г) Крымскотатарские литераторы

Несмотря на попытки идеологического сектора обкома как-то «приручить» кедаев, они, конечно, сохранили за собой несравненно больше свободы действий, чем профессиональные литераторы. Этими последними стали буквально управлять сверху. Особенно начиная с 1934 г., когда единственным разрешённым творческим методом стал так называемый социалистический реализм. Допускались, правда, некоторые индивидуальные отклонения (для «направлений» они были слишком ничтожны). Но большинство этих «индивидуалов» было вполне ручным, поскольку умещалось под широкой крышей Союза писателей СССР (СП). Во главе этого внутренне, конечно, разношёрстного, а внешне вполне единомысленного содружества стоял М. Горький, первый певец нового времени, восславивший рабский труд на Беломорском канале, пролетарский писатель, владевший дворцом в Москве и двумя дачами под чекистской охраной.

Социалистический реализм как творческий стиль и образ жизни его творца М. Горького, не имел ничего общего с жестоким, но правдивым социальным реализмом, невидимым в лубочно-плакатном, залакированном до сапожного блеска, парадном облике СССР. Социалистический же реализм требовал от писателя беспощадной критики идеологического противника, сотворения положительных героев, создания оптимистических, бодрых сюжетов, подводящих массового читателя к спокойной уверенности в неизбежности победы коммунизма.

Писатель, став членом СП, попадал в железные тиски. Партия контролировала его жизнь и поведение через отлаженную номенклатурную систему союзов писателей братских республик. Только безусловное подчинение идеологическим рецептам этих бюрократических органов открывало доступ к публикации в журналах или в виде отдельных изданий, к поездкам по стране и за рубеж. Короче, ко всему тому, что и в самом деле нужно литератору. Но, вдобавок к этому, особо отмеченным из пишущих полагались такие бесплатные блага, как бесплатные личные секретари-машинистки, дачи, путёвки в дома творчества, столичные квартиры повышенной комфортности, материальные пособия, переводы и издания на иностранных языках, юбилейные собрания собственных сочинений, прикрепления к спецмагазинам, спецлечебницам и т. д.

Изложение упомянутых идеологических принципов для членов крымской организации Союза писателей было поручено как знак высокого доверия крымскому татарину Умеру Ипчи. Этот беллетрист и общественный деятель занимал в писательских кругах Крыма особое место. Как верно подчёркивает исследователь его жизни и творчества, «после I Съезда Союза писателей ССС где Ипчи участвовал с совещательным голосом, литературная и читательская аудитория пришла к единому мнению, что Умер Ипчи является наиболее популярным пролетарским писателем в крымско-татарской литературе. Это признала и конференция, посвящённая 20-летнему юбилею творческой деятельности писателя» (Керимов, 1988. С. 3).

Вполне в духе теоретиков марксизма-ленинизма, считавших, что до эпохи диктатуры пролетариата мир жил в доисторическом оцепенении, У. Ипчи настоятельно рекомендовал коллегам отказаться, для их же блага, от всего наследия классической крымско-татарской литературы и устной поэзии. И было бы глубокой ошибкой считать, что это национальное наследие копилось многие века, что оно зарождалось на заре ханства («от Кудай Кубеликов»), что его создавал крымскотатарский народ — от нищих богословов-дервишей до могущественных ханов-поэтов, от средневековых учёных-улемов до Исмаила Гаспринского¹. Также никуда не годилась блестящая группа писателей 1910—1920 гг., неустанно ковавшая единый национальный литературный язык — оказывается, «они писали на искусственном языке, непонятном народу... их литература была литературой татарской белогвардейщины» (Ипчи, 1935).

Что же тогда остаётся истинной крымско-татарской литературой? По мнению У. Ипчи, — всё, написанное при советской власти и под её контролем, всё, что можно обозначить как «детище Октября». Из старого же наследия в новый мир позволялось взять с собой только фольклор в виде сочинений кедаев Эшмирзы Карта, Сеит Мамбета и Куртмамбет-акая. Умер Ипчи пошёл в своём отрицании предков даже дальше российских коммунистов. Перечёркивая дооктябрьскую историю, те не замахивались на великих поэтов и писателей прошлого (Горький половину томов своей «Библиотеки всемирной литературы» заполнил старыми авторами). Крымский же воитель ввёл в коммунистическое литературоведение новый термин: «долитературные авторы», обозначая ими всех, кто писал до 1917 г., и рекомендуя начать с ними борьбу. Для Крыма она могла начаться со школьных учебников, куда проскользнули такие вредные произведения, как «Молитва ласточек» и «Ант эткенмен» Нумана Челеби Джихана, «Анан кайда» («Где мать») Б. Чобан-Заде, сочинения Джемиля Керменчикли, Мемета Ниязи, Ш. Бекторе, А. Одабаша (там же).

А.М. Горький среди руководителей Беломорканала Беломорско-Балтийский канал им. Сталина

Крымско-татарская литературная критика (в лице Я. Мусанифа, Дж. Гафарова, А. Фетислямова) неизбежно и сама стала мишенью критики У. Ипчи. Объективные, серьёзные статьи этих авторов о литературном возрождении, связанном с авторами-миллифирковцами, было трудно оспорить из-за их логичной и последовательной доказательности. Поэтому они были раскритикованы за невнимание к более поздним, молодым советским авторам, — то есть не за то, что в них есть, а за то, чего нет. Самым же возмутительным, по мнению Ипчи, были публикации стихов и песен, пришедших из мест ссылки крымско-татарских «кулаков». Их советский критик частью народа уже не считал (там же). Возможно, в глубине души, и себя тоже — писатель публично отказался от веры абсолютного большинства своих соотечественников².

Упомянутые инструкции строгого председателя Союза писателей, более или менее действенные в соответствующей сфере, то есть на территории полуострова, теряли свою силу за его пределами. Поэтому информация о критике или исключении из писательской организации того или иного крымско-татарского писателя, до «большого мира» часто не доходила, от чего случались досадные неувязки. То, к примеру, в Малой Советской Энциклопедии давно раскрытый и развенчанный «враг» и «националист» Гафаров рисуется как «активный борец против буржуазного национализма», то, ещё хуже, в Азербайджанской энциклопедии «разоблачённые и изгнанные из писательской среды Айвазов и Акчокраклы» подаются как «литературные деятели». Вот за этим председатель Ипчи зорко следил (см., напр.: К.К. 14.09.1935), хотя его эти промахи в братских республиках, в общем-то, не касались...

Конечно, радикальным, наиболее действенным средством избавиться навсегда от общества неприятных писателей-лишенцев было бы куда-нибудь их удалить. Но в середине тридцатых годов руководство Крымского СП не могло ещё рекомендовать соответствующей инстанции перемену их места жительства. Поэтому, учитывая «неисправимость» идеологически чуждого элемента, оставалось одно — заменить его элементом пролетарским.

Эта идея впервые возникла ещё в 1931—1932 гг., когда был развёрнут призыв идти в большую литературу трудящимся. Впрочем, не всем подряд, а лишь ударникам (КК. 05.01.1932). Собственно говоря, этот проект был спущен сверху, из Москвы. Там был даже создан новый лозунг — «одемьянивание» литературного процесса в Советском Союзе, то есть привлечение в поэзию молодых рабочих, будущих Демьянов Бедных (Фрезинский, 2008. С. 499).

Насколько известно, нового, крымского Максима Горького или хотя бы Демьяна Бедного тогда не вышло ни из одного местного стахановца или выдвиженца. Теперь же, по истечении четырёх лет, начала осуществляться известная пословица о Магомете и горе. Если не получилось обогащение писательских рядов за счёт пролетариата, то приходилось поступать наоборот, то есть внедрять пишущих в массы трудящихся. И в сентябре появилось Постановление СП Крыма, где указывалось, ввиду «недостаточной связи писателей с социалистической действительностью... командировать лучших крымских писателей на длительный период в колхозы и на заводы» (КК. 26.09.1936). Здесь крымские идеологи намного опередили китайских товарищей с их засылкой университетских профессоров и иной интеллигенции в деревню по программе «культурной» революции. Замечу, предваряя события, что в Крыму идея десанта литераторов в массы ни к чему не привела. «Лучшие крымские писатели» дружно остались на своих городских квартирах.

Тогда была выдвинута и действительно осуществлена ещё одна, уже третья творческая идея — «прикрепления» профессиональных литераторов к народным кедаям. Цель была проста и величественна: от такого сотрудничества и взаимовлияния должно было произойти, с одной стороны, стилевое совершенствование репертуара кедаев, а с другой — сближение героев профессиональной беллетристики с народом. Результаты ожидались эпохальные. В связи с этой кампанией показательна судьба 75-летнего Дженгази Шерфединова. В 1937—1938 гг., когда к нему был прикреплён ответственный секретарь Союза писателей Крыма Юсуф Болат, старик «в течение нескольких месяцев сложил много песен, частушек, стихотворений». Например, такие, как серия Песен — О великом вожде Сталине, Николае Ежове, Папанине, Первомае, Выборах и т. п. (Б. 08.07.1938). После дополнительной обработки эти «песни народного певца» были изданы отдельным сборником.

Шевки Бекторе. Фото из: Керим, 1997

В то же время сигналы об уклонах в среде литераторов не затихали. И чем ближе подходил 1937 г., тем писателей-уклонистов становилось, судя по прессе тех лет, больше. Идеологический сектор Союза писателей буквально лихорадило от такого явного обострения если не классовой борьбы, то хронической, застарелой болезни крымских татар — их знаменитого «буржуазного национализма» (русских «великодержавников»-шовинистов в эти годы здесь и не стало вовсе).

В помощь идеологическому сектору Крымского СП с его ограниченным штатом литературных критиков и профессиональных разоблачителей время от времени собирались писательские конференции. На этих представительных форумах работу сектора, напоминающую весеннюю обрезку лозы, выполняли сами собратья по перу. С завидной энергией и находчивостью подвергали они друг друга «товарищеской критике», после которой иной коллега по писательскому цеху отправлялся прямиком на Колыму. Впрочем, имелись и неприкасаемые, те, кто входил в высшую касту, обозначенную титулом «партийные писатели».

Например, на писательской конференции августа 1934 г. редкий из многочисленных ораторов не хвалил на все лады пьесу «Наступление», принадлежавшую перу самого председателя КрымЦИКа Ильяса Тархана (об истинном авторстве этого шедевра — ниже). С другой стороны, к уже известной группе уклонистов (Б. Чобан-Заде, Герай Бая, Айвазова, Одабаша и пр.) теперь добавились «новенькие» буржуазные националисты — писатели Джавтобели, Джаманаклы, Амди Алим, Алтанлы, Джотере, которых подвергли нещадной разборке за «грубые политические ошибки» (КК. 08.08.1934).

Хуже всего было то, что Союз писателей, то есть формально — клуб литераторов, на деле таким не являлся. Его конференции, эти вроде бы собрания товарищей по цеху, их сугубо профессиональные, внутриклубные решения и документы, сразу после текстового оформления приобретали силу и вес закона не только культурной, но и идеологической, а отчасти — и политической жизни Крыма. Это, с одной стороны, придавало новые силы, ощущение собственной значимости критикам-доносчикам и авторам документов (практически это были одни и те же люди). С другой стороны, вызывало в участниках конференций чувство живой благодарности к родной партии, наделявшей их такой властью, о какой ни один беллетрист прошлого и мечтать не мог. Неудивительно, что после таких форумов признательные писатели предоставляли тому же Ильясу Тархану «особое, исключительно видное место» в национальной литературе, а выше упоминавшуюся пьесу «Наступление» — подлежащей обязательному включению в репертуар всех театров Крыма (КК. 12.02.1935).

Но Тархан всё-таки не был профессиональным писателем. Что же касается действительных членов Крымского СП, то среди них только один считался классиком ещё при жизни — уже упоминавшийся Умер Ипчи. Он, в отличие от Бекира Чобан-Заде и многих ему подобных, отлично вписался в советскую действительность. Когда в 1936 г. отмечали 20-летний юбилей его творческой деятельности, то было официально признано, что настолько талантливого писателя Крым вообще доныне не знал (КК. 18.06.1936).

Это был настоящий успех, истинное признание, которого в СССР удостаивались единицы, да и то не из писателей. В тот день вся первая полоса главной газеты республики была плотно усеяна поздравительными телеграммами юбиляру (между прочим, это было впервые за всю историю крымской прессы). Благодарность самого юбиляра за возможность творить вылилась в стихи, — посвящённые Сталину, естественно, — перевести которые было загодя поручено самому Арсению Тарковскому. И они были опубликованы тут же, под большим, на четверть полосы, графическим портретом юбиляра. А затем следовали остальные полосы с другими материалами по тому же поводу (частью в стихотворной форме), тут же публиковалась и свежая драма У. Ипчи «Враг» (там же). Но на этом юбилей не кончился.

Едва прошло полмесяца, как появился ещё один юбилейный номер «Красного Крыма». Здесь была масса свежего материала, появившегося за это время. И доклад наркома просвещения Р. Александровича на юбилейном вечере 27 июня³, и речь С. Мадонова «Крупнейший писатель советского Крыма», и новые «сталинские» стихи самого виновника торжеств. Появились юбилейные заметки (правда, более краткие) и в других газетах СССР, отчего крымского писателя узнала вся огромная страна.

Первая полоса Красного Крыма от 18 июня 1936 г. с одой Умера Ипчи «Сталину» и портретом поэта

Ещё ближе крымским детям должен был стать Умер-акай после его рассказа о безрадостном детстве в крымскотатарской деревушке, где старшие подвергали его побоям за принципиальный отказ читать Коран и Ильмхал (КК. 07.11.1936).

Это был зенит славы такой высоты, что не мыслилась для остальных крымскотатарских писателей. Но всему прекрасному рано или поздно приходит конец. Прошло менее года после столь памятного всеми юбилея, — и имя любимца партноменклатуры открыло очередной список крымских литераторов, оказавшихся закоренелыми буржуазными националистами. Вдобавок маститый писатель обвинялся и в слишком вольном обращении с деньгами Литфонда крымского отделения СП. А также в политических грехах давнего прошлого (членство в «контрреволюционной буржуазно-националистической» организации «Ешиль Ада», публикация в антисоветской газете «Иль» своих националистических произведений «Газы-Мансур», «Медресе» и других). И, самое пикантное, — в авторстве знаменитой пьесы «Наступление», которая публиковалась в сценарных сборниках и шла в крымских театрах под именем Ильяса Тархана.

В этом, как свидетельствует анонимный корреспондент, У. Ипчи «сам признался» (К.К. 30.03.1937). Впрочем, как в ту пору, так, кстати, и сейчас признания, сделанные в «органах», весьма сомнительны в смысле своей адекватности. По обвинению в национализме У. Ипчи был осуждён на 12 лет. После окончания срока он попал в психиатрическую лечебницу г. Томска, где и умер в 1955 г. То есть надолго пережив почти всех своих довоенных крымских коллег по перу (Керимов, 1996).

То, что по «националистической» статье обвинения подверглось разгрому всё правление СП, было не слишком удивительно. Таких известных всему Крыму писателей и поэтов, как И. Кадыра, Джавтобели, Алтанлы и других, давно уже открыто критиковали, а это считалось верным признаком особого интереса особых органов. Но, судя по всему, шла не просто охота на людей.

Началась критика национальных журналов в целом. Орган Союза писателей, «Литература и искусство Крыма», в редакции которого было немало и русских, неожиданно оказался «убежищем банды троцкистов, буржуазных националистов и прочей сволочи». В «Эдебият ве культура» («Литература и культура») тем более «окопались махровые буржуазные националисты», судя по разоблачительным материалам, клеветавшие на единственного честного коммуниста среди сотрудников и авторов этого издания, писателя У.Ш. Тохтаргазы. Заодно досталось и безымянным авторам «Сказок крымских татар», вернее, их добросовестному и точному собирателю К. Усеинову, который, как оказалось, «вредительски их исказил и опошлил» (КК. 14.09.1937).

Беспощадная критика обрушивалась даже за переводы с русского на крымско-татарский. Ей подвергались признанные профессионалы, безупречно знавшие оба языка, за то, что они ухитрялись переводить в духе всё того же буржуазного национализма. По этому обвинению был арестован Абдулла Лятиф-заде, а с ним А.С. Айвазов и О. Акчокраклы — все они были репрессированы и погибли. Участь своих бывших жертв делили и инициаторы преследований, доносившие на них. Собственно, такая практика была не исключением, а правилом. Публично донёсший на композитора А. Рефатова⁴, литературный критик Я. Азизов был расстрелян в том же тридцать седьмом (Усеинов, 1992. С. 5).

Примечания

1. Это, считал У. Ипчи, не более как «контрреволюционный подход — ни крымские ханы, ни Гаспринский, ни их внуки-националисты не дали татарской литературе ни одного более или менее ценного произведения» (Ипчи, 1935). Вообще, у У. Ипчи довольно явственно проглядывали абсолютно не свойственные крымско-татарской этнопсихологии непримиримость и даже манихейство. Совершенно верно было подмечено, что уже в «самых первых поэтических произведениях Ипчи решительно делит мир на два лагеря — помещиков и капиталистов с одной стороны, крестьян и бедняков — с другой» (Керимов, 1988. С. 6). Здесь имеются в виду такие произведения У. Ипчи, как, например «Эвлерге бакъкъанда» («Смотря на жилище»).

2. Атеизм У. Ипчи — особая тема. Ещё в 1921 г., когда в массе крымско-татарского народа неверующих насчитывались буквально единицы, а воинствующих атеистов вообще практически не было, Ипчи опубликовал программную свою декларацию под характерным титулом «Аллагъя исьяным» («Моё восстание против Бога»). А 1927 г. им была издана повесть «Хатиб», где муллам крымско-татарского народа приписывалась «своя мораль — не признавать никакой морали» (цит. по: Керимов, 1988. С. 11).

3. Рамазан Александрович использовал юбилейную трибуну для того, чтобы выделить замечательную личность юбиляра на тёмном фоне не столь преданных делу партии крымско-татарских творческих деятелей. Для этого он обрушился на ряд писателей с обвинениями, в которых фактически на весь Крым прозвучали некие внесудебные приговоры. Впрочем, через некоторое время использованные и судебными властями — в качестве доказательств «преступлений» неугодных Александровичу личностей: «Контрреволюционная публицистика в прозе и стихах Чобан-Заде, Одабашлы, Амета Озенбашлы и других имеет такое же отношение к крымско-татарской литературе, как, скажем, в русской литературе прозаические и стихотворные упражнения некоторых российских градоначальников и купцов, печатавших книги за свой счёт» (Литература и искусство Крыма. 1936, № 2. С. 131).

4. Как стало известно много позже, О. Акчокраклы и А. Рефатов допрашивались в симферопольском отделе НКВД практически одновременно. Писателей подвергали страшным избиениям (как позднее сознался их палач, у них были выбиты все зубы), пытаясь добиться от них признания в шпионаже в пользу Турции. Однако оба крымско-татарских интеллигента, мужественно перенеся пытки и издевательства, своей «вины» так и не признали (Рефат, 1995. С. 3).