3. Из деревни — в город

Урбанизация, или приток населения из деревни в город на постоянное жительство, — процесс, известный во всем мире. Однако причины, его вызывающие, далеко не всегда одинаковы в различных странах, в несхожих обществах. Самая распространённая из этих причин — интенсификация сельского хозяйства, повышение его напряжённости и производительности. Когда сельскохозяйственные площади страны или региона требуют для нормальной их обработки меньшее количество рук, то ставшие лишними крестьяне или сельскохозяйственные рабочие переселяются в город. Обычно это вызывается механизацией сельских работ с одновременным ростом потребности в рабочей силе городской индустрии, то есть с общим обновлением производства, увеличением его мощностей.

Это — предельно общая картина. Но соответствующий процесс, наблюдавшийся в Крыму 1920-х гг., отличался от неё столь же основательно, как и российская урбанизация от западной — в XIX в. Промышленность полуострова, разваленная годами революций и войн, разворованная в период голода не то что требовала дополнительную рабочую силу — она не могла обеспечить занятость и старых кадров. А в первые годы советской власти к упомянутым причинам упадка промышленности добавилась ещё чисто «крымская». Обком предложил совершенно утопический курс на одновременное и ускоренное восстановление всех отраслей промышленности. Через год работы в этом направлении, то есть в 1922 г., произошло то, чего и следовало ожидать — план затрещал по всем швам из-за нехватки материальных ресурсов. Тем не менее большевики не сворачивали с избранного курса до 1925 г. Именно по этой специфической причине общекрымский послевоенный кризис и оказался непомерно затянутым (Крым АССР в 1920—30. С. 2).

В результате безработица, охватившая в 1920 г. половину рабочих полуострова, в последующие годы практически не сокращалась. В абсолютных же цифрах она к 1924 г. достигла 24 000 трудящихся (КК. 12.12.1924), а ещё через полгода опять резко увеличилась (примерно вдвое), несмотря на то что уже заработали некоторые промышленные предприятия. Массовая безработица объяснялась в основном непродуманной переселенческой политикой; в этот период возрос приток иммигрантов из Украины и России, причём они составили 17% всех безработных Крыма (КК. 05.04.1925). Безработица в городах усугублялась и переселением крестьян из крымско-татарской деревни, численность которых никто не подсчитывал.

Как упоминалось выше, первая в 1920-х гг. значительная волна переселения сельских жителей в город была вызвана голодом. При этом из деревни вымывались беднейшие слои. В городах они, как правило, не могли найти ни постоянной работы, ни жилья. Вчерашних крестьян даже не ставили на учёт биржи труда. Впрочем, и те, кому «повезло», могли ходить отмечаться на биржу месяцами, а то и годами. И даже получившие там путёвку на рабочее место, нередко в тот же день возвращались с отказом их приёма. Так, в первой половине 1928 г. Центральная биржа труда направила на работу 1498 человек, из них было «завёрнуто» назад 1377 человек (ГААРК. Ф. Р-613. Оп. 1. Д. 1432. Л. 113).

С такими ситуациями пыталась разобраться правительственная комиссия при Крым ЦИК по вовлечению крымских татар в производство (сама она распределением трудовых резервов не занималась, только контролировала биржу). В результате этого контроля рождались бюрократические шедевры вроде Постановления комиссии от 14.04.1928 г.: «рекомендуется... вам обследовать вопрос о неприятии на работу татар, командированных Биржей труда на предприятия Крымконсервтреста. Результаты обследования доложить...» Последствия от таких грозных бумаг, возможно, и были, но только не для массы безработных крымских татар.

Город признавал и принимал только ту рабочую силу из села, что была вызвана по организованному набору. Такое правило действовало и в 1920-х гг., и позже (КК. 29.04.1930). Но даже устроившись на работу, эти новички в городе менее всех были уверены в завтрашнем дне. Профсоюзы оберегали кадровых рабочих, поэтому именно они, а не администрация, содействовали и увольнению в первую очередь, и неприёму на работу крестьян, а также женщин и подростков. Впрочем, та же картина повторялась и во всех иных областях СССР (Фицпатрик, 1990. С. 21).

Поэтому крестьяне, представлявшие собой осколки некогда больших крымскотатарских семей, были вынуждены проводить целые дни в поисках случайных заработков. Обычно такие возможности давали базары, товарные станции или вокзалы, морские порты или извозчичьи биржи. С заходом солнца эти несчастные отправлялись на ночлег в свои жилища-полуземлянки, больше похожие на норы. Скопища таких логовищ возникали на окраинах городов, близ свалок. Со временем некоторые из них, постепенно застраиваясь лачугами из обломков камня или досок, превратились в слободки. Такова история возникновения Татарских, Цыганских, Новых и других слободок в Симферополе, Евпатории, Керчи¹.

Нередко бок о бок со вчерашними крестьянами гнездились воры, люмпены, проститутки, другой преступный элемент, а также беспризорники, которых тогда называли «боржомцами». Неудивительно, что газеты тех лет пестрят многочисленными краткими сводками о милицейских облавах на эти стойбища, часто с перестрелками и жертвами. Впоследствии, в ногу с увеличением мощности тюремно-лагерной системы СССР, всех, кто не имел ни постоянного места жительства, ни работы, ни регистрационного номера на бирже труда, также стали арестовывать по «бродяжнической» статье. Поэтому многие из крымскотатарских крестьян, не закрепившись в городе, закончили свою жизнь далеко от Крыма, в местах заключения или ссылки: нетрудно догадаться, что с окончанием кризиса 1920-х гг. в свои деревни они практически не возвращались, да часто и некуда было.

Плакат первых лет индустриализации. Художник неизвестен

Вторая, не менее значительная волна переселения в город относится ко второй половине 1920 — началу 1930-х гг. Она была вызвана иными причинами: наступлением на «кулака» и организованной переброской рабочей силы на нужды индустриализации. Поскольку основная масса крымских татар и во второй половине 1920-х проживала в деревне (140 356 из 179 094 человек в целом), на них и было обращено основное внимание: «Ввиду того, что городское татарское население состоит преимущественно из ремесленников и торговцев, можно считать, что приток в промышленность татарской рабсилы пойдёт, главным образом, за счёт сельского населения, пропущенного через сеть профтехобразования». При этом планировался огромный скачок в этом направлении именно в Первую пятилетку: при общем «индустриализационном» приросте местной рабочей силы в 58%, для крымских татар предусматривалось 51% (Абанин, 1929. С. 8, 9).

Первая причина переселения особого объяснения не требует: лишенцам (лишенным избирательных прав из-за «нетрудового» происхождения или имущественного положения) в деревне было невозможно оставаться. Здесь, где все были на виду, постоянно находиться под надзором местной партячейки, неуклонно отсекавшей таким семьям пути к выживанию, означало обречь себя на умирание. Спасением был лишь переезд в другое место, туда, где можно было скрыть своё прошлое. Легче всего это было сделать в городе; так многие и поступали. Особенно часто — молодёжь.

Но молодых, необученных рабочих деревня поставляла и по оргнабору. Это была вполне официальная политика, так как имелась пятилетняя программа вовлечения крымских татар в промышленность и в систему профессионально-технического образования². Большевики Крыма, как и ВКП(б) в целом, были заинтересованы в росте численности рабочих города и совхозных посёлков. Это была прослойка, более легко поддающаяся идеологической обработке, что в деревне, да ещё нерусской, удавалось с трудом или не удавалась вообще.

Считалось (и не без оснований), что дети крестьян, вырванные из привычного сельского мира, очутившиеся в новом обществе, но ещё в нём не освоившиеся, в него не вросшие, станут держаться обособленно. То есть будут далеки от активного участия в той сфере общественной жизни, что не контролируется партией и государством. И наоборот, таких одиночек легче вовлечь в деятельность, нужную большевикам, так как именно они являются прежде всего «удобным объектом политических и идеологических манипуляций» (Горяинов, 1990. С. 43).

Это была для партии поистине горящая необходимость — ведь «рабочий класс» в середине 1920-х гг. был уже далеко не тот, что в годы революции. В Крыму он уменьшался в численности начиная с Гражданской войны, причём не только из-за закрытия предприятий, голода или безработицы. Он в целом раскололся и рассеялся: кто переехал в деревню, кто вернулся на старую родину, в Россию, многие перековались в кустарей или мелких торговцев, остались в Красной армии после срочной службы или ушли оттуда в административную или партийную системы.

Короче, это был естественный в условиях пёстрой нэповской действительности процесс, который историки-марксисты неточно называли «деклассированием» (точнее, это было простое оживление социальной динамики в направлении деревня — город, но также и город — деревня). Впрочем, как бы этот процесс ни назывался, он был реальностью и требовал для сохранения социальной основы режима восстановления структуры и «классовой» пропорции общества. Что и осуществлялось посредством организованного набора будущих рабочих из крымской деревни.

Оргнабор в Крыму имел немалый размах. Так, лишь за одну кампанию керченский Госметзавод принял триста молодых рабочих-татар. Интересно, что 2/3 их были комсомольцами — это говорит, конечно, не о реальном соотношении союзной и несоюзной молодёжи в деревне, а о принципах вербовки (КК. 16.07.1930). На севастопольском Морзаводе относительное число рабочих-татар поднялось с 3% в 1926 до 15% в 1932 гг., в Главвоенпорту за тот же период — с 0,6% до 14%, и на железнодорожном транспорте — с 0,6% до 17% (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 2. Д. 153. Л. 1).

По прибытии в город эта рабочая сила делилась на два потока.

Большинство людей направлялись сразу на производство, там их превращали в чернорабочих, не имеющих практически никакой перспективы роста. Остальные направлялись в ФЗУ, ФЗО или какие-нибудь курсы³. В какой из этих «кузниц рабочего класса» было хуже, сказать трудно. В системе фабзавуча⁴ ни в 1920-х, ни в 1930-х гг., когда предприятия выбрались из бюджетного кризиса, для учеников-крымцев не было создано каких-либо сносных условий быта и отдыха. Главными бичами общежитий были перенаселённость, грязь, холод и издевательства, о которых уже говорилось. Молодёжь, при самом горячем желании остаться в городе, не выдерживала и бежала назад, в полуголодную деревню. Это было настолько массовым явлением, что «недопустимое отношение к вовлечению татар в производство» отмечалось областными партконференциями на «большинстве (курсив мой. — В.В.) предприятий» Крыма (КК. 30.01.1934).

Приём писем и заявлений на симферопольской улице в 1930-х гг. Из собрания музея Ларишес

Ненамного улучшалось положение крымско-татарских рабочих и после окончания ФЗУ. На производстве их встречала знакомая картина унизительных условий работы. Уже говорилось, что рабочие-татары не могли питаться горячими обедами на производстве, за которые у них между тем удерживали часть жалованья. Причина отказа есть была не только в том, что часть блюд готовилась из свинины, а и по причине врождённой крымско-татарской чистоплотности, не позволявшей есть эти «обеды». Например, на Сакском химзаводе посуда в столовой мылась «в общей лохани, где вода не меняется» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 329. Л. 131).

Зарплаты рабочих были низкими, а из-за нехватки детских учреждений (то есть мест в детсадах и яслях) в семьях не могли работать оба родителя. Типичный пример — на том же Сакском химзаводе жена рабочего Шухмуратова не могла работать, так как имела 4 детей, «не охваченных ни школой, ни яслями» (ГААРК. Ф. Р-663. Там же). На симферопольскую фабрику Швейпром в 1932 г. было принято 323 крымских татарина; через год их осталось там 79 человек. Причина ухода — отсутствие жилья, интернатов-общежитий, других условий нормального быта (ГААРК. Ук. дело. Л. 133).

Даже на «передовой» симферопольской консервной фабрике «Возрождение», одной из крупнейших в Крыму, молодые рабочие-татары не только подвергались оскорбительному отношению со стороны мастеров, были лишены нормальных условий профессионального роста, но и годами жили в тесных каморках, лишенных электричества. Работницы фабрики Анифе Мамедия, Дуду Аджи-Мурат и многие другие тщетно обивали пороги фабкома с просьбой предоставить место в детсаду. Они, как и другие работницы, обитали в тесных каморках, где не было даже окон, и были вынуждены оставлять своих детишек ежедневно на 9—10 часов в темноте, опасаясь доверить им керосиновую лампу (КК. 30.1 1.1928).

В Керчи крымцы-рабочие жили в грязных бараках, продуваемых ветром, в условиях крайней скученности, но и это было относительной удачей, так как на Симферопольском кожзаводе и такого жилья не давали (в 1928 г. именно по этой причине оттуда разом уволилось 24 кадровых рабочих-татарина). На Севастопольском морзаводе молодым, инициативным ребятам на протяжении 5—6 лет не давали повысить квалификацию, а в Швейпроме крымских татар и после 2 лет работы держали на «операции отрывания пуговиц» от утильного сырья. Та же картина наблюдалась на большинстве консервных фабрик, где крымские татары годами занимались низкооплачиваемой ручной чисткой лука (Старый, 1928). Та же картина искусственного торможения профессионального роста крымцев наблюдалась и на Сакском химкомбинате (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 329. Л. 132).

В ущельях Мамайской каменоломни, где ракушечник пилили вручную огромными пилами-камнерезам, быстро осваивавшим эту нехитрую технику, из уважения к их каторжному труду присваивали высший 7-й разряд — и только рабочим-татарам платили по 5-му. Тем из них, кто высказывал возмущение этой явной дискриминацией, предлагали уволиться (Старый, 1928).

В то же время на производствах, где к рабочим-крымцам отношение было нормальным, люди неизменно демонстрировали способности и трудолюбие, с давних пор присущие коренному народу Крыма. Это явление было характерным и для крупных заводов, и для совсем небольших предприятий, вроде евпаторийской трикотажной фабрики, где Джапар Капериев, Изатулла Кубединов и другие рабочие бригады мастера Кадыра Мустафаева устойчиво занимали первое место в соревновании. Сразу за ними шла бригада Веби Мустафаева, также крымскотатарская (К. 10.01.1936). Но, к сожалению, предприятий с нормальными условиями труда для всех работающих было крайне мало.

Абсолютный и относительный рост городского населения в процессе индустриализации заметно изменил даже внешний облик Крыма. Число городов не увеличилось, но они стали крупнее: к концу 30-х гг. здесь впервые в истории Крыма проживало уже более половины населения полуострова. На росте городов сказывалось прежде всего развитие промышленности, поэтому быстрее других раздвигали свои границы такие очаги индустриализации, как Симферополь, Керчь, Севастополь и Джанкой.

Оргнабор рабочей силы в крымской деревне мог способствовать этому процессу только в 1920 — начале 1930-х гг. Потом этот источник иссяк (прежде всего из-за стабилизации сельской жизни). Но город продолжал требовать рабочую силу в возрастающей степени⁵, ведь при низкой интенсивности труда на крымских предприятиях они могли увеличить продуктивность только за счёт увеличения персонала. Поэтому вместо обновления и интенсификации производства был снова использован старый «выход» — массовый завоз малоквалифицированной рабочей силы извне. Абсолютно та же картина наблюдалась и в сельском хозяйстве — здесь даже основывали новые населенные пункты — специально для переселенцев.

Так, в 1930-х гг. демографический перекос между коренным и пришлым населением, заметный ещё до революции, достиг своего пика. Второй результат индустриализации — процентное увеличение крымских татар-горожан по сравнению с сельскими жителями, хотя последние по-прежнему оставались в большинстве. Третий, возможно, имевший наиболее пагубные последствия, имел своим истоком переселение крестьянина в город. А это — сам по себе, даже без учёта особых крымских условий, «классический пример маргинализации человека, источник множества синдромов социальной дезадаптации» (Вишневский, 1998. С. 109).

Примечания

1. Симферопольская «Боржомка» находилась в балке между кладбищем и кожзаводом, а «Нахаловка», крупнейшая из такого рода слободок (несколько сот хибарок, более полутысячи человек) — близ угла улиц Некрасова и Инвалидной (Утёсов, 1929. С. 4).

2. До 16 апреля 1931 г. районам циркулярно предлагалось выделить из колхозов для нужд промышленности и строительства около 12 000 человек (в среднем около 1700 человек на район). Большинству из районов предлагалось включить в контингент завербованных не менее 95% крымских татар. Так, к примеру, только Бахчисарайский район должен был поставить городу более 3000 человек (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 2. Д. 116. Л. 128—130). При этом предлагалось «всем вербующим организациям тщательно проверить социальный состав отходников и отстранить социально-чуждый элемент, пытающийся пролезть на производство» (ГААРК. Ук. дело. Л. 131).

3. ФЗУ — школы фабрично-заводского ученичества, в 1920—1958 гг. являлись профессионально-техническими учебными заведениями, рассчитанными на подготовку квалифицированных рабочих. Позднее были преобразованы в профессионально-технические училища (ПТУ).

ФЗО — школы фабрично-заводского обучения, в 1940—1958 гг. представляли собой профессионально-технические учебные заведения для подготовки рабочих массовых профессий (строителей, шахтёров, нефтяников и т. п.). Срок обучения в ФЗО не превышал полугода. В 1958 г. были преобразованы в ПТУ.

4. Фабзавуч — принятая в СССР довоенного времени система фабрично-заводского обучения, в которую входили ФЗУ, ФЗО и различные краткосрочные курсы, организованные при заводах и фабриках.

5. Даже в 1927 г., когда в Крыму насчитывалось 125 государственных предприятий, в том числе крупных, на них было в целом занято не более 10 000 рабочих (Очерк истории Крыма. ОПО. С. 119).