д) Завершение истории движения

Но движение зелёных было обречено с самого начала. И по чисто военному превосходству красных, и в силу своей изолированности, и, главное, из-за большевистских методов тотального террора, не сдержанного никакими рассуждениями высшей морали или человеческими, традиционными этическими нормами. Эти нормы неодинаковы у различных народов, но они всё же имеют некий общий предел и для военной жестокости, который психически нормальные люди не переступают¹. Их и придерживались повстанцы, простые люди (несмотря на разницу в их социальном происхождении), не исковерканные запредельно бесчеловечной идеологией ленинизма. То есть боровшиеся за свои обычные человеческие права обычными же средствами. Поэтому они и уступали красным, для которых зверские, немыслимые пытки арестованных, массовые расстрелы, в том числе женщин и детей, были рутинной нормой, рабочими буднями, которые вновь возродили в Крыму старую великорусскую тактику выжженной земли, впервые применённую здесь ещё накануне аннексии полуострова в XVIII в.

Еще одна причина конечного поражения зелёных — отсутствие общего для всех координирующего центра, не говоря уже о едином командовании. Поэтому не могло быть выработано не то что единого плана боевых операций, но и общих тактики, политической платформы, программы борьбы, организационных принципов. Причём нельзя сказать, что командиры отрядов и их сообщники в городах этого не понимали — отмечена попытка подпольной группы М. Дионисьева создать объединённый Крымский центр борьбы с большевизмом (Ишин, 1996. С. 47). Но на практике такие попытки упирались в нежелание горной вольницы подчиняться военной дисциплине. Поэтому на завершающем этапе зелёного движения партизаны уже не могли остановить массовые кровавые репрессии большевиков против мирного крымскотатарского населения.

Поползшие из горных районов вести об экзекуциях над целыми татарскими сёлами поразили не только поэтически чуткое ухо М. Волошина или И. Шмелёва. Эхо крымских событий 20—21 гг. многократно отразилось в зарубежной публицистике:

«В Крыму сотнями гибли представители татарского населения, противодействовавшего большевикам», — писала объективная печать, невольно преуменьшая размеры преступления, в которое отказывался верить разум (Мельгунов, 1990. С. 91). Ведь это современного человека, уже знакомого с жестокой историей XX в., трудно чем-то удивить. А Красный террор буйствовал в Крыму до ГУЛАГа и Гитлера; феодосийских школьников и школьниц группами казнили (по подозрению в связи с зелёными) до сталинского указа о судебной ответственности детей. Молящихся в крымских мечетях коммунисты расстреливали до Пол Пота. Западным публицистам было так же трудно, как и русским, поверить в то, что у человека можно отнять жизнь по распоряжению власти ни за что: «Расстреливались совершенно непричастные к белому движению, например, за работу при белых в кооперативе, как Барк... или управляющий пивным заводом Ламанский, за принадлежность к польской нации» (Данилов, 1993. С. 169).

После ознакомления с этими и массой аналогичных фактов неизбежен вывод, что для кремлёвских лидеров основной задачей было уничтожение на крымской земле максимального числа людей, безразлично кого и за что. Когда же некая норма была выполнена, Москва легко положила конец повстанческому движению, причём даже не военной, а бюрократической акцией², которая вполне могла быть осуществлена и раньше. Ответить на резонный вопрос, почему же так не сделали сразу, — значит ответить на вопрос о конечной цели Красного террора, что и будет сделано ниже.

Пока же самым действенным способом прекращения движения зелёных был избран гениально простой выход: прекращение Красного террора, который и был виной всему — от ухода крестьян из родных сёл в нелёгкую партизанскую жизнь до массового дезертирства из армии солдат-татар, не желавших казнить собственный народ, — на этот счёт существуют конкретные указания источников (ГААРК. Ф. Р-202. Оп. 2. Д. 16. Л. 48). В конце июля в Симферополе начался партийный съезд (конференция), с которой крымские татары (как мирные, так и «зелёные») связывали надежды на установление, наконец, национального равноправия и на прекращение Красного террора. Поэтому уже 21 июля Красноармейская (то есть Ялтинская) ЧК доносила, что, послав своих делегатов в Симферополь, население «ждёт изменения политического положения в свою пользу... Во всём районе спокойно, оставшиеся человек 10 от отряда Мустафы Корба проживают в полутора верстах от деревень Ай-Василь и Дерекой... Бандиты живут, никого не беспокоя, и активных действий не проявляют. Ждут окончания съезда в Симферополе, как говорят жители вышеназванных деревень» (ГААРК. Ф. Р-1202. Оп. 2. Д. 16. Л. 143, 143 об.).

Хотя, возможно, гораздо большее значение в этом смысле имела прибывшая чуть позже, в августе, уже упомянутая комиссия ВЦИК. Скорее всего благодаря ей, назвавшей конкретные условия дальнейшего существования народа и давшей чёткие гарантии выходящим из леса зелёным, это движение прекратилось само по себе. Повторяем, случилось это, как только иссяк его источник — Красный террор, приостановленный верховным, московским его руководителем³. Конечно, обещания эти были хорошо разработанной ложью, являясь «гарантией», за которую никто, знающий большевиков, никогда не дал бы и медного гроша. Но крымские-то татары привыкли верить власти! Ведь прозреют они гораздо позже, лишь увидев, что Ленин отнюдь не изменил свою политику по отношению к крымскому народу, — она осталась прежней, сменив лишь форму. Но, значит, прежним осталось и отношение крымских татар к своим поработителям и палачам.

Хотя это отношение также утратило зримые черты. «Мир» между коренным народом и вновь появившимися колониальными властями, конечно, установился. Но, с другой стороны, его непрочность, а точнее, искусственность, постоянно давала о себе знать; вспышки взаимной холодной ненависти не давали забыть недавнюю историю ни верхам, ни низам. Что вполне объяснимо даже чисто психологически: «бывшие притеснители... могут прибегнуть (и на деле часто прибегают) к превентивным репрессиям, дабы избежать мести со стороны своих бывших жертв» (Оффе, 1996. С. 41). Не только карательные акции, но и внезапное их прекращение имели совершенно явную причину. Весьма тонкий исследователь заметил: «Большую роль сыграла и усталость масс вместе с голодом. Истощённые, обессиленные, утомлённые пятью годами войны и революции, они не имели достаточно энергии для борьбы. Террор при этих условиях вызывал легко покорность и апатию» (Сорокин П., 1992. С. 199).

Впрочем, самообольщаться относительно перспектив такого сосуществования были не склонны ни крымские татары, ни русские большевики.

В подтверждение этому факту говорило множество событий, которые будут рассмотрены в последующих главах. Здесь же приведем лишь один, но показательный пример. Конец большого Красного террора вовсе не означал конца государственного террора вообще — он, как известно, в Крыму не прекращался никогда. Уже в мирное время надолго был сохранен комендантский час (КК. 31.05.1923), продолжались и аресты, и судебные расправы, и бессудные, по сути, казни.

Так, биюк-янкойский крестьянин Асан Аджи Ягья, не сдержавший едких, хоть и справедливых слов о новых порядках, был застрелен на месте военкомом Долининым, не имевшим, естественно, никакого отношения ни к милиции, ни к ГПУ. По суду этот убийца был освобожден с условным сроком в полтора года — скидка была сделана потому, что он не был знаком с Условиями производства ареста! (КК. 01.06.1923). В этом инциденте, как море в капле воды, выявилась новая реальность: и мужество крымско-татарского народа, и ненависть к нему коммунистов, и преступность новой власти, и «особенности» её национальной политики в Крыму. Их же освещает и нижеследующий сюжет, хоть в ином аспекте.

Примечания

1. Безусловно, сказанное относится и к участникам белого движения, чьи осколки стали неотъемлемой частью крымско-татарских отрядов зелёных. Эти русские офицеры «никогда не призывали к расстрелам, к Гражданской войне, к террору, к взятию заложников. Белые не видели в этом идеологической необходимости, поскольку воевали они не с народом, а с большевиками» (Родина, 1990, № 10. С. 40). Можно отметить, что движение зелёных в последние 2—3 года его истории возглавлялось исключительно русскими и украинскими командирами, крайне редко — прибалтами. Это были отряды Захарченко, некоего Саввы, генерала Бабочкина, Петерсона, Белядко, полковника Альберта, Логунова и других (Советская деревня. Т. I. С. 539, 570, 576, 605, 613).

2. Современные тем событиям исследователи не без основания отмечали, что «Положение изменилось с приездом в Крым полномочной комиссии ВЦИК и СНК, ...[чья] борьба с эксцессами [большевистских] карательных отрядов произвела перелом в движении зелёных, которое пошло по пути самоликвидации» (Халимов, 1923. С. 125).

3. После прибытия в Крым означенной комиссии, когда массовые и необъяснимые преступления местных властей уже стали всем известны, пришлось создавать видимость «коммунистического расследования» всего ужаса, всей резни Красного террора. Но комиссия столкнулась в своей работе с логичной самозащитой обвиняемых в массовых убийствах, бесцельных пытках и прочем. Оправдательные речи звучали примерно так: «Мы выполняли приказы Белы Куна и Землячки, которые за свои дела в Крыму получили высшие правительственные награды. За что же теперь пытаются осудить нас?» (цит. по: Литвин, 1995. С. 82).