5. Процесс

До начала процесса Вели-бей был арестован и находился за решёткой. Что испытал он во время следствия, до сих пор неизвестно, поскольку после этого ему не была предоставлена возможность личной беседы ни с женой, ни с родственниками. Не получил он возможности и оставить какое-либо политическое завещание. Впрочем, его линия была наиболее близка политической программе московских «правых» Н.И. Бухарина, А.И. Рыкова, М.П. Томского и др. Поэтому имеет смысл с ней ознакомиться, хотя бы с основными её пунктами (изложены: Авторханов, 1976. С. 277):

1. Правые против грабительской индустриализации за счёт жизненного стандарта рабочего класса.

2. Правые против крепостнической коллективизации для «военно-феодальной эксплуатации крестьянства».

3. Правые против международных авантюр за счёт жизненных интересов народов России.

Нетрудно предположить, что если бы эта «преступная» программа появилась в центральной печати, то под ней подписалось бы 90% народонаселения СССР.

Что же касается судебного процесса, то отчёты о нём публиковалась в крымской прессе, они доступны, отчего нет смысла на них останавливаться. Более интересны для исследователя некоторые особенности этого судилища, как и общие выводы, сделанные на основании косвенных данных, а также некоторых архивных материалах. Так, на первом же заседании суда, 23 апреля 1928 г., В. Ибраимов дал показание, что он лично задушил Чолака (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1436 а. Л. 7). Но это заявление было опротестовано им же на следующий день сессии (ГААРК. Ук. дело. Л. 40). Одним из самых вероятных объяснений этому настораживающему инциденту может быть предположение, что в ходе следствия Вели подвергался физическому насилию или угрозе его применения. После чего, заранее зная о запланированном приговоре, счёл нужным понапрасну не подвергать себя издевательствам или пыткам и согласился на самооговор. Поэтому относиться ко всему официальному судебному отчёту следует с известной осторожностью.

Судебный процесс по «Делу Вели Ибраимова и других» вела выездная сессия Верховного суда РСФСР. Под «другими» подразумевались случайно попавшие в поле зрения чекистов люди, из массы которых следствие на живую нитку сшило так называемую «банду Хайсерова», якобы действовавшую под прикрытием и покровительством главного подсудимого. Какого рода была эта банда, стало ясно лишь на слушании дела: за ней не числилось не то что убийств или иных тяжких преступлений, но вообще ничего. Тем не менее утверждалось, что её члены (Шпан Садык, Меджитов Сеид Амет, Меджитов Мустафа, Софу Ахтем, Усеин Аджи Эмир, Осман Куртсеит, Сеидали Мемет, Чолбаш Сулейман) были уличены в том, что «разбойничали» в районе Ай-Василя и Никиты, впоследствии собираясь скрыться за рубеж¹. Но и явно пристрастные следователи ничего не могли поделать с простым фактом — «вооружённая банда» Хайсерова располагала единственным, к тому же неисправным парабеллумом, который так ни разу и не был пущен в ход.

Тем не менее общественный обвинитель Билял Чагар (полуграмотный комсомольский деятель, будущий первый секретарь областного комитета партии) в своей речи приложил все усилия к тому, чтобы сделать из Вели непосредственного руководителя нескольких банд, врага народа, который «использовал всё, чтобы уничтожить... революционеров, которых мы имели в Крыму... Эти бандиты в последнее время занимаются грабежами и убийствами, и В. Ибраимов скрывает их у себя». Обвинителя не смущало и то, что даже по судебному делу «сокрытие бандитов» приписывалось совсем другой жертве судебной инквизиции — А. Мустафе, заместителю Председателя ЦИКа Крыма. Б. Чагар вплёл в цепь своих обвинений и совершенно абсурдные, к делу не относившиеся. Например, что обвиняемый направил в пионерлагерь Артек воспитателем «бывшего архиерея (?!) Джанкойского района» и т. п. (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1436 а. Л. 154—155).

А.А. Сольц в рабочем кабинете

Гораздо определённей высказался прибывший из Москвы для участия в процессе В. Ибраимова государственный обвинитель В.И. Фридберг, известный сталинский лакей. Выступая на заседаниях суда, он договорился до того, что Вели и его единомышленники были в основном заняты тем, что «истребляли бедноту» Крымской республики (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1436 а. Л. 126—134).

В речах Фридберга, Сольца и им подобных звучали совершенно дикие обвинения, например в том, что председатель «подкупил» Р.А. Ногаева, наркомюста Крыма, в своих целях... целой сотней рублей (Дело, 1928. С. 24, 39). Отсутствие оружия у «ибраимовских банд» (которое так и не удалось обнаружить до конца следствия и расправы) слетевшиеся в Крым сталинские юристы объясняли просто: преступники «не обязаны» были повсюду носить наганы с собой! Следствие проявило полнейшее своё бессилие и в том, что в качестве убийцы Чолака «вычислило» вовсе не А. Хайсерова, а совершенно невинного Афуза Факидова, близкого друга Муслюмовых и мелкого контрабандиста, якобы скрывавшегося в доме Вели Ибраимова. Зато оно никак не могло прояснить тот факт, что труп Чолака был не то что не зарыт указанными «преступниками» в укромном месте, а просто выброшен на симферопольскую городскую свалку.

В резком контрасте с этим публичным надругательством над фактически обречённым человеком прозвучала речь бывшего наркома просвещения Крыма Умера Балича, мужественно отрицавшего «факты», подтасованные следствием с целью осуждения В. Ибраимова и А. Хайсерова (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1436 а. Л. 75—77).

Специальный, узконаправленный и юридически профессиональный разбор «Дела Ибраимова», несомненно, когда-либо состоится. Но и уже обнаруженных, то есть бросающихся в глаза несообразностей в его ведении достаточно для постановки некоторых вопросов. Например, такого: как могло случиться, что уже первый «расстрельный» процесс крупного государственного деятеля (Вели Ибраимов был ещё и кандидатом в члены ЦИК СССР) смог пройти в глазах общественности СССР и всего мира, будучи столь халтурно и нагло² состряпанным? Здесь напрашиваются сразу два объяснения.

Во-первых, процесс Вели Ибраимова шёл в обстановке нараставшей велико-державно-шовинистической истерии. На юге страны ей была, как и ранее, предоставлена полная воля, отчего она стала, естественно, особенно явной и развязной. Дело В. Ибраимова шло параллельно с другим громким процессом, известным в истории как «Шахтинское дело», и разворачивавшимся практически по соседству с Крымом. Там дело «банды инженеров-вредителей» вызывало у населения (возможно, и без искусственного подогрева классово-национальной ярости) прежде всего ненависть к «нерусским инженерам», кое-где отмечались и «вспышки национально-шовинистических (то есть погромных. — В.В.) настроений» (История России, 1994. С. 216). В процессе же Вели Ибраимова фигурантами оказывались вообще только нерусские (исключительно крымские татары), что придавало ему особую пикантность.

Крымская обывательская масса, тёмная и неразвитая, но притом политизированная (в худшем смысле этого понятия), пришла к вполне прогнозируемому выводу, что нормально жить ей мешает не кто иной, как «зловредная» (по выражению Сталина) коренная нация, предводители которой наконец-то попались. И эта масса реагировала соответственно. Например, рабочие одного из крупнейших предприятий республики, севастопольского Морзавода (где, как мы помним, работало всего три крымских татарина, остальные были русскими), ещё не ознакомившись с материалами процесса, в лучшем случае полагаясь на фантазии русских же газетчиков, не дожидаясь конца следствия и даже всех выступлений всех свидетелей(!), потребовали смертной казни для своего вчерашнего председателя и всех проходивших по делу крымских татар (КК. 23.04.1928). В дальнейшем ходе процесса соответствующие призывы русскоязычных масс стали ещё более дружными, громогласными и неотвязными, — а такая атмосфера повлияла бы и на объективный суд, будь он возможен при тогдашнем разгуле сталинской инквизиции...

Во-вторых, очень многое, если не всё, зависело от руководителя судилища. Председателем Выездного суда (то есть российского, никак не зависящего от якобы «автономного» Крыма и диктующего ему свою волю) был назначен далеко не случайный человек. Им стал Арон Александрович Сольц, будущий куратор от Всесоюзного Исполкома на каторжном Беломорканале, но и в 1928 г. уже известный под страшноватой кличкой «Совесть партии» (Солженицын, 1991. Т. IV. С. 40, 68). О начале жизненного пути Сольца говорилось выше, теперь продолжим этот рассказ.

Карьера А. Сольца впервые по-настоящему пошла вверх в 1921 г., когда он выступил против известных предложений старого революционера Г.И. Мясникова о гражданском мире, свободе слова, печати и пр. После чего этого «подшефного» Сольца не только исключили из партии, но и арестовали. В 1921-м такого рода редких злодеев как Сольц, ещё можно было пересчитать по пальцам, то есть он исполнил дело профессионально.

Сталин в 1920-х гг. Рядом Молотов и Калинин. Фото неизвестного автора

Ещё более заметной и зловещей стала фигура Сольца после его «бесстрашного» выступления против опубликования и даже доведения до сведения Политбюро так называемого завещания Ленина. По сути, тем самым Сольц объявил себя непримиримым врагом всех критиков Сталина (Оппозиция. Т. I. С. 56), заслужив понятную признательность генсека. Тогда же Сольц, сам будучи старым большевиком, выступил с нападками на антисталинскую старобольшевистскую оппозицию, предложив применить к ней самые беспощадные меры. Именно тогда Троцкий задал ему свой вопрос, «по какой статье Сольц собирается нас (то есть старую гвардию. — В.В.) расстреливать?» (Оппозиция, III, 108—109).

Позднее Арон Сольц возглавил Центральную контрольную комиссию (ЦКК ВКП(б)), то есть высший партийный суд, он заведовал чистками по всей стране. Будущий палач сотен осуждённых руководителей разных рангов А.Я. Вышинский не без оснований считал Сольца своим спасителем, так как в 1923 г. этого матёрого царского провокатора разоблачили, лишив его партийного билета. После этого на Вышинском можно было поставить крест, но именно Сольц, неплохо разбиравшийся в кадрах, спас карьеру будущего главного прокурора СССР, сделав всё для восстановления его в партии и должности (Орлов, 1989. С. 24).

Уже тогда стали широко известны «теоретические вклады» Сольца в самые разные области знания, но прежде всего в так называемую коммунистическую этику и коммунистическую же юриспруденцию³. Сталин, этот «людогрыз» (А. Солженицын), не мог не одобрить сторонника правого (точнее — кровавого) нигилизма Сольца, охотно предоставлял ему возможность применять свои принципы на деле. Например, назначив его весной 1924 г. председателем суда над Краснощёновым (Подр. см.: КК. 12.03.1924), затем — и в других судилищах-расправах.

В Крыму Сольц бывал и до процесса над Вели Ибраимовым. Годом раньше он пользовался гостеприимством своей будущей жертвы, представляя Всесоюзный ЦИК на XII конференции Крымского ОК ВКП(б). Ни словом не обмолвившись об ошибках крымского председателя (которые, как выяснилось на процессе, «были видны каждому»), Сольц выступал на этой конференции со столь избирательной критикой местных коммунистов (избирательной по национальному признаку), что, не выдержав клеветы на крымских татар, против посланца Кремля бесстрашно выступил Осман Бекиров, обвинив его в том, что тот «направляет огонь» не на отдельные положения докладчиков, а на все выступления крымских татар, так что создаётся впечатление, что партийным работникам этой национальности вообще нельзя ничего доверять (КК. 04.02.1928; 08.02.1928).

Теперь, с началом процесса, положение изменилось. Председатель выездной сессии российского суда был практически неуязвим, стоял вне критики. Он провёл этот инквизиционный процесс одновременно искусно и нагло. То, что смертный приговор неизбежен, Вели знал не только до начала суда, а ещё до ареста. Но для его земляков это стало очевидным, когда Сольц предоставил трибуну вышеупомянутым рабочим севастопольского Морзавода и другим — всем тем, кто требовал, не дожидаясь конца процесса (по сути — не дожидаясь вывода следствия и контрдоводов защиты, окончательного установления судебной истины), казни председателя.

В то же время защитнику обвиняемого Н.М. Дашкову практически не давали говорить, грубо обрывали, буквально издеваясь над его доводами в пользу В. Ибраимова и других обвиняемых. Практически адвокату, назначенному на участие в процессе крымским президиумом Коллегии защитников, никак не удалось повлиять на ход судилища и его результаты⁴.

Но уже стопроцентно гарантированное политическое (или уголовное?) убийство Вели Ибраимова, судя по дальнейшим событиям, не вполне отвечало планам Сталина и его сообщников. Мало было приговорить к смерти политического противника, нужно было вынести такое (внесудебное, естественно, но тем более жёсткое) определение, которое позволило бы начать в Крыму оргию таких же, по сути, внесудебных преследований сторонников земельной, кадровой, национальной линии покойного. Для этого достаточно было всенародно, всесоюзно заклеймить Вели в качестве не просто нарушителя советского закона, а как серийного убийцу, как бандита, преступившего уже не политические, а все общечеловеческие законы. А его соратников — действительных или мнимых, — как бандитов, к которым во все времена применялся закон самосуда. И после этого, после окончания процесса и казни, можно было начинать очередную массовую кровавую бойню.

Справка о прекращении дела Вели Ибраимова. Из архива Тимура Марьяновича

Озвучить новый приговор поручили члену Политбюро ЦК ВКП(б) А.И. Ракову. Выступая на Объединённом пленуме ЦК и ИКК ВКП(б), состоявшемся 6—11 апреля 1928 г., он обратил внимание партийной элиты на то, что Крымом руководил преступник (естественно, не предоставив собравшимся никаких законных доказательств). Раков заявил — также до определения суда — что «председатель ЦИКа Крымской Республики был бандитом. Причём он был бандитом до вступления в партию, был бандитом в составе партии, бандитом попал в председатели Крымского ЦИКа. О нём нельзя сказать, что он переродился или изменился. Он никогда не менялся, как был бандитом, так и оставался им. На протяжении ряда лет этого не замечали ни мы, ни организация Крыма, ни партийные организации, ни советские. Какие-то условия определили и этот совершенно вопиющий случай. Мне кажется, что эти условия общие с теми, какие мы установили в Шахтинском деле, а именно: недостаток критики, самокритики, самодеятельности, участия масс в руководстве и хозяйственной жизнью, и строительством и всей советской работой» (Как ломали НЭП, 2000. С. 303).

Такие «открытия», как бандитизм, который без «самокритики» почему-то совершенно незаметен, можно было бы отнести к иронии или чёрному (точнее — кровавому) юмору. И если существует понятие «юмор висельника», то это был, пожалуй, юмор вешателя. Однако никто из слышавших выводы А.И. Ракова в Кремле шутить не был намерен. Как и те, которые через пару дней узнали об этом мнении в Симферополе.

Итак, процесс только начинался, неизвестно, сколько времени бы он занял, ведь дело было непростым — сложно добиться высшей меры по недоказанным обвинениям. Но через несколько дней Сольц получил из Москвы телеграмму Сталина, раздражённо требовавшего закончить разбирательство за неделю. Сольц взял под козырёк, и 28 апреля 1928 г. битком набитый зал Драмтеатра на Пушкинской стоя выслушал приговор: В. Ибраимов и А. Мустафа приговариваются к смертной казни. Остальные обвиняемые были частью помилованы, частью пошли по амнистии, объявленной по случаю 10-летия Октября.

Последнее слово главного осуждённого было кратким. Вели Ибраимов смотрел не на судей и не на прокурора, а в зал, в глаза земляков, и голос его звучал, как всегда, твёрдо и убедительно, когда он обращался к людям со своими прощальными, самыми последними словами: «Я виноват не перед народом, а перед семьёй. Мой грех, что я оставляю двоих сыновей без отца. А что касается обвинений, то... когда волчица хочет съесть своих волчат, она сначала обваливает их в грязи до неузнаваемости, потом убивает. То же случилось со мной» (АМ ФВ. Д. 5. Л. 2).

После этого Вели Ибраимов был доставлен в Москву. Но не в какую-либо столичную тюрьму, а прямо в Кремль, где его поместили в одной из камер Детских палат. Его жена Наир Ибраимова и один из сыновей (Тимур) последовали за ним в столицу, надеясь на чудо. Сталин был давно знаком с Наир-ханум, поэтому когда он согласился её принять, то эта надежда вспыхнула с новой силой. Тимур Велиевич рассказывал автору этих строк, что на приёме Сталин был тих и ласков, гладил мальчика по голове, угощал его апельсинами, уверял мать, что все её страхи — напрасны. Вели должен незаметно исчезнуть с политического горизонта, поэтому он будет под иной фамилией направлен на дипломатическую работу в Китай или одну из арабских стран⁵.

Этот разговор длился полтора часа, с 11 до 12.30 ч. 9 мая 1928 г., в день рождения Тимура. А в Крымское представительство в Москве немного погодя пришла местная телеграмма о том, что 9 мая в 11 час., то есть во время беседы вождя с женой и сыном Вели Ибраимова, приговор над ним приводился в исполнение. Потом уже стали известны подробности казни — например, такая, что могучий организм Вели расставался с жизнью поразительно долго и неохотно⁶...

Впервые за 10 лет власти большевиков Кремль осмелился судить и расстрелять главу национальной республики.

Казнь В. Ибраимова имела для крымско-татарского народа, а также для кремлевских палачей глубоко символическое значение. Сталин совсем не случайно уделил столько внимания этому делу. Он понимал, что расстреливая Вели, он расстреливает Крым и его народ. Ибо Вели и был Крымом...

Примечания

1. Из нагромождения голословных обвинений справедливым было лишь одно: Амет Хайсеров со своей женой Зерой и сопровождавшим их Чолбашом действительно, по совету уже лишённого всех полномочий Вели Ибраимова, пытались бежать в Турцию. Ими была нанята фелюга, она уже вышла в южном направлении, но среди ночи, когда беглецы заснули, шкипер повернул судно назад, к крымским берегам, где все Хайсеровы и Чолбаш были схвачены поджидавшими их чекистами.

2. Предвзятость участников судилища отнюдь ими не скрывалась. Так, московский обвинитель Фридберг заявил на этом процессе: «Наш суд не имеет права и не должен делать из себя Фемиду с завязанными глазами, держащую весы (то есть воплощение беспристрастности и справедливости невзирая на лица. — В.В.). Это дело буржуазного суда...» (Дело, 1928. С. 41).

3. «Всё, что облегчает нашу борьбу; всё, что нас усиливает как борцов; всё, что нам помогает в этой борьбе, — это является этичным, хорошим» (Сольц, 1926. С. 44). «Есть законы плохие и хорошие. Хорошие законы надо исполнять, а плохие — не исполнять» (Пятнадцатый съезд. С. 579).

4. Адвокат Николай Михайлович Дашков получил юридическое образование ещё до революции. Он познакомился с В. Ибраимовым в 1920 г. и вскоре стал его личным другом. После окончания процесса Н.М. Дашков был вынужден длительное время работать не по специальности. О нём и его выступлениях на процессе вспомнили через десять лет — и арестовали. Хотя на допросах о старом процессе почти не вспоминали и бывшему адвокату вообще ничего криминального в вину не могли вменить. Его биография была чиста, тем не менее постановлением судебной «тройки» от 15 февраля 1938 г. Дашков Н.М. был приговорён к расстрелу по статье УК РСФСР 58-10 и 58-13, причем само обвинительное заключение было составлено днём позже. Приговор привели в исполнение 2 апреля 1938 г. В 1959 г. Крымский областной суд пришёл к выводу, что «Дашков был осуждён не обоснованно» (подр. см.: Аирчинская Р. Защитник. В руках у адвоката были розы // ГК. 14.06.2006. С. 7).

5. Попытки отыскать документальные следы этой встречи не увенчались успехом, — в публикации «Посетители кабинета Сталина» (Исторический архив, 1994, № 6; 1995, № 2—6; 1996, № 2—6; 1997, № 1) под 9 мая 1928 г. запись о посещении кабинета Наир-ханум и Тимуром отсутствует. Возможно, этот след был стёрт умышленно.

6. Об этом рассказал учёный-языковед Усеин Куркчи, арестованный в 1930 г. и находившийся в одной камере с бывшим заведующим Крымиздатом (фамилия утрачена. — В.В.), который в 1920-х начинал свою карьеру сотрудником ОГПУ и хорошо знал многие обстоятельства московских казней (Ибадуллаев, 1992).