1. Цель коллективизации

Горе той стране, которая не воспитала в населении чувства законности и собственности, а, напротив, насаждала разного рода коллективное владение.

С.Ю. Витте, председатель Совета министров Российской империи

Вряд ли можно назвать ученого-советолога, не затронувшего так или иначе тему коллективизации. В этом нет ничего удивительного: грандиозная акция, губительная для миллионов людей (по последним подсчётам она стоила жизни или свободы 15 000 000 крестьян, не считая других видов репрессий), наложила своё чёрное клеймо на все стороны жизни огромной страны. И это — на несколько десятилетий; мы и сейчас несём её проклятие.

Поэтому, обратившись к мировой историографии коллективизации в СССР, читатель встретит не только великое множество трудов на эту тему, но и неминуемо столкнётся с различными ответами на основные вопросы, возникающие в связи с коллективизацией. На такие, например, почему вообще возник план коллективизации (с какой конечной целью она проводилась). В самом сжатом виде ответы на эти вопросы выглядят так:

1) Нужно было побороть общий продовольственный кризис, заставив крестьян дать зерно городу (Погудин, 1975. С. 114).

2) Малоэффективную систему мелких крестьянских хозяйств нужно было сменить крупным машинным сельскохозяйственным производством. Цель — создать экономическую основу для решения основной задачи эпохи, индустриализации СССР (Лященко, 1956. Т. III. С. 337, 338). Противоположную, совершенно уникальную позицию заняли крымские историки; по их мнению, всё было наоборот: «Социалистическая индустриализация была основой коллективизации сельского хозяйства» (ОИК. Т. III. С. 51).

3) Поскольку в наступившем длительном продовольственном кризисе были виноваты своекорыстные кулаки, то для борьбы с ними (вплоть до ликвидации как класса) и была необходима коллективизация (Конюхов, 1960. С. 61, 71).

4) Дело вообще не в экономике, такой подход слишком узок — считают учёные-политологи. Главная цель коллективизации: добиться полного контроля партии как над сельскохозяйственным производством, так и над распределением рабочей силы в деревне (Raupach, 1964. S. 78).

5) Коллективизация — осуществление сталинской идеи «борьбы всех против всех», которая только и могла гарантировать ему сохранение личной политической власти в роли верховного арбитра (Schapiro, 1970. P. 383).

6) Исследователи истории идеологических учений полагают, что коллективизация была связана не с экономикой, а со стремлением обновить социальную основу духовного мира советского человека, сменив «капиталистическое» мировоззрение масс социалистическим, для чего требовалось уничтожить частное крестьянское хозяйство (Nove, 1964. P. 401).

Плакат 1930 г. Худ. В.С. Кораблёва

7) Коллективизация была выражением подсознательной тяги русского человека к общинному бытию, Сталин лишь придал ей новую форму и сопроводил массовым террором, свойственным тоталитаризму. Но суть реформы осталась та же: тотальный переход к совместному труду, основанному на традиционном и не вызывающем протеста внеэкономическом принуждении (Ахиезер, 1991. Т. III. С. 155).

8) Коллективизация была проведена по инициативе не Кремля, а местных властей, опасавшихся стихийного перехода власти к наиболее порядочным и авторитетным на селе крестьянам-традиционалистам, то есть к единоличникам (Данилов, 2008. С. 17).

9) Коллективизация вообще не может иметь никакого разумного объяснения, так как была задумана и проведена Сталиным — личностью глубоко невежественной и одержимой. Одно из доказательств этой точки зрения: видя в крестьянах классовых врагов, стремясь к контролю над ними, он организовывал их в колхозы, часто огромные, что было явно опаснее для власти, чем миллионы разрозненных единоличников (Ulam, 1973. P. 355—356)¹.

Все приведенные мнения имеют известные обоснования, отчего ни одно из них не может быть сброшено со счётов. Тем более полезны они при анализе истории коллективизации в крымско-татарской деревне, имевшей как типичные для всего СССР стороны, так и уникальные, нигде более не повторившиеся черты. И первые и вторые, естественно, найдут своё отражение в общих выводах по данному очерку.

Однако всё же имеет смысл привести ещё одну точку зрения, которая, возможно, является наиболее общей и, отчасти, включающей в себя большинство указанных мнений, не противореча ни одному из них. Бесспорно, обобщение частной собственности не было самоцелью, но лишь средством для достижения какого-то конкретного результата или для решения сразу группы задач. Поскольку же субъектом политической, экономической и иной деятельности является человек, то главной из упомянутых целей явно выступает одна, это — обобществление человека, лишение его последней собственности, последнего из значимых достояний, только и сохранившегося в буре войн и революций, — собственной личности. А значит и личной свободы, что вполне удалось: бывшие революционные борцы за свободу, целое поколение «забыло простую истину, что частная собственность является главной гарантией свободы, причём не только для тех, кто владеет этой собственностью, но и для тех, кто ею не владеет. Лишь потому, что контроль над средствами производства распределён между многими не связанными между собою собственниками, никто не имеет над ними безраздельной власти, и мы как индивиды можем принимать решения и действовать самостоятельно. Но если сосредоточить все средства производства в одних руках, будь то диктатор или номинальные «представители всего общества», мы тут же попадём под ярмо абсолютной зависимости» (Хайек, 1992. С. 83).

Система, построенная на превращении общества в человеческое стадо с подчинением его диктаторской власти, рано или поздно должна была взяться за тотальное обобществление миллионов личностей, насильственное лишение их последних индивидуальных черт. Такой цели и была посвящена кампания коллективизации, занявшая много больше лет, чем формальное утверждение колхозного строя. Эти годы понадобились системе для того, чтобы полностью отторгнуть необобществляемые элементы. То есть людей, которые, несмотря на крайне неблагоприятную ситуацию, сохранили чувство собственного достоинства и собственную самобытность. Это самосознание могло держаться на несхожих факторах — национальной или сословной принадлежности, культурных, профессиональных или творческих традициях, религиозности, понятии о личных чести и достоинстве, да и попросту любовью к семье, дому, истории рода.

В записях Уинстона Черчилля, английского премьер-министра 1940—1950-х гг., весьма интересовавшегося историей СССР, имеется замечание относительно того, что Сталин называл коллективизацию наиболее критическим периодом всего советского периода. Генсек утверждал при этом, что 10 млн крестьян не признают советскую власть, но именно они могут быть избраны в местные органы власти не по политическим взглядам, а благодаря своей высокой репутации людей, умеющих работать, порядочных и честных — именно это признание и поразило английского премьер-министра. При этом Сталин вполне «владел темой», опираясь в своих выводах на письма с мест, которыми его буквально атаковали низовые партийные руководители, опасавшиеся утраты власти в результате выборов и настаивавшие на проведении жёстких предупредительных мер (Данилов, 2008. С. 17).

Несколько опережая порядок изложения материала по коллективизации крымско-татарского крестьянства, заметим, что эта часть «советского» народа крайне плохо поддавалась обобществлению. Причин было несколько (к ним мы ещё вернёмся), но были наиболее важные, которые стоит назвать здесь. Во-первых, крымский татарин был и остался естественным и неисправимым частником, преданным и самоотверженным семьянином. Во-вторых, всех десятилетий царизма оказалось недостаточно для того, чтобы выкорчевать из народной души тоску по восстановлению человеческих прав личности и традиционной законности. Наконец, крымско-татарский индивидуализм и материализм вполне европейского уровня вступали в противоречие с большевистскими призывами к самопожертвованию ради совершенно непостижимых идеалов «всенародного дела», победы всемирной коммуны и прочих утопий, не имевших ничего общего с ощущаемой реальностью, с твёрдой почвой, на которую единственно был способен опираться прагматичный крымский татарин².

Примечания

1. Приведённый здесь обзор составлен частично с использованием историографического анализа: Rosenfeldt, 1979. S. 109—112.

2. Сказанное о татарском материализме совершенно не означает бездуховности народа. Культура коренного народа Крыма (как татар, так и греков-урумов, и караимов, и крымчаков) имела, как говорилось в первом томе, много общего с культурами других народов бассейна Средиземного моря. То есть цивилизации, ориентированной не на самоизоляцию, а на духовное общение, совершенно нетрадиционное для великороссов, в массе которых возник большевизм. Таким духовным Средиземноморьем для крымских татар стал ислам — не как сухая доктрина, а как гениальное воплощение духа свободного (не навязанного коллективом!) общения.