ж) Будни голодного Крыма

Имеются данные о быте голодных лет начала 1920-х гг. по отдельным деревням Крыма, позволяющие судить и относительно общего положения крымско-татарского села. Оба Таракташа уже к концу 1921 г. вымерли больше чем наполовину (КК. 20.05.1931); голодная смерть добирала своё весь 1922 г., а в 1923-м «Кучук-Таракташ и Биюк-Таракташ уже казались совершенно мёртвыми. Многие хаты были заколочены, а часто совершенно разрушены» (Крубер, 1926. С. 72). Всего здесь по некоторым подсчётам погибла одна тысяча человек (Рф. 08.05.1923), то есть практически все (автору, по крайней мере, известен лишь один случай, когда двое сирот, таракташская девочка и её брат, смогли уйти из гибнущего села и добраться до родственников — АМ ФВ. Д. 13. Л. 2). Полностью вымер и Салачик близ Бахчисарая (Боданинский, 1924).

Были случаи, когда люди, уже отдавая себе отчёт в близившейся, неотвратимой смерти, собирались вместе в чьём-нибудь доме, чтобы встретить её заодно. Как вспоминают очевидцы, «заходишь в дом, где уже собралось 10—15—20 женщин, все лежат на полу, укрытые одеялом и, не вставая с места, говорят: «ждём смерти». Большинство из них было живыми трупами, картина жуткая» (Федорова, 1928. С. 25—26).

Прибывший в Крым в мае 1922 г. член Помгола Моссовета Г.П. Сорокин оставил цельное и впечатляющее описание ситуации в Крыму (орфография и пунктуация текста сохранены):

«Прежде... согласно сообщениям местных работников, в день убирали с улиц Симферополя по 300 человек, умерших от голода. В других местах Крыма голод... продолжает развиваться и даже можно сказать ужасно. В Ялте, как менее других пострадавшей от голода... насчитывается до 20 тыс. человек. Удовлетворяется же голодной нормой не более 70%. В г. Бахчисарае творится что-то кошмарное. Вымерло от голода 55%, также и в г. Карасубазаре — в этом районе вымерло не менее 55%.

При обследовании этих районов охватывает ужас: пригородные селения совершенно пустые и разваленные. Вымерли все 100%. Я сначала предполагал, что из этих мест все жители выехали куда-нибудь от голода, но мне доказали, что все вымерли. На вопрос, почему развалины, мне ответили, что жители до последней минуты жизни выламывали рамы, двери и даже кирпичи с камнем и выносили на базар и продавали за кусок хлеба, и когда уже нечего было продавать — умирали с голода и в дальнейшем разламывались и разрушались оставшимися в живых. Выезжать же куда-нибудь тамошнее население не способно...

Вид у изголодавшихся ужасный, особенно тяжело смотреть на детей, у которых в большинстве нет родителей. Нехватка в этих местах абсолютно во всём. Продовольствия мало, нет мануфактуры, у каждого ребёнка или взрослого одна смена белья, нет жиров (и ещё чего хуже, татары умирают с голоду, а свинину есть отказываются). Совершенно нет мыла, что способствует развитию эпидемий...» (цит. по: Козлов, 2002. С. 167—168).

Что же касается упомянутого способа спасения от голода продажей строительных материалов, то в результате многие города и сёла подверглись настоящему разрушению, следы которого ещё долго сохранялись в Крыму. Так, в Бахчисарае не только вымирали, но и подвергались физическому разрушению целые кварталы. К примеру, в малле Асма-Кую (на левом склоне долины Чюрук-су) и в 1924 г., как писали очевидцы, разрушения, связанные с «голодом прошлых лет» не только не были ликвидированы, но и продолжали шириться:

«Почти уже не встречается жилых домов и скоро ничего не будет видно, кроме развалин. Многие стенки упали прямо на улицу, по которым уже некому ходить, и позволяют видеть всю внутренность дворов с развалившимися остовами построек, грудами мусора от калыба, битой черепицы и отбросов домашнего скарба. Эти мёртвые скелеты жилищ ещё более увеличивают уже сложившееся впечатление... Сбегающие сверху вниз под гору квадратики развалин напоминают своей миниатюрностью ячейки вывороченных и полуразрушенных сот мёда. Ощущение запустения и смерти поддерживает и картина соседнего кладбища, огромный пустырь которого развернулся направо от нас. И под впечатлением этого гнетущего чувства невольно кажется, что причудливые, странно-выветривающиеся скалы напротив нас, по другую сторону ущелья, повторяют в огромном размере надгробные памятники мусульманского кладбища, начинает казаться, что и весь Бахчисарай является случайно сохранившимся памятником старинной, давно исчезнувшей жизни, но теперь уже и здесь близкой к смерти и разрушению» (Никольский, 1924. С. 17).

Как всегда в подобных случаях, за голодом шли его обычные спутники болезни. Если отдельные вспышки холеры удалось подавлять, то с тифом было справится трудней. В 1921—22 гг. по Крыму в сыпняке валялось 19 000 человек, в возвратном тифу — ещё 14 000. Только в 1922 г. было отмечено 600 случаев брюшного тифа. Из Средневековья вернулась чёрная гостья — оспа. Ею заразилась тысяча человек (Десять лет. С. 193).

Эпидемические заболевания распространялись столь быстро по ряду причин, сопутствующих голоду. Власти оказались не в состоянии обеспечить самое необходимое — изоляцию больных и захоронение трупов. Современники голода в своих воспоминаниях согласно указывают, что эту тяжёлую, опасную и неблагодарную работу взяли на себя крымские татары. Причём всех сословий — от неграмотного феодосийца Алима, который в одиночку обслуживал обширные кварталы¹, до высокообразованного имам-хатыпа Севастопольской мечети Юсуф-бея, которому помогал единственный человек, Суфия-ханум, богобоязненная жена зажиточного севастопольца Али Ризы (АМ ФВ. Д. 185. Л. 3). На мусульманских кладбищах даже когда приходилось хоронить умерших в общей могиле, то есть не по обряду, покойников тем не менее отпевали (АМ ФВ. Д. 185. Там же). То есть люди не теряли человеческого облика и в самых крайних, экстремальных обстоятельствах.

Конечно, пока выдерживал рассудок. Нетрудно понять, что сошедшие в те годы с ума были едва ли не счастливее сохранивших разум. Например, родителей, на глазах у которых умирали детишки. Многие, очень многие не выдерживали: Джалман-Кильбурунский комитет взаимопомощи сообщал, что в деревнях Кисек-Артуке, Джалман-Артуке, Чесмеджи, Эски-Орде и Джалмане распространилось бегство отцов из семей. Мужчины не выдерживали зрелища угасавших малышей и уходили, куда глаза глядят, оставив дома все скудные запасы того, что называлось едой и, по словам односельчан, «неизвестно где гибли» (ГААРК. Ф. Р-151. Оп. 1. Д. 6. Л. 20).

Что же касается матерей, то в такой же ситуации они часто вели себя совсем по-иному: несчастные женщины отвозили своих малышей в незнакомые места и бросали их там, то ли в надежде, что кто-нибудь подберёт и спасёт детишек, то ли чтобы избежать запредельной муки от самого страшного зрелища для любой матери (Сорт, 1922. С. 5). Были и иные примеры проявления родительской любви, — когда степные татары любой ценой сохраняли единственную дойную корову или козу, хотя её мясом могла бы наесться большая семья. Взрослые поочередно умирали, — но детей спасало сберегаемое для них молоко. И таких случаев было много (Отчёт. С. 2).

Примечания

1. Жительница этого города Н.Л. Папарупа вспоминала: «Это был 21-й год, в Крыму был голод и вспыхнула эпидемия холеры и тифа. Люди умирали от холеры и голода на улице. Страшные были картины, люди падали и в судорогах умирали. Приезжал Алим татарин с огромным гробом и сваливал туда по 6—7 человек, свозил на кладбище и складывал в штабеля. Когда вырывали большую яму — хоронили. Но не успевали, и покойники лежали по неделям. Алим возил один по всему городу, и в конце эпидемии стал ненормален, но не буйный, а совершенно отрешённый какой-то. Ему дали орден» (АМ ФВ. Д. 161. Л. 29).