д) Несхожие лица крымских городов

На протяжении ханского периода истории Крыма размеры и очертания городов, их ландшафтные особенности претерпели сильные изменения. Одни из них, как Старый Крым, пришли в упадок, другие, вроде Гёзлёва, сохранили стабильность своей экономики, смогли противостоять политическим и хозяйственным кризисам государства, от чего напрямую зависела сохранность архитектурного облика любого города.

Бахчисарай был основан в 1532 г., а уже в середине следующего столетия приобрёл контуры, которые со временем практически не менялись. Тому причиной — природный ландшафт, ограничивающий городскую черту стенами ущелья (на прилежащих плоскогорьях господствуют холодные зимние ветры, отсутствуют источники воды, отчего они малопригодны для постоянного обитания). Поэтому город с первого века своего существования имел сильно вытянутую форму, располагаясь с обеих сторон речки Чурюк-су. Кварталы, расположенные на её противоположных берегах, со временем были соединены 43 каменными и деревянными мостами.

вн Фонтан у ворот. Ныне разрушен. Из коллекции издательства «Тезис»

Средневековые путешественники определяли длину города в 1 фарсах (6—7 км). В Бахчисарае насчитывалось около 30 мечетей (треть из них имела статус джума-джами) и 9 текие дервишей. Главными достопримечательностями считались, естественно, Хан-сарай и Зинджирлы-медресе. Очевидно из-за ограниченности городской площади здесь имелось необычно мало общественных зданий: всего 4 бани и 7 сравнительно небольших хонов-гостиниц. Для столичного города этого было совершенно недостаточно, поэтому приезжие нередко останавливались в частных домах (об этом ниже).

Вся экономическая и общественная жизнь кипела на правобережной главной улице и лишь отчасти на левом берегу Чурюк-су. Число кофеен во второй половине XVIII в. оставалось примерно тем же, что и в начале XVII (около 20), а вот закусочных, которых ранее практически не было, стало более 20. Появились специальные заведения (их было 13—15) с прохладительными напитками (боза-ханэ), где бузу продавали в бутылках и в розлив. Но, конечно, гораздо многочисленнее были лавки — их насчитывалось свыше 520. Из них более всего имелось продуктовых (125), второе по численности место занимали седельные (менее 50), по 25 штук было сапожных и ножевых, в 20 торговали одеждой (они являлись одновременно швейными мастерскими) и так далее (Lyall, 1825. P. 262; Clarke, 1810, passim.).

Въездные ворота в Бахчисарай. Характерно полное отсутствие крепостных стен и ворот — их не было и в Средневековье. Фото из журнала Qasevet

Лавки, то есть постройки, по сути определявшие лицо если не города, то его центральной магистрали, внешне по большей части походили друг на друга. Они были довольно велики: нужно учесть, что мастера, как правило, в них не только работали и сбывали товар, но ещё и жили с семьёй. Собственно, от обычного жилого дома их отличало только наличие самой комнаты-мастерской, да окна́ для продажи товара. Оно было гораздо большего размера, более широким, чем высоким, и закрывалось не вертикальными, а горизонтальными ставнями-чефенаками (или чепенаками). Эти последние были весьма велики по размерам, так как в открытом виде нижняя служила прилавком, а верхняя — навесом. При этом работающие в лавке или мастерской не испытывали нехватки свежего воздуха, который поступал из такого широкого окна-витрины. А это было особенно важно для некоторых видов ремесла, например, кузнечного или пекарского. Между прочим, чефенаки оказались настолько практичным устройством, что сохранились в неизменном виде до конца XIX века (Haxthausen, 1874. S. 409; Remy, 1872. S. 60).

Современники не без основания сравнивали этот широкой проём в стене с театральной сценой. Это действительно был своеобразный театр, где мастера, естественно, стремившиеся привлечь покупателя, вели себя как опытные и тонкие актёры. Так, булочник должен был прежде всего следить за ослепительной чистотой «костюмов и сцены», поскольку это играло весьма большую роль в глазах уличного зрителя. Седельщик и его подмастерья разыгрывали мистерию из прошлого века (в ней были важны и инструменты, лежащие на самом виду, и громкие фразы на профессиональном жаргоне, и дедовские прибаутки): прохожий-покупатель должен был увериться в том, что именно здесь он получит седло настоящего, бахчисарайского качества! Портные, сидевшие на столах, встряхивали своё изделие так, чтобы цветная ткань, попав в солнечный луч, заиграла всеми красками и так далее.

Лавка-пекарня в Бахчисарае. Из коллекции издательства «Тезис»

Приведем зарисовки, принадлежащие перу немецкого путешественника первой половины XIX в., но сохранившие для нас куда более старинные реалии крымского городского быта. «Пекарь [в своей лавке-пекарне] на виду у всех месит тесто и кладет хлеба в печь, жар от которой чувствуется и на улице. В другой можно проследить все манипуляции, необходимые при изготовлении бузы, чтобы она обладала настоящим вкусом. А вот в своём доме, как бы представленном в разрезе, сидит портной со своими учениками и знай шьёт себе, не обращая внимания на любопытных прохожих. В другом месте выставлен на всеобщее обозрение внутренний организм кухни со всеми его тонкостями, важными для приготовления блюд. Там дымит на углях казан, брызгает раскаленными каплями масла жаркое из ягнёнка и благоухает своим дразнящим ароматом на всю улицу, дабы аппетит у проголодавшихся гостей стал ещё большим. В таких харчевнях вас не отравят, это просто невозможно. Для начала подают полную тарелку супа из кипящего день и ночь котла, его можно съесть на ходу, прямо на прилавке, где разложены ещё теплые лепёшки...

В лавках выставлено всё, вплоть до самого мелкого товара, так что покупатель может одним взглядом охватить всё это изобилие и оценить его выбор и качество. Самые удивительные — лавки, где торгуют сёдлами и уздечками. Здесь разложены эти шедевры [мастерства], украшенные кожаными лентами, заплетёнными в косички, а рукоятки камчей отделаны серебряной проволокой и жёлтым сафьяном. В табачной лавке свеженарезанный табак насыпан заманчивыми горками высотой с башню; рядом разложены трубки со всего Востока, а также крымские чубуки, изготовленные из лучших сортов дерева. Дальше идут фруктовые лавки, где вам предлагают сто сортов арбузов и дынь и всевозможные фрукты из крымских горных долин и с Южного берега...

У мясной лавки. Гравюра О. Раффе. Из коллекции музея Ларишес

Естественно, эта открытость всех домашних производств придаёт уличной прогулке особый интерес, неведомый у нас дома, где жилища закрыты, а крепости заперты, и улицы не представляют собой ничего иного, кроме соединительных каналов, вдоль которых спешат занятые люди. Здесь у улиц совершенно иное назначение, ибо они — огромная сцена, где безостановочно, на глазах у всех, каждый играет свою роль. На наших улицах нередко чувствуешь себя одиноким, изолированным... Здесь человек на улице чувствует себя частью некоего Целого, он неотлучно присутствует в нём, в обществе всех остальных. И понемногу начинаешь понимать, отчего татарам не нужны местные газеты, — ведь здесь ничего не происходит закулисно. Едва что-либо случилось, новость об этом, свежая, с пылу с жару, из уст в уста мгновенно облетает весь город, а для того, чтобы удовлетворить сидящего в каждом беса любопытства, не нужно прилагать ровно никаких стараний» (Kohl, 1841. S. 223—224).

Имеется и поэтическое описание бахчисарайской уличной жизни, относящееся к более раннему, 1834 году. Оно принадлежит малоизвестному автору, не слишком одарённому, но не лишённому чувства юмора, доброжелательному и наблюдательному:

Оригинальной суетой
Плещет город торговой.
Прямая Азия пред нами!
Вся жизнь на улице: и шьют,
И бреют, и баранов бьют,
И стряпают, или толпами
Сидят с поджатыми ногами,
Да всё молчат о том, о сём!

Это «молчат о том, о сём» — великолепно, так и видишь перед собой немногословных, вдумчивых мужчин старого города! Далее поэт представляет читателю картинку главной торговой улицы Бахчисарая:

А вот где лавки с чубуками
И табаком, и янтарями,
Есть и сафьяны хоть куда,
И сбруя для езды верховой,
Есть и кинжалы, всё готово
К услугам путника всегда.

(Бороздна И.П. Поэтические очерки Украины, Одессы и Крыма. М., 1837)

Естественно, в лавках и на оптовых складах делали покупки не только бахчисарайцы, но и приезжие из соседних деревень, а также купцы издалека. Улицы переливались всеми цветами радуги от обилия приезжих отовсюду. «В бахчисарайской уличной толпе преобладали татары, караимы и цыгане, но было множество ещё каких-то [людей, национальность], которых мы были не в силах определить, в целом же эта бурлящая толпа совершенно неописуема (nondescript) по её костюмам и бьющей фонтаном энергетике» (Olifant, 1853. P. 273).

Но наступал вечер, вавилонское это столпотворение начинало затихать и, наконец, (далеко не сразу!) утихомиривалось и требовало ночлега. Однако, как в Средние века, так и позже, для приёма гостей в городе имелось неожиданно мало ханов или караван-сараев. Впрочем, приезжих всё же размещали. Во-первых, в приспособленных для этого, обустроенных пещерах в окрестностях столицы. А во-вторых, здесь было издавна в обычае принимать путников в частных домах, не требуя за это иной платы, кроме рассказов этих, как правило, бывалых людей. Как заметил итальянский путешественник, «гостеприимство этих людей вполне заменяет в Бахчисарае гостиницы» (Becattini, 1783. P. 4).

Вид с нагорья на центральную часть старого Бахчисарая. Из коллекции издательства «Тезис»

Ханская мечеть во дворце была сооружена Сахиб-Гиреем I в 1532 г. Здание сильно пострадало во время пожара, устроенного солдатами Миниха в 1736 г., но уже в 1740—41 гг. было капитально отреставрировано Селямет-Гиреем II. Мечеть поражала каждого входящего. «Это огромное здание слабо освещено несколькими окнами, в которые вставлены прекрасные голубые стёкла. Пол устлан коврами; в задней стене, находящейся прямо против двери, сделано полукруглое углубление в виде ниши, украшенное резьбой по камню; это святилище храма. Посреди мечети висит огромная люстра, устроенная звёздообразно, с шестнадцатью остроконечными, исходящими углами. На каждом из этих углов утверждена лампа, к которой привешена длинная шёлковая кисть» (Демидов, 1853. С. 335—336). Кстати, упомянутая центральная люстра обладала собственным именем, её звали Михари Сулейман (Светило Сулеймана) — случай крайне редкий (Чеглок, 1910. Т. II. С. 39).

Второй из самых известных мечетей города являлась более «молодая» Ешиль-Джами (Зелёная мечеть), но её красота была совсем иного рода. Построенная в 1764 г. женой Крым-Гирея Дилярой, она в самом деле была зелёной, начиная с окраски внутренних и внешних стен и заканчивая поливной черепицей того же священного цвета. В эпоху, когда создавался этот шедевр, в зодчестве и живописи Османской империи доминировало барокко — и крымская мечеть создавалась под влиянием стиля Людовика XV. Она была расписана изнутри и снаружи фресками, автором которых был приглашённый из Турции талантливый художник и поэт Омер. Интерьер украшали коринфские колонны, декоративная скульптура (растительные мотивы, объёмный геометрический орнамент) и белые настенные пластины, на которых контрастной чернью были каллиграфически начертаны суры Корана, исполненные крымскими хаттатами. На общем зелёном фоне внутренних стен яркими пятнами светилась многоцветная мозаика высоких окон.

Базар в пригороде Кефе. Гравюра. Из коллекции музея Ларишес

Украшением столицы были и пригородные дворцы. Об Ашлама-сарае говорилось выше; сохранилось краткое описание и так называемого Летнего дворца, расположенного с противоположной от города стороны, на берегу Альмы. Это был лёгкий, светлый комплекс строений, более других похожий на сказочный замок. Особенно сильное впечатление производили не совсем типичные для крымской дворцовой архитектуры огромные открытые (без каких-либо решёток или ставен) окна из цветного стекла. Тогдашние поэты писали, что Летний дворец был чудесным образом спущен в одну из тёмных ночей прямо из Рая и утром предстал перед потрясёнными бахчисарайцами во всём своём блеске и очаровании.

А вот что заметил турецкий путешественник Алим-паша по поводу лишь одного из покоев Летнего дворца: «Всё, что можно вообразить себе из восточного великолепия, получило здесь своё воплощение. Стены этого покоя покрыты драпировкой из пурпурного бархата, полы укрыты коврами тончайшей работы, вдоль стен уложены шёлковые подушки, образующие сплошной диван. Широкие двери соединяют покой с зимним садом, где цветут розы, растут плодовые деревья и вечнозелёные кусты, лужайки покрыты растениями изысканных европейских и азиатских сортов. В центре этого миниатюрного Эдема — мраморный фонтан, из которого бьёт струя хрустально-чистой воды, распространяя приятную прохладу. Нежный аромат, источаемый повсюду расставленными вазами с букетами, смешивается с пряным запахом кустов за дверью этого покоя, в то время как птицы, прекрасные голосом или оперением, порхают по залу, перелетают в сад, украшают ветви деревьев, покрытые золотыми плодами...» (Milner, 1855. P. 248—249).

Интерьер крымской бани. Из коллекции издательства «Тезис»

Кефе оставался, судя по всему, крупнейшим городом и торговым портом Крыма, далеко превосходя размерами и богатством столицу ханства. Всего здесь насчитывалось около 20 000 домов (Ханацкий, 1867. С. 286). Если даже в одном доме жила всего одна семья из 5 человек (это — минимальный допуск), то 100-тысячный этот город по праву мог сравниваться только с Генуей, другим крупнейшим мегаполисом Средиземноморско-понтийской культурной платформы (Luce, Beauple, Lamberty, 1634. Bl. 11). В отличие от беззащитного Бахчисарая, город окружали две стены, между которыми был неширокий коридор. Внешняя стена, толщиной в 5 м, достигала высоты 21 м, а внутренняя превышала 35 м, но была всего 2,3 м толщиной. Внешняя стена была сложена из огромных камней, некоторые из которых были «величиной с тело слона» (Челеби, 1999. С. 88). Перед стенами в скале был вырублен ров глубиной в 35 м и шириной в 14 м. Через него были переброшены подъёмные мосты, в поднятом состоянии они становились дополнительной защитой ворот. Обе крепостные стены были снабжены башнями, общее число которых превышало сотню. Вообще укрепления Кефе были едва ли не самыми сложными и внушительными (более подробно о них см. в обзоре современного феодосийского исследователя: Катюшин, 1998. С. 125—127).

Город украшала величественная мечеть Султан-Селим-джами, самая высокая среди храмов на территории ханства. Посетивший её уже после разгрома, сопутствовавшего аннексии, русский поэт записал, что это «...с одной минаретою, обширностию более московского Успенского собора, огромное и весьма хорошее строение. Она сделана из обожжённых кирпичей с 10 над ней куполами [крытыми свинцовой кровлей]. Преддверие её, род пространной галереи, имеет посреди четыре из дикого мрамора столпа, цельных, вышиной каждый с лишком в 4 аршина... Внутри мечети всё отделано искусною работою; на стенах видны татарские письмена; мембер, род их кафедры, облечён мрамором и она до сих пор ещё сохранила своё великолепие» (Сумароков, 1800. С. 62).

Старинная часть Бахчисарая. Фото из журнала Qasevet

Эвлие повезло увидеть её ещё неповреждённой: «Это светлая, полная света мечеть. Её длина от кыбловых дверей до михраба — 150 аяков, а от одной стороны до другой — все 100 аяков (соотв. 45 м и 30 м. — В.В.). Над внешней софой (то есть навесом над главным входом. — В.В.) на 6 колоннах 5 отстроенных куполов. Внутри мечеть очень просторная, занимает 19 тысяч шагов» (Челеби, 1999. С. 90). Впрочем, она производила неизгладимое впечатление и в заброшенном виде: «Она лучше всех, которые мне приходилось видеть по выезде из Константинополя, — записывает в 1784 г. путешественник, посетивший множество городов, — Портик, устроенный при входе в неё, поддерживается шестью мраморными колоннами... Внутренности мечети увенчаны прекрасным куполом, который очень хорошо сохранился» (Караман, 1854. С. 1443). «Громадная, с белыми изящными мраморными столбами, мраморным шахматным полом, тринадцатью свинцовыми куполами и двумя двенадцатисаженными [ок. 26 м] разноцветными минаретами», «вызывавшая невольное восхищение путников» (Колли, 1903. С. 13), которые отдавали ей первенство даже перед всемирно знаменитой Гёзлёвской Джума-Джами (Ханацкий, 1867. С. 257).

Остаётся добавить, что эта мечеть (как и упоминающаяся ниже кефинская баня Татлы-хамам, и ещё одна мечеть в том же городе), согласно некоторым исследованиям (Шаповалов, 1999. С. 5), была спроектирована и построена самим Синаном, великим мастером мусульманского Возрождения¹.

Карасубазар. Кофейня внутри постоялого двора. Гравюра В. Рихтера. Из коллекции музея Ларишес

На начало XVIII в., по сообщению шведского пастора Ларса Тарсениуса, всего в городе имелось 56 мечетей (Подр. см. в: Возгрин, 1978. С. 329). Кроме этих храмов внутри городских стен имелось около 10 текие. Два из них, текие Ахмеда-эфенди и текие Дамада-эфенди, являлись одновременно и благотворительными заведениями: здесь дважды в день кормилось множество малообеспеченного народа (Челеби, 1999. С. 92). В городе постоянно действовали 5 медресе; возможно, это объясняется тем, что в Кефе была резиденция верховного муфтия, то есть город какое-то время являлся одним из духовных центров государства. Мектебов было почти вдесятеро больше. Из других достопримечательностей укажем, что в городе насчитывалось до 100 фонтанов, 9 публичных бань и 4 благоустроенных кладбища различной конфессиональной принадлежности. Как утверждали, в Кефе «наружность домов не имела пышного вида, но внутренность украшалась позолотою, раскрашенными арабесками, мраморами, фонтанами и всевозможной пышностию в азиатском вкусе» (Ханацкий, 1867. С. 286).

Знаменитая кефинская торговля со времён Средневековья отнюдь не увяла. Купцы Востока и Запада никогда не оставляли своим профессиональным вниманием этот древний город, где по-прежнему «было место встречи индийской и персидской торговли» (Baert, 1797. S. 49). Гостей города принимали более 40 гостиниц и ханов, 23 роскошные двухэтажные кофейни, буза-хане и мей-хане (то есть заведений, где торговали и вином. — В.В.) с музыкантами, поэтами и профессиональными рассказчиками-меддахами. Работало 10 общественных бань. Лучшей из них считалась Татлы-хамам. Это была «просторная, доставляющая радость и удовольствие баня с хорошим воздухом и зданием. Сравниться с ней может разве что баня Мухаммед-Гирей-хана в Бахчисарае» (Там же).

Закладная надпись одного из постоялых дворов Карасубазара и перевод надписи. Руины одного из карасубазарских постоялых дворов. Фото автора

Возможно, это была вообще крупнейшая в ханстве баня. Более всего её здание было похоже на античные термы возле Неаполя: «судя по обломкам, на которых сохранилась фресковая роспись, это было нечто сравнимое с найденным в Помпее и Геркулануме» (Clarke, 1810. P. 437). Собственно, это и был один из принципов зодчества Ходжи Синана (авторство Татлы-хамам приписывают ему): «на территории, где Европа встречается с Азией, он сумел объединить принципы мусульманской архитектуры с её господством интерьера и греко-римскую традицию с характерным для неё вниманием к наружному оформлению здания» (Шаповалов, 1999. С. 5). Неслучайно она находилась на центральной площади, рядом с Султан-Селим-джами. Они и внешне походили друг на друга, эти два великолепных здания: Татлы-хамам была также «подобно мечети крыта свинцовыми куполами». После её закрытия, добавляет более поздний автор, «её легко было приспособить для крытого центрального рынка» (Коми, 1903. С. 13) — такой размер бани и ныне попросту трудно себе представить.

Акмесджит в XVII в. называли по-разному — и крупным селом, и городом. Имя своё, как и статус города, Акмесджит получил, скорее всего, примерно между 1502 и 1508 годами, после постройки белой Кебир-Джами. Через век автор «Летописи Кыпчакской степи» (1610) Абдуллах ибн Ризван упоминает его в числе четырёх главных городских центров Крыма — Бахчисарая, Гёзлёве и Карасубазара (Зайончковский, 1969. С. 15).

Ещё через полвека другой гость города говорит об Акмесджите как о крупном торговом центре, где одних лавок было около 200, имелся гостиный двор для иностранных купцов и три гостиницы-хана для крымских коммерсантов, несколько бань, мечетей, медресе, 3 текие дервишей различных школ: хальвети, колечли и чуюнджили и т. д. Показательно, что турецкий автор называет дворцовый комплекс калги, состоящий из 370 каменных построек, лишь пригородом Акмесджита (Челеби, 1999. С. 69), давая понять, что новый город имел внушительные размеры. Видимо, и статусный уровень его был весьма высок, — во всяком случае, в 1680 г. именно здесь, а не в Бахчисарае, принимают послов Московии, державы едва ли не самой важной для Бахчисарая во внешнеполитическом отношении (Тяпкин, Зотов, 1850. С. 271).

Вид на Карасубазар. Английская гравюра. Из коллекции музея Ларишес

Согласно другим данным, до пожара 1736 г. город был вообще одним из самых крупных на полуострове, насчитывая более 1800 только жилых домов (Манштейн, 1875. С. 84). Впрочем, вполне вероятно, что после российских походов на Крым в первой половине XVIII в. здесь осталось всего 150 домов (Брун, 1867. С. 7). Однако к началу колонизации полуострова Россией их число снова возросло, и здесь насчитывалось уже до полутора тысяч строений (Тунманн, 1936. С. 36). А современник аннексии Крыма, находившийся в это время на полуострове, называет Акмесджит городом, уступающим лишь Карасубазару (Караман, 1784. С. 1441). В голландском же описании Крыма тех лет подтверждается, что в городе снова, то есть, после упадка в 1730—1740-х гг., насчитывалось 1800 дворов (Frieseman, 1786. Bl. 38).

Понятно, что мнения гостей Крыма о значимости Акмесджита не могли не расходиться. Но основное оставалось неизменным: этот город занимал весьма значительное место среди центров ханства. Во всяком случае, учёный петербургский немец, посетивший Крым вскоре после его аннексии, также упоминает Акмесджит в числе четырёх крупнейших городов полуострова вместе с Бахчисараем, Карасубазаром и Кефе (Baert-Ducholant, 1798. S. 39—40).

Всех путешественников, посещавших город как до, так и после миниховского похода поражало то, что он, как и Бахчисарай, не имел крепостных стен, даже невысоких (см. в: Возгрин, 1978. С. 329). Очевидно, обитатели его слишком уж полагались на расположение их места обитания в самой глубине полуострова, куда действительно (если не считать Миниха с Ласси) уже несколько веков не могли добраться не только казацкие шайки, но и регулярные, хорошо вооружённые и многочисленные войска северных соседей².

Минареты и ветряные мельницы Гёзлёва. Гравюра из коллекции музея Ларишес

К моменту аннексии в уцелевшей части старого города были «узкие, излучистые и похожие на Лабиринт улицы, низкие, не пространные, из белого неотёсанного камня сделанные домы, которые покрыты или черепицей, или дёрном, и во всём точное соблюдение Татарских поведений... Акмесджит занимает в длину с лишком 2 версты расстояния и... являет из себя странный, однако же очень хороший вид», — писал русский современник, попавший в Крым через несколько лет после его завоевания (Сумароков, 1800. С. 45). Очевидно, уже не существовало двух великолепных дворцов, калги и великого бея Сефер-Гази, с садами, об одном из которых турецкий путешественник заметил: «при восхвалении языки слабеют, а слова рассыпаются»; вряд ли сохранились и многие из двухэтажных домов, которых ранее здесь также было немало (Челеби, 1999. С. 69).

Но ещё расстилалась водная гладь пруда, питавшегося мощным источником, бившим из подножья Петровских скал. Известно, что этот водоём, достаточно большой, чтобы устраивать там лодочные катания, был засыпан гораздо позднее, когда участок понадобился пивовару Вайсборду для его завода (Лашков, 1890 «а». С. 46). И ещё сохранились в начале XIX в. торговые здания, прежде всего лавки, которые здесь располагались, в отличие от Бахчисарая, группами, по роду продававшегося в них товара. Улицы Старого города (то есть, кварталов, расположенных к западу от Салгирной улицы и носивших общее имя Кая-Баш) и через полвека были весьма оживлённы и многолюдны, сообщает русский путешественник (Демидов, 1853. С. 292).

Как бы то ни было, Акмесджит и в эту пору своей истории сохранял славу старинного города и соответствующий статус. Так что современные попытки начать отсчитывать возраст Симферополя лишь с 1784 г. совершенно безосновательны. Помимо вышеприведённого материала стоит, пожалуй, сослаться и на согласующееся с ним мнение известного крымскотатарского историка и нумизмата Нуреттина Агата, глубоко исследовавшего историю города, в том числе и по турецким материалам, и опубликовавшего по этому поводу ряд статей в издающемся в Турции крымскотатарском журнале Emel (См. ГК, 23.02.2007. С. 1).

Вид на прибрежную часть Гёзлёва. Литография А. Брауна по рис. А. Фаццарди. Илл. из Montandon, 1834

Карасубазар, особенно при взгляде на него с окрестных холмов, был прекрасен. Из тёмно-зелёного моря садов и парков, прорезанного стрелами ослепительно белых минаретов, лишь кое-где виднелись белёные стены глинобитных домиков под красными черепичными крышами. Зато, поднимаясь над кронами вековых орехов, мощно доминировали массивные объёмы мечетей и многоэтажных купеческих постоялых дворов-ханов. Они сохраняли свой старинный облик и в XVII и даже в XVIII вв. Не только в Карасубазаре, но и в других крымских городах ханы располагались, как правило, на обширном участке, перед ними всегда имелся просторный двор с красивым фонтаном и бассейном посредине, где могли утолить жажду как люди, так и лошади приезжих купцов. По периметру двор окружали жилые постройки, товарные склады и стойла (Kohl, 1841. S. 241). Таких ханов в городе насчитывались десятки. Самым знаменитым из них был многоэтажный Таш-хан, выстроенный в 1656 г. у базара великим беем Сефером-гази (Montandon, 1834. P. 314)³.

И это неудивительно: если Кефе был главным внешнеторговым центром ханства, то Карасубазар служил крупнейшим внутренним рынком Крыма и заперекопского Причерноморья. Видимо, поэтому «его базары занимали особое место на всём Востоке...» (Baert-Ducholant, 1798. S. 48). Путешественники записывали по этому поводу, что «Карасубазар... паче славен торгом лошадей, для которого собираются каждую неделю один раз, и между тем нагоняют всякого скота, буйволов, коров, верблюдов и баранов на продажу великое множество» (Зуев, 1783. С. 139).

Славился этот старинный город и своими торговыми рядами для розничного товара, «...где спущенные навесы защищают от зноя, солнца и дождя. Мы переходили из одного поворота в другой. Они все деревянные, занимают великое расстояние, и в них лавок, полагая с пекарнями, также и состоящими в ханах, считают до 1300... В харчевнях татары продавали хлебы, опускали сверху печи воткнутые на железных крючьях для жаренья кусок баранины и приготовляли для приходящих разные кушанья. Мальчики возглашали продажный шербет и великое множество стояло арбов... наполненных черешнею. Ханы их (гостиные дворы), которых в Карасубазаре 41, походят на тюремные замки, и огорожены со всех сторон каменными стенами. Сделанные в тех стенах о двух ярусах каморки служат для приезжающих из Анатолии купцов жилищем» (Сумароков, 1800. С. 54—55).

Ворота Одун-базар-капусы в восстановленном виде

Здесь было 28 мечетей и 5 медресе, берега Кара-су соединяло 8 мостов. Но город был, как и Акмесджит, никак не защищён: крепостной стены у него не было. Возможно, поэтому один из крупнейших в Крыму Таш-хан (400 шагов по периметру), выполнял роль городской цитадели (в нём находилась и собственная мечеть). Он был укреплён четырьмя башнями, в стенах были прорублены бойницы. Он мог бы выдержать осаду, ведь здесь постоянно скапливались продуктовые товары гостей-постояльцев. Собственно, Эвлия и называет его крепостью, имеющей собственный источник: «Это красивая крепость, сложенная из камня, по-шаддадовски мощная и крепкая. Здесь есть двое железных ворот. Внутри имеется источник живой воды... В случае осады этот большой хан может оказаться прочнее крепости» (Челеби, 1999. С. 73). Всего же в городе только крупных ханов было отмечено восемь, остальные, очевидно, не заслуживали упоминания.

Любопытно, что именно здесь, а не в столичном Бахчисарае торговые кварталы делились по видам продаваемого в них товара: так было удобнее сделать выбор, да и на качестве изделий села и города это сказывалось в лучшую сторону. Но имелась ещё более важная, принципиальная черта, схожая для всех торговых городов Крыма: здесь не было не то что гетто (как в других европейских городах), но и этнически однородных кварталов. Дома, ханы, жилые лавки-мастерские располагались вперемежку. Все без каких-то исключений были добрыми соседями, к человеку относились в соответствии с его достоинствами и недостатками, а не исходя из расы или веры. И ничего, конфликтов не было. Более того, иноверцы именно в таком окружении чувствовали себя в полной безопасности (Webster, 1830. P. 80), значит — эта традиция себя оправдывала. Не имея пороков и неудобств резерваций и гетто, она обладала всеми достоинствами стихийно сложившихся, самоупорядоченных исторических городских массивов.

Имелся в Карасубазаре и особый квартал кофеен. Это был, так сказать, район невинных развлечений, расположенный «в одной улице, очень пространной и лучше других вымощенной» (Демидов, 1853. С. 446). Возможно, в столичном Бахчисарае, стиснутом откосами ущелья, такая современная планировка была невозможна из-за отсутствия свободной площади, а не желания. В целом же, согласно мнению многих, «Карасубазар был ещё прекраснее, чем Бахчисарай; не обладая богатством последнего, он превосходил его и торговлей» (Baert, 1798. S. 48). «Множество мечетей, изящные минареты, тихий плеск многочисленных ручейков, повсюду орошающих сады, — всё это было скорее миражом восточной сказки, чем действительностью!» (Haxthausen, 1847. S. 409). Судя по старинным описаниям, в Карасубазаре были самые высокие в Крыму минареты, некоторые (например, при мечети Текие-Хан-Джами) с двумя балкончиками-шерфе; в других крымских городах таких, кажется, вообще не строили (Lyall, 1825. P. 357).

Подземные помещения ворот в первозданном виде. Фото автора

Наиболее древней мечетью, наряду с упомянутой, была Шор-Джами. Обе они имели базиликальную форму и относились к XIV—XV вв. Именно здесь нашли наиболее яркое выражение старинные традиции Средней Азии. Так, Текие-Хан-Джами была украшена майоличными плитками и расписана цветочным орнаментом с использованием растительных и минеральных красок и позолоты (подр. см.: Засыпкин, 1927).

Гёзлёв возник в качестве обычного села приблизительно в конце XIV в., затем превратившись в хорошо защищённый торговый город. Крепостные сооружения возвёл Кефинский наместник султана Сандживан-паша, а в 1588 г., при Гази-Гирее II, здесь появился монетный двор. Такой факт может свидетельствовать об одном: Гёзлёв стал столицей ханства и оставался ею на протяжении более полувека. То была пора расцвета города; лишь в 1644 г. Софу Мехмед-Гирей IV вернул статус столицы ханства Бахчисараю и перевёл туда двор и другие административные учреждения. Но Гёзлёв и в дальнейшем не утратил своего значения как крупнейший торговый и административный центр Западного Крыма: к XVIII в. здесь насчитывалось около 2500 домов, в основном каменных, из местного ракушечника; вероятно, и в Средние века их было ненамного меньше (Манштейн, 1875. С. 81).

Но город не мог не измениться в первой половине XVIII в. в результате захвата его Минихом, затем Ласси, которые поджигали городские кварталы и разрушали крепостные стены и башни. Поэтому имеет смысл всё же представить себе этот торговый центр в том виде, в каком он был до этих трагических событий.

План Сахиб-Гирей-хамам XVI в. По О.И. Домбровскому и В.А. Сидоренко

Как сообщает проживший в нём не один день Эвлия Челеби (это было за 70 лет до первой российской оккупации. — В.В.), город состоял из 3 частей: 1) центральной цитадели, окружённой стеной, 2) собственно города, также защищённого стенами, и 3) внегородского обширного посада, не имевшего никакой защиты. Крепостная стена высотой 28 м и толщиной 2,8 м тянулась на 3400 шагов по периметру (она была пятиугольной в плане), через каждые 150 шагов высились башни, общим числом 24 (Челеби, 1999. С. 20). Стена была окружена рвом, вырубленным в ракушечной скале, на которой стоит город. Но в целом, вместе с посадами вне его стен, Гёзлёв был гораздо обширнее, занимая территорию площадью в 34 га (Кутайсов, 2004. С. 92).

Юго-восточная часть крепостной стены, выходившая к морю, имела ворота, называвшиеся Искеле-капу (Причальные, см. илл. на стр. 96). Именно перед этими воротами, единственными, где не было рва (его заменяло море), устраивался невольничий рынок. Тут же находился порт со складами и причалами, способными принять до 200 судов, бойня с мясной лавкой и иные строения (Манштейн, 1875. С. 81).

Восточные ворота (выходившие в сторону современной Пересыпи) назывались Одун-базар-капусы, по имени находившегося за ними огромного базара. На нём торговали исключительно лесом и дровами (любопытно, что и в советский период именно здесь находился столь же обширный торговый Лесосклад, застроенный лишь в 1960-х гг.). Северная стена, шедшая параллельно современной ул. Вольной, прерывалась воротами Ак-молла-капу (ворота Белого муллы). Через них город снабжался водой, которую везли в конных бочках из пригородных колодцев. Источники внутри Гёзлёва имелись, но воды всё равно не хватало — на одни бани сколько её нужно было! Откуда её везли, пока не выяснено; возможно, из ближайших к городу источников слабоминерализованной воды на берегу оз. Мойнаки.

Хан-Джами (Джума-Джами) в Евпатории. Центральный вход в Хан-Джами. Фото автора

На северо-восток вели ворота Топрак-капу (Земляные). Местоположение следующих ворот легко определить и сегодня: это излом ул. Пионерской в месте её пересечения с ул. Дёмышева (собственно, Пионерская и повторяет отчасти очертания крепостной стены). Имя этих ворот, самых скромных по размеру, — Ат-капу (то есть Лошадиные, позднее их именовали и Ешак-капу). Смысл обоих названий понятен, по этой причине уже в Новое время сложилось мнение, что эти ворота напоминали, скорее, калитку, сквозь которую верхом на осле или лошади ещё можно было протиснуться, но арба уже не проходила. Скорее всего, это не так, поскольку здесь начиналась оживлённая торговая дорога, ведшая через Донузлавский перешеек (тогда он ещё не был перерезан морским каналом) к крупному селению Шейхлар и городку Ак-Мечеть, ныне Черноморское.

В городе было 3 текие дервишей⁴, два медресе, более 20 мектебов. Здесь высилось 24 мечети, самой замечательной из которых была уже неоднократно упоминавшаяся соборная Джума-Джами, воздвигнутая гением Ходжи Синана. Несмотря на то, что к описываемому периоду (1660-е гг.) из четырёх минаретов сохранился только один (виной разрушения первых трёх явились, среди прочего, природные катаклизмы, землетрясения), она была ещё более великолепна, чем сегодня. Тускло светилась драгоценная свинцовая крыша, чей благородно-серый цвет прекрасно гармонировал с белоснежными стенами и тёмной зеленью цепочки шелковиц, окружавших сравнительно небольшой двор (последнее из этих древних деревьев ещё было живо полвека тому назад и плодоносило, хотя время согнуло его могучий ствол до земли). Во дворе высились надгробные памятники мечетным имамам и турецким полководцам, павшим во время Крымской войны 1854—1855 гг. (Чепурина, 1927. С. 5). И они ещё были целы в 1950-х гг., сейчас из них осталось всего несколько...

Английский путешественник, посетивший город через полвека после аннексии Крыма, то есть уже после того, как на полуострове был возведён последний мусульманский храм, подвёл итог: «не было и нет здесь (то есть в Крыму. — В.В.) более красивой мечети, ни в одном городе!» Англичанина более всего поразили три особенности Джума-Джами: безукоризненные архитектурные пропорции, элегантность фасада с изящными колоннами и, наконец, мощь и величие всего здания, в общем-то не столь уж и грандиозных размеров (Spenger, 1936. P. 157). Возможно, автор был не совсем прав, ведь он не мог видеть выше упомянутую кефинскую Султан-Селим-джами, к тому времени давно уже взорванную, но это не умаляет точность его оценки гёзлёвского шедевра. Что же касается сравнительно небольших размеров Джума-Джами, то она от этого выигрывает в сравнении даже со всемирно известной Айя-Софией. Стамбульская мечеть с невероятной высотой её свода превращает человека в карлика, а в Гёзлёвской джами он чувствует себя как дома.

Интерьеры Хан-Джами. Фото автора

За воротами дворика мечети, украшенного фонтанами для омовения, раскинулся городской базар, на противоположной стороне которого виднелась ныне полуразрушенная просторная баня, почти столь же знаменитая, как и мечеть (они обе были выстроены в XVI в.). Она называлась Сахиб-Гирей-хамам (позднее её стали называть Турецкими банями) и уже тогда была полностью облицована внутри белоснежным привозным мрамором. Мраморными были и раковины, и массажные столы-возвышения, подогревавшиеся дымовыми каналами, шедшими под полом из известняковых плит. Перекрытия были, как и в большинстве крымских бань, купольными, с небольшими круглой формы окошками в них. Баня Сахиб-Гирея имела два отделения, мужское и женское (соответственно справа и слева от центральных дверей), почти одинаковые в плане, с незначительными различиями во внутренних проёмах между помещениями⁵.

Кроме неё в городе имелось ещё 4 общественные бани и множество частных, устроенных в зажиточных домах. Стены и купола одной из них (общественной), расположенной в глубине двора в сотне метров к югу от ворот Одун-базар-капу, сохранились до сих пор. Здание также имеет купольные перекрытия с круглыми окошками, но более скромных размеров и расположенными на несколько меньшей высоте, чем у бани Сахиб-Гирей-хамам.

Если же смотреть от портала мечети влево, то там базар замыкался зубчатой стеной упоминавшейся цитадели. Она была сравнительно небольшой, можно сказать, миниатюрной (300 шагов по периметру), и умещалась в промежутке между нынешними ул. Володарского и Дёмышева. Вот как ее описывает Эвлия: «это прекрасная изящная крепость, без рва, четырёхугольная и выстроенная из камня... Внутри — площадь. А на восточной стороне этой цитадели есть прекрасная башня. Она удивительно высокая. Все пушки смотрят в сторону порта» (Челеби, 1999. С. 21—22). Эта башня носила зловещее имя Канглы-куле (Кровавая), так как в ней, как утверждалось, на протяжении долгого времени казнили преступников (Кутайсов, 2004. С. 93).

Вход в Сахиб-Гирей-хамам. Фото автора

В городе имелись 3 величественных хана, также похожих на цитадели: двухэтажные, окружённые высокими стенами с бойницами и башнями, за которые можно было попасть через железные ворота с охраной (она стояла и на стенах, и даже на крыше); имелись собственные склады и чешме. В этих ханах было по 240—280 номеров, включая харемные, то есть семейные. Кроме того, в городе имелось ещё восемь более скромных гостиниц и 6 «общежитий» для ремесленников-холостяков. «Но, тем не менее, все они заполнены купцами», — отмечает Эвлия (Челеби, 1999. С. 19—24).

Остаётся выяснить, что же от всего этого великолепия уцелело после разгрома и большого пожара 1736 г., то есть, к моменту аннексии? Как ни странно, очень многое. В отличие от городов иных зон Крыма, степной Гёзлёв не имел деревянных зданий и поэтому быстро восстановил всё выгоревшее. Не могло уцелеть лишь то, что было сознательно разрушено, а именно такие «стратегические» объекты, как большая часть крепостных стен и цитадель. Вот они-то и исчезли из нарисованной выше картины. Впрочем, башни крепостных стен пока остались, как и жилые дома, которых в городе насчитывалось не менее 2500 (Büsching, 1785. S. 357; Frieseman, 1786. Bl. 47).

Поэтому и в последние перед аннексией десятилетия Гёзлёв был известен тем, что «...почти вся [внешняя] торговля в Крыму на нём обращалась...». Здесь насчитывалось «до 20 000 природных жителей татар, до 20 ханов с кофейными при них домами, 800 дворов, с лишком тысяча всякого рода лавок, довольно шинков (портовый же город! — В.В.), бузней, несколько заведённых по-европейски трактиров и великое множество вокруг него ветряных мельниц. Мечеть [Джума-Джами] мало уступает сооружённой в Кафе. ...при том колодезе, из которого ныне получают воду, определены были люди, и они посменно между собою поднимали её лошадьми в бассейн, из сего же расходилась по подземным трубам, и таким образом Кезлев всегда изобиловал водой» и т. д. (Сумароков, 1800. С. 157—158).

Свод и окна Гёзлёвской хамам. Фото автора

Последнее — явное преувеличение: в городе источников годной для питья воды, кажется, все-таки не было⁶. Подземные воды в городской черте солоноватые. Именно поэтому, как упоминалось, в него и в конных бочках воду привозили, и из кяризов какое-то количество поднимали.

Старый Крым (Солхат, Эски Къырым), некогда основной центр крымскотатарской культуры, уже в конце XVI в. сильно уменьшился по сравнению с эпохой своего расцвета. Тем не менее путешественники отмечали, что этот «город с крепостью, окружённый древнею высокою и толстою стеною, совершенно отличался от других городов... своею величиною и знаменитостью». «Кажется, — продолжает Броневский, — что в нём обитал великий народ Магомета... ибо видны ещё храмы и святилища магометанские не только в самом городе, но и вне города, украшенные халдейскими (то есть арабскими. — В.В.) надписями, высеченными на больших камнях,... видно из развалин и обширности места, что это был один из знаменитейших и величайших городов своего времени» (Броневский, 1867. С. 346).

И даже через век город сохранял свою крепостную стену длиной в 17 000 шагов, хотя кое-где она уже разрушалась. Очевидно, ремонт не производился по вполне основательной причине: город не стоил таких трат, потеряв былое значение для ханства. Но никто не сносил старинные здания внутри этих стен. Они никому не мешали, их-то как раз пытались подновить, отремонтировать, ведь значение, скажем, мечетей не уменьшалось с течением времени. По-прежнему работали 2 соборные и 3 квартальные мечети с мектебами при них, 2 медресе и 2 суфийских текие. Как память о блестящем торгово-политическом прошлом сохранились 5 христианских (греческих и армянских) кварталов со своими храмами. Тем не менее, замечает путешественник, это, по сути — мёртвый город, хотя «многие сотни огромных зданий являются крепкими и стоят, как новые, как будто они только что вышли из-под руки мастера. Но они стали гнездовьями сов, воронов, птиц масаса и летучих мышей. Этот великий город — город развалин. После того, как его покинули, его невозможно отстроить и возобновить, да свершит это великий Бог» (Челеби, 1999, 81, 84).

Средневековая крепостная стена Гёзлёва со стороны моря. Хан-Джами. Макет Одун-базар-капусы. Фото Леньяры Абибулаевой

Судя по планам российских землемеров, сделавших в 1783 г. обмеры и описание города, длина его стены достигала 6,2 км, её усиливали 28 башен. У самой подошвы крепостной стены имелся ров; на расстоянии от 300 до 600 м был выкопан второй (Крамаровский, 1989. С. 144). Далее, в те же годы завоевания и аннексии ханства Россией, в городе оставалось 800 домов с дворами (Frieseman, 1786. Bl. 39). Учитывая традиционную многодетность крымскотатарских семей, можно без большой погрешности определить количество жителей Эски Къырыма в 10—15 тыс. человек и даже более. Как и в Средние века, город оставался многонациональным — об этом говорят его храмы. В частности, в юго-восточной части высилась караимская кенаса, имелась и армянская церковь во имя Св. Креста (Сурб-хач). И, как в эпоху Средневековья, отсюда через Кефе и далее, на Львов шла знаменитая дорога, которую генуэзцы называли Via Tartarica. Другие крупные торговые пути вели к Азову и в портовый Судак (последняя сохранилась до наших дней в виде широкой тропы или просёлка, годного и для автомобильного транспорта).

Судак издревле был известен пестротой своего населения. Причём старые и новые иммигранты нередко селились не в предместьях, а в центральных частях города. Так, немецкая колония располагалась вплотную к воротам крепости,⁷ на её территории находился и главный фонтан, основной источник воды как для крепости, так и для населения предместий (Сосногорова, 1880. С. 318). Упоминавшийся выше храм на территории крепости являет собой пример бережного отношения к чужой культуре: владельцам христианской крепости нисколько не мешала находившаяся в центре её (не в посаде, не в близлежащем мусульманском городке!) мечеть. Кстати, иногда встречающиеся замечания об этом сохранившемся до сих пор храме, построенном, кажется, ещё сыном хана Узбека, как о первоначально христианской церкви, совершенно безосновательно. Как верно заметил Е.В. Бахревский, переводчик и комментатор бессмертного труда Эвлии Челеби, «в отличие от других мечетей, зачастую перестроенных из христианских храмов, здесь соблюдается строгая ориентация здания на юг» (Челеби, 1999. С. 78), то есть на кыблу, а не на восток.

Керчь далеко уступала в торговом значении и Кефе, и Судаку; в основном роль ее большого и удобного порта сводилась лишь к перевалке грузов. Сам город был небольшим, его населяли рыбаки и солдаты. Основной задачей, возложенной на крепость османской державой, являлся контроль за проливом (в начале XVIII в. с этой же целью заложили Ени-Кале). Возможно, именно поэтому Порта уделяла Керчи большое внимание, следила за состоянием стен и артиллерии и т. д.: «Это прекрасная, квадратная, выложенная из шаддадовского камня крепость на углу большого залива, на берегу моря: окружность её составляет целых тысячу шагов. В ней есть четверо ворот. Маленькие железные ворота, выходящие на море, смотрят на восток. Через эти ворота не проедет арба, это очень маленькие отстроенные ворота» (Челеби, 1999, 97).

Интерьер мечети. Фото автора

Перекоп (Ор-Капы, Феррах-Керман) насчитывал до 800 городских участков. Дома были, в основном, деревянные и глинобитные. Ещё в год похода Миниха это был типично крымский, старинный город, где улицы «очень узки, а городские стены фланкированы башнями старинной формы крепления из песчаника» (Сосногорова, 1880. С. 79). Стены здесь выстроили двойные, как и в Гёзлёве, высотой превышавшие 16 м и в окружности достигавшие 3 000 шагов. Они были настолько мощными, что в их толще умещались довольно обширные помещения, судя по тому, что некоторые из них были жилыми. Как сообщали московские послы конца XVII в., «в тех стенах учинены многие домовые жилища с чердаки» (Тяпкин, Зотов, 1850. С. 29).

В плане крепость была пятиугольной и описывалась турецким автором так: «там есть 20 квадратных высоких башен... Все башни крыты рубиново-красной черепицей. Есть и низкие башни, крытые досками... Её окружает глубокий, вырубленный в земле ров в 15 купаджей (почти 30 м. — В.В.). Внутри крепости есть мечеть Сахиб-Гирей-хана, амбары пшеницы, оружейный склад и колодцы воды» (Челеби, 1999. С. 12). В центре окружённого стеной пространства находилась каменная цитадель, некогда возведённая генуэзцами (Караман, 1854. С. 1441). Участник похода П.П. Ласси в 1738 г. пишет, что внутри цитадели, окружённой третьей, самой высокой стеной, возвышались 5 ослепительно белых башен, крытых черепицей. Впрочем, при отступлении русских они были в том году взорваны и более не восстанавливались (Lerche, 1791. S. 130).

Современник Крым-Гирея, французский дипломат Ф. де Тотт, так писал о стенах и башнях Перекопа: «Ничто не производило на меня более потрясающего впечатления, чем эти укрепления. Не говоря уже о гигантской работе [затраченной на их возведение], я не знаю места, где природа лучшим образом дополняла бы искусность мастеров. Солидность вала была бесспорной, а по его краям сверкали, как эполеты, два моря, недоступные для врага» (Tott, 1785. T. I. P. 172). Всего по обе стороны Ор-Капу, вдоль рва и линейных укреплений, возвышалось 6 башен (Baert-Ducholant, 1798. S. 37).

Эски-Къырымская мечеть Эль-Хаджи Мухаммеда («мечеть Узбека») после реставрации. Фото автора

В конце XVIII в., как вспоминали современники, город внутри крепостных стен уже «...был весьма обширен. Строения, особенно ханы (заезжие дворы) были в нём каменные, много мечетей и две христианские церкви, одна Армянская, другая Греческая» (Шевелев, 1844. С. 602).

Возможно, не менее привлекателен, чем сама крепость, был находившийся вне крепостных стен посад, куда с севера можно было попасть только через висячий мост надо рвом. Этот пригород был значительного размера, насчитывая 12 мечетей и 1500 домов, среди которых был даже какой-то дворец (Tott, 1785. T. I. P. 13). После разрушений, связанных с русскими вторжениями 1730-х гг., город и крепость отстраивались, но городской пейзаж уже никогда не мог достичь прежней красоты и цельности. Накануне аннексии там осталось всего 800 домов, однако крепость сохранилась в целости (Тунманн, 1936. С. 42). Ещё через несколько лет там оставалось всего 4 башни, а за крепостной стеной — несколько жалких бараков и мечеть Сахиб-Гирея, превращённая впоследствии русскими в пороховой склад (Baert-Ducholant, 1798. S. 37; Lyall, 1825. P. 226).

Арабат представлял собой типичную пограничную крепость, охранявшую рубежи ханства от казацких набегов со стороны азовского мелководья. Но основное оборонительное значение имели не крепостные стены, а огромная круглая каменная башня — незаменимое в условиях абсолютно плоской местности сооружение, с которого можно было вести артиллерийский обстрел.

План мечети Эль-Хаджи Мухаммеда и примыкавшего к ней справа медресе. По О.И. Домбровскому и В.А. Сидоренко

До аннексии Арабат превосходил по величине соседний Ак-Монай (н. Каменское). Потом это соотношение изменилось на обратное, а к нашему времени от старой крепости, в отличие от Ак-Моная, почти что и следов не осталось. Между тем ещё в первой половине XVIII в. крепость у основания Арабатской стрелки была полностью отреставрирована, высокие стены отремонтированы, башни, стоявшие по углам этой мощной восьмиугольной цитадели, укреплены и надстроены. Был обновлён и старинный подземный ход, тянувшийся из крепости к приморским камышовым зарослям. Понятно, что все перечисленные меры были вызваны усилившейся русской опасностью (Сосногорова, 1880. С. 333). Ещё в первой половине XIX в. прекрасно сохранялся глубокий ров с водой, а также вал, тянувшийся от крепости в обе стороны, к Сивашу и Азовскому морю. А над развалинами города возвышалось, как памятник ему, «единственное уцелевшее здание — небольшая мечеть, все такая же очаровательная и совершенная (still pretty perfect), какой она была раньше» (Scott, 1854. P. 210).

Ахтиар, как уверяли все без исключения советские историки Крыма, был незначительной деревушкой на месте увядшей колыбели российского христианства и важного торгового центра Херсона. При этом значение крымскотатарского Ахтиара как рыбопромышленной и торговой базы крупного региона (всей южной оконечности полуострова) искусственно замалчивалось. Причина ясна: требовалось показать, что Севастополь возник практически на пустом месте и является олицетворением чисто русского гения, без примеси каких-то инородных наследий. Тем не менее Ахтиар существовал задолго до этого. Другое дело, что о нём сохранилось не так много исторических свидетельств, как, например, о более известных Бахчисарае или Карасубазаре. Раскопки средневековых горизонтов в этом регионе также не ведутся, поскольку исследователей в куда большей степени привлекает античный Херсонес.

Поэтому всё, что ныне может поведать нам об Ахтиаре до той поры, когда его начал давить и задавил разраставшийся Севастополь, — это разрозненные записки путешественников, посещавших этот край до его аннексии. Их немного, но пока и этого достаточно, чтобы составить себе какое-то первичное представление о городе и его людях.

Руины эски-кърымской Куршут-джами или «Свинцовой» мечети. Фото автора

В Новое время здесь, как и в древности, селились те, кто не боялся связывать свою жизнь с морем: рыбаки и моряки транспортных суденышек незначительного тоннажа. Были здесь и небольшие судостроительные мастерские (верфи — слишком громкое для них название), где из леса, в изобилии росшего вокруг, собирали фелюги и шхуны не только для каботажного плаванья, — об этом можно прочесть в разделе о крымской торговле в целом и о транзитной работорговле, в частности. В огромной Ахтиарской бухте имелась сравнительно небольшая пристань для судов, приходивших не только из крымских портов.

Но, конечно, ахтиарской торговле было далеко до херсонесской, к тому времени забытой. Впрочем, имелись свидетельства и более ранней славы этого знаменитого в седой древности порта: высоко над уровнем моря, в прибрежных скалах и в XIX в. люди дивились девятнадцати огромным, кованым из железа причальным кольцам, намертво закрепленным в каменном массиве. Полагают, что их использовали в пору, когда Чёрное море покрывало куда большую часть полуострова, чем ныне (Campenhausen, 1808. P. 52), что, в общем, сомнительно.

Замечу, кстати, что и после аннексии Крымского ханства, уже во время начавшегося строительства русского военно-морского порта и города Севастополя, это последнее, совершенно искусственное, надуманное наименование долго не приживалось. Причём не только в Крыму. «Ахтиар», «Ахтиарская бухта» — эти топонимы были и на рубеже XIX в. в ходу даже среди учёных Петербурга, не пренебрегавших ими в своих печатных трудах (см., напр., в: Baert-Ducholant, 1798. S. 39—40).

Примечания

1. Ходжи Синан ибн Абдул-Меннан (1489—1588) происходил из семьи христианских подданных султана. Был взят в янычары, участвовал во многих зарубежных походах, где интересовался местными архитектурными традициями и строительными технологиями, в особенности в Тавризе и египетских городах, что впоследствии отразилось в его зодчестве. Обогатило его творческую палитру и знакомство с архитектурными шедеврами Европы. После осуществления нескольких блестящих проектов был возведён в должность главного османского архитектора (1538), которую занимал до конца своих дней. Является автором 470 сооружений (мечети, больницы, хамамы, надгробия и пр.). Общепризнанными шедеврами османской архитектуры являются три его произведения: мечети Шахзаде, Сулеймания (Стамбул) и Селимийе (Эдирне).

2. Впрочем, имеется единственное упоминание о каких-то крепостных сооружениях Акмесджита. Об этом свидетельствует английский аристократ, посетивший город в первые десятилетия после аннексии. Он же оставил едва ли не единственное описание Акмесджита той поры. Какое-то время, судя по его записи, город ещё сохранял былой блеск, который не так легко было стереть. В то же время автор с горечью отметил, что «живописные, извилистые улочки, высокие крепостные стены и обширные заросли (thickets) розовых кустов старого поселения» уже уступают место «холодной монотонности русского города» (Hommaire, 1847. P. 366).

3. Карасубазарские ханы были в 1920-х гг. отнесены к числу памятников архитектуры Средневековья. То есть поставлены под государственную охрану. Этот же статус получили местные бани Буюк-хамам, Эрмени-хамам, а также мечети Хан-Джами, Шор-Джами и Буюк-Джами. Все они были впоследствии снесены. Ныне в Карасубазаре, как утверждает современный исследователь, не осталось ни одного памятника средневековой архитектуры, если не считать нескольких отреставрированных (фактически возведённых заново) построек на месте бывших руин (Ибадуллаев, 1997. С. 5).

4. Одно из них, при мечети Шукурла-Эфенди, единственное на полуострове, полностью сохранившееся. Оно было выстроено приблизительно на рубеже XVII—XVIII вв. вне городских стен, что в Крыму — обычай распространённый. Заслуживает внимания, что упомянутая мечеть уже вторая, построенная на том же месте, тогда как облик текие и минарета время ничуть не изменило (подр. см. в: Анохин В.В., Кутайсов В.А. Текке в Гёзлёве // Историческое наследие Крыма. № 9. 2005.).

5. Баня Сахиб-Гирея бесперебойно работала несколько веков, до конца 1980-х гг., когда её ремонт был поручен непрофессионалам, разобравшим купольные перекрытия и не сумевшим их восстановить. После чего всё строение начало неотвратимо разрушаться (Подробнее об этом здании см. в: Приднев С.В. Турецкие бани в Евпатории // Археология Крыма. Симферополь, 1997. С. 62).

6. Упоминание о 7 городских источниках воды (Кутайсов, 2004. С. 93) не совсем точно. Выше приводилась цитата из сочинения Эвлии Челеби, из которой явствует, что автор имел в виду бассейны-распределители привозной, а не местной воды.

7. Здесь, на месте старинного лютеранского кладбища до сих пор на грунте растут небольшие кактусы (кажется, это единственное место на полуострове, где кактус является дикорастущей культурой), вероятно оставшиеся от искусственных посадок на могилах.