е) Аресты мулл, мазинов, членов двадцаток, членов их семей

Практически одновременно с принятием этого решения резко участились аресты служителей ислама. Предлогов для репрессий особенно не искали (достаточно было просто время от времени отправлять службы в мечети). В этом смысле исключение делалось лишь для особо чтимых мулл или имамов, беспричинное преследование которых могло вызвать ненужное внимание крымцев. Так, аресту муллы Мустафы Абдул Джелила из симферопольской Демирджи-Джами предшествовало обвинение его в исцелении прихожан молитвами (КК. 15.06.1929), а Мазина Ильяса из дер. Байдары (соврем. Орлиное) сослали на Урал за его подозрительную учёность, так как не только он, но и его жена знали Коран наизусть (АМ ФВ. Д. 99. Л. 1).

Но уже появляются и политические доносы. Так, некто Тихомиров П. в программной статье «Кому нужна ураза?» утверждал, что «в деревне Кутлак крестьяне под влиянием мулл отказывались переходить на коллективизацию, в ряде мест Судакского и Ялтинского районов муллы просто запрещают идти крестьянам в колхоз, угрожая им вечными мучениями. Мусульманское духовенство возглавляет антисоветские группировки деревни, организуемые подпольно кулачеством и националистическими (т. е. крымскотатарскими. — В.В.) элементами» (Нов. Деревня, 22.01.1930).

Именно в 1929 г. началась настоящая эпидемия устных и письменных доносов на мулл (раньше это были единичные случаи). Чаще всего доносы готовились местными активистами, преимущественно из приезжих. Приведём один пример этого малопочтенного жанра. Некий гр. Белоус из села Камышлы писал:

«Мулла за последнее время начал производить контратаку на работу сельсовета, вообще зная, что наше внимание сейчас занято исключительно посевной кампанией, и что мы сейчас более чувствительно относимся к беднейшему населению и потому желаем использовать этот момент во всех интересах, ведёт агитацию в мечете о предоставлении ему желаемых ему привилегий (так в тексте. — В.В.). Не так давно заставили почти насильно быть председателем и секретарём (общинной двадцатки. — В.В.) последних бедняков-активистов сельсовета... Уже давно мулла ведёт агитацию, что если общество не удовлетворить его просьбы, то он оставит село и сегодня под этим лозунгом якобы уехал. Ясно и понятно, что верующие зашевелились а в особенности лишенцы и зажиточные. Сами выступать боятся, потому что знают последствия и начинают подтравливать своих жён и сейчас эти жёны собираются на роды в большом количестве, где эти-то элементы ведут своё дело. Самое главное, что начинают они с жён членов сельсовета, надеясь что таковые повлияют на своих мужей и дело будет выиграно» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 1. Д. 1717. Л. 5).

При всей безграмотности этого доноса, в нём есть необходимое: мулла не только вредит местным властям, но и умеет вести за собой односельчан «в большом количестве», то есть он опасен вдвойне. Второй ударный момент — женщины-мусульманки, которые действительно, нужно отдать им должное, в эти тяжёлые годы оказались самыми стойкими в религии предков¹.

Но эти жертвы одной, «религиозной» статьи ещё дёшево отделались. Нередко бывшие священнослужители оказывались козлами отпущения при задании «найти» в районе саботажника, антисоветчика и прочее. Так вредителем оказался бывший мулла, плотник Рамазанов Зекирья — он сделал в конюшне слишком узкие ясли, что было расценено как «факт действия классового врага» (ЗвУ. 10.02.1935). Родственника муллы могли осудить и по вообще незначащему поводу вроде стрельбы в воздух во время праздника (Крест. 12.22.1926).

Кое-где такие преследования принимали особо издевательские формы.

В Ускуте секретарь партячейки заставил местного муллу под угрозой ареста читать антирелигиозный доклад, после чего от бедного старика стали отворачиваться односельчане (КК. 30.11.1928). В Дегерменкое вернувшиеся из Красной армии крымско-татарские парни своими насмешками и оскорблениями верующих создали такую атмосферу, что в этом огромном (2,5 тыс. чел.) селе мечеть стало посещать (в будни) всего 4—5 человек, да и в большие праздники — не более 20 особенно упорных стариков (Чауш, 1925. С. 27). В Керченском же районе рабкор Абденанов повёл борьбу с посетителями такого «очага мракобесия», как издревле почитаемая могила азиса в селе Капрам (КК. 07.09.1928). И конечно, комсомольцы были в первых рядах доносителей на мулл и мазинов, тем более что здесь не нужна была особая изобретательность или хотя бы грамотность.

Реакция на такие сигналы была однозначной. Перед выселением дело (для определения такой меры наказания) крайне редко доходило до нарсуда. Хотя наблюдалось и некое «соблюдение прав человека», как, например, во время подготовки к высылке кадия Мемета Али Афуза из Ай-Василя (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 715. Л. 129). Чаще же всего высылка была административной, когда жаловаться на нарушение юридической законности было бесполезно. Кроме духовенства, не менее тяжёлые репрессии обрушивались на активных членов «двадцаток». Их высылали почти исключительно без суда, то есть по простому решению сельсовета или районного исполкома. Причём решения эти проводились не ради 1—2 избранных членов общины, изгнанию подвергалась сразу половина (и более) двадцатки: в Гаспре было скопом выслано 16 человек, из которых впоследствии 10 умерло в период до 1937 г.; в Дегерменкое «из состава двадцатки 18 человек высланы и умерли» (ГААРК. Ф. Р-663. Оп. 9. Д. 715. Л. 117, 118).

Репрессиям подвергались и члены семей вероучителей, даже если они находились вдали от Крыма, например, служа в армии. Как правило, дети лишенцев попадали в так называемое тыловое ополчение (нечто вроде стройбата), где должны были работать на торфоразработках, в рудниках и т. п. от 3 до 5 лет. Впрочем, бывали исключения, и парни попадали в обычные части — до обнаружения «ошибки». Но по раскрытии такого промаха он быстро исправлялся. Сын феодосийского муллы Сеит Бекиров служил в пограничной части Сахалина. Когда обнаружилось его происхождение, с него сняли форму и направили в тыловое ополчение, копать землю под Читой. Там Сеит работал в почти каторжных условиях, хотя и заслужил нагрудный знак «Ударник тылового ополчения», а также великолепную характеристику (Неизвестные страницы, 1998. С. 48). Видимо, армейские командиры, в отличие от крымских комиссаров, не представляли себе всей опасности выходца из семьи муллы...

Многие вероучители и мазины, не дожидаясь ареста и ссылки, бежали из родных сёл и городов. Некоторые из них скитались после этого по всему Крыму, благо всегда находились добрые люди, которые кормили их и давали приют. Полубродяжья эта жизнь могла длиться годами. Один 75-летний мулла был принужден, невзирая на преклонный возраст, к таким скитаниям ещё в середине 1920-х. После этого его встречали во многих местах, но чаще всего — в Евпаторийском районе. Он исчезал, неожиданно появлялся, для того чтобы вновь пропасть на годы. Последний раз он брёл по евпаторийским улицам уже во время войны, по-сле чего исчез навсегда. Дальнейшая судьба и даже имя этого одинокого странника остались неизвестны (АМ ФВ. Д. 133. Л. 4).

Нобелевский лауреат академик И.П. Павлов. М.В. Нестеров. Холст, масло

Схожая участь постигла одного из старейших и наиболее уважаемых мулл Симферополя, уже упоминавшегося казначея Комитета по религиозным делам мусульман Крыма, Сеит-Мемета Кади-Заде. После того как в 1928 г. была закрыта мечеть, где он служил многие годы (с 1898-го), старика лишили прав. Лишенкой стала и его жена Айше, что уже наверняка обрекало семью на голодную смерть. Для того чтобы элементарно выжить, ему было достаточно публично, через областную газету отречься от своих обязанностей, но до такого шага старый мулла не мог опуститься, хотя на его глазах от нужды и лишений умирала жена. Было продано всё небогатое имущество стариков, но это не спасло Айше-ханум. После её смерти одинокий старик работал сторожем, но нищенской зарплаты не могло хватить даже на хлеб, который он, как лишенец, должен был покупать не в государственном магазине, а по вчетверо более высокой рыночной цене. Впоследствии следы его затерялись (Козлова, 1997. С. 5). Скорее всего, он, как и столь многие другие старики-вероучители, тихо угас, забытый всеми.

Впрочем, большинство мулл и мазинов из-за подобных репрессий или угроз ушло со своих постов. Постепенно всё больше мечетей оказывалось брошенными. Так, в одном лишь Феодосийском районе одновременно закрылись мечети сёл Саурчи, Беш-Ходжи, Вакуф-Дюрта и Беш-Куртка-Вакуфа оттого, что в хлебопашцы подались муллы Тевфик Ваниев, Номан Джелялов, Сеит-Халил Абибуллаев, и хатип Эбуталыб Ходжаметов (РиК. 13.07.1925).

Но в 1927 г. было негласно отменено старое положение, согласно которому любому бывшему мусульманскому духовному лицу предоставлялись все гражданские права после пяти лет безупречной работы на производстве в городе или в деревне. После этого мулл, мазинов и даже их родственников стали лишать права на работу в кооперативах, колхозах, школах и т. д. Так был исключён из кооператива деревни Коуш его председатель, бывший хатип Аксеит Мухтерин; остались безработными бывшие муллы Ягья Зеналиев (с. Иргиз Джаракского сельсовета), Асан Усеин-заде (с. Биюк-Янкой Симферопольского района), сын муллы Абдуллаев Усеин Ремзи (с. Буюк-Озенбаш Бахчисарайского района) и т. д. (НД. 1928, № 9. С. 5; КК. 19.09.1928; 06.10.1928).

Особая тема — отказ членов семьи муллы от родственных связей с ним. Как сообщали современники, это было горькой, но ставшей повседневной практикой: «Арестовывались имамы и муэдзины, а их сыновья, чтобы спасти свою жизнь, со слезами на глазах давали объявления в газету «Ени Дунья» об отказе от своих родителей — будто бы сеятелей дурмана» (АМ ФВ. Д. 175. Л. 2). Такой отказ совершался по определённой процедуре. Вначале нужно было заполнить особый бланк заявления, затем получить квитанцию за объявление в газете (она стоила 6 руб. и служила доказательством действительности отказа), после чего в произвольной форме, по возможности убедительно, писалось заявление в избирком.

Приведём пример такого заявления, подписанного симферопольцем Аметом Ильясовым, проживавшим на ул. Татарской, 22: «Я получил извещение о лишении меня избирательных прав по статье 15, пункт «п». Отец мой бывший мулла. Мне 18 лет. Живу в доме с мачехой. Остаюсь в крайне моральном подавленном положении. На мне лежит чёрное пятно лишенца. Как молодой человек в цвете лет с нормальным здоровьем являюсь страдальцем не по своей вине как лишенец, что препятствует мне во всём. Прошу избирком восстановить меня в правах как порвавшего всякую связь с родителями. Надеюсь, советская власть протянет мне руку и поможет стать вровень с пролетариатом» (цит. по: Неизвестные страницы, 1998. С. 48).

Но бывало и так, что этим отверженным бесстрашно оказывал активную поддержку сам народ, верующие. Когда в Капсихоре приезжий уполномоченный попытался лишить местного муллу права участвовать в общественной жизни села, то его односельчане пригрозили бойкотом советских собраний, хотя такой шаг был опасен, — он мог быть расценен как антисоветское «коллективное выступление» (КК. 30.01.1930). А когда в Ташлы-Даире правление объявило: «Завтра мы выходим на работу без кулаков, попов, мулл», то больше половины сельчан демонстративно осталось дома (КК. 29.04.1930).

В Кучук-Ламбате при утверждении на собрании списка выселяемых его не подписал ни один человек, пока оттуда не вычеркнули муллу. В Опуке, близ Керчи, когда в бывшей мечети местные активисты попытались открыть клуб, то в храм явились женщины села, требуя его восстановления, и сорвали митинг. В Кучук-Узене и Улу-Узене мечеть была закрыта 4 года, но в мае 1930-го её по инициативе женщин этих сёл отремонтировали, побелили, и на первом намазе она вновь, как и в старые времена, оказалась битком набитой верующими (Смирнов, 1931. С. 44).

Более частыми были коллективные ходатайства односельчан за муллу или имама, осужденного на высылку или на другую репрессивную форму насилия. Приведу пример такого ходатайства.

Когда 52-летнего бывшего имама мечети Шейх-Мамбета Арт-Мамбета лишили избирательных прав, то его односельчане составили документ, в конечном счёте избавивший его от тяжких лишений:

ПРИГОВОР

1929 года января 10, дер. Киркулач

Мы, нижеподписавшиеся граждане деревни Киркулач Яшпекского сельсовета Евпаторийского района даём настоящий приговор нашему односельчанину Шейху-Мамбету Арт-Мамбету в том, что с 1919 года по настоящий день им не выполнялись никакие религиозные обряды как в нашей деревне, так и в других деревнях, что нам известно как односельчанам.

Приговор и изложенное в нём собственноручными подписями удостоверяем.

Подписи девяти человек (цит. по: Неизвестные страницы, 1998. С. 91).

Что касается самих мулл, то они вели себя, как и их паства, далеко не одинаково. В Капсихоре и Кизилташе муллы резко критиковали антимусульманские акции ялтинских и симферопольских властей 1928—1929 гг. В Албате, Тиберте, Дуванкое, Стиле, Маркуре были организованы и работали подпольные мектебе. В Эски-Юрте длительное время, до 1929 г. даже действовало подпольное текие дервишей (Смирнов, 1931. С. 44, 45). Ещё дольше, до 1931 г., к известной пещере Кырк-азис на ежегодные моления съезжалось в одну из ночей года до 4000 верующих, причём не только симферопольского района. Во многих деревнях, где закрывались мечети, люди продолжали совершать пятничный намаз, собираясь всей общиной под открытым небом (ук. соч. С. 47).

Некоторые муллы пытались спасти веру и мечеть тем, что, как писали газеты, «примиряли религию с современностью» или, по выражению корреспондента, «принимали защитный цвет» (КК. 30.01.1930). Конкретно это выражалось в таких нововведениях, как допуск женщин в деревенскую мечеть совместно с мужчинами, кое-где у входа в мечети стали появляться красные флаги — в революционные праздники это было почти правилом. Некоторые священнослужители стали доказывать, что Мухаммад тоже был коммунистом, но «уважал бога, веру и закон, а нынешние коммунисты только тем и плохи, что не верят в бога» (КК. 14.02.1928). Но это были именно отдельные случаи. В мусульманстве не появилось и не могло появиться того повального согласия с советской властью, что было свойственно единственной конфессии — Русской православной церкви, ставшей практически государственным учреждением².

Мечеть на замке. Из коллекции издательства «Тезис»

Наступление на ислам, начавшееся в конце 1920-х, объяснялось, среди прочего, и неудачами в колхозном строительстве. Их было легче всего свалить на антиколхозную агитацию, которая якобы проводилась в мечетях. Поэтому доносы на крымцев, каким-то образом связанных со служением Богу, стали в эти годы массовыми. В одной лишь небольшой деревушке Ак-Баш (Керлеутский сельсовет) в такой донос попали секретарь правления колхоза «Шефук», бывший мулла Юсуф Амет, сыновья муллы завхоз Курт-Ягья Аджи Мамбет, его братья: «спекулянт» Аблямит Аджи Мамбет и ни в чём невиновный Абла Аджи Мамбет, новый мулла Мамбет Аджи Джемит и его сыновья Сеит, Садий и Суин Аджи Джемадины (Колл. 13.09.1930).

Конечно, более всего от репрессий мусульманские вероучители пострадали в 1937 г. Так, только по делу приволжской подпольной религиозной группы «Идель-Уральская организация» было арестовано 100 человек, из которых вскоре 99 человек было расстреляно по обвинению в «политических преступлениях» против советской власти. Эта кампания репрессий захватила и Крым. Как позднее рассказывал их современник из Карасубазара Садреддин Тамалы, в городе за одну ночь в 1937 г. было арестовано кроме него ещё 60 человек. Так, в местном доме предварительного заключения оказались практически все духовные лица района, в том числе и бывшие. Возраст «преступников» не играл никакого влияния — среди них были 70-летний шейх Мехмет Коджаахмед Веджи, 75-летний шейх Шейх-заде Абдулмеджит, 80-летний Кафадар Хаджи Музаффер, 90-летний Сеидхалил Челебиоглу-эфенди и другие (Kırımal, 1952. S. 301).

Могли ли быть попытки противодействия этому беззаконию? Вряд ли, по совершенной их бесполезности. Лишь редчайшие верующие 1930-х гг. (неважно, христиане или мусульмане) могли возвысить свой голос против антирелигиозной чумы. Одним из них снова, в который раз стал русский учёный физиолог и философ И.П. Павлов. В 1936 г. он бесстрашно обратился к главе правительства СССР В.М. Молотову с письмом, в котором говорил о христианском духовенстве, но его слова вполне подходили и ко всей огромной проблеме религии и её служителей (в том числе мусульманских) в Советском Союзе:

«Не могу умолчать о... теперешней несправедливости, постоянно угнетающей моё настроение. Почему моё сословие (духовное, как оно называлось раньше), из которого я вышел, считается особенно преступным? Мало того, что сами служители церкви подвергаются незаслуженным наказаниям, их дети лишены общих прав, например, не допускаются в высшие учебные заведения. Прежнее духовное сословие, как среднее во всех отношениях — одно из здоровых и сильных. Разве оно мало работало на общую культуру родины?»

Молотов не рискнул игнорировать обращение всемирно известного учёного и показал его Сталину. После беседы с вождём он составил академику ответ от своего лица, где писал: «Теперь на счёт ограничений в отношении детей лиц из духовенства. На это могу Вам ответить только одно: теперь действительно в в этих ограничениях нет никакого смысла, кроме отрицательного. Они нужны были в своё время, а теперь подлежат безусловной отмене» (цит. по: Павлов, 1995. С. 144).

Однако Молотовская попытка успокоить бесстрашного борца за право народа на исповедание своей религии оказалась лживой от первой до последней строчки. Дискриминация верующих и разрушение их храмов продолжались, как и раньше. В том числе в Крыму.

Примечания

1. Об этой черте именно крымских татарок, сельских женщин, говорилось даже на всесоюзных совещаниях, значит, дело того стоило: «В Кучук-Узени и Улу-Узени ялтинского района четыре года не действовали мечети, а в мае 1930-го они уже отремонтированы и полны женщин» (Смирнов, 1931. С. 44).

2. Сторонников сотрудничества Российской православной церкви с советской властью называли «сергианами» по имени митрополита (с 1927 г.), затем патриарха РПЦ Сергия (в миру И.Н. Страгородский). Его лояльность сталинской администрации простиралась до того, что он исключал из списков поминовения российских мучеников — казнённых и сосланных советской властью священников, от сельских батюшек до архиереев. В то же время Сергий требовал от подчинённых иереев молитвенных славословий большевистскому режиму. Свободная церковная пресса называла время правления Сергия (до 1943 г.) «диктатурой первого епископа» (Андреев П.М. Краткій обзоръ исторіи Русской церкви отъ революціи до нашихъ дней. Jordanville, N.Y. 1952. С. 76).