1. Мирсаид Султан-Галиев

Джадидистское учение Исмаила Гаспринского, в дореволюционные годы широко распространенное на всём мусульманском Востоке, оказало, среди прочего, глубокое влияние и на малозаметного тогда казанского учителя М.Х. Султан-Галиева¹. Примкнув к левому, реформаторскому крылу духовно-освободительного исламского движения, он становится в 1917 г. членом казанского Мусульманского социалистического комитета. Программа этой организации по ряду важнейших социально-политических аспектов почти полностью совпадала с тогдашней большевистской (власть — Советам, землю — крестьянам, мир — народам, и роспуск Думы), а в ноябре того же года он стал большевиком. Однако вскоре выяснилось, что М. Султан-Галиев и мыслит тоньше, и идёт в деле освобождения народов дальше, чем лидеры ленинской партии.

В принципе, М. Султан-Галиев был согласен с ортодоксальной ленинской теорией революционных преобразований на Востоке. То есть с тем, что революция в странах тогдашнего «третьего мира» должна быть направлена как против социального угнетения, так и против иноземного господства. Но он внёс в эту теорию весьма существенную поправку. Исходя из того, что сложная структура восточного общества не позволяла осуществить параллельно и социальную, и национальную революции, то было бы «тщетно и опасно содействовать в одно и то же время росту национального сознания и пробуждению классового и что так как абсолютный приоритет отдаётся национальному освобождению, то следует отложить час наступления социальной революции» на Востоке, приступив в первую очередь к созданию крепкого своей духовностью, свободного и самодостаточного национального общества (Сагадеев, 1990. С. 69, 70).

Вполне точно оценив утопичность идеи безликого мирового интернационала, казанский политик развивает теорию национального коммунизма, конечной целью которого было освобождение колонизованного Востока от империалистического гнёта. При этом предполагалось использовать большевистскую партию как удобный и даже необходимый в российских условиях инструмент. Несколько позднее М. Султан-Галиев подготовил собственную политическую программу, согласно которой национально-освободительное движение должно было последовательно пройти пять ступеней: 1) создание коммунистического мусульманского государства в районе Средней Волги; 2) расширение его границ на территорию всех мусульманских областей империи; 3) организация Азиатского интернационала; 4) расширение его до всемирного Колониального интернационала и 5) установление политической гегемонии колониальных и полуколониальных стран над промышленными метрополиями Европы и Америки (Геллер, 1995. Т. I. С. 66).

Теория М. Султан-Галиева, вполне приемлемая в годы революции, оказалась не ко двору после её завершения, так как к этому времени линия партии в национальном вопросе претерпела существенные изменения, далеко уйдя от первоначального, национально-освободительного направления. Дело было в том, что к 1922 г. в центральных кругах РКП(б) образовались две группы, имевшие взаимоисключающие взгляды на дальнейшее решение национального вопроса. В одну из них входили коммунисты старого закала — высокообразованные украинцы, грузины, татары, армяне, вступившие в партию задолго до Сталина и преданные идее интернационализма. Они вели линию национального освобождения народов Востока, за что к ним, кстати, позднее стали приклеивать ярлык «буржуазного национализма» — с тем же успехом в нём можно было бы обвинить и Ленина. Вторая группа состояла из «новых большевиков», людей пролетарского происхождения, малообразованных и неинтеллигентных.

«Невежественные и равнодушные к требованиям диалектики, но высокомерные и прагматичные, способные на безгранично кровавые действия вместе и порознь, они инстинктивно группировались вокруг Сталина. С этой эпохи они не скрывали своего высокомерного, презрительного и злобного отношения к инородцам. Самые проницательные из нерусских большевистских руководителей не без опаски следили за усилением этого нового поколения «молодых большевиков». В них явственно проступали самые порочные черты былого великорусского большевизма, теперь уже помноженного на пролетарский динамизм» (Benningsen, Lemercier-Quelquejay, 1986. P. 199, 200. Цит. по: Сагадеев, 1990. С. 72).

Именно они позднее бросили М. Султан-Галиеву обвинение в пантюркизме и панисламизме одновременно (Абибуллин, 125), что было явно лишено смысла — разве только если рассматривать эти идеологические системы как поочерёдные этапы национального движения. Более обоснованны были обвинения татарского лидера в откровенном размежевании с марксизмом-ленинизмом вообще и российской большевистской властью в частности. Уже в начале 1919 г. он заявил своему единомышленнику, лидеру башкирских националистов Заки Валидову: «Ты слишком поторопился, напрасно ты [полностью] ушёл на сторону большевиков и тем испортил дело...» (цит. по: ук. соч. С. 129, 130). По сути, М. Султан-Галиев продолжал развивать тот идеологический процесс, который в своё время был «запущен» лидерами джадидизма и который в условиях советской власти вёл к идеалам национального коммунизма.

Поэтому было бы ошибкой представлять себе Султан-Галиева лидером «чисто» панисламистского движения, сугубо национально-освободительной, мусульманской (то есть антиленинской) направленности. Несомненно, Мирсаид всю свою жизнь боролся за будущее татар и других мусульманских народов. Но он был прежде всего — революционер, а поэтому представлял себе борьбу за освобождение Востока, всего мира, в виде цепи всё более грандиозных революций. И он не мог в этой своей вере не вступать в глубокий конфликт как с мирным учением ислама, так и со своими земляками, стремившимися не разрушать, а созидать собственное национальное, свободное государство с возрождённой традиционной культурой, не имевшей ничего общего с революциями.

Поэтому, когда в Татарии ещё до революции возникла массовая национально-освободительная организация Харби Шуро (весьма, кстати, схожая с крымской Милли Фирка), то, едва дождавшись октября 1917 г., М. Султан-Галиев лично возглавил её разгром. Его не смутило при этом, что он выступил против большинства соотечественников. Даже когда они образовали в Казани первую татарскую независимую Забулацкую республику, то он не остановился и перед её разгромом (Мирсаид, 1992. С. 423, 425). В дальнейшем, после установления советской власти, также отмечен целый ряд его аналогичных «подвигов» на фронте борьбы с антибольшевистскими движениями.

Таким образом, М. Султан-Галиев представлял собой более сложную фигуру, чем большинство миллифирковцев. Не избежал он в своей политике и тяжёлых просчётов. В те годы он ещё «верил в то, что Ленин и Сталин искренне хотят справедливо решить национальный вопрос» (Тагиров, 1999. С. 7). Поэтому он и пытался опираться в борьбе с колониализмом на большевиков. Другое дело, что этого, собственно, никому не удавалось уже потому, что Ленин сам представлял собой законченный тип колонизатора. Однако нам интересны не политические ошибки и заблуждения М. Султан-Галиева, а его стратегические разработки и мировоззренческие идеи, оказавшие известное влияние на крымско-татарских лидеров 1920-х гг.

Их не могло не привлекать то, что казанскому большевику удавалось резко, открыто и, главное, действенно выступать против «борьбы с исламом», в то же время не отрицая возможности пропаганды атеизма. При этом Султан-Галиев неустанно подчёркивал жизнеспособность и благотворное влияние на человека мусульманской веры, её способность умиротворить и облагородить мир, сделать его более справедливым, демократичным и гуманным. Эти свои мысли он вполне чётко обосновывал молодостью ислама (по сравнению с другими мировыми религиями), близостью его истоков к современности. А также наличием в нём важных гражданских и политических элементов, опять-таки отсутствующих в других конфессиях, которые основываются исключительно на духовно-этических установках и положениях.

М. Султан-Галиев пытался объяснить русским коммунистам (людям глубоко невежественным в вопросах веры, в большинстве своём незнакомым даже с начатками Корана), что ислам — не только вера в Бога, но и система правил земной, вполне будничной жизни. Он пытался доказать своим оппонентам-атеистам, что на Востоке религия — не помеха, а подспорье борцам за социальную справедливость и права человека. А также, что в установлениях шариата имеются уже работающие нормы, до которых ещё не доросло «большевистское царство»: обязательность просвещения и общественно полезного труда, гуманистическое воспитание, принципы общего владения землёй, водами, лесами и горами и действенная их охрана, обязательное отчисление десятины в пользу социально незащищённых прослоек, прогрессивная налоговая такса, запрет на употребление спиртного, духовно-этическое неприятие коррупции и многое другое (Сагадеев, 1990. С. 45, 46). Говоря о том, что ислам, будучи религией угнетённых, воспитывает чувство их солидарности перед лицом колониальной (то есть христианской) агрессии, Султан-Галиев видел в нём мощного союзника — а уж это было совершенно непонятно большевикам, тупо отрицавшим любую религию как «опиум для народа».

Задолго до того как западные коммунисты (не говоря уже о российских ленинцах или троцкистах) осознали крах своей бредовой идеи «мировой революции», Султан-Галиев раскрыл на II Всероссийском съезде коммунистических организаций Востока (1919 г.) всю её утопичность в коммунистическом варианте. И даже указал, в чём конкретно причина её нежизнеспособности, а именно: «что в эксплуатации Востока, в эксплуатации колониальных владений международным империализмом косвенно участвует... и рабочий класс Западной Европы. Когда рабочие Запада начинают предъявлять те или иные требования своей буржуазии, то эта буржуазия почти всегда [их] удовлетворяет... потому что у этой буржуазии имеются ресурсы, имеются бесконечные источники, откуда она высасывает все необходимые соки, которые необходимы ей для продолжения своего господства... и не только над своим рабочим классом, но и над рабочими своих колоний» (Мирсаид, 1992. С. 189).

Вторая причина того же явления — в близорукости РСДРП и её лидера, в их европоцентризме, мелкости масштаба их политики, в неумении видеть глобальные процессы в мировой, а не узкоевропейской перспективе: «международная социальная революция без участия Востока не может быть осуществлена. Допустим, что в один прекрасный день рабочие Англии, Франции, Германии свергли свою буржуазию, установили диктатуру рабочего класса... Повторится та же картина, что произошла в России, именно, когда русская буржуазия была побеждена в центре, она устремилась на окраины... То же самое произошло бы, но в общем мировом масштабе, если бы произошла социальная революция в Западной Европе...» (ук. соч. С. 188).

Будучи при этом реалистом, отдавая себе отчёт в невозможности повернуть на совершенно новый, более масштабный путь ленинскую партию, уже тогда крайне догматическую и косную, Султан-Галиев и поддерживавшие его крымско-татарские единомышленники (частично — и башкиры) пытался добиться от Москвы признания независимой от неё Мусульманской коммунистической партии с собственным ЦК. Некоторые современные исследователи называют эту программу «первым проявлением национального коммунизма, на полвека опередившим маоизм» (Benningsen, Lemersier-Quelquejay, 1986. P. 133). Впрочем, дело, конечно, не в ярлыке, а в здравом смысле М. Султан-Галиева, логично рассудившего, что строить социализм на Востоке лучше всё-таки восточным, а не западным людям и уж тем более не государственникам России, изначально неспособным навести порядок в собственном доме. В этом и была притягательная сила «султангалиевизма», как ныне называют это учение², а также, в не меньшей мере, — в отсутствии в нём тезиса о неизбежности кровавого кошмара диктатуры пролетариата (в качестве альтернативы предлагался доверительный и столь естественный на Востоке равноправный союз тружеников села и города).

Мирсаид Султан-Галиев с женой Ф.А. Ерзиной

Но и это ещё было не самым еретическим в учении М. Султан-Галиева. Как говорилось выше, он полагал, что на Востоке социальную революцию нужно отложить до лучших времён. В пользу такого варианта развития говорит и сама структура мусульманского общества, где власть в свои руки ещё не способен взять ни довольно специфический пролетариат, ни, тем более, крестьянство: оба они крайне неоднородны и в политическом отношении неразвиты. Отсюда Султан-Галиев перебрасывал мостик и к мусульманской деревне бывшей империи, где также нужно повышать общий уровень жизни крестьянина, его духовного и политического развития, делать упор не на классовом расслоении села, а на преодолении отсталости татарского населения в целом (Benningsen, Lemercier-Quelquejay, 1986. P. 192, 193).

Итак, М. Султан-Галиев, благодаря своему выдающемуся политическому дару, стал едва ли не первым идеологом и теоретиком стратегии мусульманского национально-освободительного движения на территории Российской империи. Он, таким образом, продолжил и качественно развил культурно-пантюркистские черты в учении Исмаила Гаспринского на новом этапе, характерном социальными взрывами, пошатнувшими устои мусульманского мира. Одна лишь эта «вина» тюркского лидера была бы в условиях крепнувшего сталинизма непростительной. Но Мирсаид выступал не только как теоретик.

Он много сделал для сбережения культуры и религиозной исламской практики Татарии, Башкирии, Средней Азии. Прекрасно зная Крым и его коренной народ (он направлялся Центром в Крым на длительные сроки в 1917—1918 и 1921 гг.), М. Султан-Галиев неоднократно указывал в своих статьях и теоретических изысканиях на более высокое развитие крымско-татарской культуры, ее более светский характер по сравнению с ортодоксальными этническими массами Средней Азии и Ближнего Востока. Сталкиваясь в Крыму и Москве с десятками и сотнями крымско-татарских специалистов, он особенно хорошо знал и высоко ценил троих крымчан, ставших его бесстрашными единомышленниками — Вели Ибраимова, Османа Дерен-Айерлы и Исмаила Фирдевса. Не понаслышке знал он и о бедах Крыма — о массовом истреблении в месяцы Красного террора тысяч самых незаурядных и талантливых крымчан, об искусственно вызванном голоде начала 1920-х гг., ударившем по населению полуострова несравненно сильней, чем по остальным краям и областям страны.

Поэтому после того как он в очередной раз побывал в Крыму (1921), М. Султан-Галиев пытался убедить Сталина в необходимости предоставления Крыму широкой, территориальной автономии, с конституцией, соответствующей конституциям Дагестана и Горской республики (Доклад б. члена коллегии Наркомнаца Султан-Галиева о положении в Крыму // Крымский архив. Симферополь, 1996, № 2. С. 93). Здесь же он делал вывод о том, что политика, проводимая советской властью в Крыму является «новой формой европейского империализма» и, естественно, эта «ядовитая мысль целиком отравляет сознание крымских татар, которые умирают от голода и туберкулёза».

А через некоторое время, разочарованный статусом, которым одарили Крымскую АССР, он выступил 26 декабря 1922 г. на X Всероссийском съезде Советов, где, отдавая себе отчёт в самоубийственности такого шага, бросил в лицо Сталину обвинение в реально проводимой политике неравноправия, экономического давления на неугодные народы, в разделении их «на пасынков и настоящих сыновей» (Султанбеков, 1991. С. 111). Это выступление не осталось незамеченным ни делегатами съезда, ни общественностью ещё и потому, что нешуточное обличение национальной дискриминации было сделано всего за несколько дней до рождения новой империи — подписания Союзного договора.

А после того как это случилось, генсек заговорил с «оппонентами» на другом языке. Впервые по его личному указанию был произведён арест крупного деятеля партии и правительства. В тот же день (4 мая 1923 г.) Султан-Галиев был исключен из партии, а еще через месяц было собрано IV Совещание ЦК РКП(б) с ответственными работниками национальных республик и областей, посвящённое осуждению «султангалиевщины». По зачитанному В.В. Куйбышевым «Докладу ЦКК об антипартийной, антисоветской деятельности Султан-Галиева» стало ясно, что Сталин, формально «приравняв великодержавный шовинизм к национализму, взял под обстрел только местный национализм» (Антонов-Овсеенко, 1989. С. 100); вывод этот в дальнейшем неоднократно подтверждался.

М. Султан-Галиев был обвинён среди прочего в контрреволюционной деятельности, связи с зарубежными и басмаческими антисоветскими центрами, во многом другом. Но предварительное следствие не смогло предъявить абсолютно ни одного подтверждающего обвинение факта, ни единое свидетельство или документ такого рода не фигурировали и на Совещании. Кроме того, в защиту Султан-Галиева дружно выступили видные лидеры национальных коммунистических партий А. Икрамов, Т. Рыскулов, болгарин Г. Раковский, украинец Н. Скрыпник, мариец И.П. Петров, бурят М. Ербанов, казанский татарин А. Енбаев, а также заместитель председателя Совнаркома Украины М.В. Фрунзе.

Последний сделал в докладе вывод, совершенно безупречный в этнопсихологическом и политическом смысле. Он доказал, что появление «уклона» М. Султан-Галиева абсолютно нормально, так как корни его «кроются в том совершенно здоровом и естественном протесте, который имеет место на местах против линии, названной нами линией великодержавного или великорусского шовинизма». При этом М.В. Фрунзе видел выход не в избиении защитников дискриминируемых национальных меньшинств, а «в помощи делу национального возрождения отсталых восточных и всех других народностей, делу изживания экономического и другого вида неравенства... Что касается тех, чьё мнение выражал Султан-Галиев, то мне кажется, что на практике в большинстве моментов их поведение, вероятно, было правильно, они проводили правильную линию с точки зрения директив партии» (Четвёртое совещание, 1923. С. 52, 53).

Одним из наиболее ярких было выступление Исмаила Фирдевса. В то время как былые соратники по общему делу, вроде Шагимардана Ибрагимова³, отступились от М. Султан-Галиева и даже осудили его деятельность, крымский друг Мирсаида выступил с настолько логично выстроенной защитой обвинявшегося, что обратил на себя пристальное внимание Сталина⁴. Последний заметил даже, что у него «создаётся впечатление, что не Султан-Галиев руководил Фирдевсом, а наоборот» (Иофе, 1997. С. 36; Тагиров, 1999. С. 7).

И Сталину, ещё не обладавшему и сотой долей той власти, которую он узурпирует через несколько лет, пришлось отказаться от своего плана показательного избиения строптивого «националиста» Султан-Галиева (на глазах специально созванных с окраин 58 инородцев). Ему не оставалось ничего иного, как напустить на намеченную жертву ряд ораторов, которые смогли бы заменить улики голословными, но зубодробительными выпадами.

Эту задачу послушно и даже с огоньком исполнило несколько участников партийного судилища. Среди них выделялся Ш. Ибрагимов, таким образом пытавшийся заработать пост председателя Совета наркомов Крыма (он проговорился об этом в переписке с И. Фирдевсом), а также С. Сеид-Галиев, в тот момент этот пост еще занимавший (о нём речь ниже). Эти два функционера, ненавидевшие друг друга как пауки в банке, наперебой стремились выслужиться перед благосклонно взиравшим на них генсеком. Они откровенно соревновались в нападках на беззащитного, уже обреченного М. Султан-Галиева: смелые защитительные выступления украинца Н. Скрыпника и крымца И. Фирдевса не могли, конечно остановить медленно опускавшийся паровой пресс сталинских репрессий против нацменов. Но они, во-первых, показали, что Сталин не всесилен, что сопротивление возможно, а во-вторых, ещё неизвестно, чем бы без этих выступлений закончилось Совещание для М. Султан-Галиева (после его окончания он был освобождён из-под стражи).

В дальнейшем М. Султан-Галиев продолжил свои политические исследования, частично публиковавшиеся в советской тюркоязычной прессе. Своими теоретическими концепциями он развенчивал право пролетариата на монополию власти. Он же пророчески доказывал неизбежность распада СССР, если этот государственный монстр и далее останется под монопольной властью коммунистической партии. При этом Мирсаид Султан-Галиев раскрывал и губительное значение диктатуры пролетариата для крестьянского большинства национальных окраин большевистской империи.

Беспристрастную оценку многогранной деятельности и, что не менее важно, теоретических выкладок Мирсаида Султан-Галиева, чудовищно искажённых советской историографией, дала сама жизнь. Ныне даже авторы вполне официозного коллективного шеститомника, рассматривающего историю восточных народов с точки зрения российского «государственничества», не могут не признать (хоть и на свойственном им псевдонаучном жаргоне): «Гибель в 1940 г. этого выдающегося революционера и мыслителя явилась трагедией, масштаб которой стало возможно оценить лишь через 50—60 лет. Идеи Султан-Галиева в случае их реализации, могли бы многое изменить в судьбах не только мусульманских народов, но и всего СССР и, возможно, предотвратить опасность возникновения исламо-экстремизма» (История Востока, 2006. Т. V. С. 40).

Статьи и другие работы М. Султан-Галиева, часто доходившие до далёкого Крыма в форме урезанных цензурой отрывков или кратких тезисов, находили здесь благодарных читателей и последователей. К их числу относились и крымско-татарские национальные лидеры, среди которых особо выделялся давний единомышленник и искренний сторонник казанского диссидента Вели Ибраимов.

Примечания

1. Султан-Галиев Мирсаид Хайдаргалиевич (1892—1940), казанский татарин. Известный политический деятель, председатель Центральной мусульманской военной коллегии при Наркомвоенморе РСФСР (1918—1920). Председатель Центрального бюро коммунистических организаций Востока при ЦК РКП(б) (1919—1921). Был репрессирован; посмертно реабилитирован.

2. Особенно широко оно распространилось в последние десять-пятнадцать лет; его используют в практической политике и изучают; особенно интересны японские исследования. Последователями М. Султан-Галиева считались такие неординарные личности, как Че Гевара, Бен Белла, Х. Бумедьен, ранний М. Каддафи (Benningsen, Lemercier-Quelquejay, 1986. P. 277, 278).

3. Ш.Н. Ибрагимов (1899—1957 гг.) — член партии с 1915 г., член Наркомнаца и отдела союзного СНК по делам Крыма.

4. В отличие от провинциальных делегатов совещания, Исмаил Фирдевс прекрасно разбирался в обычной практике кремлёвских интриг. Тем не менее, явно будучи информирован о планах расправы над Султан-Галиевым, он пытался отвести от него эту опасность. Выступив до М. Фрунзе, он бесстрашно подверг критике выступления С. Сеид-Галиева и Ш. Ибрагимова. По поводу последнего (которому прочили пост Председателя ЦИКа республики) Исмаил-бей точно указал, что стоило тому «увидеть мираж престола, мираж трона в Крыму, как он изменил свою позицию» на беспринципно антисултангалиевскую. Причём с целью, понятной всем участникам Совещания, — выслужиться перед вождями партии. Свою речь И. Фирдевс завершил прогнозом-предостережением против готовившейся физической расправы с М. Султан-Галиевым, обоснованно заявив: «Если мы ставим вопрос как внутрипартийный, то этим исключается постановка вопроса в судебном порядке» (Четвёртое совещание, 1923. С. 49, 50).