3. Земля и люди

Одной из важнейших и неотложных проблем, не решенных ни одним правительством Крыма, оставалась проблема землеустройства. Кратко говоря, она заключалась в том, что если в степной части полуострова земли было (учитывая плотность земледельческого населения) с излишком, то в предгорной, горной, и особенно южнобережной частях её резко не хватало.

Эта ситуация была знакома крымским татарам с начала XIX в. Именно тогда лучшие земли Южного берега, с древности использовавшиеся в народном хозяйства, были отняты у исконных их хозяев — крымцев. Бесценные луга и террасы, созданные трудами многих поколений для выращивания винограда, табака и садовых плодов, были отданы под дворцовые императорские имения, обширные резиденции русской знати и купечества, русским же генералам и адмиралам. А всё оставшееся — и под угодья переселявшихся на юг помещиков или скупавших земли винопромышленников и табачных магнатов интернационального происхождения.

С приходом советской власти эти земельные комплексы не были возвращены их старому хозяину — коренному народу Крыма. Только 9 августа 1921 г. было опубликовано Воззвание Крымревкома ко всему сельскому населению Крыма, в котором провозглашалось «незыблемое право на пользование землёй всего трудящегося земледельческого населения, и в таком количестве, какое может обработать хозяйство силами своей семьи». Через неделю, на I Всекрымском съезде представителей уездных и районных земотделов, были приняты примерные нормы крестьянских земельных наделов по различным районам. Поскольку заранее было ясно, что в районах с особо жёстким дефицитом земли (прежде всего на Южном берегу) её не хватит и теперь, то решили, что здесь «для распределения по трудовой норме населению будут передаваться земли совхозов» (Горюнова, Дементьев, 1996. С. 48).

Эти программные документы, действительно ставившие во главу угла права и интересы непосредственного производителя крестьянина, были распространены и проработаны во всех уездных земельных отделах и сельсоветах. И то, что пока не начиналось немедленное их осуществление, имело весьма прозаическую причину: землеустройство требует немало средств и специалистов. И если землемеров ещё можно было оперативно подготовить на курсах, то с деньгами на только-только очнувшемся от Красного террора, голодающем полуострове было совсем плохо. Нужно было ждать какого-то улучшения общей ситуации, решения таких конкретных задач, как завоз в Крым семенного фонда и рабочего скота взамен съеденного, проведения иных мероприятий, без которых даже идеальное землеустройство не сдвинуло бы крестьянскую экономику с поистине мёртвой её точки. Но когда такое время наступило (примерно через год), было уже поздно.

В конце 1922 г. позиция Наркомзема Крыма меняется на противоположную. На первое место при отводе земли теперь ставятся не безземельные бедняки, а совхозы, городские коммуны, сельхозартели, товарищества по совместной обработке земли (ТОЗы) и т. д. О приоритете этих и других типов коллективного хозяйствования прямо говорилось в наркомземовской инструкции тех месяцев: «Первоочередной задачей социалистического переустройства является проведение в жизнь различных форм общественной обработки земли и иных форм коллективного труда... Пользуясь опытом северных губерний, необходимо прежде всего обратить своё внимание на сохранение наиболее крупных бывших помещичьих имений, предохранить их от расхищения и порчи, немедленно зачислить их в состав совхозов, не допустив населения к их захвату».

Таким образом, помещичьи, то есть лучшие по Крыму (а по Южному берегу — буквально золотые) земли были отнесены к государственным сельскохозяйственному и запасному фондам.

А потом, почти что одновременно, они были переданы в аренду (в большинстве случаев — весьма долгосрочную). Причём арендаторами оказались снова не крымско-татарские крестьяне (откуда деньги?!), а различные советские учреждения.

Но самым жутким было то, что при этом были перечёркнуты права бывших, старых арендаторов, то есть безземельных крестьян, арендовавших за приемлемую плату пустующие земли десятилетия за десятилетиями ещё при старом режиме. Они были попросту согнаны с участков, полученных ими из рук в руки от отцов и дедов, а землю передали новым хозяевам. Речь шла о сотнях семей десятинщиков и скопщиков, внезапно оказавшихся без куска хлеба, без последней возможности бедно, впроголодь, но выжить. Это нужно осмыслить: их согнали с земли не полумифические уже помещики или призрачные кулаки, а вполне реальные советские мироеды, принесшие с собой и нагло установившие в Крыму бесчеловечные российские законы!

Утопающий хватается за соломинку. Эти обезземеленные крестьяне пытались добиться справедливости, жалуясь на советские учреждения в советские же суды. Такого рода конфликтных дел появилось в крымских присутственных местах двух-трёх первых лет новой власти огромное количество (Усов, 1925. С. 163). Но нам не известен ни один случай, когда бы крымско-татарский крестьянин выиграл процесс, отсудив хотя бы небольшой участок виноградника у того же могущественного Южсовхоза. Все отлично понимали, что именно на труд этих безземельных, по сути своей новых батраков, совхозы и могут только рассчитывать, кто к ним ещё пойдёт?

Это — не логические выводы автора, об этом и прямо говорилось, причём в те же годы, по свежим следам случившегося. Возьмём пример большого села Шумы (совр. Верхняя и Нижняя Кутузовки). Оно состояло в 1921 г. из 200 дворов, а население его достигало 2000 человек. Своей земли село имело около 40 десятин пахоты, 4 десятины сада и 3,5 десятины виноградника. То есть на душу приходилась мизерная доля десятины, отчего свою на редкость плодородную землю¹ шуминцы умели ценить, и это жалкое количество её обрабатывалось особенно тщательно. Да и в докладе Райземотдела того же года указывалось, что кулаков в Шуме нет ни одного, а к просто середнякам (не к зажиточным, этих тоже не было!) можно было отнести всего 5%. Далее, 75% были малоземельными, а 20% оставались совершенно без земли (ГААРК. Ф. Р-1260. Оп. 1. Д. 38. Л. 103). Короче, это было большое, но типично южнобережное, то есть небогатое, малоземельное село.

В том же докладе признавалось, что «вся земля, находящаяся в её [Шумы] распоряжении, обработана отлично, но местные условия, в связи с отсутствием воды... пагубно отразятся на будущем урожае, несмотря на то, что работа выполнена крестьянами как нельзя лучше. Много жалоб и недовольства слышны из уст крестьян по поводу Южсовхоза, который принял в своё ведение рядом лежащие помещичьи земли, которые почти не обрабатываются, а если какая-либо работа там проводится, то принудительным воскресником из тех же бедных малоземельных и безземельных крестьян д. Шумы. Все в один голос говорят, что эти совхозы, то есть им. Соголева и Лазарис, были бы прекраснейшим образом обработаны, если бы были отданы сельскому обществу, которое бы распределило землю между безземельными и малоземельными крестьянами» (ГААРК. Там же). Такие рекомендации ни здесь, ни в других местностях Южного берега во внимание пока не принимались.

Но вот через некоторое время началось, а к 1 сентября 1923 г. закончилось междуселенное разделение южнобережных земель. Такая спешка (в остальных частях полуострова этот процесс затянулся ещё года на два) имела своё объяснение. Она была вызвана, конечно же, не желанием помочь землёй остро нуждавшемуся южнобережному крестьянству. Это была «необходимость выделить в состав государственных земельных имуществ земельные участки с высокоценными спецкультурами» (Усов, 1925. С. 161).

Второй причиной было стремление раз и навсегда провести границу вокруг бывших царских, дворянских, помещичьих и т. д. владений, обнести их капитальными оградами с тем, чтобы крымско-татарский крестьянин не питал в дальнейшем ни малейшей надежды на справедливость, на возврат дедовской земли. В партийной же литературе обезземеливание этого, второго типа объяснялось... скромностью крымско-татарских крестьян, их нежеланием расширяться за чей-то счёт (тогда как некогда вся крымская земля принадлежала коренному народу! — В.В.), на первое место выставлялась какая-то из пальца высосанная «сдержанность бедноты в получении земли...» (Бочагов, 1929. С. 6).

Всё возвращалось на круги своя ещё в одном смысле, а именно в отношении вновь уплывшей в чужие руки крымско-татарской земли. Она снова предназначалась для элитных кругов, для аристократии, хоть и новой. Ведь все эти драгоценные земли, которых крестьянин был, по сути, насильственно лишён, в недалёком будущем должны были застроиться закрытыми, огороженными высокими заборами санаториями, коттеджами, домами отдыха с бесчисленными хозяйственными и жилыми помещениями для челяди, готовой обслуживать новых хозяев жизни. То есть тех, для кого и предназначались эти экзотические южные дворцы и парки, а также прилегающие, предназначенные к функции снабжения этих структур, привилегированные сельскохозяйственные угодья.

Поэтому, после того как нормальное решение проблемы малоземелья крымскотатарского крестьянства на Южном берегу Крыма, в горах и предгорьях было перечёркнуто, следовало искать иные выходы для того, чтобы попросту спасти гибнущих аборигенов. Причём выходы реальные, к которым социальная борьба уже отнюдь не относилась.

А реально оставался вынужденный, трудный, но единственный выход — расселить это крестьянство на свободные площади крымской степи. Однако и этот выход из положения тормозился московским правительством. Жестоко ограбившее южнобережных татар, оно уже тогда имело собственные далекоидущие планы и на степные земли, хотя тщательно скрывало их. Так что выяснилось это гораздо позже, примерно в 1925—1926 гг.

Примечания

1. Академик П.С. Паллас, посетивший Шуму в 1793 г., записал, что здесь «земля так плодородна, что везде видишь дикорастущими рожь и ячмень» (Паллас, 1793, XII. С. 175).