и) «Крымскотатарские кулаки» в ссылке

Общее количество репрессированных в крымском селе «кулаков» только за 1930—1931 гг. составило 4325 семей¹. Это были «спецпереселенцы» (с 1934 г. по той же статье пошли «трудпоселенцы»). И тех и других высылали туда, где климат пожёстче (вероятно, с учётом их южного происхождения): 1553 семьи — в Северный край, 2772 семьи — на Урал (Земсков, 1994. С. 119; Lynne, 2007. P. 195). Очевидно, именно тогда в народе сложилась полная щемящей тоски песня о высылке далеко не север: «Урал дагъы, Урал дагъы, Ек опыт эт ягъы». У этого маленького шедевра народного гения была редкая судьба: много лет спустя она вновь зазвучала в эшелонах, её пели депортируемые 1944 года (Усеинов Р., 1992. С. 3).

Семьи у «кулаков» были большие, по 6—8 человек, поэтому если к указанному количеству приплюсовать всех остальных репрессированных, то получится приблизительно 5000 семей или около 30—35 000 человек (напомним, это — только за два года). Сколько из них было крымских татар, пока сказать трудно, но общий статистический подсчёт показывает, что в 1930—1933 гг. наблюдалась интенсивная убыль именно коренного населения Крыма — примерно 14—15% от всех деревенских семей ушло только по высылке в качестве кулацких (Шаліна, 1960. С. 76). Техника переселения конца 1920 — начала 1930-х гг. была аналогична более поздней, весны 1944 г.: обычные «телятники», для отходов — одно ведро на битком набитый вагон, никакого отопления, голодный паёк (Боснякова, 1997. С. 5).

Эти дополнительные физические и психологические страдания, причиненные и без того жестоко и незаслуженно наказанным изгнанникам, не могли остаться без последствий. Люди, проведшие столько недель в запертых вагонах и трюмах барж, оказались не сломленными, они отказывались примириться со своей судьбой. Практически сразу после выгрузки они пытались организовать какое-то движение протеста. Для того чтобы оценить все бесстрашие этих обречённых, нужно представить себе обстановку мест, куда они попали: суровый край, населённый чужими, непонятными людьми, и это не говоря уже о зверствовавших чекистах, собаках и прочих атрибутах сталинской ссылки. В саму попытку протеста поэтому верится с трудом — но ознакомимся хотя бы с одним документальным описанием такой попытки (это беспристрастный доклад уральского сотрудника ОГПУ): «Группа присланных из Крыма кулаков на Туринские рудники Тагильского округа с первого дня повела агитацию с целью организовать выступление ссыльных против посылки их на лесозаготовки. Выставили требования: отправить их обратно в тёплые районы, наделить землёй, снабдить продовольствием. В результате 950 мужчин отказались ехать на лесозаготовки. 14 апреля [1930 г.] толпа ссыльных в I тысячу человек демонстрировали перед сельсоветом с указанными требованиями. Толпой освобождены ранее задержанные ссыльные и распущены погруженные в эшелоны ссыльные для отправления на работу. 15 и 16 апреля повторилась демонстрация ссыльных с теми же требованиями» (Трагедия деревни. Т. II. С. 428). В источнике отсутствуют сведения насчет того, чем окончилось тагильское выступление, но догадаться об этом нетрудно.

О дальнейшем существовании основной массы крымско-татарских ссыльных имеются хоть и общие, но точные сведения. Условия там были вполне каторжные, что касается работы, что — питания. Так, при выполнении неподъёмной дневной нормы переселенцу давали 600 г хлеба, при невыполнении — 400. Это было значительно ниже, чем даже в общих лагерях, кроме того за любую провинность (определяемую начальством произвольно) полагался штраф в 200 г хлеба (Голод, 1933. С. 10). Конечно, более всего осложняло жизнь то обстоятельство, что в больших крымско-татарских семьях был высокий процент иждивенцев — не только из-за многодетности, а ещё и оттого, что для работы на лесоповале не годились ни старики, ни ослабевшие женщины, которые в иных условиях могли бы трудиться (впрочем, детей выгоняли собирать ветки, за что практически не платили). На иждивенцев же и на Урале, и на Севере полагался единый месячный паёк: муки 5 кг (то есть 166 г в день), крупы 0,5 кг, рыбы 0,8 кг и сахара 0,4 кг. Был другой вариант: 3 кг муки, 5 кг картошки, 50 г сахара, 0,8 кг рыбы, 0,5 кг масла (Боснякова, 1997. С. 5).

Много это или мало? Ответом может служить докладная записка по ГУЛАГу от 03.07.1933 г. о положении с питанием спецпереселенцев именно в тех местах:

«Положение спецпоселенцев, особенно в Уральской области и Северном крае резко ухудшилось... Повсеместно в ЛПах (лагерных пунктах. — В.В.) Севера и Урала отмечены случаи употребления в пищу разных несъедобных суррогатов, а также поедания кошек, собак и трупов падших животных... На почве голода резко увеличилась заболеваемость и смертность среди спецпереселенцев. По Чердынскому району от голода заболело до 50% спецпереселенцев... Истощённые спецпереселенцы не в состоянии выработать норму, а в соответствии с этим получают меньшее количество продовольствия и становятся вовсе нетрудоспособными. Отмечены случаи смерти от голода спецпереселенцев на производстве и тут же после возвращения с работ» (цит. по: Земсков, 1990. С. 120).

Не лучше было и положение с жильём. Сразу по прибытии в места поселений люди были вынуждены жить в абсолютно неприспособленных бараках, которые было невозможно отремонтировать из-за полного отсутствия в таёжных лагерных пунктах стекла, кирпича, гвоздей и прочего. На Туринских рудниках людей селили вообще в недостроенные бараки с одной печью посреди огромного помещения, притом что морозы доходили до −50°C; не было там и никакого освещения (Боснякова, 1997. С. 5). А в г. Богославском, куда попало 200 человек из Байдарской долины, их поселили в церкви, где не было отопления вовсе (Ибраимов Р., 1995). Эти и иные заметки современников репрессий — не плод горьких, и оттого невольно искажённых воспоминаний. О том же говорят более объективные документы тех самых лет. Приведём выдержку из письма одного секретаря райкома, отвечавшего и за «свои» пункты спецпоселений:

«1. Отношение к спецпереселенцам в течение всего 1932 г. было варварским и преступным. Уже тот факт, что за 1932 г. было 10 000 смертей и 6500 дезертировало говорит об этом достаточно ярко.

2. Систематический недовоз продуктов питания во второй половине 1932 г. повёл к значительному истощению людей.

3. Жилищные постройки находятся по сей день в ужасном состоянии (рамы зачастую без стёкол, дома не проконопачены, печей очень часто нет)» (цит. по: История России, 1994. С. 269).

Поскольку жилищные условия были вторым (после голода) фактором высокой смертности, на них был вынужден обратить внимание сам заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода. В записке наркому РКИ, Я.Э. Рудзутаку от 26.10.1931 г. он сообщает:

«В числе умерших особенно много детей младших групп. Так, в возрасте до 3-х лет умирает 8—12% этой группы, а в Магнитогорске — ещё более, до 15% в месяц. Следует заметить, что в основном большая смертность зависит не от эпидемических заболеваний, а от жилищного и бытового неустройства, причём детская смертность повышается в связи с отсутствием необходимого питания...». И далее: «Больше гибло новоприбывших. Если среди старожилов в 1933 г. смертность была выше рождаемости в 7,8 раз, то среди новых — в 40 раз» (цит. по: Земсков, 1990. С. 121).

Современник и свидетель массовой депортации крымцев в 1930-х гг. вспоминал: «Целые крымско-татарские сёла были ликвидированы. Тысячи человек были брошены за колючую проволоку лагерей для высланных. Люди, которые выросли в мягком южном климате и которые никогда до этого не покидали родные горы и морской берег, были переброшены в тайгу и тундру, где сразу же начали вымирать. Это было не проведение какого-то массового мероприятия, но физическое умерщвление, беспощадное и бесчувственное умерщвление целого народа» (Kırımal, 1970. P. 83).

После окончания срока спецпоселения осуждённые должны были освобождаться от принудительного проживания в местах отбывания наказания. На деле же административные органы и Москвы, и спецпоселений, и Крыма в этом не были заинтересованы. Однако они могли препятствовать возвращению крымских татар на родину только собственной властью, так как специального положения на этот счёт не было. Но тот же Ягода писал, правда, несколько позже в своём докладе от 17.01.1935:

«Считаю целесообразным издание ЦИКом Союза ССР дополнения к Постановлению от 27.05.1934, где должно быть указано, что восстановление в правах трудопоселенцев не даёт им права выезда из мест вселения». И хотя на этом докладе Сталин поставил свою резолюцию «Правильно», окончательное решение было принято уже после войны. Указом Президиума ВС СССР от 26.11.1948 осуждённые на поселение должны были остаться там навечно (цит. по: Волкогонов, 1990. С. 9, 15).

Так, уже документально, была навсегда определена судьба крымско-татарского «кулачества».

Примечания

1. В эту цифру не входят дворяне, подкулачники, «политические», которых сортировали в зависимости от «статьи» в концлагеря, высылку навечно или во временную ссылку. Безусловной отправке в лагеря смерти подлежали «контрреволюционеры» (в том числе из крестьян), белогвардейцы и политические противники вроде тех, кого официально (то есть в результате судебных процессов) отнесли к муслюмовцам, велиибраимовцам и пр.