1. Истоки национальной направленности освободительного движения

Рост национального самосознания крымскотатарского народа в конце XIX — начале XX в. выразился ярче и полнее всего в теоретических программах и практической деятельности Исмаила Гаспринского, так называемой группы Р. Медиева, Крымскотатарской социалистической партии и партии Милли Фирка.

Прежде чем приступить к анализу деятельности этих политических группировок, необходимо сделать несколько замечаний историографического характера. Крымскотатарским национальным партийным организациям «не повезло» с историками. Изучение их истории было начато довольно рано, ещё в 1930-х гг., однако уже тогда, когда можно было по горячим следам восстановить истинную канву событий, связанных с национальными партиями Крыма, в исследованиях тех лет было допущено немало принципиальных ошибок.

Так, главный (и чуть ли не единственный) специалист былых лет по истории Милли Фирка, А.К. Бочагов, допустил ряд ошибок, спутав её с Татарской партией, возникшей несколько раньше. Эти ошибки были обнаружены нашим современником Рустемом Хаяли, чья давно востребованная работа (Хаяли, 2009) с благодарностью используется в данном очерке. При этом на свой страх и риск я, используя работы и довоенных авторов, заменяю в некоторых случаях определение «Милли Фирка» названием образовавшейся несколько ранее Татарской партии — надеюсь, что наши преемники исправят ошибки, неизбежные в этом сложнейшем сюжете.

Второе предварительное замечание. Имеются некоторые трудности, связанные с определением статуса Милли Фирка (Партия с соответствующей строгой дисциплиной? Группа идейно близких теоретиков? Кружок социальных реформаторов? Союз единомышленников-практиков?). В этом смысле некоторую растерянность испытывал и крымский руководитель ГПУ С.Ф. Реденс, составивший в 1922 г. соответствующую справку для своего руководства. Он считал, что «политическое направление всех этих людей совершенно одинаковое. В то же время эту группу нельзя назвать партией. У неё нет настоящей, явной партийной организации. Какая-то организация, по-видимому, есть, но не партийная, а скорее кружковая (хотя в широком национальном масштабе). У неё нет явной, точно установленной программы и тактики... У неё, в отличие от русской интеллигенции, действительно больше склонности к реальной политике, чем к принципиальным (очевидно, «теоретическим». — В.В.) выкладкам.

Направление этой группы (можно назвать её миллифирковцами, курул-тайцами, народно-национальной партией) несомненно демократическое: она симпатизирует свободному демократическому строю на выборной основе, к монархизму, особенно к русскому, не имеет склонности. Ни с одним из русских партийных направлений в сотрудничество не входит. В виде идеала она представляет себе федеративную связь свободного демократического Крыма с такой же Россией. В качестве задачи ближайшего периода ставит себе благополучное проведение национального корабля своего среди всех подводных камней исторического момента...

Говорить о том, что мечты лидеров освободительного движения татар сводятся к плану какого-нибудь вооружённого восстания или других более или менее активных выступлений против Сов. власти не приходится» (цит. по: Ефимов, Белоглазов, 2002. С. 159).

Другой аналитик истории национально-освободительного движения отмечает, что весной 1917 г. в Крыму весьма громко заявила о себе поначалу не слишком многочисленная группа крымскотатарских эсеров и социалистов-федералистов. Летом число их возросло, и они объединились в Крымскотатарскую социалистическую партию, членами которой являлись, главным образом, учителя новометодных школ, люди прогрессивные, стоявшие на социалистической платформе. К этому времени у них была выработана программа, весьма близкая к правоэсеровской (Российской партии социалистов-революционеров). Тот же автор обоснованно доказывает, что эта партия не только заняла лидирующее положение в Мусисполкоме, 80% состава которого стали её членами, но к концу 1917 г. выросла и количественно, «насчитывая 60 000 членов и сочувствующих» (Королёв, 1993 б. С. 24, 25).

О Крымскотатарской социалистической партии речь пойдёт ниже, а сейчас продолжу основную тему этой части очерка. Характерные для упомянутых в первом его абзаце трёх направлений национально-культурной и социальной мысли, весьма заметно отличавшихся друг от друга, были в общих чертах рассмотрены в I томе этого труда (Пролог). Однако, поскольку история Милли Фирка с установлением советской власти не заканчивалась, имеет смысл предварить драматическое повествование о её дальнейшей деятельности (и закате) кратким обозначением места и значения этого движения в новых условиях борьбы народа за своё будущее.

Ни Исмаил-бей, ни Р. Медиев, ни лидеры Татарской партии или Милли Фирка никогда не увлекались модной в первой четверти нашего века (хоть часто и лицемерной) «скорбью о судьбах мира». В отличие от других мыслителей своей эпохи, они не скрывали того, что ими движут не какие-то всечеловеческие или надчеловеческие мотивы, но лишь вполне земная озабоченность тем положением, в котором не по своей вине очутился крымскотатарский народ. Другими словами, это были убеждённые поборники национального возрождения измученных и забитых российской колонизацией крымских татар. Но средства для достижения этой цели ими избирались разные — от ещё более тесного «слияния» с русскими до, с другой стороны, осуществления лозунга «Крым — для крымцев», то есть широкой автономизации нового государства, вплоть до осуществления его права на самостоятельное политическое, социальное и культурное развитие в собственных границах — но в составе многонациональной федеративной России.

Идеологи коммунизма долгое время уверяли общественность в том, что если первая цель была всего лишь «буржуазной», то последняя — безусловно преступной, как выражение реакционного национализма. При этом, конечно, ничего не говорилось о том, что члены указанных партий, уже тогда, ставя себе эту естественную для любой нации цель (приведение в соответствие границ политических и этнических образований), указывали единственный выход, гарантированно не чреватый в будущем межнациональными конфликтами. Имелась в виду Крымская республика, во-первых, демократическая, во-вторых, — независимая и национальная. То есть коренное население которой состоит из крымчан: крымскотатарской нации и ряда старых диаспор, то есть с этнической точки зрения многонациональной, но руководящейся «крымской» национальной идеей (Зарубин К., 1991. С. 75).

Собственно, политическая идея национализма следовала строго в русле национальной модели развития народов, выработанной ещё в XIX в. Эта модель создавалась как замена распадавшимся империям, то есть централизованным, часто милитаристским державам, удерживающим покорённые народы силой оружия, внеэкономического принуждения и жёсткой этносоциальной регламентацией. Такой вот имперской державности противопоставлялась старая, уже испытанная модель национального развития, обновлённая идеями либерализма и демократии на уровне XIX в. Но её суть можно было выразить и гораздо короче, одной фразой, такой, например: «Это национальное государство, которое является органическим целым, а не удерживаемым военной силой конгломератом народов» (Зализняк, 1995. С. 18).

Исходя из сказанного, становится понятным, отчего большинство народов нашей планеты не считает национализм (не путать с нацизмом или национал-социализмом!) какой-то преступной, реакционной или устаревшей политической идеей. Здесь вполне применима старая истина: «каждый мыслит в силу своей испорченности». Отчего в странах, много грешивших агрессивностью по отношению к слабым соседям, термин «национализм» является ругательным. Это не намёк, а прямое указание на Россию.

Идея национализма именно в европейском, а не российском значении этого понятия питала корни из младотурецкого движения, которое оказало мощное влияние на развитие социальных идей среди просвещённых крымцев в конце XIX — начале XX в. (об этом неоднократно упоминалось во втором томе). Последние этого и не скрывали, и даже называли себя какое-то время младотатарами. Объединившись вокруг Решида Медиева, младотатары активизировали после 1905 г., свою политическую деятельность, возросли численно и образовали Крымскотатарскую социалистическую партию¹. Новая партия продолжила дальнейшее объединение здоровых сил народа на основе идей свободного национального развития, а также демократического решения накопившихся у крымцев социальных и экономических проблем в пользу трудящегося большинства. Официальным рупором и органом, публиковавшим важнейшие партийные акты, стал периодически выходящий «Ватан хадими» («Слуга народа»).

Программа, взятая на вооружение членами Крымскотатарской социалистической партии, а затем группы Милли Фирка, не была какой-то утопией. О процветании национальных государств после их отказа от имперских или великодержавных амбиций говорят политические реалии XX в., например «немецкое чудо» после окончания Второй мировой войны. Вполне пригодной эта модель была и для Востока (кстати, «японское чудо» свершилось едва ли не по той же причине, что и немецкое). Она была применима также и для совсем небольших стран, то есть соотносимых по географическим размерам и количеству населения с Крымом, и так же граничащим с сильными в военном отношении и агрессивными державами (например Дания, чьей соседкой была Германия). Из чего никак не следовала неизбежность захвата этих малых стран мощными соседями (в нашем случае — захвата Крыма Россией или Турцией).

Причины возникновения и развития идей национализма в Крыму начала XX в. могут быть пояснены только на конкретном, крымском же материале. Главный исток и причина такого политического развития — в том, что колонизаторы преследовали, притесняли, подвергали крымцев дискриминации именно по национальному признаку. И эта угроза не снималась после 1917 г. — в случае пассивности крымского народа на переломном моменте истории своей родины. Активное же отстаивание своих интересов было невозможно без объединения. И здесь возникал естественный вопрос: по каким же признакам объединяться жертвам имперской политики?

Профессиональный принцип отпадал — что общего между собой обнаружили, какие общие цели поставили бы перед собой, скажем, объединившиеся хлеборобы Крыма, в том числе крепкие немецкие фермеры и безземельные татарские батраки? Вряд ли жизнеспособным оказалось бы объединение по степени обеспеченности, то есть по социальному признаку, — у карасубазарского рабочего человека (кустаря) были совсем иные заботы, чем у примерно одинаково с ним зарабатывающего, но русского квалифицированного рабочего с симферопольского авиазавода Анатра. Столь же трудно представить себе и союз интеллигенции, то есть всех образованных крымчан. Дороги выпускников российского университета и Зинджирлы-медресе резко расходились в дальнейшем, в самостоятельной их жизни.

Короче, для жертв колониального угнетения оставался единственный действенный принцип объединения, а именно национальный, поскольку, повторяю, именно по этому признаку проводилась (и грозила в дальнейшем) колониальная дискриминация и эксплуатация. Здесь все крымские татары страдали одинаково — от неграмотного чабана до высланного в Сибирь интеллигента-муллы, от задыхающегося на карликовом наделе виноградаря до татарского виноторговца, пущенного по миру мощными армянскими или российскими конкурентами.

Была ещё одна причина подъёма в Крыму конца XIX — начала XX в. национального движения. Именно в этот период одно за другим взламываются тесные сообщества односельчан, жителей небольших посёлков, ранее выделявшие себя по месту жительства, своеобразному местному говору, непохожим традициям и обычаям (то есть по субкультурным признакам). Кстати, было бы ошибкой понять вышесказанное таким образом, что крымские общины являлись жёстко замкнутыми, герметично закрытыми. Этого не было, хотя каждое село осознавало себя особой частью народа, имело своё, непохожее на других лицо, гордилось своим характером и своими традициями. Но не той гордостью исключительности, чувства собственного превосходства, что ведёт к межкультурным, межэтническим конфликтам и что характерно своей псевдоглубиной и, главное, невероятной серьёзностью. Нет, это было добродушное подшучивание соседних сёл друг над другом, а иногда — и над собой.

Жители обоих Таракташей знали, что поступят в любом житейском случае иначе, чем обитатели расположенных неподалеку Ворона или Ускута, не говоря уже о далёком горном Биюк-Озенбаше или степных Саях. Это были действительно чёткие, довольно глубокие психологические (а иногда и антропологические и этнокультурные) отличия. Но упоминалось о них исключительно в юмористическом, анекдотическом ключе. Такие духовные реалии были частью смеховой культуры крымских татар, там, где некоторые другие этносы сочли бы их достаточными для нешуточных конфликтов.

Теперь этот мир начал меняться. В Крыму всё более широко, хотя пока и не повсеместно, возникают новые связи, устанавливается новый общественный порядок, даже в удалённых сёлах появляются новые люди. Не обязательно пришлые (хотя и этих хватало), а свои же парни, побывавшие на военной службе, тем более повоевавшие. Короче — увидавшие мир. Другие их сверстники также нередко покидали пределы Крыма, хоть и ненадолго, занимаясь вывозом собственной продукции или скупленных товаров в украинские или российские, а то и турецкие города. Они бывали вне Крыма и по другим делам и, возвращаясь, невольно несли с собой если не новые обычаи, то новые навыки, опыт, не совсем традиционные черты межчеловеческих отношений.

В результате коренной народ Крыма со временем всё более ощущает себя частью необозримого, волнующегося, подвижного человеческого моря. Не весь равномерно, повторяю, и не одновременно — в горах и в степных сёлах помедленнее, в городах побыстрее. Но ощущали этот процесс все крымцы, хотя и относились к нему по-разному.

Конкретно это выражалось в малозаметном пока ослаблении связей внутри старых родов, сельских общин. Зато усиливались межобщинные связи. Это могли быть и семейные узы (муж и жена — из разных сёл), и участившиеся взаимные деловые посещения и множившиеся общие интересы, обмен опытом в усложнявшемся на глазах внешнем мире, в отношениях с ним. Именно теперь крымские татары впервые стали ощущать себя не просто подданными хана, царя или всесильного губернатора, но носителями большой собственной культуры, причём не общинной, не горной или степной, но общекрымской. Это чувство общности, как правило, просыпающееся в переломные эпохи, ранее было знакомо народу лишь в годы великих эмиграций. Но тогда оно было узко прагматичным и угасало с окончанием исходов, не успев стать созидательным или хотя бы устойчиво объединяющим фактором. Теперь чувство общности стало иным качественно.

Это был якорь спасения в тех переменах и глубоких человеческих переживаниях, о которых сейчас мы можем только догадываться. Прежние испытания, при всей их жестокости, зачастую граничившей с гибельностью, были сравнительно кратки. Сейчас же шли годы и годы, Русско-японская война сменилась Первой мировой, прокатились великие бунты 1917-го, а испытаниям конца не было видно. И в таких условиях стремление к общности едва ли не впервые с до ханских времен становится постоянным и важным фактором в жизни Крыма. Но, в отличие от общинной закованности русского мира, здесь этот процесс не был упрямым сползанием назад, к архаичной старине, вызванным угрозой общинным пережиткам, а, наоборот, живой и устремлённой в будущее реакцией на самые актуальные для того периода перемены.

Как упоминалось выше, народные вожди крымских татар, пристально вглядывавшиеся в туманные перспективы будущего, видели его по-разному. Но И. Гаспринский, объявив первоочередной задачей возрождение крымскотатарской культуры, наиболее отчётливо выразил настроения, общие для людей степи, предгорий и гор. В этом объяснение его популярности и той всенародной поддержки и сочувствия, что ранее были неведомы, пожалуй, ни одному его земляку. Вровень с Исмаил-беем позже стал лишь Нуман Челеби Джихан — и по той же причине. А именно благодаря способности выбрать из гущи великого столкновения идей и мнений самые перспективные для народа, а затем выразить их на общедоступном, точном и убедительном языке, разделив с массой те ощущения, в которых многие сами ещё не отдавали себе отчёта.

Примечания

1. Крымскотатарскую социалистическую партию в прессе тех лет нередко называли Татарской партией, хотя официально это сокращённое наименование было принято лишь в 1917 г.