1. Причины раскулачивания

Коммунизм — это общество плохо поступающих людей.

А.А. Зиновьев

В советской прессе и быту довоенных лет часто встречались два понятия: «раскулачивание» и «ликвидация кулачества как класса». Разница между ними не всегда видна, тем более что они означали единый процесс раскрестьянивания¹, который именно в Крыму шёл к своему завершению непрерывно (в других местах была какая-то передышка, частично связанная с нэпом).

Тем не менее отличие между этими двумя процессами имеется — как во времени (первый — с 1920-го приблизительно по 1929-й; второй — примерно с 1929-го до конца 1930-х гг.), так и по содержанию. Раскулачивание означало для крымскотатарского села постепенную ликвидацию реально существовавших крестьянских хозяйств, отдельных дворов с участками, а также, как правило, те или иные репрессии по отношению к их владельцам. Ликвидация же кулачества как класса дополнительно уничтожала всю многовековую и многосложную основу для существования единоличного хозяйства в настоящем и восстановления его в будущем. При этом возрастали не только жестокость, но и размах репрессий по отношению к кулакам и им сочувствовавшим.

Чем была вызвана эта многолетняя акция, беспримерная по количеству жертв и страданий? Единого ответа пока не найдено (если он вообще существует). Историки называют несколько причин, из которых приведём лишь основные.

Первая, наиболее распространённая в большевистской историографии: это была борьба с самым многочисленным эксплуататорским классом, пока уцелевшим на территории СССР. Данный процесс являлся исторически закономерным и объективно неизбежным условием завершения социалистической революции (Трапезников, 1967. Т. II. С. 173—177). Согласно этой точке зрения, в раскулачивании были заинтересованы все остальные, неэксплуататорские слои деревни, а также трудящиеся города. В применении к Крыму это мнение — весьма спорное. Здесь даже бедняки не всегда участвовали в кампании раскулачивания, а середняки сами всегда стремились стать зажиточными, то есть «кулаками» (отчего, кстати, и понадобилась вторая стадия раскрестьянивания — ликвидация кулачества как класса). Сочувствие же к жертвам репрессий в крымско-татарской деревне было в те годы всеобщим, проявляли его в основной своей массе и горожане.

Вторая, более обоснованная и очевидная причина «антикулацкой» политики имела чисто экономическую, хозяйственную основу — стремление государства выжать максимальное количество хлеба и иной сельской продукции у того, кто его имеет, то есть у крепких хозяев (Lewin, 1968. P. 482—508). Собранное предназначалось перераспределению среди слоёв, в которых большевистская власть нуждалась. Далее нельзя забывать о том, что все 1920-е гг. крайне низкой была техническая оснащённость сельского хозяйства, так что отдача от него была слабой. И даже в период коллективизации на 5 колхозов приходился всего один трактор, комбайны стали производить только в 1929 г., а автомашин было 700 на все сельские регионы СССР (Россия, 2000. С. 263—264).

Зажиточный крестьянин был куда лучше обеспечен такими орудиями производства, как современные молотилки, веялки, плуги, сеялки и т. д., да и рабочего скота у него было не в пример больше, чем в бедняцких и даже середняцких хозяйствах в целом (в Северном Причерноморье около 40% крестьянских хозяйств вообще были в конце 1920-х гг. безлошадными). Поэтому для успешного кооперирования и экономического развития новых форм совместного производства власть также считала необходимым насильственный отъём орудий, инструментов, тягловой силы у единоличника и передачу их в колхозно-кооперативные объединения.

Третья причина имеет не столько экономический (материальный), сколько политический и социальный характер. Коммунистическая партия, поднявшаяся к власти на штыках крестьян в солдатских шинелях, за годы военного и послевоенного террора, продразвёрстки и прямых грабежей, отвратила от себя деревню, сделалась ей ненавистной. Доказательством этому были многочисленные крестьянские восстания 1920-х гг., равных которым по численности участников и территории, охваченной «кулацкими» мятежами, никогда не знала царская империя. Но даже в тех местах, где народ смирялся с силой, где не было отмечено никакого сопротивления, большевики не могли не ощущать, что сельские жители едины в своём неприятии новой, глубоко чуждой и грубой политической силы. Придя к власти в условиях расколотого общества и благодаря этому расколу, большевики не могли не осознавать опасность любого человеческого единения.

Исходя из сказанного, становится понятной большевистская политика расслоения деревни. Оно было неизбежным — об этом ещё в самом начале Гражданской войны говорил один из кремлёвских лидеров Я.М. Свердлов: «Если в городах мы можем сказать, что революционная советская власть в достаточной степени сильна, чтобы противостоять всяким нападкам со стороны буржуазии, то относительно деревни этого сказать ни в коем случае нельзя. Поэтому мы должны самым серьёзным образом поставить перед собой вопрос о расслоении в деревне двух противоположных враждебных сил, поставить перед собой задачу противопоставления в деревне беднейших слоёв населения кулацким элементам. Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах... только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделали то, что смогли сделать для города». Приводящий эти слова большевистского лидера американский исследователь замечает: «Это невероятное заявление значило, что большевики решились восстановить одну часть сельского населения против другой, развязать гражданскую войну между людьми, мирно жившими бок о бок, чтобы создать себе в деревне опору, которой они раньше были лишены. Штурмовые войска, предназначенные для ведения этой кампании, должны были состоять из городских рабочих, безземельных крестьян и сельской бедноты. Врагами объявлялись состоятельные крестьяне, или «кулаки», — деревенская «буржуазия». Ленин ненавидел тех, кого он называл «буржуазией», с такой сокрушительной силой страсти, что эту ненависть можно было бы поставить в один ряд только с чувством, которое Гитлер испытывал к евреям: он не был согласен остановиться ни на чём, кроме полного их физического уничтожения» (Пайпс, 1994. Ч. 2. С. 416—417).

Для успешного решения этой задачи большевики создали миф о мощной деревенской контрреволюционной силе, состоящей из многочисленных кулаков, выжидавших лишь удобного момента, чтобы вонзить нож в спину революционному пролетариату и сельскому беднячеству². Изображая в своих агитках кулаков какими-то пузатыми монстрами, одетыми в жилетки (или купеческие поддёвки), но непременно с обрезом за спиной, а то и с бомбой, большевики сознательно затушёвывали тот факт, что зажиточный крестьянин («кулак») и до революции и после неё был не то что доминирующей, а нередко наиболее слабой и малочисленной фигурой в деревенской среде. «Кулацкое» имущество и сама жизнь были куда более уязвимы и менее защищены, чем основы существования того же помещика или представителей сельской (волостной) администрации, которые никогда не оставались один на один со страшной, слепой силой — деревенской общинно-уравнительной стихией. Как эта стихия расправлялась с беззащитным кулаком до 1917 г., — упоминалось в Прологе; но после стало ещё хуже.

Плакаты, зовущий к уничтожению «кулаков». Массовый тираж

Что же касается приписываемых кулакам убийств селькоров, деревенских активистов, других «глаз и ушей» новой власти, то никем пока не доказано, что эта волна убийств (в середине 1920-х счёт им шёл на тысячи) — дело рук кулаков. А об истинной причине и истинных исполнителях этих актов говорит простой факт. Когда в 1926—1927 гг. отменили «сухой закон», когда водка поступила в свободную продажу, а крестьянам одновременно передали близлежащие леса, введя при этом легальную аренду земли, то число упомянутых убийств резко пошло вниз. Из этих данных, основанных на статистике, делается вывод хоть неожиданный, но бесспорный: все эти акты имели не политический, а социальный и бытовой характер, то есть являлись или местью, или средством предупреждения доносов на самогонщиков, порубщиков, а также середняков, нелегально сдававших излишки земли в аренду (Литвак, 1991. С. 133).

Конечно, кулачество раздражало ленинцев, которые пытались иметь монополию буквально на всё, и для которых идеальным выходом было бы полностью лишить людей частной собственности, этого неиссякающего источника явления, которое Ленин именовал «мелкобуржуазной стихией», и в которой видел основную опасность для революции. Вождь считал, что если её не уничтожить, то она «скинет рабочую власть неизбежно и неминуемо, как скидывали революцию Наполеоны и Кавеньяки, именно на этой буржуазной почве и произрастающие» (Ленин. ПСС. Т. XLIII. С. 240, 241). Но уничтожить крестьян, то есть подавляющее большинство населения страны, Ленин не мог чисто технически, поэтому следовало искать какие-то промежуточные выходы. Прежде всего, крестьянство могло быть резко ослаблено в своём сопротивлении путём его раскола и обезглавливания. Эта двоякая цель достигалась единой акцией: нужно было ограбить одних, а добычу (пусть даже часть её) — раздать другим, более многочисленным, сделав их таким образом своими соучастниками (Jasny, 1949. P. 307).

Четвёртая причина связана с упомянутым естественным стремлением середняка окрепнуть хозяйственно и материально. Такой путь «в кулаки» отрезался большевиками двумя путями: открытой, даже демонстративной расправой с крупными хозяевами и вовлечением середняка в коллективное производство. Последнее достигалось самыми разнообразными способами — от льгот и помощи колхозникам до постоянной и реальной угрозы раскулачивания вне зависимости от величины единоличного хозяйства (оно могло быть и совершенно слабосильным).

Пятая причина также связана со стремлением власти гарантировать себе безопасность со стороны народа посредством массового устрашения. Для этого было достаточно сломать психику крестьянина жестокими карами его односельчан, лучше всего — беспричинными, лишив его тем самым воли к сопротивлению, сделав послушным инструментом в руках большевиков.

Все перечисленные причины раскулачивания (кроме первой, естественно) — весьма основательны. Все они были актуальны и в Крыму в годы, когда ликвидировался местный «кулак», то есть, в первую очередь, крымско-татарский крестьянин. Все они так или иначе саморазоблачили свою преступную суть, засветились из-под жухлой шелухи лживой партийной идеологии и истории. Но для Крыма, для его села, где, как говорилось выше, не имелось собственной классово-беспощадной прослойки местных коммунистов из коренного народа, была изобретена шестая причина особо массового раскулачивания. Было указано, что «удельный вес кулачества в Крыму, в частности на Южном берегу, значительно больше, чем в других районах СССР. При... почти полном отсутствии пролетариата из коренного населения... кулачество в течение ряда лет было фактически хозяином положения в деревне, используя политическую отсталость бедноты и её хозяйственную зависимость» (КК. 06.04.1929).

Крым оставался при этом последним заповедником кулачества, как уверяет другой авторитет тех лет, некий Волковой, автор брошюры, распечатанной большим тиражом. В ней указывалось, что крымское кулачество использует попустительство местных властей: «вливается в колхозы либо в целях личной наживы... либо для того, чтобы вести подрывную работу. И первое и второе ему часто удаётся» (Волковой, 1929. С. 21). Отсюда следовал логичный вывод — столь вредную прослойку следует ликвидировать. Но это в теории, написанной в брошюре. На самом деле эта явная ложь (причём ложь от первого до последнего слова) никого в крымско-татарском селе затронуть на могла даже там, где Волкового читали. На её действенность, между прочим, особо и не рассчитывали, это было второстепенное, вспомогательное средство воздействия на коренной народ.

«Сталин хорошо понимал, что править страной с 170-миллионным преимущественно крестьянско-демократическим населением ему не удастся, если он экономически не задушит эту крестьянскую демократию. Задавив её экономически, он легко мог править ею и политически. Поэтому Сталин так же смело шёл на ликвидацию нэпа, как смело ввёл его пять лет тому назад Ленин. Нэп был большим элементом свободы, которую вынудили у Ленина крестьяне, вынудили потому, что Ленин был слаб, но Ленин мог править страной и при наличии нэпа, поскольку опирался на большинство в партии. Сталин же, взятый с самого начала и Лениным («политическое завещание»), и партией (троцкисты, правые, «национал-уклонисты») под сомнение как лидер, не мог укрепиться у власти, допуская... в стране крестьянские вольности» (Авторханов, 1976. С. 100—101).

Поэтому главным на том этапе, во второй половине 1920-х, временно стало не подавление крестьянства, а его разложение.

Примечания

1. Раскрестьянивание — это, в целом, лишение крестьянина его характерных культурных черт. То есть привязанности к родовому дому, своему селу, земле, хозяйству как материальной основе для традиционной и наиболее престижной человеческой деятельности. Раскрестьянивание, по большей части, — результат внешнего, насильственного вмешательства в сельский быт, сопровождается глубокими, как правило негативными, изменениями в культурном и психическом складе крестьянства: утратой трудолюбия, привязанности к природе, её «понимания» и т. д.

2. «Кулак бешено ненавидит советскую власть и готов передушить, перерезать сотни тысяч рабочих... Либо кулаки перережут бесконечно много рабочих, либо рабочие беспощадно раздавят восстания кулацкого, грабительского меньшинства народа против власти трудящихся... Беспощадная война против кулаков! Смерть им!» (Ленин. ПСС. Т. XXXVII. С. 39, 41).