2. «Марш энтузиастов», муз. И. Дунаевского

Идея Сталина о нарастании классовой борьбы была абсурдна лишь на первый взгляд. Когда дело доходило до практики, она обнаруживала черты истинного универсализма, исчерпывающе и доходчиво объясняя все «неувязки» между коммунистической теорией и реальной жизнью, которых чем дальше — тем становилось почему-то всё больше.

Стопроцентно гарантированная «мировая революция» всё не наступала, материальное благосостояние если и росло, то лишь в городах (да и то не у всех), работать приходилось всё напряжённее, огромная масса соотечественников была расстреляна или сидела в лагерях, а репрессиям конца не было видно. Всё это и многое другое было совершенно не похоже на обещанный большевиками социалистический рай, даже на его преддверие. Но когда вождь вещал, что все беды — от происков внешних и внутренних врагов, от обострения классовой борьбы на закате старого мира, то всё становилось на свои места. И народ, никогда не живший вне мифов и без них жить не умевший, облегчённо вздыхал: перебьём врагов, и социализм приблизится, значит, хоть дети будут счастливы.

Тем более опасным огнём вспыхивал гнев народной массы при каждом известии о новой вылазке Зла. Ведь она ставила под угрозу счастье детей, а с отцовским чувством не шутят. Люди ждали, затаив дыхание, конца каждого следствия, чтобы узнать, кто они, поднявшие руку на самое святое, эти оборотни, ещё вчера скрывавшиеся в людском море. И узнавали. Как правило, во «враги» попадали интеллигенты, спецы из бывших, крупные начальники, врачи, актёры и т. д. Короче, не люди из народа, «не-наши», нелюди. После чего праведный гнев превращался в ослепляющую ярость. Тысячи демонстрантов выходили на площади перед судами — или на Главную Площадь страны — с кроваво-красными плакатами, а в суды шли сотни и сотни писем с предложениями самых страшных кар, пыток и казней для пришельцев из иного мира.

Кроме политического энтузиазма был и социальный, и экономический. Есть такая общая закономерность, что на ранних стадиях индустриализации особенно сильна ненависть простых трудящихся к так называемым «белым воротничкам». Причин много, они разнообразны, одна из них чисто экономическая — разница в заработной плате. Правда, в СССР 1920-х чисто внешне царила уравниловка, даже коммунисты получали якобы по минимуму (о спецпайках и спецдачах мало кто знал). Но вскоре разброс в зарплате «белых» и чернорабочих стал огромен, что вызывало у никогда не евших досыта работяг не самые тёплые чувства к верхам. Поэтому осуждение хоть части последних воспринималось массой с удовлетворением, ведь торжествовало попранное чувство социальной справедливости. Бывало и так, что это чувство вызывалось искусственно: на осуждаемых прямо взваливалась вина за обнищание масс¹.

Весьма силён был и трудовой энтузиазм. Коммунистической пропаганде удалось немыслимое: вбить в голову самого бесправного из народов этой части света чувство хозяина своей страны. Причём не только попавшие в центр агитационной мишени рабочие, но и многие крестьяне, и даже вращавшиеся в элитных кругах интеллигенты (уж кому знать истину, как не им!) находились под гипнотической властью простой и действенной большевистской идеологии. Этот духовный наркотик в самом деле делал людей счастливыми. Неважно, что это «счастье» было суррогатным, измышленным, или, как сейчас говорят, виртуальным: граждане СССР верили в то, что они счастливы, и не только безропотно терпели «временные» лишения, но и добровольно подвергали себя, свои семьи дополнительным материальным жертвам ради экономического и военного могущества любимой Родины².

Наконец, большевистская тоталитарная пропаганда и агитация не были лишены своеобразной красоты, отвечавшей эстетическим потребностям советского человека. Ведь трудовой и политический энтузиазм поддерживался не только создателем талантливого «Марша энтузиастов» Исааком Дунаевским, но сотнями и тысячами по-настоящему одарённых поэтов, композиторов, художников, режиссёров, скульпторов, архитекторов и т. д. Они сумели за 10—20 лет создать многоплановую, богатую и совершенно новую культуру. Причем не наносную или элитарную, а свою собственную, родную, полностью отвечавшую самым разнообразным потребностям и вкусам народа, который с восторгом её принимал и страстно любил.

История России, будни Страны Советов были превращены трудами «армии искусств» в героический эпос. Это была величественная, многовековая «Илиада», чьи завершающие, самые торжественные и величественные песни пришлись на социалистическую эпоху. Но поскольку без культа героя эпос мёртв, то её дополняла своеобразная «Одиссея». Появились свои Улиссы: О.Ю. Шмидт, И.Д. Папанин, В.П. Чкалов, потом таинственные герои войны в Испании. Кино засверкало созвездиями великих русских князей и полководцев (ещё недавно пребывавших на советской свалке истории как угнетатели и сатрапы). То, что в репертуаре цари делили кинославу с ворами и бандитами типа Разина и Пугачёва, никого не смущало. Эти, вторые, тоже были настоящие русские люди, не страшившиеся ни своей, ни чужой крови. Они украшали, а не позорили историю неповторимой Родины героев.

А чтобы народу был понятнее пафос всей этой чудовищной мешанины, то картины, скульптуры, поэмы стряпались по рецептам кухни, гораздо позже получившей название «кич», или «массовая культура». Её значение для поддержания энтузиазма было вполне оценено на высшем уровне. Сталин лично просматривал фильмы, проекты зданий, книги, посещал премьеры опер, балетов и художественных выставок, никому не доверяя важнейшей задачи апробирования новых гипнотических средств. Он был Верховным режиссёром и Первым актёром спектакля, который ставился Россией на удивление всему цивилизованному миру.

При этом особая участь была уготована исторической науке. Деяния старинные и совсем недавние переиначивались не только в фильмах и пьесах. Вполне строгой и точной науке «повезло» в том смысле, что ею особо интересовался вождь, нередко и сам бравшийся за перо. Поэтому немыслимые искажения, откровенные фальсификации стали в ней правилом. История переписывалась заново, причём неоднократно, нередко на основе легенд-россказней, на уровне исторических и бытовых анекдотов. И, ещё хуже, на уровне писателя Валентина Пикуля, получившего всенародное признание (правда, несколько позже) своими псевдоисторическими бреднями.

Пикулем тридцатых был сам Сталин.

Примечания

1. «В нашей стране, богатой всевозможными ресурсами, не могло и не может быть такого положения, когда какой бы то ни было продукт оказывался в недостатке. Именно поэтому задачей всей этой вредительской организации было — добиться такого положения, чтобы то, что у нас имеется в избытке, сделать дефицитным...» (Генеральный прокурор СССР А.Я. Вышинский на процессе Н. Бухарина).

2. Когда появились первые государственные займы, люди становились в очередь, чтобы купить облигации, которых часто не хватало: это была их помощь индустриализации, модернизации и пр. Простой беспартийный рабочий мог добровольно оставаться на стройке неделю, забыв «в производственном угаре» о том, что в пустой квартире умирает от голода и болезни его трёхлетний сын (История России, 1994. С. 260). Это, конечно, крайний случай, но он характерен для эпохи.