в) Третий этап

Третий этап, хронологически пришедшийся на 1927—1941 гг., был качественно совершенно иным. Если предыдущий период был характерен скорее материальным, физическим воздействием на религию, её институты и верующих, то теперь началась идеологическая и политическая обработка масс. Ношение паранджи в Средней Азии, посещение мечети в Крыму, жертвоприношения на Кавказе — всё это скопом объявлялось «пережитками». А те, кто их упорно придерживался, подвергались целому набору наказаний — от публичных издевательских «проработок» на месте работы до лишения имущества и ссылки на Север или за Урал. Но изменение атеистической пропаганды в направлении большей идеологизированности не слишком сказалось на умственном и образовательном уровне профессиональных пропагандистов и даже преподавателей соответствующих дисциплин в высшей школе. Ислам оставался для этого контингента тайной за семью печатями.

Причём не из-за недостатка источников исламского права или иного учебного материала. Просто здесь сказывалось вековечное презрение шовинистов к инородцам — и агитация сводилась к невежественным выпадам против философии и этики ислама, да к откровенно хамским оскорблениям вероучителей и верующих. Доходило до парадоксов: одни праздники жестоко преследовались, другие, столь же исламского происхождения и смысла, объявлялись «фольклорным наследием». На паломников, направлявшихся к святым местам, устраивались облавы с арестами, а на обычай обрезания, соблюдавшийся и в партийных кругах, власти закрывали глаза. Мечети закрывали тысячами, а мусульманские кладбища, то есть столь же священные места, никто не трогал.

В 1927—1929 гг. снова, и на сей раз окончательно, у мусульман советской империи были отобраны все без исключения вакуфные имущества. Ещё недавно московские идеологи признавали ценность вакуфных средств как материальной основы в просветительской деятельности, правомерность сохранения вакуфов за создателями этих фондов. Теперь они оправдывали ликвидацию вакуфов, упирая на их социально-политически вредную для советской власти контрреволюционную сущность. То есть произошёл возврат к старой лжи, теперь попавшей даже в официальную литературу универсального содержания. Та же судьба постигла мусульманское право, шариат в целом. Например, в Большой Советской Энциклопедии в 1934 г. лишь озвучивалась давно выведенная и принятая к действию «партийная истина» насчёт того, что шариат в СССР «служит орудием для врагов социалистического строительства: баев, басмачей, кулаков и т. п.» (БСЭ, 1-е изд. Т. LXI. С. 855).

Гораздо раньше, в 1927 г., когда партия в очередной раз убедилась в несокрушимости ислама во всех без исключения мусульманских регионах страны, в сохранении силы его норм и традиций даже в массе большевиков-«националов», было решено именно эту религию обезглавить, репрессировав вероучителей. Однако провести столь масштабную акцию одним махом не представлялось возможным, поскольку это могло вызвать многомиллионные волнения. Было решено действовать исподволь, постепенно. Вначале, в январе 1927 г., Отдел Агитпропа ЦК ВКП(б) разработал проект постановления ЦК «О мерах борьбы с мусульманским религиозным движением», где лишь говорилось о допустимости таких методов, как репрессивные меры «судебного и внесудебного характера». То есть заранее оправдывался ещё не начавшийся террор против групп населения, лишаемого таким образом всех гражданских прав и незаконно дискриминируемого по признаку вероисповедания.

Намечавшийся террор был при этом чётко адресным, будучи нацелен исключительно против «контрреволюционной части мусульманского духовенства», а под эту категорию можно было подогнать любого Мазина, не говоря уже о ха-типах или имамах. Кстати, число последних должно было в будущем неуклонно снижаться, так как тот же проект предписывал «резко ограничить возможности обучения подрастающих поколений основам ислама и подготовки служителей культа для мечетей».

Конечно, это были только намётки готовившейся расправы над верой и её служителями. Но документ назывался Проектом ЦКВКП(б), и уже поэтому имел почти законодательную силу. Он был заботливо разослан во все мусульманские районы, — и местные власти тут же на него отреагировали. Большевистский Проект начал действовать, не будучи узаконенным постановлением. А ещё через месяц, в феврале 1927 г., тот же ЦК ВКП(б) разослал в национальные республики поручение выработать в соответствии с ситуацией на местах свои проекты мероприятий для «усиления борьбы с несомненно растущим влиянием мусульманского духовенства, попытками его оказать влияние на политическую жизнь мусульманского населения, попытками усилить экономическое влияние (через сепараторы и пр.), а также влиять на все формы быта через религиозные школы, лекции, женщин, детей, мусульманскую религиозную печать, проповеди в мечетях, стремление участвовать в избирательной кампании, составлении приговоров и резолюций и т. п.» (цит. по: Нуруллаев, 1999. С. 136).

Наконец, 27 апреля того же года было опубликовано Постановление ЦК ВКП(б), где соответствующим органам и учреждениям предписывалось «принять меры в дальнейшем к предотвращению объединения мусульманского духовенства в единую централизованную организацию и против распространения влияния ЦЦУМ». Смысл Постановления прокомментировал известный большевистский мракобес, председатель Антирелигиозной комиссии ЦК партии Е.М. Ярославский, обычно выступавший исключительно против православия (что естественно для иудея-выкреста, порвавшего и с приютившей его Российской церковью). На сей раз он обрушился на ислам, потребовав «повести решительную борьбу с объединительными тенденциями среди организованного мусульманского духовенства разных республик». А его русский коллега В. Борисов печатно отказал духовенству в праве на свободу религиозной пропаганды и миссионерства среди групп населения, не охваченных верой, ограничив деятельность вероучителей «пределами обслуживания религиозных потребностей» людей, и без того религиозных (Нуруллаев, 1999. С. 133, 134; История России, 1994. С. 333).

В 1928 г. был нанесён, наконец, последний решительный удар по образованию мусульман Советского Союза. Майским постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) были закрыты все мектебы и медресе. Невзирая на то, что их деятельность пока оставались основной в деле народного просвещения (советских школ и в конце 1920-х гг. остро не хватало)¹. А ровно через год Постановлением правительства СССР от 21.05.1929 г. все «служители культа», которые проживали не в городах, могли уже по одному этому признаку быть поставлены вне закона. Их предлагалось приравнять к кулакам — что и было сделано. Последствия известны, бывших вероучителей, как правило, людей небогатых и немолодых, стали лишать имущества и отправлять в ссылку.

В начале 1930-х гг. мусульманские лидеры страны, лишившиеся остатков иллюзий и надежд на какие-то перемены в лучшую сторону, обратились в правительство с предложением созвать очередной Всесоюзный мусульманский съезд. После тягостных переговоров в мае 1935 г. последовал окончательный отказ. Следует признать, что такое лишение права на элементарную встречу единоверцев для обсуждения общих проблем и наболевших вопросов означало некий тупик в истории духовной жизни российской уммы. Её, ни в чём не провинившуюся перед властью, лишили права на собрания — такого не бывало даже при «царских сатрапах».

И муфтий Р. Фахретдин стал готовить паству к единственно логичному акту — самоликвидации ЦДУМ. Уже 27 декабря 1935 г. он обратился к членам Управления и Совета улемов с письмом, где подводил итоги последним событиям: «Для работы ЦДУМ не осталось никакой возможности. Оно не может выполнять свои задачи. От существования его в таком положении пользы для мусульман нет. Если бы ЦДУМ закрылось, это оказало бы влияние на Советскую власть и заставило бы её переменить своё отношение к религии» (цит по: Нуруллаев, 1999. С. 141). Надежда на нравственность или хотя бы логику власти была напрасной. А муфтий вскоре умер, не дождавшись её осуществления.

Ещё один удар по религиозным структурам нанесла новая, «сталинская» конституция (1936 г.), узаконившая беззаконие, чинившееся властью в отношении мусульман СССР. Находившийся в эмиграции крупный деятель национально-освободительного движения поволжских тюрков Мухаммед Гаяз Исхаки писал в берлинском журнале «Яна милли байрак», что в новой конституции СССР, формально допускающей право организовывать религиозные общества, отсутствуют какие-либо положения, реально обосновывающие это право. Поэтому оно становится фиктивным, сделал вывод М.Г. Исхаки, подвергший конституцию резкой критике именно с этой точки зрения.

Он писал, что в Основном законе СССР ничего конкретно не сказано «о приходах, религиозном центре, об открытии медресе, учреждении печати, выпускающей религиозную литературу. Условием правовых полномочий любого общества предписывается служба режиму социализма во имя его укрепления. Народ Советской России обделён теми правами, которыми во всём мире пользуются духовники, религиозные общества. Сорокамиллионный мусульманский народ лишён возможности создавать свою религиозную организацию, свои общины, строить медресе, печатать Коран и другие книги религиозного содержания. Поэтому новая советская Конституция становится новым оружием в руках большевиков, служащим поистине русификации наших мусульман, средством отобрать у нас наш религиозный щит, сыгравший историческую роль в сохранении национальной самобытности нашего народа. В общем и целом новый советский Основной закон есть, по существу, оружие нападения, изготовленное для уничтожения национального свойства населяющих СССР тюркских народов, для истребления религиозной морали нашего мусульманского народа, в течение тысячелетия исповедовавшего религию ислам, для вырывания с корнем всех материальных истоков, предпосылок нравственного воспитания» (Яна милли байрак, 1936, № 9/10).

В 1938 г. произошла ещё одна перемена в отношениях государства и религиозного мира СССР. Была упразднена Комиссия по культовым вопросам при ЦИК СССР. Ряд лет её возглавлял П.А. Красиков (1870—1939), с которым в отдельных случаях удавалось находить общий язык и мусульманским вероучителям. Формально комиссию упразднили в связи с образованием Верховного Совета СССР. На деле же она давно раздражала Кремль как ненужный «буфер» между властью и миллионами верующих, к тому же за её деятельностью, успехами и трудностями внимательно следил зарубежный мир. Теперь, при реорганизации высшей власти, на её месте не было создано ничего. Все многосложные функции комиссии взял на себя единственный орган такого рода, а именно специальный «церковный» отдел в НКВД. То есть отныне деле верующих полностью перешли в ведение репрессивного министерства. Естественно, что оно в своей деятельности исходило из официальной политической оценки деятельности духовенства, вероучителей и религиозных организаций как противников советского строя, тормозящих построение социализма, как скрыто враждебной или откровенно контрреволюционной силы.

Теперь антимусульманская пропаганда, которой был дан зелёный свет, принимает агрессивный характер в совершенно оголтелой форме. Было бы напрасно искать в ней какую-то логику, не говоря уже о простом соблюдении принципа научной (или хотя бы полемической) доказательности. В этот период, казалось, не было обвинения, в том числе из самых тяжких, которые не обрушивались бы на головы мусульман и их вероучителей. Приведу пример из такого рода оскорбительных выпадов, помещённых лишь в одном самого массового и наиболее активно использовавшегося в довоенном СССР агитационного издания:

«Ислам... глубоко враждебен народу»; «империализм с помощью мусульманского учения о священной войне (газават, джихад) разжигают войну между народами»; «религиозные организации являются активными пособниками поджигателей войны против Советского Союза» (Спутник агитатора. М., 1939. С. 207, 153). Те, кто выдвигал такое обвинение против людей ислама, прекрасно понимали, что оно вызовет бурю эмоций в самых широких немусульманских массах, возможно, даже акты насилия против «поджигателей» новой войны. Возможно, Кремль и рассчитывал на волну такого, якобы стихийно поднявшегося, погромного движения, на которое можно будет реагировать (как на выражение народной воли) новыми репрессиями.

Примечания

1. Некоторое исключение было сделано для Крыма, очевидно из-за положения республики в Европейской части СССР. Здесь массы оставшихся без какой-либо формы школьного обучения слишком бросались бы в глаза прежде всего приезжающим на летний отдых «посторонним», способным вынести сор из крымской избы. Поэтому и в 1937 г. в республике на 68 семилетних и средних школ приходилось 360 мектебов, в которых на родном языке обучалось около 11 000 детей (Волобуев, 1999. С. 91).