ж) Репрессии 1930 года

В сохранившихся фондах бывших земских и волостных архивов были подняты старые имущественные документы, то есть записи о таких фактах, что за давностью лет стёрлись из человеческой памяти. И вскоре из Ялтинского района раздался торжествующий крик корреспондента: «Помог архивный список!» — там начали разорять бедняков, чьи предки когда-то были состоятельными крестьянами (КК. 12.01.1930).

А дальше уже было проще. Технике нехитрого дела выдавливания учили материалы I Съезда по социалистической реконструкции сельского хозяйства: «Лишим кулака земли, рабочего и продуктивного скота, сельскохозяйственного инвентаря... всего имущества... Выселим кулаков из районов сплошной коллективизации!» (КК. 01.02.1930). Не оставалось им места и в крымских городах: «Не подпускать кулака к социалистической стройке!» «На Сасык-Сиваш (то есть на костоломную рубку соли. — В.В.) пролезли кулацкие элементы» — можно подумать, что на лёгкую работу! «Кулаки среди кустарей срывают общественные кампании», «Не допускать примиренчества к чужакам!» — эти все заголовки статей только из одного номера «Красного Крыма» от 2 февраля 1930 г.

На местах инициатива также била ключом. В Камаджинском сельсовете Джанкойского района «кулацких лошадей» ещё в январе, не дожидаясь весны, мобилизовали для пахоты и обсева бедноты и на нужды сельсовета (КК. 31.01.1930). Конфискованную кулацкую мебель и посуду раньше было принято делить поровну между односельчанами. Но эту практику теперь подверг критике Симферопольский партактив. Не в том, конечно, смысле, что нехорошо ложки-плошки грабить, а в том, что «всё, что мы теперь отберём от кулака, мы должны передавать только в колхозы» (КК. 09.01.1930). Через год такого перетекания добра в неделимых фондах крымских колхозов оказалось кулацкого имущества на 4,2 млн руб. (КрымАССР. Вып. III. С. 79).

Много это или мало? Нетрудно подсчитать: годовой доход средней семьи тогда составлял 1500 руб. в городе и от 100 до 600 руб. в деревне. Другое дело, что имущество бывших кулаков как-то не доходило до инвентаризации в неделимых фондах, а втихомолку распродавалось дочиста, включая такое заметное, как дома высланных. Особенно широко размахнулись сельсоветчики Ялтинского района, так что в связи с этим был даже вынесен Протест крымской прокуратуры (ГААРК. Ф. Р-663, Оп. 7. Д. 307. Л. 2)! Но если уж большевистская прокуратура не могла мириться с явным нарушением прав человека, то следовало бы ожидать от репрессируемых хотя бы такого привычного для крымских татар ненасильственного сопротивления, как эмиграция. Но и этого не могли поставить в вину коренному населению чекистские органы. Они доносили Сталину, что практически все основные национальные меньшинства Крыма деятельно готовятся к эмиграции — но не татары¹.

Раньше доносы, как упоминалось, были довольно известным явлением, хоть говорить о них было как-то не принято — возможно, из-за остатков старорежимных предрассудков. Теперь впервые стали пропагандироваться не только доносы, но и междоусобицы внутри села, соседская рознь, взаимное ожесточение. Внутренний раскол села — вообще особая тема. Её сложность в том, что трудно, почти невозможно провести границу между двумя явлениями: естественным расслоением (по критерию зажиточности хотя бы), которое есть признак хозяйственного развития аграрного общества, и искусственным расколом, который проводится в политических видах властью, то есть сверху².

Примечания

1. Ранней весной 1930 г. в очередном докладе Сталину органы докладывали, что «среди эстонского, греческого, немецкого населения [Крыма] намечается нарастание эмигрантского движения... Наиболее сильная тяга к эмиграции отмечается среди немцев. В связи с ростом эмигрантских настроений ряд немецких посёлков категорически отказались от подготовки посевкампании по мотивам выезда весной в Америку (Евпаторийский, Джанкойский и Симферопольский районы)» (Сов. секретно. Т. 8. С. 1315).

2. Читатель, очевидно, обратил внимание, что приводимые печатные материалы, современные начавшимся репрессиям, датированы исключительно началом 1930 г. Причина, по которой они не появлялись позже, достаточно проста. В августе этого года по всем районным органам Главного управления по делам литературы и издательств (то есть цен трального управления советской цензуры) была разослана секретная «Краткая инструкция. Перечень по охране государственных тайн в печати». Приведу выдержки из неё:

«1. Политические вопросы. Не разрешается оглашать в печати сведения:

1) О борьбе с преступностью, о секретных методах борьбы с преступным элементом...

2. Освещая в печати отдельные факты кулацких выступлений, нельзя давать следующих сведений:

1) Данные о кулацких выступлениях против Советской власти и Партии, если таковые где-либо имели место.

2) Сводные данные о террористических актах кулачества (число убийств, поджогов и т. д.). Отдельные факты публиковать можно...

В печать пропускать нельзя: рисунки и фотографии, изображающие самый процесс раскулачивания (например: кулак с детьми уходит из отобранного дома, или кулака под конвоем отправляют из села ит.п,)...

Нельзя печатать сведения об административных высылках социально-опасного элемента, как массовых, так и единичных, а также о порядке конвоирования заключённых...» (Цит. по: Блюм, 2009. С. 103, 104).

Другими словами, власть прекрасно понимала, что сам процесс раскулачивания — преступление, и опасалась расплаты за него в настоящем, и нелицеприятного суда потомков — в будущем.