6. После казни

После убийства Вели Ибраимова по всему Крыму прокатилась кампания «борьбы с ибраимовщиной». Что означал сей термин — никто толком не знал¹, тем легче было подвести под эту статью любого работника, от которого нужно было избавиться. И — как продолжение — на место снятых ставились те, в чьей преданности власть могла не сомневаться. Уже в 1928/1929 учебном году и явно в этой связи срочно и «широко развернулась работа по подготовке и переподготовке работников аппарата» под маркой необходимости «освежения аппарата после ибраимовщины, проведения коренизации, усиления выдвижений и так далее» (Хозяйственное строительство. С. 73). На самом же деле удар был направлен против национальной интеллигенции: учителей, затем писателей, поэтов, художников. Всего тогда по некоторым подсчётам было расстреляно, посажено, выслано свыше 3500 человек (Kırımal, 1952. S. 292; Улькюсал, 1980. С. 332, 336).

Ввиду явной целенаправленности репрессий, Крым стала добровольно покидать и та часть крымско-татарской интеллигенции, которую пока не трогали. Врачи, учёные, просветители оседали на Кавказе, в Средней Азии, Москве, Ленинграде. Их места занимали всё новые назначенцы Центра, обладавшие, очевидно, более ценными для власти качествами.

Несколько особняком в этой лавине репрессий стоит одна смерть — наркома внутренних дел республики Раппопорта, который, как упоминалось выше, курировал покушение Полака на жизнь Вели Ибраимова. Всесильный нарком вскоре после казни председателя... утонул, купаясь на евпаторийском мелководье, — как сам приём, так и почерк исполнения весьма узнаваемы.

Волна репрессий, связанных с процессом и казнью председателя, коснулась и села — по понятной причине оно оставалось почти целиком крымско-татарским². В колхозы, сельскохозяйственные кооперативы и товарищества отправлялись десятки комиссий, которые просто не могли возвращаться без ощутимых результатов сплошной проверки чистоты рядов партии. Именно теперь должны были быть ликвидированы явления, до которых ранее «не доходили руки: использование советских, кооперативных и других органов кулацкими, националистическими и уголовными элементами» (КК. 27.04.1929). Эта кампания в самом деле оказалась результативной — за полгода после процесса по области было снято с должностей 145 членов сельсоветов, 36% всех председателей кооперативов и других хозяйственных единиц, 58% секретарей сельсоветов — естественно, все эти «националисты» были крымскими татарами (КК. 28.04.1929). «Тогда фактически и пришёл конец автономии Крыма и его коренного тюркского населения» (Kırımal, 1952. S. 292).

Последствия этих утрат обнаружились довольно скоро — не только в творчески-активном осуществлении новыми людьми кровавой трагедии ликвидации кулачества с последующей коллективизацией, но и в области культуры. Уже в январе 1929 г. начался, как известно, выпуск печатной продукции на новом, латинизированном алфавите, — «а Вели тянул это дело годами», как и его нарком Умер Балич (Бояджиев, 1930. С. 95). Это посмертное «обвинение» председателя в его стремлении сохранить важнейшую часть крымской культуры, было не единственным. Также задним числом делались попытки обвинить его в том, что он якобы «затягивая решение земельной реформы» способствовал разорению «бедняцко-середняцких хозяйств, подрывая важнейшие мероприятия хозяйственного и культурного строительства» (Десять лет. С. 14).

Выше мы видели, что именно попытка Вели Ибраимова вытащить малоземельные хозяйства из вечной бедноты путём переселения их в степи и вызывали наиболее злобные нападки Центра. Ещё более саморазоблачаясь, высказалась партийная печать о «вине» председателя в том, что при нём «низовой (то есть деревенский в первую очередь. — В.В.) аппарат заполнялся выходцами из чуждой рабочему классу среды» — своими же, деревенскими, крымско-татарскими избранниками крестьян (ук. соч. С. 343), в том, что землёй наделяли по фактическим едокам, а не усреднённо по хозяйствам, что землю получали те сёла, что славились особыми успехами в агрономической и экологической культуре, то есть так называемые «кулацкие деревни» (ук. соч. С. 194) — последнее определение вообще бессмысленно — кого же там, в сплошь мироедских деревнях, эксплуатировали?

Но это были всё нападки отдельных лиц, умело направляемых московскими дирижёрами поднявшейся в Крыму и за его пределами какофонии вокруг имени В. Ибраимова. Впрочем, в одном месте клевета на покойного председателя изливалась коллективно, в концентрированном виде. Имеется в виду состоявшееся 1 августа 1928 г. заседание Оргбюро ЦК ВКП(б), шедшее под председательством секретаря ЦК В.М. Молотова. На нём выступали не столь давно вернувшиеся из Крыма посланцы руководящего органа партии. Один из них, ответственный инструктор ЦК Н. Филатов, обнаружил, что В. Ибраимов не выслал из Крыма огромное количество местных помещиков — 400 человек. Упоминавшийся выше Я.Х. Петерс «доказал», что членов Таврического правительства А. Слуцкого с компанией в 1918 г. лично расстреливали В. Ибраимов и будущий нарком У. Балич (Чеботарёва, 2008. С. 318, 319).

Усиление террора вскоре после казни было чётко сформулировано, чем была подведена черта под завершившейся таким вот образом «эпохой Вели». Начавшийся сразу вслед за этим событием столь же гнусный, сколь и тотальный процесс, получил мало что теперь говорящее имя собственное: «обострение классовой борьбы». Он просто обязывал пролетариат «значительно усилить и ту сторону своей диктатуры, которая выражается в применении не ограниченного законом насилия, включая и террор» (Большевик, 1930, № 19/20. С. 92, 93). Напоминаю, что кампания уничтожения «велиибраимовщины» стоила ареста, ссылки или казни 3500 человек. Понятно, что все они свершились беззаконно. Это был жуткий шлейф, протянувшийся от первого преступления такого рода — убийства председателя.

Новая вспышка террора, направленная против крымско-татарской элиты, выплеснулась за пределы полуострова. В 1929 г. ОГПУ завело новое дело, в котором имена Вели Ибраимова и Мирсаида Султан-Галиева были впервые прочно связаны на официальном уровне. Им приписывалось создание в Москве Центра давно запрещённой «контрреволюционной организации Милли Фирка», куда кроме названных входили Осман Дерен-Айерлы и Исмаил Фирдевс. Оба эти чудом ещё не репрессированные крымца, кроме того, обвинялись в антипартийной и антисоветской деятельности так называемых крымских «правых».

Как утверждало обвинение, московский «Центр» осмелился вырабатывать собственную теоретическую платформу, в соответствии с которой готовил конкретные политические директивы, рассылавшиеся коммунистам Крыма, Татарстана и других национальных окраин СССР. В то же время крымские коммунисты, постоянно проживая в Москве и используя своё служебное и политическое положение (И. Фирдевс был на тот момент обычным инструктором союзного Наркомата образования, а О. Дерен-Айерлы — вообще рядовым слушателем курсов по теории марксизма), пытались протолкнуть через высшие аппаратные органы Союза свои проекты и программы. В число последних входили: решение земельного вопроса в пользу крымско-татарского крестьянства; продолжение переселения южнобережных крестьян в степь и отчасти в горы; возвращение старой крымско-татарской эмиграции на историческую родину; окончательное урегулирование проблемы еврейского переселения в Крым; разработка особого пути крымской индустриализации; кардинальное решение проблем возрождения крымско-татарской культуры и т. п.

Более того, не получая понимания в высших эшелонах советской власти, члены «Центра» будто бы передавали собственные решения в Крым, где они проводились группировками их единомышленников на местах в противовес генеральной линии национальной политики партии. Причём, утверждалось далее, эти контрреволюционеры сохранили даже старое название антисоветской партии Милли Фирка, которая, целиком руководствуясь указаниями московского «Центра», имела своих людей во всех властных структурах Крыма, естественно, из числа «местных националистов», то есть исключительно крымских татар.

Столь же бездоказательно крымско-татарские коммунисты и интеллигенция обвинялись в связях с эмигрантскими кругами в Турции и других капиталистических странах, откуда они якобы получали инструкции. В обратном направлении шла, естественно, разнообразная «информация», в том числе секретная, в том числе документы государственной важности. Всё это якобы добывалось заговорщиками через собственных агентов, внедрённых в разнообразные учреждения и организации. Доходило до того, что через верных людей в партию протаскивались профессиональные шпионы, после чего они могли беспрепятственно устраиваться на государственную службу. А уже там им было легко «выводить из-под удара» и укрывать политических бандитов, организовывать кампании преследований и издевательств над честными коммунистами а также беднотой (тут в качестве примера приводилось убийство Чолака и другие «факты преступлений» В. Ибраимова, Хайсерова и других). Сюда же почему-то приплетались самосудные кампании периода голодных 1921—1922 гг., преступления известных комиссий по борьбе с бандитизмом, на счету которых действительно было немало крови невинных жертв, и т. п.

В качестве основной стратегической задачи «Центра» называлось объединение многонациональных антишовинистических (в основном — мусульманских) сил для совместной борьбы за восстановление национальных культур и традиционных систем самоуправления на основе шариата. Руководителей «Центра» вообще обвиняли в признании за шариатскими положениями общечеловеческой ценности, поскольку они функционируют в качестве нравственного кодекса для сотен миллионов землян, играя незаменимую роль нравственного регулятора для огромной части человечества³. Наконец, «Центру» приписывалось создание из коммунистов и беспартийных националистов так называемой «партии восточников»; создание IV, колониального Интернационала, способного объединить силы исламских и других восточных народов после неизбежного распада СССР. В программу группы якобы входило образование на развалинах бывшей колониальной империи некоего туранского федеративного буржуазного государства, которое должно вступить в борьбу за полное освобождение от старых и новых колониальных пут метрополий Запада и зоны красного империализма (Султанбеков, 1991. С. 192—195).

Как легко увидеть, приписываемая «Центру» программа действительно была во многом схожа с идеями М. Султан-Галиева⁴, что и позволяло чекистскому расследованию этого заговора ещё крепче связать крымско-татарскую оппозицию, и прежде всего Вели Ибраимова, Исмаила Фирдевса и Османа Дерен-Айерлы, с именем и политической программой казанского лидера.

На основе этих и иных материалов ОГПУ начала собственное расследование, параллельное с расследованием Комиссии ЦК. Но находившийся в тот момент в Ростове И. Фирдевс явиться в Москву отказался, а О. Дерен-Айерлы признался, что входил в московский «Центр». Он заявил также, что был в составе его руководства и вёл работу, которая, будучи направленной на защиту интересов населения национальных окраин СССР и против великодержавного шовинизма, в ряде случаев не могла не вести к расхождению с государственной линией партии. Более того, после ряда допросов в ОГПУ крымский коммунист «признался» в том, что «вместе с «М[илли]-Ф[ирка]» и в составе её руководящего ядра, а потом и в составе Моск[овского] центра вёл на протяжении ряда лет к-р (то есть контрреволюционную. — В.В.) работу, дал и даст подробное изложение этой работы и просит сохранить его в партии с тем, чтобы он на какой угодно работе мог доказать свою преданность партии и исправить прежние ошибки» (цит. по: Султанбеков, 1991. С. 195).

Остальные, менее значительные члены «Центра», вообще отказались от предъявленных обвинений, заявив, что всё это — не что иное, как «фабрикации ГПУ» (там же). Однако 28 июля 1930 г. Коллегия ОГПУ приняла решение о возобновлении разбирательства политической линии бывших миллифирковцев, включив их дела в следствие по «Султан-Галиевской контрреволюционной организации». В орбиту этого расследования было втянуто уже на порядок большее число подозреваемых — почти 80 человек. В их число попали и Дерен-Айерлы с Фирдевсом. Известно, что последний держался на допросах мужественно, и, несмотря на реальную угрозу крайне жестоких репрессий, не отказался ни от факта своей поддержки линии Вели Ибраимова, ни даже от дружбы с главным обвиняемым — М. Султан-Галиевым. Более того, И. Фирдевс бесстрашно заявил, что «всё, что происходит с его другом, — дело рук Сталина» (Тагиров, 1999).

Группа проходивших по «Султан-Галиевскому делу», в том числе и Дерен-Айерлы с Фирдевсом, были приговорены к расстрелу. Через некоторое время этот приговор был заменен заключением их в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН). Но в 1937 г. расстрел всё-таки состоялся там же, на одном из Соловецких островов.

Проведённая по поручению ЦК КПСС Прокуратурой СССР и КГБ СССР более через чем 6 десятков лет проверка обнаружила не только полную невиновность (даже с точки зрения советской власти) жертв расстрела. Оказалось, что и «Султан-Галиевской контрреволюционной организации» не существовало, как, впрочем, и московского «Центра». В соответствующей справке, в частности, говорилось, что «встречи Фирдевса и других товарищей с Султан-Галиевым [были] обусловлены не политическим единством их антисоветских целей, не стремлением создать контрреволюционную организацию, а отношениями, возникшими по совместной учёбе и работе. Указанная группа лиц имела относительную устойчивость исключительно на почве товарищеских отношений и искусственно была представлена органами ОГПУ как организовавшаяся с целью совершения особо опасных государственных преступлений» (цит. по: Брошеван, Форманчук, 1992. С. 93, 94). На протяжении ряда лет (1956—1990-х гг.) крымские коммунисты-соратники Вели Ибраимова были посмертно восстановлены в партии.

В отличие от этой группы, самому председателю с его партией «не повезло». Принципиальная позиция В. Ибраимова в решении земельного и национального вопросов (впрочем, в Крыму как в ту эпоху, так и на пороге XXI в., это — синонимы), никогда не могла быть прощена ему коммунистами. Даже в вышедшей в 1990-х гг. под редакцией небезызвестного своими антитатарскими акциями, бывшего первого секретаря обкома КПСС Н.В. Багрова книге встречаются повторы старой, ещё довоенной фабрикации клеветы на Вели Ибраимова. В ней идёт речь и о том, что крымско-татарский лидер якобы лично участвовал в алуштинском расстреле первого советского правительства, и что он был «тесно связан с главарями кулацких банд», «обманным путём проникнув в Коммунистическую партию, проводя деятельность, враждебную Советскому государству». Эти выпады против жертвы режима, не имеющей возможности дать клеветнику достойный ответ, завершаются торжествующим аккордом: «По приговору советского суда Вели Ибраимов и его ставленники понесли заслуженное наказание» (ОиК ОПО. С. 124).

Как говорят, горбатого могила исправит...

В заключение этого очерка о трагической судьбе одного из самых выдающихся сынов Крыма в истории новейшего времени нужно подчеркнуть еще раз, что гибель Вели Ибраимова была далеко не случайной, если даже рассматривать её в свете всей истории большевистской империи. Уничтожение лучших представителей всех без исключения больших и малых наций, очутившихся в кремлёвской ловушке, было не капризом того или иного чекистского наркома. Это был закон большевизма, неуклонно проводившийся в жизнь партийной элитой — Политбюро. Управлять легче ослабленными человеческими группами; это верно для почти любых обществ, а для национальных — верно в абсолютной степени. Но ослабить всё общество сразу (посредством массовых кровавых репрессий и казней) в условиях наступившего мирного периода было не то чтобы хлопотно, просто это время ещё не наступило (тому были свои причины, о них ниже). Поэтому Кремль начал пока выборочную акцию, выделяя в каждой нации лучших её сынов и дочерей и уничтожая их. Эта политика отрицательной селекции (то есть рассчитанной не на улучшение, а на ухудшение качеств народа) в конечном счёте принесла свои результаты, так как была рассчитана точно. Великий русский социолог, уже подвергший глубокому анализу и революцию, и голод 1920-х, заметил: «Судьба любого общества зависит прежде всего от свойств его членов. Общество, состоящее из идиотов или бездарных людей, никогда не будет обществом преуспевающим. Дайте группе дьяволов великолепную конструкцию, и всё же этим не создадите из неё прекрасного общества. И обратно, общество, состоящее из талантливых и волевых лиц, неминуемо создаст и более совершенные формы общежития.

Легко понять отсюда, что для исторических судеб любого общества далеко не безразличным является, какие качественно элементы в нём усилились или уменьшились в такой-то период времени. Внимательное изучение явлений расцвета и гибели целых народов показывает, что одной из основных причин их было именно резкое качественное изменение состава их в ту или иную сторону.

Изменения, испытанные населением России, в этом отношении типичны для всех крупных войн и революций. Последние всегда были орудием отрицательной селекции, производящей отбор «шиворот-навыворот», т. е. убивающей лучшие элементы населения...» (Сорокин, 1922. С. 188).

Вели Ибраимову было суждено открыть своей судьбой новый цикл опытов этой дьявольской селекции. Что признают и авторы уже упомянутого шеститомника: «С казни Вели Ибраимова... и кампании борьбы с «велиибраимовщиной» (по аналогии с «Султан-Галиевщиной») началась трагедия массового уничтожения тысяч и тысяч представителей интеллигенции Башкирии, Кавказа, Крыма, Средней Азии и Татарстана». Это было «начало сталинской политики репрессий и террора» (История Востока, 2006. Т. V. С. 39, 40).

Зададим себе вопрос: встретил ли Сталин какое-либо серьёзное сопротивление своей новой национальной политике? Практически никакого.

Но, может быть, партийно-административная элита СССР не отдавала себе отчёта в сути начавшегося процесса выстраивания жёсткой, тоталитарной вертикали власти, практически означавшей единоличное управление Сталиным огромной страной?

Вряд ли. Об этом уверенно судили даже иностранцы, не в пример хуже знакомые с советскими политическими реалиями и направлением их развития. В те же годы представитель Итальянской коммунистической партии в исполнительном комитете Коминтерна (ИККИ, Москва) Анджело Таска направил в ИККИ письмо, в котором утверждал: «Всё упирается в Сталина. ИККИ не существует.

ЦК ВКП(б) не существует. Сталин — «учитель и хозяин», который осуществляет всё... Сталин — плагиатор, потому, что он не может им не быть, потому что в интеллектуальном плане он посредствен и бесплоден, и потому что он втайне завидует интеллектуальному превосходству Троцкого, Бухарина и других, чего он им простить не в состоянии (как не простил этого Вели Ибраимову, добавим мы. — В.В.)... Сталин в России — это знаменосец контрреволюции, человек, уничтожающий — пока у него есть свобода рук — дух и завоевания Октябрьской революции... Я считаю самым большим несчастьем, которое могло случиться в Советской России после смерти Ленина, — то, что вся власть сосредоточилась в руках Сталина. Русская партия и все мы дорого заплатим за то, что не посчитались с точными указаниями Ленина о нём. Сегодня Сталин зажал в кулак не только русскую партию, но весь Интернационал. И вопиющая диспропорция между такой властью и качествами, необходимыми, чтобы осуществлять её, вызовет серию конвульсий, которые могут стать роковыми для Революции. Таким я вижу положение дел. Моя душа трепещет и не хочет смириться» (цит. по: Цецилия Кин. Из хроники Коминтерна. Несколько итальянских страниц // ИЛ, 1989, № 1. С. 200).

Опустим замечания А. Таски о Ленине и Октябрьской революции — всё-таки эти строки принадлежали правоверному коммунисту. Но именно это его качество поднимает итальянского политика высоко над российскими большевиками, ни один из которых не желал (или не мог) увидеть столь очевидное — ни тогда, ни много позже. А ведь А. Таска отослал своё письмо ещё в январе 1929 г., всего через несколько месяцев после казни Вели Ибраимова и гораздо ранее других, еще более кровавых процессов, затеянных и срежиссированных кремлёвским вождём...

Примечания

1. Сделанное одним из партийных авторов Крыма задним числом определение этого якобы чётко оформленного явления вряд ли можно назвать научным. Оказывается, ибраимовщина состояла «в засорённости советского аппарата националистами, контрреволюционными элементами, отрыве его от масс, в контрреволюционном перерождении в этих условиях отдельных клеток государственного аппарата, в ослаблении пролетарского классового наступления в городе и деревне» и так далее (Бочагов, 1932. С. 72). Последнее упоминание (о деревне) особенно непонятно. Все три «наступления пролетариата в деревне», а именно: Красный террор, продотрядовщина с её заградительными кордонами и, наконец, кампания репрессий под флагом «борьбы с контрреволюционными восстаниями» крымско-татарское село ощутило не «ослабленно», а в полной, даже чрезмерной мере.

2. Исключение в те годы составила — но по иной причине — чисто русская Мазанка (Симферопольский район), также пострадавшая. Её населяли потомки русских солдат, основавших деревню в 1784 г. Многие жители села принимали участие в революционных событиях, в борьбе против помещиков за землю отцов. Поэтому в 1929 г., когда советские коллективизаторы стали эту добытою кровью землю отнимать, то бывшие красногвардейцы восстали. Мятеж был подавлен лишь с помощью регулярных частей Красной армии, расстрелявших мятежников из артиллерийских орудий (подр. см.: Поляков, 1998. С. 146—149).

3. Нужно заметить, что такое обвинение вполне могло соответствовать истине. Сам М. Султан-Галиев высоко ценил такие положения шариата, как «обязанность просвещения; обязанность [развития] промышленности и труда (курсив мой. — В.В.); обязанность родителей воспитывать своих детей до совершеннолетия; допустимость гражданского брака; отрицание частной собственности на землю, воду и леса; отрицание суеверий; запрещение колдовства и азартных игр, роскоши, расточительства, золотоношения и шёлконошения, употребления спиртных напитков, взяточничества; установление детально разработанной прогрессивной налоговой системы — натуральной и финансовой... и др.» (Цит по: Аршаруни, Габидуллин, 1931. С. 83).

4. В обнародованной «Программе Султан-Галиева 1928 г.», в частности, говорилось: «Мы считаем, что рецепт, предлагающий замену диктатуры над миром одного класса европейской общественности (буржуазии) её антиподом (пролетариатом), то есть другим её классом, никакой особенно большой перемены в социальной жизни угнетённой части человечества не производит. Во всяком случае, если и произойдёт какая-либо перемена, то не к лучшему, а к худшему...» (цит. по: Аршаруни, Габидуллин, 1931. С. 78).