4. Карабиберовское и иные восстания весны 1918 г.

Именно по указанной причине ужесточения большевистского террора начались наконец волнения и в многотерпеливой крымскотатарской деревне. Самостоятельные крестьяне протестовали против национализации их имущества, бедняки — против лишения их последнего скота и мобилизации в пору полного развала собственного хозяйства. Власть не обеспечила их землей, и они, естественно, не желали проливать за неё кровь: «Несмотря на упорные требования военных комиссаров, ни один татарин не записался в Красную Армию и при мобилизации специалистов ни один татарин не пошёл служить» (Советов, Атлас, 1933. С. 91). Действительно, отказ от мобилизации стал среди крымцев массовым, более того — люди стали уходить в горы, где уже было к кому примкнуть.

Помимо социально-политической причины восстаний на местах, ухода мирных татар в горы, роста зелёного движения, ему имелось ещё одно объяснение. Эта причина была национальной. В I и начале II тома уже говорилось о старом греческо-крымскотатарском конфликте, подогретом в 1915 г. перемещением в исламскую среду Крыма свежего «горючего материала». Это были христианские иммигранты, бежавшие из Турции и, как бы в отместку за перенесённые лишения, преследовавшие крымцев. Искры их паранойяльной ненависти к местным мусульманам тлели под пеплом послушания полицейским властям все прошедшие годы, но вот начались большевистские антитатарские репрессии — и греки оживились.

Теперь старые чувства можно было, наконец, выплеснуть наружу, причём совершенно безнаказанно. Для этого было достаточно примкнуть к политическому противнику крымскотатарского народа. Ради открывавшихся при этом возможностей греки стали активно вступать в большевистскую партию, и в ещё большем количестве, — в Красную гвардию. Дело было, конечно, не в том, что, как иногда утверждают, «большевистская риторика удачно наложилась на местную социально-этническую почву» (Зарубин В., 1994. С. 228). Социально греки ничем не отличались от своих крымскотатарских соседей, а ленинскую риторику они вряд ли могли по достоинству оценить, в большинстве своём практически не владея русским языком. Привлекало их в большевизме совсем другое — он давал им в руки оружие и наделял правом на убийство ненавистных мусульман.

Как выше указывалось, вспышки греческого насилия над крымскими татарами были отмечены ещё в январе 1918 г. в ялтинских деревнях Дерекое и Ай-Василе, где татарские «дома и имущество грабились аутскими греками» (ук. соч. С. 227). Позже, при установившейся советской власти, явно потворствовавшей греческой стороне в межнациональном конфликте, для крымских татар не оставалось иного выхода, иного пути к спасению своих сёл, кроме вооружённого сопротивления. Внешне это проявлялось во всё усиливавшемся уходе мирных крестьян к зелёным, в вооружённых крестьянских волнениях, принимавших объективно антисоветскую направленность. Вначале поднялись Кизилташ, Шума, Демерджи, Корбек, Кучук-Узень, а затем и весь Южный берег. При этом «один из центров подготовки к/р (контрреволюционного. — В.В.) мятежа был в Алуште и соседнем с ней селе Кучук-Узень» (Памяти павших. С. 45).

И лишь непосредственно перед подходом немцев, в апреле, «в гости» к комиссарам стали спускаться и бывшие офицеры российской армии, и эскадронцы-зелёные. Показательно, что в южнобережных сёлах образовывались и смешанные в национальном отношении отряды восставших. Так, в Кизилташе был создан украинско-крымскотатарский отряд численностью в 140 человек (Зарубин В., 1994. С. 231). Участвовали в этом мятежном подъёме и белые офицеры — например, бывший полковник царской армии Георгий (Юрье) Эльфенгрен, по происхождению Ингерманландский финн (Сакса К. Легенды Ингерманландии. 2007. С. 62). Затем волна восстания охватила и восточную часть полуострова (Старый Крым, Карасубазар, Судак, Феодосия), перекинулась в горы (Улу-Сала, Коуш).

Не самым многочисленным, но одним из наиболее знаменитых восстаний той поры было Карабиберовское. Его назвали так по имени вожака мятежных крымцев Сейдамета Карабиберова, крестьянина из судакского большого пригородного села Таракташ (как упоминалось выше, двойного — Кучук-Таракташ и Биюк-Таракташ разделены лишь дорогой). Восстание быстро охватило весь горный район этой части Восточного Крыма, включая жителей мыса Меганом и Коктебеля. Крестьянами был свергнут Судакский реввоенкомат, большевистской власти более не существовало в обоих Таракташах, Козах и Отузах. Тогда для устрашения восставших из Коктебеля в Отузы был отправлен отряд матроса Матвеева, усиленный броневиком, а по дороге Старый Крым—Салы—Эльбузлы ещё один отряд под командой большевика Новикова. Но когда упомянутый броневик поднимался по горному участку дороги возле Таракташа, то местные крестьяне обрушили на него кусок скалы, перевернувшей технику, матросы же были обстреляны и разбежались. Новиков, достигший Таракташа более благополучно, предпочёл решать конфликт полюбовно, он выполнил ряд требований повстанцев, после чего настал мир (Ремпель, 1931. С. 131). Сейдамет Карабиберов был репрессирован, но несколько позже, когда советская власть в Судаке вновь достаточно окрепла.

Времени для конструктивного диалога с крестьянами у властей было ещё достаточно, средств для уничтожения причин волнений — тоже. Однако вместо раздачи, хоть и с опозданием, земли, ЦИК предпочел прежнюю меру — в мятежные деревни были посланы карательные отряды. Первый удар был нанесен по городу, который почитался неким «центром» волнений. В Алушту направили вначале пеший отряд, затем, перед самым началом немецкой оккупации, — миноносец с десантниками (об этом говорилось выше). Одновременно власти, опасаясь любой активности не контролируемых большевиками организаций, стали распускать не только самостоятельные мелкие потребительские кооперации, но и более крупные, отнюдь не прервавшие при советской власти своей деятельности. Затем в Судаке был разгромлен созданный из-за немецкой угрозы комитет самообороны, в Феодосии — союз инвалидов, и т. д.

Действительно опасные для советской власти вооружённые восстания большевики до прихода немцев успели подавить далеко не всюду — лишь в отдельных местах. Так, в 20-х числах апреля были разбиты гурзуфские повстанцы, которых преследовали местные греки: «Небольшая шайка красногвардейцев из греков — жителей п. Гурзуфа... терроризировала жителей деревни, производя убийства и расстрелы татар, поджоги их домов, разграбление имущества и прочие насилия». При этом отмечались и факты пыток (Зарубин В., 1994. С. 232).

Та же картина наблюдалась в районе Кизилташа, где против власти большевиков поднялось население окрестных татарских деревень. В начале 20-х чисел апреля 1918 г. члены украинско-татарского отряда предупредили кизилташцев, что им нужно укрыться от карательных большевистских сил, продвигавшихся по направлению к их селу. Люди ушли в горы. Но через некоторое время мужчины были вынуждены спускаться в село за продуктами. Как рассказали впоследствии двое из таких посыльных, Осман Эмир-Сале и Ариф-Мемет Челебиев, когда они возвратились в Кизилташ за хлебом, началась пулемётная стрельба.

Приведём документ¹, подробно описывающий кровавую расправу над кизилташцами и их соседями, свершённую руками большевиков — и опять же греков.

«Оказалось, что деревню окружают и обстреливают большевики, бросившись вновь бежать по направлению к деревне Дегирменкой вместе с другими татарами, в расстоянии 30—40 шагов от дома Байерле, свидетели были обстреляны из винтовок Павлом Байерле, Афанасием Костриченко и другими неизвестными красногвардейцами... Свидетельница Лидия Ломакина утверждает, что, подступив к деревне, красногвардейцы и греки поставили в разных пунктах на горке пулемёты и начали обстреливать деревню. Одновременно ими были произведены... погромы; по словам свидетельницы, она видела, как на одном конце деревни горит дом Джемили, и в то же время был подожжён чей то дом на противоположной стороне деревни; в тот же день началась ловля татар красногвардейцами и греками и стрельба по ним; через два-три дня после этого деревня была подожжена в центре, причём вследствие сильного ветра пожар распространился на так называемую старомечетную часть Кизилташа, в коей выгорело до 20 домов; пожаром уничтожены со всем находящимся в них имуществом дома следующих жителей деревни Кизилташ...» Далее перечислены имена погорельцев, к сожалению, менее половины общего списка. Однако назовём их, дополнив иными, печатными источниками. Итак, сгорели дома Ашира Абдуллы, Мамута Иззет-Аджи, Гафара Асана, Мемета Эмир-Усеина, Мемета Бекира, Ягьи Асана, Асана Мустафы, Мустафы Смаил-Аджи, Аджи Абла-Аджи (Кандымов, 2004. С. 9).

Но на этом трагедия Кизилташа не закончилась. Как утверждали свидетели, «...небольшая шайка красногвардейцев в 9—10 человек, преимущественно из греков — жителей Гурзуфа, окончательно терроризировала жителей деревни, произведя убийства и расстрелы татар, поджоги их домов, разграбление их имущества и прочие насилия...», причём были убиты жители деревни Сеит-Джелиль Абдураман-эфенди, и Ахмед-Мустафа Дембика (ук. соч. С. 10). Всего в Кизилташе каратели убили 13 человек, перед расстрелом, как обычно, наиздевавшись над мирными жителями вдосталь: «У некоторых... обрезаны уши и носы, разбиты прикладами головы»; «заметно было, что их избивали камнями» (цит. по: Зарубины, 1997. С. 92).

Из приведённых текстов становится ясным, что никаких серьёзных волнений в Кизилташе не было, а односельчане пали жертвой лишь необузданного большевистско-греческого террора. Вызван же он был как обычной для такого рода публики страстью к грабежам, так и патологической ненавистью к местным жителям-татарам — источником проявленной при этом особой жестокости.

Но, как говорилось выше, в других местах Южного берега имели место крупные, целенаправленные антибольшевистские восстания. Понятно, что силой подавить все крымскотатарские волнения большевики не могли. Тому было три основные причины.

Во-первых, у властей уже не хватало для этого вооружённых сил, поскольку после демобилизации в Черноморском флоте осталось всего 8000 человек. К тому же они были малодисциплинированны, так как по большей части вышли из-под большевистского контроля, попав при этом под политическое влияние меньшевиков, эсеров, отчасти анархистов.

Во-вторых, восставшие крестьяне и эскадронцы пользовались разнообразной поддержкой практически всего коренного населения полуострова. По воспоминаниям большевиков, в антисоветских акциях участвовало «всё татарское тёмное население, начиная от детей (так в тексте. — В.В.) и кончая стариками и женщинами с грудными ребятами... вся татарская деревня, от малого до старого» (Крым, 1930. С. 228).

В-третьих, добровольно собравшиеся из крымских татар и служак старой армии отряды зелёных гораздо меньше страдали от партизанщины, в отличие от якобы «регулярных», а фактически морально разложившихся частей Красной армии. У зелёных был иной дух и иные цели, чем у красных мародёров и насильников, а приверженность высоким идеалам прямо отражается и на будничном поведении, и на дисциплине, и на организованности любого движения. Поэтому, когда немцы вступили в Крым, они застали в здешних горах непобеждённых воинов; это были «не только татарские военные силы, которые почти повсюду шли в авангарде немецкой армии против большевиков, но и татарские организации даже в маленьких деревушках, где их приветствовали национальными флагами» (свидетельство Дж. Сейдамета, цит. по: Зарубины, 1997. С. 91).

Сами Советы тоже стали меняться, причём ещё до вступления первых германских частей на полуостров. Из некоторых советских органов уходили старые кадры, осуждавшие бесконечный террор, в других свил себе гнездо недопустимый «либерализм» (Надинский, 1952. Ч. 2. С. 89). Наконец, параллельно большевистскому был создан ещё один Совет — меньшевиков и эсеров. Власть стала распадаться. Татарская партия требовала вообще распустить Советы, укомплектованные «солдатами и курортниками» (некрымчанами), а затем создать новые и ввести туда крымцев, единственно способных защитить права беднейшего из слоёв местного населения (Крым. 1918, № 8). В эти недели ЦИК уже не наступал на своих идейных противников, а «опустился» до диалога с ними.

Кончилось тем, что своё слово сказал истинный хозяин положения в Крыму, тот, кому подчинялся весь аппарат насилия, — Центрофлот. Он распустил оба Совета и назначил 18 апреля выборы под собственным контролем. В результате состав нового Совета стал смешанным, — в него кроме большевиков вошли эсеры и меньшевики. Наметилась возможность их сотрудничества с большевиками и крымскими татарами, но в тот же день в Крым начали входить немцы.

Большевики неудержимо покатились от Перекопа через Симферополь, всё дальше на юг. Это был первый (но не последний) случай в истории Красной армии, когда она не могла удержать Крым, обороняя полуостров от численно уступавшего ей противника (красных было 22 000 человек, не считая 8000 матросов флота, немцев — всего 20 000), хотя и находилась она на заранее подготовленных удобных позициях, располагая тыловым обеспечением и пользуясь иными преимуществами, которых не было и не могло быть у находившихся в чужой стране немцев.

Причин столь быстрому падению советской власти в Крыму 1918 г. было несколько. Главная из них: состоявшая по большей части из бандитов и мародёров, Красная армия не могла опереться на местное население, на коренных крымчан, справедливо видевших в ней оккупационную, абсолютно враждебную мирным жителям силу. А такая опора вскоре понадобилась в связи с угрозой оккупации иного рода — германской, связанной с событиями, происходившими далеко за пределами Крыма.

А.И. Слуцкий

Ещё в декабре 1917 г. в г. Брест-Литовске начались мирные переговоры, в которых участвовали и представители антибольшевистской украинской Центральной рады Р. Кюльман и О. Чернин — их полномочия были признаны руководителем советской делегации Л. Троцким. Кстати, именно они подписали 10 февраля 1918 г. договор с Германией и Австро-Венгрией, согласно которому Украина должна была поставить значительное количество продовольствия и сырья немцам, которые обещали за это Раде военную помощь против большевиков, прежде всего украинских, но и российских тоже (позднее германская сторона выдвинула требование очистить Украину от российских вооружённых сил). Все требования немцев, в том числе и признание Украины самостоятельным, независимым государством, были приняты советской делегацией 3 марта, а затем договор был ратифицирован Третьим Всероссийским съездом Советов.

Между тем, немцы по призыву Центральной рады вошли на Украину, а затем продолжили быстро и успешно продвигаться на крымском направлении. Забегая несколько вперёд, скажем, что через 8 месяцев после подписания Брестского договора, в ноябре 1918 г., в Германии произошла революция, которая свергла кайзера Вильгельма II и его правительство. После этого Ленин счёл возможным отказаться от исполнения условий договора, но весной 1918 г. до этого было далеко. Относительно возможности оккупации полуострова войсками Германии и Украины у крымских большевиков никаких иллюзий не было, — несравнимы были не только силы, но и воинский дух в дисциплинированных кайзеровских частях и, с другой стороны, полуанархистских крымских. «Над Республикой Тавриды навис дамоклов меч, и нужно было ожидать падения Соввласти и в Крыму» (Фирдевс, 1923. С. 62).

Согласно упомянутому мирному договору, Германия получила право на вхождение в независимую Украину, но не в Крым. Однако как прогермански настроенная Центральная рада, так и берлинское правительство исходили в этом вопросе из реально сложившейся обстановки. Фактически власть в Крыму была узурпирована большевиками вопреки воле большинства населения, настроенного на мирное развитие демократической формы правления. Естественно, ни немцы, ни украинцы не могли допустить существования в тылу такого очага насилия и милитаризма, каким весной 1918 г. являлся советский Крым. Отчего и можно было с большой степенью вероятности ожидать продвижения германских и украинских войск на территорию полуострова с установлением там нового правительства.

Каким оно будет, пока никто не знал, однако в любом случае становилось неизбежным независимое расследование карательных акций большевиков с понятными последствиями для участников массовых бессудных казней и иных преступлений. Члены советского правительства с А. Слуцким во главе, естественно, не собирались нести перед германскими и украинскими властями судебную ответственность за месяцы советского террора (некоторые «вожди» явились его прямыми инициаторами). Поэтому они, в равной степени опасаясь и немцев, и волновавшихся крымских татар, мудро приняли решение не бороться за сохранение советской власти, но бежать из Крыма².

Итак, в этот момент Крым ещё не был занят немцами — хотя в предвидении этого уже вспыхнули новые антибольшевистские татарские восстания в большом селе Шума (Алуштинский уезд), Коуш (Бахчисарайский уезд) и некоторых других (Находкин, 1923. С. 73). Очевидно, эти мятежи сильно подействовали на большевистское руководство республики. Иначе невозможно объяснить следующий исторический факт, с которым разберёмся поподробнее.

Пока имела место лишь реальная возможность немецкой оккупации, не более; то есть А. Слуцкий и другие революционеры могли, если уж военная оборона рушилась, хотя бы подготовить силы подпольного или партизанского сопротивления. Ведь для него в Крыму всегда имелись прямо-таки идеальные условия. Но вот вспыхивают новые татарские мятежи, начинается «форменная война между татарами и уходящей Соввластью» (Фирдевс, 1923. С. 68). У большевистского правительства земля буквально уходит из-под ног, отчего партийные функционеры, а точнее, упомянутая группа этих перепуганных штатских чиновников, принимает совсем иное решение.

Заметая следы своей краткой, но яркой деятельности, они вначале сожгли изобличающие документы прямо в симферопольском помещении ЦИКа, в многочисленных печах этого здания. А затем, уже 20 апреля, метнулись на трёх переполненных автомобилях через Бахчисарай и Коккозы в Ялту, чтобы оттуда бежать морем на Северный Кавказ — корабли им были обещаны командованием Красной армии заблаговременно.

Тем временем их соратники-большевики, оставленные на произвол судьбы, продолжали защищаться. Правда, серьёзным это сопротивление надвигающимся немцам оказалось лишь на севастопольском направлении. Здесь отчаявшиеся в предчувствии скорого возмездия, брошенные своим руководством красные, которым некуда было отступать, решили обороняться до последнего — иного выхода не было. Они даже наладили весьма эффективную систему эшелонированной обороны, — на то, чтобы продвинуться от Симферополя до Севастополя (76 км), противник потратил десять дней. Сопротивление красных было полностью подавлено только 1 мая 1918 г., то есть через 11 дней после бегства большевистских вождей, покинувших свой тонущий корабль (Чирва, 1963. С. 47).

На других направлениях красные панически откатывались, почти повсюду избегая боевого контакта с противником. Это был какой-то всеобщий, безудержный бег. Очевидец сообщает, что паника, царившая при этом в частях Красной армии и среди местных административных властей, вообще «не поддаётся описанию, и все эти декабрьские и февральские убийцы, грабители крымских городов, палачи, убившие тысячи безвинных людей, — как стадо баранов лезли с награбленным добром в транспорты, наполняя их свыше меры» (цит. по: Кришевский, 1992. С. 116, 117). Но добро тащили с собой лишь те, кто оказался в те дни у моря. Симферопольские, например, коммунисты могли думать исключительно о самоспасении. При этом, как и всякие мародёры, бегущие от возмездия, они бросали не только семьи, но и самое для них дорогое — награбленное имущество, что говорит само за себя.

Это было какое-то мистическое предвестие такого же подлого бега большевистских руководителей, и тоже от немцев. Имеется в виду событие, которое произойдёт в 1942 г., когда военное командование сбежит, бросив в осаждённом Севастополе на расправу немцам десятки тысяч рядовых и, в отличие от них, спасётся... В 1918-м же эту панику, это воровское стремление уйти от открытого боя не мог не отразить зоркий крымский художник. Правда, в его книге шестеро большевистских вожаков бегут не через Ялту, а Сарабуз, но это дела не меняет, так как стиль поступков их тот же, общий для всех партийцев тех дней и часов: «чтобы успеть во время вылиться из этой кубастой ликёрной бутылки — Крыма... занимали места в автомобилях, фаэтонах, линейках; иные же бросали накопленные было вещи, а также семьи, которыми кое-кто уже успел обзавестись» (Сергеев-Ценский, 1928. Т. VIII. С. 7).

Были, конечно, среди красных и мужественные люди. Например, много испытавший большевистский состав ялтинского исполкома предпочёл бегству героическую защиту города, хотя за три дня до того уже бежал соседний алупкинский Совет³, хотя было ясно, что немецкая военная машина попросту раздавит слабую эту оборону. Поэтому, когда в город примчались А. Слуцкий со своими спутниками, ялтинские большевики ободрились — впрочем, ненадолго. Бегущее правительство конфиденциально объявило им, что корабли придут за ними в Алушту, поэтому задерживаться здесь оно не намерено. Тогда вечером 20 апреля ялтинский исполком созвал экстренное совещание местных большевиков с единственным пунктом повестки дня — уговорить Слуцкого возглавить оборону города. Убедившись в тщетности любого разумного воздействия на людей, охваченных паникой, утром 21 числа ялтинцы приняли беспримерное решение насильственно задержать своих бегущих руководителей (Памяти павших. С. 30). Это не помогло — проявив твёрдость духа, А. Слуцкий покинул совещание и приказал заводить моторы. Партийные шофёры подчинились.

Авто помчались по приморской дороге на север. Однако по пути, где-то между Кизилташем и Биюк-Ламбатом, беглецы были остановлены крымскотатарскими повстанцами (в их числе были и русские офицеры) и доставлены туда, куда стремились — то есть в Алушту, но уже под конвоем. При этом обращение с арестованными было вполне человечным, их решили судить по всем правилам. В ходе начавшегося судебного следствия свидетели-алуштинцы охотно давали показания. Собранные таким образом материалы вели следователей к единому выводу: арестованные были лично виновны в многочисленных казнях, незадолго до этого имевших место в городе и уезде. Как вспоминает алуштинец А. Ибриш (он запомнил рассказы своих родителей), особенно возмущал людей недавний расстрел красными «18 человек: 17 мужчин и девочки лет 10—11, которая никак не хотела оставить своего отца», которого вели на казнь (цит. по: ГК. 22.12.2000. С. 2). Но судебный процесс, длившийся не один день, так и не был доведён до конца.

Ещё не были завершены слушания свидетелей преступлений, как на рейде алуштинского порта бросил якорь обещанный Слуцкому миноносец. Его орудия снова, как и четыре месяца назад, были направлены на город. Под их прикрытием на берег сошли матросы и начали буквально вырезать крымскотатарские кварталы. Подчёркиваем: вопрос жизни или смерти мирных алуштинцев опять-таки решала только национальная принадлежность, поскольку «матросы рубили без пощады всех попадавшихся им навстречу татар» (Елагин, 1924. С. 80). Сколько в этой резне погибло жителей Алушты — пока не знает ни один исследователь.

Но отыскать своё беглое правительство матросам так и не удалось, — Слуцкого и его коллег держали за городом. Тогда миноносец открыл шквальный артиллерийский огонь по алуштинским жилым кварталам. Лишь после этого повстанцы решили уходить с семьями в горы, предварительно расстреляв пленников — по новому, принятому в месяцы большевистской власти обычаю. То есть фактически без суда и следствия, которое не было завершено.

Памятником монументальной советской пропаганде и агитации стали строки, высеченные на камне обелиска, воздвигнутого по этому поводу в алуштинском приморском сквере. Строки, сохранившиеся с довоенного времени до наших дней, выдержаны в советском, барабанно-пропагандистском стиле: «Здесь похоронены члены Советской Социалистической Республики Тавриды и другие активные участники установления Советской власти в Крыму, зверски расстрелянные татарскими буржуазными националистами и белогвардейцами...» Наверное, Кизилташские крестьяне, арестовавшие Слуцкого, немало бы подивились, прочтя о том, что являются «националистами», да ещё и буржуазными — они и слов-то таких не знали.

Остался об этих незабываемых днях и второй памятник — истинный, отчего ему и суждено пережить фальшивый алуштинский обелиск из недолговечной бетонной крошки. Этот памятник — яркое и точное слово свидетеля, размноженное десятками тысяч публикаций, переведённое на иностранные языки и оттого неистребимое.

Оно свидетельствует о том, как высадились в городе «оголтелые матросские орды, грянувшие брать власть. Били отсюда пушкой по деревням татарским, покоряли покорённый Крым. Пили завоёванное вино, разбивали о камни и вспарывали штыками жестянки с консервами... Одуревшие от вина, мутноглазые, скуластые толстошеи били о камни бутылки от портвейна, муската и аликанта — много стекла кругом! — жарили на кострах баранов, вырвав кишки руками, выскоблив нутро камнем, как когда-то их предки. Плясали с гиком вокруг огней, обвешанные пулемётными лентами и гранатами, спали с девками по кустам...». И убивали, убивали алуштинских татар: «Куда ни взгляни — никуда не уйдёшь от крови. Она — повсюду. Не она ли выбивается из земли, играет по виноградникам? Скоро закрасит всё в умирающих по холмам лесах...» (Шмелёв, 1992. С. 107—111).

Но уже были сочтены не дни — буквально часы палаческого всевластия. Большевистское сопротивление успешно и быстро наступавшим германским и украинским войскам лишь кое-где оставалось упорным. В основном это относится к Севастополю и в меньшей мере к Южному берегу Крыма, где регулярные части Красной армии пользовались, как и три месяца до того, поддержкой местных греков.

Когда украинцы и немцы, наконец, к концу апреля 1918 г. освободили Крым от большевиков⁴, то следственная комиссия Курултая сделала попытку подсчитать число жертв, павших за время ревкомовской диктатуры. Оказалось, что только на небольшом участке Южного берега было казнено не менее 200 крымских татар, а общий материальный ущерб, причинённый красногвардейцами и их пособниками, только за 2—3 последних дня террора превысил 8 млн руб. В результате этой деятельности тысячи семей южнобережных крымских татар остались без каких-либо средств к существованию и даже без крыши над головой, по сути дела превратившись в нищих (Родина, 1990, № 10. С. 47).

Но и на этом насилие не кончилось. Уже после того как Севастополь по приказу капитулянтски настроенного Центрофлота сдался немцам (30 апреля 1918), Красная армия начала отступать в кавказском направлении, через охваченные крымскотатарским восстанием Восточный Крым и Керченский полуостров. Эта бесконечно тянувшаяся в течение нескольких суток вдоль узкой береговой полосы вооружённая толпа продолжала расстреливать беззащитные крымскотатарские деревни. Сколько их пало жертвой этой бесчеловечной злобы — сказать трудно. Лишь 5 мая отряды Красной армии оставили полуостров, высадившись в Тамани. Таким образом, оргия варварского разрушения Крыма и его народа повсюду прекратилась лишь после окончательного установления власти германских вооружённых сил, ни днём ранее.

Итак, первый период советской власти в Крыму начался с кровавого насилия. На всем протяжении этого краткого этапа в истории Крыма правительство, не сделавшее ничего доброго для коренного населения полуострова, держалось террором и репрессиями, а его конец был достоин начала. И расстрел бывших руководителей Республики Тавриды в Алуште был лишь каплей в потоках крови, затопившей крымскотатарские деревни и сёла Южного и Восточного берегов, где уходивший советский режим справил свою жуткую тризну.

Примечания

1. Нижеследующие данные основаны на материалах фонда 483 Государственного архива Автономной республики Крым, а именно на «Деле члена следственной комиссии И.А. Бунина о расстрелах татар и поджогах, произведённых большевиками в дер. Кизилташ Ялтинского уезда 1918—1920 гг.».

2. Немцы и украинские части ещё не вошли в Крым, когда А. Слуцкий, всё же глава правительства, председатель Совета народных комиссаров, дал команду к бегству и в числе первых пытался покинуть полуостров. Он незадолго до того сделал поразительное заявление, в котором неизвестно, чего было больше — блефа или (если оно было искренним) необычной даже для непрофессионального политика, попросту анекдотичной глупости: «Немцы не могут прийти в Крым, ибо мы признаём Брестский договор; если же по какому-то недоразумению они всё же придут сюда, то стоит только показать им Брестский договор, и они сейчас же уйдут» (цит. по: Королёв, 1993 а. С. 67). Теперь он никак не стремился к диалогу с немцами с договором в руке.

3. Большевики Алупки покинули этот посёлок 14/27 апреля 1918 г., Ялта же ещё 17/30-го по-прежнему «была переполнена красногвардейцами, которые пьянствуют и грабят», вспоминала свидетельница этих событий в Крыму (Судейкина, 2006. С. 123, 124). Воистину, это был пир во время чумы!

4. Предназначенная к освобождению полуострова Крымская группа украинской армии под командованием полковника П.Ф. Болбочана самостоятельно прорвала оборону красных на Перекопе и с боем взяла Джанкой, что сделало возможным её развёртывание для дальнейшего наступления. При этом в состав корпуса влились крымскотатарские добровольческие отряды. Главные силы группы Болбочана были направлены на Симферополь, который пал 24 апреля. Почти одновременно был взят Бахчисарай, чему содействовало восстание крымцев на обширной территории к югу от Симферополя. Но 26 апреля украинская группа была окружена 15-й германской дивизией, а её командир генерал фон Кош предложил Болбочану сдать оружие и вывести украинские войска из Крыма, так как Брестский мир не обусловливал передачу полуострова Украине. После этого корпус по приказу военного министра УНР А. Жуковского был выведен за Перекоп.