железнодорожников-большевиков с пригородной станции Сарыголь, действиям которых ранее мешал крымскотатарский эскадрон, стоявший в городе и поддерживавший порядок.

Главный евпаторийский палач 1918 г. — Н. Дёмышев. Оба снимка из: foto.mail.ru.community/history0/986/1609.html#1608

Поэтому 2 января новый ревком призвал местных рабочих к оружию. Толпе возбуждённых пролетариев удалось взломать арсенал казарм Виленского полка и вооружиться до зубов. Эскадронцы пытались не выпускать эту массу с казарменного плаца, ими был обстрелян полковой штаб и сами казармы, но мятежники, численно многократно превосходившие правительственную часть, вытеснили её за город. Здесь глухо волновались крестьяне пригородных деревень, в основном русскоязычные, незадолго до этого разгромившие все ближние помещичьи усадьбы и вошедшие во вкус «экспроприаций». Когда рабочие передали им какую-то часть вооружения, то эти мужики с удовольствием к ним примкнули. Совместными усилиями ими были разобраны железнодорожные пути у ст. Ислам-Терек (30 км к северо-западу от города). Поэтому шедший из Симферополя эшелон с правительственными войсками (стрелковый эскадрон штабс-ротмистра П.Н. Лисаневича и две офицерские роты под общим командованием капитана Генштаба Стратонова) не мог даже близко подойти к Феодосии. Собственно, такой метод борьбы позже стал типичным для мало-помалу разгоравшейся Гражданской войны, да и рабоче-крестьянские толпы из Феодосии уже «определились» и именовали себя Красной гвардией (Ремпель, 1931. С. 46—48).

Поскольку в близких пригородах Феодосии по-прежнему оставалось около 300—400 эскадронцев, то для ликвидации их из Севастополя прибыло три эсминца. С кораблей был высажен отряд матросов, которых против обессилевших в холодной степи эскадронов крымцев повёл в бой А.В. Мокроусов. После разгрома феодосийских эскадронцев (многие из них, исчерпав боезапас, попали в плен) их отвели в казармы, пытали и там же расстреляли, вместе с захваченными русскими офицерами. Затем отряд Мокроусова ушёл в направлении Владиславовки и Джанкоя — добивать отступавших крымских татар. Тогда, зимой 1918 г., феодосийцы впервые близко узнали ещё одного красного палача — Ивана Федько, будущего командира 46-й дивизии Красной армии (см.: Бобков, 2000. С. 359, 360), имя которого до сих пор носят улицы крымских городов (в Феодосии улица Федько — бесконечна, как цепь им казнённых).

В общих чертах схожая картина наблюдалась и в других городах Крыма. В главный репрессивный орган тех дней, Центрофлот, одна за другой приходят телеграммы, напоминающие боевые сводки: «Евпатория взята в 10 утра. Враг выступил из города и преследуется передовыми отрядами. 15 января, Куликов» (КВ. 17.01.1918). Здесь приход большевиков свершился по сценарию, близкому к феодосийскому. Солдатский гарнизон и личный состав военных школ, отказавшиеся выполнять свой воинский долг перед правительством и перешедшие на сторону большевиков, были заблаговременно (в декабре 1917 г.) разоружены Крымским штабом. Понятно, что это было сделано для предотвращения гражданской войны⁹. Но отобранное у этих солдат оружие было захвачено различными леворадикальными группировками, из которых 6 января был организован красногвардейский отряд численностью в 100 человек. После этого эскадронцам Крымского штаба удалось занять несколько зданий, а 7-го (по другим сведениям 11-го) числа даже Рабочий клуб (бывш. гостиница Бейлера), где помещался Евпаторийский комитет РСДРП(б) и солидарные с ним профсоюзы.

В этот день шло общее собрание городской социал-демократической организации, и когда здание гостиницы было окружено 85 вооружёнными эскадронцами, можно было считать, что теперь-то будет положен конец большевистским бесчинствам, инициаторы которых будут посажены под замок. Однако их кто-то успел предупредить, и буквально за 10 минут до ареста они бежали задним ходом, с тем чтобы по истечении некоторого времени возобновить свою деятельность (Находкин, 1923. С. 70). Уже на другой день они совершили акции непонятные — и доныне историками не понятые.

Тут же был создан большевистский отряд из 28 человек, который отправился разоружать личный состав артиллерийских батарей, охранявших Крым от внешнего противника, а затем и другие части, расположенные в городе. Очевидно, Временное правительство ещё не успело выстроить чёткие взаимосвязи между своими воинскими структурами (что вполне понятно, учитывая ситуацию и сжатые сроки). Именно поэтому дальнейшие действия ничтожной кучки большевистских авантюристов оказались успешными.

Х. Кебабчианц, по прозвищу «Кровавый», заместитель Дёмышева.

Штаб евпаторийских частей Временного правительства находился в юго-западной, дачной части города. Численность их была невелика — крупнейшей из них, кажется, являлась евпаторийская караульная рота, охранявшая Штаб. Неизвестно, сколько солдат входило в эту роту, очевидно, немного, так как упомянутые три десятка большевиков рискнули ввязаться с нею в бой. Он начался 9 января и шёл к успеху коммунистов, но в тыл им ударили татарские эскадронцы. Большевики были смяты и тут же сдались в плен — кстати, не крымцам, а войскам законного правительства (Находкин, 1923. С. 71). Впрочем, забегая в будущее, скажем, что 15 января все они бежали, причём почти без потерь — был убит лишь добровольно пришедший к ним на выручку Д. Караев.

Тем временем в городе начались пролетарские митинги, окончившиеся созданием Временного военного ревкома. Поскольку и он, как в Феодосии, оказался умеренным, то евпаторийские большевики обратились за поддержкой в Севастополь, а 14 января образовали свой, чисто большевистский реввоенкомат, в который вошли Н. Дёмышев (председатель), Ф. Андреади (комендант), В. Матвеев и не менее радикально настроенные члены большевистского семейного гнезда Немичей¹⁰. На другое утро из Севастополя прибыли крейсер «Румыния» и транспорт «Трувор», а также буксиры «Геркулес» и «Дунай», тут же начавшие обстрел дачной части города, где были размещены эскадронцы и другие части Временного правительства. После этого с кораблей был высажен отряд в 600 человек. Эти матросы произвели повальные обыски и массовые аресты. Брали в основном две категории граждан: русских офицеров и крымских татар. Практически все первые 300 человек (кроме тех немногих арестованных, которые сразу же были доставлены на крейсер и транспорт) были посажены в местную тюрьму, откуда их небольшими партиями отвозили на рейд для пыток и последующей ликвидации. По мере освобождения камер в тюрьму доставлялось пополнение. Полностью власть в руки реввоенкомата перешла уже 16 января (Прибой. 31.01.1918).

Здесь, как и в других крымских городах, казни местного населения предварялись жуткими пытками, тем более бессмысленными, что никаких «антибольшевистских» тайн жертвы не хранили. Таких тайн просто не существовало в природе. При этом роли «судей» были строго распределены. Так, И. Матвеева при опросе арестованных определяла их «степень контрреволюционности», а В. Матвеев — «буржуазности» (Красный террор. Евпатория, 2004. С. 199). После этого матросы «Трувора» и «Румынии» пытали евпаторийцев одновременно на нескольких палубах, живыми сжигали их в корабельных топках, единственно «для развлечения» (Мельгунов, 1990. С. 90)¹¹. Двух офицеров вообще сварили в корабельном котле. Живьём, естественно, — иначе такая акция потеряла бы весь свой смысл. Антонина Немич лично участвовала в расправах. Позже море выбрасываю трупы с отрубленными руками — как, например, тело бывшего следователя Евпаторийской полиции Абдувели Нурмагали-оглу (Красный террор. Евпатория, 2004. С. 199).

Устрашённые жители соседних татарских сёл между тем были принуждены бесперебойно поставлять флотским палачам продовольствие и вино. Об этом с истинно ленинским бесстыдством и удовлетворением писала советская печать: «Крестьяне с радостью привезли в Евпаторию огромное количество печёного хлеба, муки, мяса, картошки, яиц... в дар Красной гвардии». Досталось кое-что и местным большевикам и их пособникам: из этих продуктов готовили дешёвые и сытные обеды (частично — бесплатные) в крупнейшем ресторане города «Бон Риваж» на Дувановской набережной (Памяти павших. С. 60), в то время как город уже начинал по-настоящему голодать. Потом корабли ушли, прихватив с собой последнюю группу обречённых, с тем чтобы продолжать «развлекаться» пытками и казнями в открытом море.

После ухода «Трувора», «Румынии», а также мелких большевистских судов в Севастополь, в Евпатории была установлена власть Исполнительного комитета в составе председателя Н. Дёмышева, его товарища Христофора Кебабчианца, начальника штаба Василия Матвеева, начальника отряда Красной армии Семёна Немича и председателя следственной комиссии Виктора Груббе. Заметим, в этой группе не было ни одного крымского татарина. Она продолжила репрессии, начатые севастопольскими матросами. Но теперь евпаторийцев не сжигали, а топили в море, сбрасывая их с Таможенной пристани. Впрочем, некоторые жертвы удостоились предания земле — позднее в братских могилах были обнаружены трупы со следами пыток и издевательств. Так, у местного татарина Абиля Карима Капари была отрублена голова, а у известного и всеми уважаемого караимского общественного деятеля и мецената А.М. Сарача — отрезаны пальцы (Красный террор. Евпатория, 2004. С. 201—202).

Дерекой в начале XX в. Открытка из собрания музея Ларишес

То, что творилось в крымских городах, ужаснуло обе российские столицы. Однако лишь один современник (которому было известно далеко не всё) в марте 1918 г. прямо поставил вопрос о большевистском центре с Лениным во главе как инициаторе этих казней и нечеловеческих пыток: «Десятками избивают «буржуев» в Севастополе и Евпатории, и никто не решается спросить творцов «социальной» революции: не являются ли они моральными вдохновителями массовых убийств?» (Горький, 2005. С. 169).

В Ялте, судя по всему, крови было ещё больше. Причина довольно простая: в Евпатории местных жителей, в том числе и крымцев, ликвидировали безо всякой, с человеческой точки зрения, вины. В Ялте же, как стало известно, местный Мусисполком поддерживал симферопольский Совет народных представителей значительными денежными суммами. Кроме того, в городе довольно активно действовало крымскотатарское общество Тан («Рассвет»), которое ранее по приказу Крымского штаба разоружило местную боевую дружину большевистского Совета и поставило на учёт имевшиеся автомобили. Однако после этого между большевиками и крымскими татарами Ялты было достигнуто перемирие. Как и в соседней Алупке, где татары даже вывели из местного Совета законно избранных 19 человек, заменив их таким же числом «беднейших», которые уже тогда были заражены большевизмом. Это сыграло свою роль в разразившемся вскоре большевистском терроре в Алупке и Ялте.

Уже 9 января на мирных жителей татарских кварталов Ялты обрушился мощный десант, высадившийся с миноносца «Гаджибей». Борьба была ожесточённой. Эскадронцы, отряд кн. В.А. Оболенского и две роты офицерского батальона под командованием капитана Н.И. Орлова¹² бились до последнего, зная, что плена не будет: даже их медсёстры, ранее захваченные матросами, были тут же расстреляны. Здесь оборона была подорвана местными русско-греческими вооружёнными погромщиками, ударившими с тыла. Немало их слилось и с штурмовыми группами севастопольцев. Последним удалось с самого начала ослабить оборону города тем, что были разоружены две роты солдат, а в массандровских подвалах были неожиданно блокированы и взяты в плен гарнизонные солдаты коменданта Ялты капитана П.И. Лукомского (Ремпель, 1931. С. 56—57).

Войска, оборонявшие город от красных, были вынуждены отступить, поднявшись в Дерекой, где их поддержало местное крымскотатарское население. Но ночью правительственным войскам всё же пришлось уйти в Никиту. Оставленная Ялта уже горела, подожжённая в нескольких местах (КВ. 16.01.1918). На другой день из Симферополя подошло подкрепление от Крымского штаба и эскадронцы смогли вновь войти в город. После этого из Севастополя прибыл второй миноносец, «Керчь», высадивший ещё один десант, поддержанный авиацией. Теперь горела большая часть Ялты, но четыре эскадрона и русские офицеры, окопавшиеся на окраинах, сдерживали натиск севастопольцев до 15 января, когда город пришлось сдать. В составе большевистских толп, бесчинствовавших в этой части Южного берега, был и отдельный греческий отряд численностью до 400 человек (Куртиев, 2000. С. 5).

Затем преследование защитников Ялты продолжилось. Севастопольцы и присоединившиеся к ним местные русские с греками попутно подвергали репрессиям сочувствовавшее законной власти местное население. Так, в Гурзуфе прямо в мечети было убито несколько вероучителей, а заодно и 60 местных стариков-татар (Куртиев, 2000. С. 5). В Ливадии у двух торговцев, Османа и Мустафы Велиевых, пытками выбивали признания о спрятанных деньгах, пока братья не скончались (позже их нашли — одного с раздробленным черепом, другого — с обнажёнными костями грудной клетки, с которой срезали мышцы).

Симферопольский базар в начале XX в. Неизвестный фотограф

Вообще, греческое население сыграло в этих событиях особую роль. Как сообщала пресса, «татарское население, спасаясь от артобстрела, бросает деревни Дерекой и Ай-Василь (ныне входящие в территорию Ялты. — В.В.), уходя в Биюк-Озенбаш... Их дома и имущество грабились аутскими греками... Один из свидетелей ялтинской трагедии, татарин из Дерекоя, позже показывал на следствии: среди матросов и красногвардейцев, участвовавших в погромах, были ялтинские, балаклавские «босяки», аутские, балаклавские греки, были и жители Дерекоя — русские... Весной-летом 1918 г. татаро-греческий конфликт охватывает весь Южный берег» (Зарубины, 1997. С. 60—61), но это — особая тема. Как и история повсеместного, сопровождавшегося мародёрством и погромами, окончательного перерождения матросских отрядов в типичные банды.

В историю обороны Ялты необходимо вписать и такой факт, как намерение большевиков до основания разрушить эту «жемчужину Чёрного моря», издавна имевшую всемирно признанное культурное значение. Причём, судя по обмену телеграммами между Севастополем и командованием кораблей, её обстреливавших, эта угроза не была блефом. Вот одна из тех телеграмм: «Город занят мусульманами (столь же глубокомысленно звучало бы сообщение о том, что, скажем, Великий Новгород занят православными. — В.В.). Красная гвардия не в силах. Артиллерия миноносца обстреливает город... Передайте в Симферополь, если не отзовут свои силы, город будет разрушен. Фролов, Гаджи-Бей» (КВ. 13.01.1918).

Окончательный захват Ялты большевиками имел обычный эпилог. Комиссар миноносца «Керчь», утративший контроль над собственной командой и десантом, сообщал: «В Ялте третий день боёв нет. Грабежи производятся сильные, и вошли в такую силу, что очень трудно бороться. Татарские войска отступили, но оружия всего не сдали. В горы пошло, по показаниям мирных жителей, 350 человек мусульманских войск... Я боюсь, чтобы когда [и дальше] будут производиться грабежи, не наскочили татары» (КВ. 19.01.1918). Не отставали от «керченцев» и грабители с «Хаджи-бея», а также с транспорта «Прут», тоже участвовавшего в штурме Ялты.

Всё, что было награблено по магазинам, гостиницам, складам, частным квартирам и т. д., «попадало в распоряжение комитета большевиков, а в большей части присваивалось обыскивателями», выяснила Особая комиссия, расследовавшая преступления красных после освобождения от них Крыма. «Подобным разгромам кроме Ялты подверглись Алушта, Алупка, Дерекой, Бахчисарай, Массандра... Дерекой перед грабежом был обстрелян артиллерийским огнём миноносца, население бежало в горы, и когда спустя сутки вернулось к своим домам, то увидело, что матросами всё их имущество уничтожено. Жители, пользовавшиеся до того достатком, внезапно оказались бедняками...» Обыски в селениях и городах Южного берега были замаскированным разбоем. «Забирались... не только драгоценности, наличные деньги, но и всякое другое имущество, дорогостоящее и легко сбываемое. Большая часть драгоценностей, отбираемых у «буржуев», не попадала в кассы советской власти, ибо грабители предпочитали продавать их в уцелевшие почему-то ювелирные лавки или даже дарить своим любовницам. Обыски проводились во всякое время дня и ночи, сопровождались они всегда угрозами «расстрелять», «отвести на мол», «засадить в тюрьму». Малейшая лишняя просьба — и дуло револьвера у виска, штык у груди, приклад над головой. Обыскивалась одна и та же квартира разными группами по два-три раза...» (Красный террор. Южное побережье Крыма. 2004. С. 205, 208—209).

Несколько предваряя события, заметим, что повсеместные грабежи, о которых идёт речь, не прекратились и с установлением в городе твёрдой (большевистской) власти. Матросы и солдаты грабили частные дома, из подвалов Госбанка было похищено 200 000 руб., а ревком «законно» обложил ялтинцев контрибуцией в размере 2 млн руб. Не прекращались и совершенно бессудные, то есть преступные, уголовные казни. Так, во время большевистского террора в Ялте только офицеров было убито до 100 человек. Их трупы затопили вблизи Ялтинского маяка, на конце мола, с железными грузилами на ногах — и ещё долго они пугали местных ребятишек, нырявших за мидиями, — трупы стояли на мелководье вертикально. Тогда же были «расстреляны сотни татар» (Куртиев, 2000. С. 5).

Ялта в первой четверти XX в. Фото из собрания музея Ларишес

Уже в январе уцелевшие в этой кровавой бойне эскадронцы и спасавшиеся от террористов мирные жители-крымцы начинают уходить в горы. Так, с сопротивления крымских татар захвату полуострова севастопольскими формированиями, началось движение «зелёных», имеющее собственную славную историю. Позже в нём приняли участие и русские офицеры и, в отдельные периоды, даже большевики. Но одна черта при всех менявшихся властях оставалась определяющей: сила зелёных заключалась, прежде всего, в его поддержке всем населением горных и прибрежных крымскотатарских деревень: «Горные и предгорные районы с татарским населением продолжали жить своей жизнью, скрывая вооружённые отряды эскадронцев и русских офицеров» (Зарубины,, 1997. С. 73).

В захваченной столице новая власть арестовала членов правительства, в том числе, как упоминалось, Нумана Челеби Джихана (к тому времени вышедшего из Курултая). Начались первые расстрелы местной «буржуазии», то есть пленных из правительственных войск и городской самообороны. При этом журналисты, даже самые либеральные и демократичные, не могли удержаться от кощунственных (на фоне казней) поучений коренному народу. Смысл этих нотаций свысока был в том, что каждая нация должна знать своё место: «Мирный, трудолюбивый, честный, симпатичный народ. Глубоко невежественный и некультурный...

В данном случае татарские вожди, очевидно, вообразили, что крымскотатарскому народу уже можно самоопределиться и сейчас... занять территорию, создать республику или ханство... [оттого и] поход революционной армии не обошёлся без самосудов» (Энгель М. Татарская трагедия // КВ. 21.01.1918). Между тем эти самосуды — точнее расстрелы без суда и следствия, шли на всей территории края. А именно, от севастопольских пригородов до Сиваша, где отряд Мокроусова казнил захваченных крымскотатарских эскадронцев и охранявших мост украинских гайдамаков (Ремпель, 1931. С. 72—73).

В массе казнённых на протяжении второй половины января — февраля 1918 г. были, естественно, не только крымские татары, но и русские (в основном из офицеров). Тут национальным «предрассудкам» не было места, все жертвы были равны. А то, что из мирного населения гибло больше всего крымцев, иногда объяснялось и иными, чем запланированная селекция, причинами. Дело в том, что первые свои распоряжения симферопольский ревком публиковал исключительно на русском языке. В то же время большинство татар города, и особенно деревни, не знавшие русского, вообще не могли понять, чего от них хотят. Поэтому они не могли выполнить и не выполняли эти распоряжения и приказы, за что многие шли под арест, а затем и на расстрел, так и не понимая, в чем их вина. А оставшимися в живых казни воспринимались как бессмысленные убийства, как очередная попытка русской власти уничтожить мусульман полуострова.

По этой и ещё ряду понятных причин симферопольские крымцы, ошеломленные внезапным вторжением матросских частей и массовыми репрессиями, также бежали в горы. Курултай, как говорилось, был распущен — очевидно, за расхождение во взглядах с флотским ревкомом. В глазах даже образованной части татар «это было простым возвращением русских, их власти, насилием, произведенным русскими войсками над пробудившимся национальным движением», справедливо отмечал крымский публицист (Бунегин, 1927. С. 123). А его петроградские коллеги писали ещё более незатейливо: «Русско-татарская война закончилась» (Слово народа. 18.02.1918).

Ну а более образованные (в смысле знания истории Крыма) современники столь же естественно проводили параллели между этой «русско-татарской войной» — и более ранними напастями, приходившими на полуостров из-за Перекопа, видя в 1918 г. продолжение былых кровопролитий, походов Миниха, Ласси, Долгорукова, ещё живших в памяти народа. Красный террор был настолько ужасен, что не укладывался в сознание людей XX века. Казалось, над Крымом завыли ледяные метели средневекового Московского государства:

В этом ветре — гнев веков свинцовых,
Русь Малют, Иванов, Годуновых —
Хищников, опричников, стрельцов,
Свежевателей живого мяса —
Чертогона, вихря, свистопляса —
Быль царей и явь большевиков.

М.А. Волошин

Так писал поэт, встретивший лето 1918 г. на берегах Чёрного моря. А его современник, которого столь же трудно заподозрить в крымскотатарском национализме, делал вывод о том, что именно это насилие, а не мифические националистические или даже турецкие агитаторы «привели к организации антисоветских татарских ячеек на местах, а затем и к вооруженному выступлению против Советов» (Елагин, 1924. С. 88).

Как вспоминает тот же автор, старый крымский большевик В.Л. Елагин, игнорирование ревкомами языка и национальной культуры крымцев было не только глубоко символичным нежеланием человеческого общения с аборигенами: «Советская власть с момента возникновения и до момента гибели под натиском немцев оставалась русской, говорила на чужом для татар языке». Именно поэтому «крымские большевики в 18 г. не смогли разрешить национального вопроса» (там же). Добавим, что нам не известны даже попытки решить его. Ставка делалась, как было видно из изложенного выше, не на компромисс, единственно необходимый в сложной социальной и национальной обстановке тех месяцев, а лишь на вооружённую силу, на физическое уничтожение. Причём даже не инакомыслящих, а просто иных людей.

Ревкомовцы Севастополя и других городов понимали, что власть на штыках не может быть прочной, по крайней мере до того, как будут ликвидированы все сторонники прежнего демократического правительства. При всех его недостатках оно было выбрано большинством крымчан, имело общие с местным населением интересы и, главное, успело решить ряд проблем, абсолютно чуждых новым Советам, созданным армией и флотом и ими контролировавшимся. Положение это нужно было менять, полагали большевики.

Первым шагом в этом направлении стала ликвидация по решению Севастопольского Совета от 14 января 1918 г. не только Курултая, но и многонационального Совета народных представителей.

Вторым — физическая расправа над побеждёнными.

Примечания

1. Ревкомы — чрезвычайные органы советской власти. В 1918—1920 гг. создавались центральные (республиканские и краевые) и местные (губернские, уездные, волостные и сельские) ревкомы. Они сосредоточивали в своих руках всю полноту гражданской и военной власти на местах на протяжении Гражданской войны. Крымревком состоял главным образом из пришлых большевиков. Два его члена из крымских татар — С. Идрисов и С. Меметов — были, как отмечают современные исследователи, введены в него «для галочки». То есть чтобы создать впечатление широкого народного представительства в этом карательном органе, где их роль была сведена к минимуму (Быкова, 2011. С. 121).

2. Это издание (как и второе: Красный террор. Евпатория, 2004) является ценной коллекцией материалов, собранных Крымской парламентской следственной комиссией, созданной 4 апреля 1919 г. в Екатеринодаре. Она работала в Крыму при А.И. Деникине и продолжала свою деятельность при П.Н. Врангеле. В своей следственной практике комиссия руководствовалась последним российским Уставом уголовного законодательства (1914 г.). Протоколы комиссии имели силу следственных актов, составленных «для выявления перед лицом всего культурного мира разрушительной деятельности организованною большевизма» (Красный террор. Южное побережье Крыма. С. 213). В постоянный состав комиссии входили два независимых юриста, кроме того, как правило, в интересах следствия к её работе привлекались и местные следователи, мировые судьи и другие специалисты, которые подписывали протоколы комиссии.

3. Нас не должен вводить в заблуждение тот факт, что Курултай пользовался поддержкой нетатарского элемента (некоторых социалистических и иных партий, русского офицерства и т. д.), видевшего в нём гарантию законной власти. Современники сумели разглядеть за пёстрыми формами, которые принимала Гражданская война, её суть и основное содержание: это была «уродливая большевистско-татарская борьба» (Елагин, 1992. С. 106). В своё время П.Н. Врангель, попавший в руки матросов и чудом избежавший расправы, вспоминал, что севастопольцы и кронштадтцы «успокаивали» его весьма своеобразно, заверяя адмирала, что он им не враг: «Мы только с татарами воюем», «Матушка Екатерина ещё Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются» и т. п. (цит. по: Врангель, 1992. Т. I. С. 85).

4. Генерал И.А. Думбадзе был поставлен в 1906 г. главноначальствующим Ялты и уезда. Его вмешательство в судебные дела и другие акты, граничащие с террором против населения, привели к его отставке в 1910 г., но затем он был снова назначен в Ялту — уже градоначальником. Бессменно возглавляя Союз русского народа в Тавриде, являлся инициатором и вдохновителем движения крымских славян, по сути, погромного, имея целью физическое «очищение» Крыма от инородцев.

5. Позже татарско-греческое противостояние приобрело характер тлеющей вражды. Вспышки агрессии со стороны греков случались на протяжении всего XIX в. — это факт известный. Тем более странной выглядит попытка некоторых историков представить южнобережных греков в качестве жертв, с которыми крымские татары «отождествляли власть Советов» и которых крымцы изгоняли «с Южного берега и части горного Крыма» (Зарубин, 2001. С. 112, 113). Судя по некоторым источникам, упомянутые конфликты (по крайней мере в Феодосии) представляли собой попытки татар навести порядок в ситуации разгула грабежей и насилия: «По ночам дежурят на улицах граждане. Из подвалов винодельческих выливают вино, пьяных на улицах много. Помню, красное вино течёт по нашей улице речкой, набирают ковшами и пьют, пьют... Была стрельба, ломали и грабили магазины... Потом большевики уходят» (АМ ФВ. Д. 161. Л. 24, 25).

6. Здесь нельзя не упомянуть об отношении местного населения к событиям в Ялте. Оно горячо сочувствовало защитникам города. Не ожидая ничьих просьб, в прибрежных деревнях люди стали собирать продукты, которые затем отправляли в Ялту. Срочно выехавший с началом боёв на Южный берег Д. Сейдамет увидел даже в Ламбате, далеко отстоящем от Ялты, «клубящийся дым из труб всех деревенских очагов и фурунов... Спросив в одной из кофеен о причинах этого, узнал, что с началом сражения в Ялте всей деревней решили обеспечить наших солдат хлебом» (Сейдамет, 2010, № 15. С. 14).

7. Завод одесского предпринимателя А.А. Анатры был построен в начале Первой мировой войны на землях к северо-западу от современного симферопольского стадиона «Локомотив» и открыт в 1915 г. Он был почти целиком укомплектован рабочими и инженерами, переведёнными из Центральной России вместе с семьями по законам военного времени. Поэтому его коллектив был спаян общим для рабочих, мастеров и инженеров ощущением своей чужеродности в среде крымского населения и, с другой стороны, понятными симпатиями к своей стремительно большевизировавшейся родине — крупным российским пролетарским центрам. Это был горючий материал для костра начавшейся Гражданской войны. Или, если использовать терминологию советской историографии, «с заводов центральной России они принесли революционный опыт» (Крым, 1930. С. 225).

8. Контрибуция (от лат. contributio) — принудительные денежные и иные поборы, «взимаемые неприятелем с населения оккупированной территории», которые являлись «военным грабежом оккупированного населения», устанавливаясь победителем «вне всякой зависимости от действительной вины побеждённого» (Арцибасов И.Н. «Контрибуция» // СВЭ. Т. 4. С. 317). Контрибуция взималась Советами «по китайской модели, введённой монголами в средневековой Руси: городам и областям были установлены квоты и дано право самостоятельно решать, как взимать платежи» (Пайпс, 1994. Ч. 2. С. 368). Эти определения полностью соответствуют практике узаконенного большевиками грабежа крымского народа, который действительно рассматривался советской властью в качестве покорённого и оккупированного населения. Позднее контрибуцию стали взимать не только с захваченных большевиками городов, но и с крымских крестьян, поставив её в один ряд с государственными податями и налогами. Это было абсолютно незаконно, что не могло не признать даже советское государство, которое с первых дней своего существования выступило против контрибуции как формы грабежа побеждённых народов. Видимо, крымцы к ним не относились, как особо опасный элемент, который было допустимо давить и недозволенными средствами...

9. Уже тогда, в декабре 1917 г., Севастополь угрожал присылкой в Евпаторию двух кораблей с карательным десантом. В ответ Дж. Сейдамет опубликовал воззвание-протест, где были расставлены по своим политическим местам и Штаб крымских войск, и, наконец-то, севастопольская флотская анархо-большевистская масса: «...кучка бессовестных людей, терроризировавшая весь Севастополь... не вправе бросать какого-либо обвинения Штабу крымских войск; предъявляемые ему требования есть угроза жизни и спокойствию всех граждан Крыма». И в заключение — призыв к мирному соглашению, основанный на всё том же принципе крымскотатарской житейской философии: Штаб крымских войск «не признаёт кровавого способа разрешения политических и социальных вопросов» (ГК. 29.12.1917).

10. Почти все вожаки этого карательного органа были родственно связаны, представляя собой какой-то преступный клан. Достаточно сказать, что семья Немичей целиком вошла в состав пыточно-расстрельной комиссии, заседавшей на «Труворе» (см. ниже). В неё входили: сожительница упомянутого Ф. Андреади Антонина Немич, Иулиания Матвеева (урождённая Немич), её муж Василий Матвеев, Варвара Гребенникова (урождённая Немич) и т. д. (Красный террор. Евпатория, 2004. С. 198). Ныне именем Немичей зовется «проспект» евпаторийской Слободки.

11. По рассказу одного из членов команды (постоянной, то есть не из состава севастопольского карательного десанта), этот свидетель зверств севастопольцев во время пыток «крика не мог вынести. Сошёл вниз (то есть в кочегарку котельного отделения. — В.В.), рассуждаю перед ребятами: ведь колосники мне костями засорите, машина встанет!» (Малышкин, 1965. Т. 1. С. 524).

12. Подробнее о личности и судьбе Н.И. Орлова см. в очерке III, раздел 4.