11. Паспорта — орудие трудовой неволи

Выше говорилось, что голодом 1932—33 гг. крымский город был задет слабее, чем деревня. В городах остался даже какой-то выбор продуктов, правда, по цене, не для всех доступной. Дешевле они стоили в магазинах потребкооперации (Крымсоюз), подороже — в государственной торговле и на базаре. Конечно, проблема питания в те нелегкие годы была тесно связана с так называемой сеткой зарплат, реформа которой была проведена в 1930 г.

Принцип уравнительности, господствовавший в основной массе российского общества (то есть в сельской общине) с предреволюционных лет, никуда не исчез. Даже когда вопрос жалованья терял актуальность, моральная установка всеобщей уравниловки незримо витала в воздухе. Да и куда она могла деться, оставаясь важнейшей составной частью неписаного морального кодекса крупнейшего народа Страны Советов, занимавшего к тому же доминирующее положение «первого среди равных»? И утверждения идеологов большевизма о том, что равная зарплата — один из признаков близившегося коммунизма, находили горячий отклик в сердцах русского народа на протяжении всех 1920-х годов. Как и воздыхания небезызвестного А. Сольца, что «вот только литературный труд у нас оплачивается вне всяких границ, но почему это делается? Потому что пока ещё трудно добиться, чтобы литераторы-коммунисты так же охотно писали бесплатно, как за плату, и мы вынуждены делать эту уступку» (Сольц, 1926. С. 56).

Реформа 1930 г. (окладная) была призвана отменить принцип уравнительности. Отчего это попытка была сделана? Меньше всего ясности в этот вопрос вносит сталинское заявление о том, что «уравниловка в зарплате — мелкобуржуазный предрассудок». Судя по основным положениям реформы, она была нацелена не на идеологическую борьбу с чьими-то предрассудками, а скорее на раскол масс, различных слоёв населения, чьё «беспроблемное» сосуществование стало кому-то наверху мешать. Теперь «оклады зарплаты» малоквалифицированных работников были понижены, а не столь уж многочисленным квалифицированным рабочим — повышены от 4 до 8 раз. Служащие также выиграли, начав получать от 8 до 30 минимальных зарплат.

Большинство населения при этом очутилось на грани нищеты, у магазинов потребкооперации застыли «вечные» очереди, а главное — усилилась внутрисоюзная миграция. Люди стали пересекать экономические зоны в поисках утраченного жизненного уровня, а кое-где (прежде всего на Украине, затем в Крыму) — и в бегстве от начавшегося голода. Такой вот колёсный быт огромных масс населения сказывался во всех сферах управления и экономики, вскоре началось неизбежное снижение темпов индустриализации. Но реформу не отменили. Вместо экономических мер по улучшению положения трудящихся были использованы административные, точнее, полицейские. 27 декабря 1932 г. были введены паспорта¹ и прописка.

На довоенном базаре в Симферополе. Из собрания издательства «Тезис»

Конечно, эта причина возвращения к проклятому прошлому была не единственной. Нужно было, во-первых, прекратить бегство голодающих крестьян в город, что лишало деревню рабочих рук, и, во-вторых, как-то обеспечить действенность городской карточной системы, не выдерживавшей приток новых жителей городов. В-третьих, не прекращались попытки осуждённых на ссылку и административную высылку вернуться на родину.

О смысле этого нововведения граждане могли узнать из печатавшихся в паспортах выдержках из «Положения» о паспортах. При этом само «Положение» на протяжении всего советского периода оставалось засекреченным (кажется, оно не обнародовано и поныне). Так же неявным остался ещё один смысл паспортизации человеческих особей на 1/6 части света. Это был и удар по остаткам рыночного механизма, после разгрома нэпа, ещё действовавшего в области рынка рабочей силы. Тем самым достигалось полное соответствие советской и средневековой архаичной структур: прикрепление человека к месту жительства его предков увенчало уже созданную в основных чертах систему прямого распределения в натуральной форме.

Паспортная система стала формой закрепощения двух типов или степеней. Если в крымских городах сохранялось подобие свободы передвижения в границах паспортного режима (допускался обмен жилплощади и крайне редко смена места работы — но только по разрешению администрации), то основная масса крымских татар, то есть сельские жители, не получавшие паспортов, оказались жёстко прикреплёнными. Причем не только географически (то есть к своему селу, точнее, к месту рождения и детства), но и социокультурно, то есть фактически — и к профессии отцов и дедов. Так воплотилась в жизнь во всём размахе и полноте великая мечта Ленина о регламентированном, строго упорядоченном бытии людей-насекомых.

Плакат 1934 г. Худ. Е.О. Георгиева

«Трудовое» закрепление коснулось не только крестьян. Ещё в 1930 г. крымский Наркомтруд получил право переводить рабочих и служащих без их согласия с одних предприятий на другие. Более того — в другие отрасли экономики и даже в другие районы республики. Теперь бесправие населения, называвшееся трудовой дисциплиной, ещё более ужесточалось. С 1932 г. одного прогула стало достаточно для увольнения с работы. Увольнение же означало потерю не только зарплаты, но и продовольственной карточки, и членства в потребкооперации, а иногда даже жилья (ведомственного, например, на железной дороге). Впрочем, и ни в чём не виноватые горожане утратили право свободного передвижения, по крайней мере на какой-то срок, поскольку выдача им паспортов тормозилась. Так, в Евпатории к выдаче паспортов местным татарам не могли приступить целый год из-за отсутствия в городской администрации служащих, способных правильно заполнить бланки на новом, латинизированном крымско-татарском алфавите (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 5. Д. 300. Л. 270).

По совокупности экономических и внеэкономических (административно-полицейских) мер принуждения советская модель жизни приобрела завершённый крепостнический характер. Но паспортизация преследовала и более актуальную для тогдашней власти цель. Это была первая чистка рядов — неважно каких. При паспортизации, длившейся едва ли не два года, бывших деревенских жителей изгоняли из городов, причём невзирая на то, что большинство из них давно овладело новыми профессиями и трудилось на городских государственных предприятиях (Фицпатрик, 2001. С. 146).

Они возвращались в нищую деревню, за которой ещё долго тянулся ощутимый след пережитого голода в виде общего упадка хозяйства, болезней, связанных с истощением, острой нехватки рабочего и молочного скота. Была, правда, разработана некая программа, согласно которой все бескоровные бедняки страны должны были получить по тёлочке. Но этот план, утопический по самой своей сути (откуда можно было взять сразу миллионы молодняка?), остался на бумаге его сочинителей — да ещё на плакатах, сохранившихся на удивление потомкам.

Примечания

1. В 1930 г., то есть за два года до реформы, Малая Советская энциклопедия в статье о паспортах как атрибуте буржуазного общества, назвала их «важнейшим орудием полицейского воздействия и податной политики в так называемом полицейском государстве». Авторы МСЭ были неправы. Паспорта стали общеизвестны в России задолго до её «обуржуазивания». Такие средневековые документы (до Петра I и в его царствование они ещё назывались по-старому — «пасы»), ограничивавшие свободу передвижения, сохранили своё значение и после отмены крепостного права. Причём значение внутриимперское (о заграничных путешествиях пока умолчим): крестьянин не мог без него уйти в город даже на временную работу.