5. Шовинизм как составная часть русификации

В 1931 г. партия высоко оценила собственную роль и заслуги перед народом Крыма, заявив устами первого секретаря обкома Е.И. Вегера: «всякий, кто попытается быть большим защитником прав наций, чем партия, неизбежно скатывается к контрреволюции, в объятия кулака» (КК. 08.05.1931). Тем не менее, в предыдущие, и особенно в последующие годы разгула шовинизма, его главных проводников и активистов мы находим прежде всего среди членов ВКП(б) и комсомольцев.

Заботясь о выполнении пятилетки, именно крымские большевики выступили в начале 1930-х гг. против политики коренизации, против культурного и профессионального развития крымских татар. Отнюдь не тёмные мужики-переселенцы, а вполне образованные партийные теоретики утверждали, что «татары лентяи, что с татарами социализма не построишь, что они собесники (то есть могут жить только на пособия собесов. — В.В.), что их не стоит вовлекать в производство, а то сорвём пятилетку» (КК. 05.03.1931). А вот слова уже практика, секретаря комсомольской организации симферопольского завода КИМ: «Нам нужен промфиплан, а не татаризация... татары неразвиты, лодыри, не хотят работать, порежут себе пальцы специально...» и т. д. (КК. Там же).

Естественными последствиями этих и многих иных подобных теоретических и практических «выводов» становились межэтнические конфликты. На Коксохимзаводе (Керчь) за 1932 г. число татар-учеников сократилось от 100 до 30 человек, семейных стали увольнять и гнать со служебной площади. О том, что керченский рабочий Аметов с семьей из 5 человек был таким образом выброшен на улицу, информация попала в непубликуемый Бюллетень рабселькоровских писем № 43 от 20.11.1932. При этом подчеркивалось, что корень инцидента — именно в дискриминации рабочего по национальному признаку, поскольку зав. конторой завода Клюдаковский публично объяснял происходящее тем, что на Коксохимзаводе ни учить, ни предоставлять рабочих мест татарам он категорически не согласен (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 4. Д. 860. Л. 180).

Нужно отметить, что в самом начале мирного периода советской власти (то есть по окончании Красного террора) таких конфликтов практически не было заметно. Но когда снова, впервые после советизации Крыма появились единичные (пока) очаги великорусского шовинизма антитатарской направленности или, как тогда говорили, «скрытой национальной борьбы», то была поставлена оригинальная задача: «Комсомольцам нужно эту борьбу с помощью профсоюза превратить в классовую» (МК. 28.09.1923). То есть эти очаги внутрикрымских конфликтов, грозившие перейти в кровавые столкновения, отнюдь нельзя было гасить. Напротив, их предполагалось широко использовать для «поджаривания» классовых врагов, среди которых могли оказаться (и оказывались!) намеченные жертвы из числа всё тех же крымских татар, хоть и под качественно иным «соусом».

Стоит вспомнить по этому поводу, что даже в эпоху царистской «тюрьмы народов» людей делили на первый и второй сорта всё же скорее по идеологическому (политическому) или религиозному, но не этническому признаку. Общеизвестны, кстати, татарские корни первых аристократов государства, перечислять их заняло бы слишком много времени. Всё это были люди, уважаемые не за чистоту крови, а за исторические заслуги перед Россией или перед царствовавшим домом. Теперь положение изменилось. Выкрест оставался евреем — так было записано в его документах, — тогда как в старой России он приобретал в момент крещения все права остальных православных, то есть русских. Крымский татарин, будь он даже коренным москвичом и не знай ни одного слова на языке предков (равно как и историю своего народа, его культуру и т. д.), оставался в глазах властей всё же татарином, а отнюдь не русским. Как верно замечено, национальная проблема получила в СССР, в отличие от России, какую-то дремучую «этнобиологическую, близкую к расовой трактовку... Это, конечно, не нашитая на одежду жёлтая звезда, но что-то близкое ей по духу». Были заново созданы, причём в куда худшем варианте, этнические перегородки, «уже на иной, неподвластной никаким историческим переменам основе» (Вишневский, 1998. С. 337, 338).

Дискриминации принадлежали не все социалистические народы. К примеру, в кинофильмах той поры почти постоянно появлялся грузин, как объект добродушного юмора и трогательного любования; в фаворе были северные племена, не говоря уже о случайно забредавших на целлулоидную плёнку экзотических негров или японцев. Но вот крымским татарам в этом смысле не везло. И чем дальше — тем определённее они возвращались в старое своё амплуа если не «внутренних врагов» (здесь пришлось ждать войну), то, мягко выражаясь, нелюбимых или постылых (по выражению М.Е. Салтыкова-Щедрина) детей великого Отца народов. Такое перенацеливание стихийного шовинизма на новые, однонациональные объекты чаще всего удавалось довольно легко, отдельные очажки национальной вражды, не будучи погашены в зародыше, здорово разгорелись. В чём «заслуга», как было видно, и большевистской национальной политики, и подверженного ей великорусского людского материала.

Впрочем, именно в практическом аспекте этой проблемы пальму первенства, как и в некоторых иных случаях, следует отдать пламенной комсомольской молодёжи Крыма. Уже в середине 1920-х гг. среди русскоязычной молодёжи хорошим тоном стали гнусненькие анекдоты, а потом и более откровенные и злобные насмешки, наконец, издевательства над крымскими татарами, особенно молодыми (то есть наиболее беззащитными). Конечно, в местах компактного проживания коренного населения такие выходки на уровне бытового шовинизма были немыслимы. Пока, во всяком случае. Чаще всего их можно было наблюдать на городском производстве, то есть там, где крымские татары находились в явном меньшинстве.

Во второй половине 1920-х бытовой шовинизм приобретает новые черты. Он выходит «из подполья», на что практически не реагирует ни рабоче-крестьянская милиция, ни коммунисты на производстве или административных высотах. Кое-где положение крымских татар становится, без преувеличения, нестерпимо тяжёлым. В самом центре столицы, в 1-й Гостипографии г. Симферополя русские комсомольцы начинают ежедневно устанавливать на проходной пикеты, которые встречают рабочих-татар воплями: «Кончилось ваше царство! Те дни прошли, когда был Вели Ибраимов!» Аналогичная атмосфера установилась и на рабочем месте, в цехах типографии. Нормой стали постоянные издевательские оклики; «Привет, ибраимовцы!» (КК. 05.10.1928).

Обращаться за помощью в партком или профорганизацию, где всем заправляли русские коммунисты, было бесполезно, повсюду ответ был один: «Иди, жалуйся Ибраимову!» Даже на рабочих собраниях появление в зале крымского татарина встречалось криками: «Ребята, чебуречник явился!» Крымскотатарский язык снова, как и при царском режиме, стал практически вне закона. Заявления, написанные по-татарски, не принимались к рассмотрению даже на территории национальных районов Крыма (КК. Там же).

Шовинистические настроения распространились и среди «товарищей по партии». В Крымводхозе заместитель начальника треста, коммунист Зельдин мог в присутствии других большевиков оскорблять кандидата в члены ВКП(б), помощника машиниста Акимова: «будучи татарином тебе нужно торговать чибиреками, шашлыками, а не в производстве [работать]». И даже при разборе соответствующей жалобы Акимова в кабинете начальника треста, Зельдин, уверенный в собственной безнаказанности, обрушивался на рабочего с матерной бранью антитатарского содержания (ГААРК. Ф. Р-613. Оп. 1. Д. 1432. Л. 131).

Та же картина наблюдалась в сельской местности, в особенности в совхозах, где русскоязычное население преобладало. Уже в начале 1928 г. о «ненормальных отношениях между различными национальностями» в Крыму говорится на II пленуме обкома ВКП(б): русские сельскохозяйственные рабочие издеваются над крымскими татарами, бойкотируют профсоюзы, мотивируя это тем, что, мол, в республике «татарская власть, пусть татары и идут в профсоюз» (КК. 14.02.1928). Вскоре проблема от таких «лёгких ненормальностей» разрослась до прямых столкновений, так как ещё через полгода секретарь обкома ВЛКСМ Рамазанов ставит главной задачей комсомола борьбу «против межнациональных трений» (КК. 11.07.1928).

А месяцем позже, в августе «Ени Дунья» печатает статью Селезнёва «Из жизни рабочих-татар», посвящённую обстановке, сложившейся на севастопольском Кожзаводе № 1. Автор рассказывал, что с начала августа нормальное отношение к крымско-татарским рабочим резко изменилось. Поскольку на этом заводе их было всего трое(!), то русские рабочие могли вволю, не опасаясь физического отпора, «шутить» с ними при помощи профессионального инструмента — длинных кожевенных игл. Цеховое начальство, включившись в увлекательную травлю, стало посылать этих троих опытных рабочих-профессионалов исключительно на чёрные работы, не требовавшие никакой квалификации, отчего их заработок упал за месяц с 3—4 до 1—1,20 руб. Их преследовали и на обеденных перерывах, задавая издевательские вопросы об «ибраимовщине», вспоминали давнюю, ещё 1917 г. историю о сопротивлении коренного народа большевизации — а теперь крымские татары занимают высокие посты в республике и т. д.

Когда же эти трое рабочих, доведённые преследованиями до предела, обратились к партийному уполномоченному Кожзавода (поставив его в известность о том, что если издевательства не прекратятся, то они вернутся на родину, в Бахчисарай), тот сделал весьма примечательный общий вывод: «Татары не выносят заводской работы и удирают с производства подальше!» (ЕД. 18.08.1928).

Тема статьи была частной, на первый взгляд, местного значения, но она явно отражала общую ситуацию, так как голос корреспондента «Ени Дунья» был услышан. Вряд ли случайно через неделю в центральной газете Крыма появился материал корреспондента Н. Филатова, где вполне созревшее явление было, наконец, названо своим именем. В своей статье «Задача, которую нужно, наконец, реализовать», автор поднимал вопрос, почему среди крымско-татарских рабочих неквалифицированным трудом занято 99%? Здесь же приводился и ответ опрошенных им руководителей: «татары не приспособлены к работе на предприятии, они непривычны к заводской жизни» и т. д.

Автор статьи, искренне обеспокоенный проблемой, пытался осветить её с различных точек зрения: «Во всех этих разговорах чувствуется, однако, покровительственное отношение русских к татарам с известной примесью шовинизма (курсив мой. — В.В.). Наблюдаются и случаи совершенно недопустимого отношения... обзывания крымских татар «турками», «татарвой», «ибраимцами». Отпора среди русских рабочих таким настроениям не было». Далее Н. Филатов подчёркивал бросавшиеся в глаза контрасты даже в бытовых условиях: «в общежитиях у русских рабочих уборки производят, у татар — нет», «к русским рабочим никого из временных жильцов в комнаты не вселяют, а к татарам помещают временных жильцов». И делал общий вывод — многие крымско-татарские рабочие уходят с предприятий по одной причине: «недопустимое отношение к татарам со стороны русских рабочих» (КК. 26.08.1928).

Но в том-то и была сложность проблемы, что антитатарские выпады позволял себе не только «тёмный» русский работяга. Как признавал другой автор, они стали встречаться «и в руководящем звене и даже среди коммунистов». Шовинизм «проявляется здесь в менее грубой форме, но не менее существенно в планах и решениях, которые выносятся аппаратами», что ведёт уже к массовому оставлению крымскими татарами своих рабочих мест», с тревогой отмечалось в сентябре 1928 г. на областном совещании «О вовлечении татар в промышленность» (КК. 16.10.1928).

Пышным цветом расцвёл шовинизм в 1931 г. Он был совершенно неприкрытым на Севастопольском морзаводе, — вопрос о безнаказанности издевательств над рабочими этого предприятия со стороны «товарищей» по цеху и администрации, разбирался на заседании Крым ЦИК 15 мая 1931 г. (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 3. Д. 33. Л. 76). На этом же заседании вскрывалась практика зажима коренизации на керченских ДРК, ЗРК и в Комхозе, сопровождавшаяся «открытым проявлением великодержавного шовинизма» (ГААРК. Ук. дело. Л. 56). В Алуште ответственные работники, отказываясь утвердить на должность директора санатория местного уроженца, искренне недоумевали: «Как-то неудобно, татарин, а будет обслуживать москвичей», обосновывая свой отказ этого назначения ещё и тем, что в последнее время в Крыму слишком «увлеклись коренизацией» (КК. 02.09.1931). На балаклавском заводе «Пролетарий» наблюдалась та же картина всевозможных издевательств, похожими были и выводы заводского начальства: «если будут работать татары, то производительность труда не поднимется, промфинплан с татарами не выполнишь» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 3. Д. 405. Л. 195).

На консервной же фабрике № 3 этого города проблема получила несколько иную окраску. Там, с одной стороны, имелась «свободная жилплощадь для общежития». С другой — крымско-татарские работницы были принуждены жить на частных квартирах, платя по 25—30 руб. в год, а в переселении на фабричную площадь им постоянно отказывали. Кроме того, руководство фабрикой не обращало внимания на неоднократные требования рабочих-мусульман о раздельном приготовлении для них положенных горячих обедов (в их состав постоянно входила свинина). В результате крымские татары и татарки были вынуждены питаться всухомятку и за свой счёт. Мастера также вносили свой вклад в атмосферу душного шовинизма, отказываясь обучать группы молодых рабочих, пока их «не очистят» от крымских татар (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 329. Л. 118).

Единственная на предприятии крымская татарка-коммунист, член фабкома, также не могла укрыться от издевательских вопросов: «Где же наш татарский комиссар, небось, ходил справлять татарские обряды?» И даже будучи наказанными «за шовинизм», заведующие цехами этой фабрики не прекращали травли нерусских рабочих. Так, даже при серьёзных производственных травмах они отпускали уже ставшие обычные в таких случаях замечания: «Вот вам татарские рабочие, не успела поработать, как порезала себе палец» и т. п. В результате квалифицированные рабочие добровольно уходили из таких цехов, становясь уборщиками, грузчиками, судомойками (ГААРК. Ф. Р-663. Ук. дело. Л. 119).

Число подобных сигналов множилось год от году. Как указывалось выше, коренное население подвергалось гонениям и дискриминации прежде всего в чуждой им фабрично-заводской среде, вообще в городах. Но затем такие явления стали отмечаться и в местах традиционного их расселения¹, откуда «уволиться» уже было некуда: в деревне тоже царил шовинизм. От него не спасало и руководящее положение «нацмена». Из Евпаторийского района сообщали, что в целом по сёлам «со стороны русских настроение к татарам враждебное», от угроз не были избавлены и председатели колхозов. Что уж тогда говорить о простом бригадире, которому, как, например, Суину Джелялу его подчинённый мог кричать в лицо: «Татарская лопата!», совершенно не опасаясь никакого наказания (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 400. Л. 121 об.).

Бывали инциденты и похуже. Рабочие одного алуштинского совхоза с криками: «Бей татарву!» набросились на беззащитного крымско-татарского крестьянина и лопатой рассекли ему голову. В Керчи местные шовинисты довели рабочего Эмира Хаджи Исмаила до самоубийства (Керченский рабочий. 18.10.1931). В Симферопольском железнодорожном ФЗУ ученика-татарина душили в общежитии одеялом до полной потери сознания, да и более изуверские случае в этом училище отмечались (КК. 05.05.1931). Кстати, в ремесленных училищах отмечался другой вид дискриминации: «хотя татарские учащиеся хорошо изучили своё дело, им не дают отдельных станков. Русские мастера-шовинисты делают это специально» (Яш Куввет. 20.09.1931). Да и в обычных школах отношение к детям различных национальностей было неодинаковым: «Заявляют, что для татарских школьников ботинок нет и оставляют их без обуви», писала та же газета (Яш Куввет. 27.09.1931).

И даже Рабоче-Крестьянская Красная армия никак не могла избавиться от своей изначальной татарофобии. Всех призывников 1931 г., родившихся в Крыму в 1904—1908 гг., то есть главным образом крымских татар (почти все остальные призывники этих лет рождения были из России), было решено «зачислить в особые команды для выполнения общеполезных работ» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 3. Д. 33. Л. 156). Эти команды были прямыми предшественницами то ли стройбатов, то ли штрафных рот мирного времени, в которые молодёжь зачисляли фактически по национальному признаку!

И ещё одно явление, которое объединило в себе дискриминацию коренного населения, равнодушие к голодающим детям и презрение к местным традициям. В 1930-х гг. были установлены небольшие, но для безденежных крестьян весьма важные пособия по многодетности. Их давали лишь тем отцам, чьи дети были рождены в моногамном браке. Если же у мусульманина было 2 жены, то ему на детей не полагалось ни копейки. При этом он мог овдоветь, то есть фактически остаться с одной женой, но и это на помощи (точнее — непомощи) его детишкам никак не сказывалось. Так, например, Бахчисарайским райисполкомом было вынесено рядовое, вполне типичное решение о том, что «дело Мемета Абибу-аева по оформлению для получения государственного пособия по многосемейности не подлежит, так как его 7 детей рождены от 2 матерей» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 745. Л. 10).

Шовинистические выходки и дискриминация крымских татар более общего плана стали составной частью русификации по двум причинам. Во-первых, создавшаяся атмосфера делала невыносимым пребывание крымских татар на ряде производств, становившихся таким образом однонациональными, то есть «чисто славянскими». Это относится и к учебным заведениям от фабрично-заводских училищ (ФЗУ) до вузов — с понятным результатом снижения процента квалифицированных специалистов из представителей коренного народа. Во-вторых, издевательства над национальной принадлежностью вели к широко известному явлению — люди начинали скрывать свои этнические корни. Так, даже говорить по-крымскотатарски вне дома становилось как-то не принято, а то и попросту стыдно. Именно по этой причине повсюду — на производстве, в городском транспорте, на базарах и т. д. всё чаще звучал один-единственный язык — русский, что для Крыма было совершенно необычно, такого в истории никогда не было! Поэтому шовинизм (как организованный, так и стихийный, бытовой) следует отнести к мощному средству активной русификации республики в межвоенный период.

Нельзя сказать, что с антитатарским шовинизмом совсем не велось никакой борьбы. В ситуации, когда особо возмутительные случаи всплывали в прессе или информация о них просачивалась в Центр или тем более за рубеж, когда их нельзя уже было замолчать или скрыть от широкой общественности, то демонстративно принимались соответствующие меры, порой весьма жёсткие. Так, в начале 1930-х в Крыму прошли громкие «шовинистические дела» в Педагогическом институте, Садвинтресте и некоторых других симферопольских организациях и учреждениях (КК. 26.12.1933). О шовинистах-коммунистах Севастополя, об антитатарских выступлениях на керченском Госметзаводе и в других местах говорил на III Симферопольской партконференции секретарь обкома А. Самединов, закончивший доклад на тревожно звучавшей ноте: «Товарищи, это не единичные случаи. Я взял несколько фактов, а таких фактов очень много» (КК. 15.01.1934).

Однако понятно, что такие пожарные меры, временно исправлявшие положение на отдельных предприятиях, никак не могли сказаться на общекрымской ситуации. В целом антитатарский шовинизм постоянно получал мощную психологическую подпитку из старого, но полноводного источника — архаично-агрессивного великорусского мировоззрения, характерного для основной массы населения, переселившегося в Крым в конце XIX — начале XX столетий.

Примечания

1. Такого рода материал по Судакскому района приводился в статье корреспондента, укрывшегося за инициалами «Ф. В.», под названием «Как зарождаются шовинизм и группировки» (КК. 08.09.1928). В Бахчисарае бытовым шовинизмом грешили и руководители районного масштаба; самого яростного из них пришлось даже снять с поста, что, кстати, не послужило уроком для оставшихся (КК. 25.10.1928).