а) Скотоводство

Хлебом, и скотом, и иными добрыми пожитками и довольством вся та страна немерно жизнена.

Лызлов, 1990. Л. 125—125 об.

Раздел о сельском хозяйстве стоило бы начать с зернового земледелия, так как к концу XVIII в. именно оно было не только развитой, но и самой перспективной отраслью крымскотатарской экономики. Однако скотоводство, во-первых, ещё далеко не утратило своего значения, им занималась значительная часть коренного населения полуострова. Во-вторых, эта хозяйственная отрасль являлась важным поставщиком экспортных продукции, полуфабрикатов и сырья. В-третьих, животноводство имело и бесспорный исторический приоритет, став здесь основным источником существования задолго до того, как зерновое хозяйство достигло соответствующего развития.

Итак, современники рассматриваемого периода видели, что «весьма развито было в Крыму и скотоводство: везде встречались хорошо содержаемые табуны лошадей, стада рогатого скота, овец и коз; смушки с крымских овец особенно славились тонкостью шерсти и вывозились отсюда ежегодно сотнями тысяч; козьих шкурок выделывался отличный сафьян; всюду встречались верблюды, буйволы, дорогие кони, волы» (Гольденберг, 1883. С. 68).

Естественно, такого расцвета животноводство не могло достигнуть само по себе. Для этого нужны были неутомимые труженики-практики и высокопрофессиональные селекционеры-животноводы, мелиораторы. Очевидно, страна не испытывала нехватки в специалистах сельского хозяйства; видимо, здесь умели сберегать и передавать молодым тысячелетний опыт предков-скотоводов. В качестве примера достаточно сказать, что в Крыму издавна было развито травосеяние, при этом поля, для него предназначенные, очищались от камней, выравнивались и огораживались (Holderness, 1821. P. 55).

В степной части полуострова имелись и прекрасные естественные пастбища, которыми умели пользоваться, о которых заботились согласно старым обычаям (поочередные выпасы и пр.). И эти экологически грамотные традиции приносили свои результаты. Крымская степь оказалась загубленной гораздо позднее, когда ею занялись другие люди, а накануне аннексии картина была вполне благополучной: богатое разнотравье имелось и в ныне наиболее засушливых местах. Солдаты Миниха ещё застали его, один из соратников фельдмаршала записывал: «...трава на лугах достигает вышины, превосходящей рост самого высокого мужчины. Спаржа растёт тут в большом количестве, и ботаники нашли там множество растений, весьма редких, которые в наших аптекарских садах имели бы большой уход...» (Манштейн, 1875. С. 99—100).

Современник позднего ханского периода видел не только древнюю крымскую степь, покрытую табунами прекрасных коней, но и ловких молодых пастухов, ловивших этих полудиких животных «арканами, которые они без промаха забрасывают на очень большом расстоянии». Далее он отмечал:»Пастбища весьма тучны. Почва здесь чернозёмная и, по-видимому, очень плодородная... степи [здесь всегда] служили пастбищами для огромного количества быков, лошадей и баранов...» (Людольф, 1892, 167). Здесь же, добавим, можно было видеть и буйволов, и верблюдов, и мулов. Но крымский татарин на первом месте в этом списке, вне всякого сомнения, поставил бы лошадь.

Лошадь

Некоторые исследователи доказывают, что в Крыму испокон веков имелось две породы лошадей. Первая — местная дикая лошадь или тарпан — оставила следы ещё в палеолитических слоях, а полностью вымерла лишь во второй половине XIX в. Очевидно, именно эта порода была когда-то одомашнена. Домашние же лошади отмечены на полуострове с бронзового века, когда контактов с другими центрами коневодства у крымцев ещё не было, и приходилось работать с собственным конным генофондом, то есть с теми же тарпанами (Буров, 2006. С. 136). Позднее, уже в скифский период истории Крыма, появилась вторая, резко отличавшаяся от аборигенной, порода. Если первая отличалась невысоким ростом и крупной головой, то вторая была более высокой, с небольшим черепом и, предположительно, имела среднеазиатское происхождение (Там же). Позднее эти две основные породы сохранялись, вряд ли смешиваясь, поскольку как первая, так и вторая были в крымскотатарском хозяйстве высоко функциональны именно в классическом своём виде.

Поэтому и в Новое время крымские лошади были представлены двумя видами — степным и горским. Первая сохраняла все качества неместной верховой породы (или крымской, но облагороженной восточными кровями). На одной из зарисовок середины XVII в. мы видим лошадь с коротким крупом, не очень высокую, но с маленькой головой благородной формы и высоко стоящими ушами (Сенаи Мехмед. Книга походов. История походов хана Ислям Гирая Третьего. Симферополь, 1998. С. 52). Конечно, это уже не тарпан, а если и родственник его, то самый дальний.

Авторы, ещё заставшие эту породу, отмечали, что крымские кони «красивые, сильные, быстрые... Хан, многие солтаны, знатные татары употребляют для войны лошадей турецких, арабских, караманских и другой азиатской породы или же отличных иностранных. Быстрые лошади ценятся у них необычайно дорого. Татары обыкновенно пасут их на степях Таврического полуострова... только знатнейшие татары держат у себя на конюшне по нескольку лошадей, да и то для своих нужд, а не для роскоши» (Броневский, 1867. С. 364). Итальянец, большой знаток лошадей, вспоминал, что на конском рынке в Карасубазаре продавались «красивейшие лошади» (belissimi cavalli) из всех, что ему приходилось видеть (Becattini, 1783. P. 5).

По некоторым данным, предки степной разновидности крымской лошади происходили из легендарных скифских табунов. Кое-где в крымской глубинке эта древняя порода сохранилась до XIX в. включительно в слабо изменившемся виде. Лошади этой породы были «малы ростом, с очень большой головой и длинной гривой. Шерсть у них мохнатая и под коленями длиннее, чем на всём теле ... очень крепкие, они делают до 9 миль [63 км] в день и довольствуются скудным кормом» (Шатилов, 1857. С. 43). Масти они были «серо-воловьей, с большой грудью и малыми, но огненными глазами» (Скальковский, 1853. Т. II. С. 372). Часть этих коней вела вообще дикий образ жизни. Крымские татары постоянно отлавливали диких лошадей с двумя целями: для «подмешивания» в собственные породы и на продажу зарубежным селекционерам, но на количестве табунов это не сказывалось, так как «диких лошадей в той стране оставалось очень много» (Luca, Beauplet, Lamberty, 1634. P. 4, 13).

Люди заботились об этих вольных созданиях, не допуская их отстрела ради мяса. Однажды они даже заявили дружный протест, когда в XVIII в., сразу после аннексии, русские власти расставили вдоль некоторых дорог полосатые верстовые столбы: «поначалу табуны диких коней сбивались вокруг этих невиданных предметов, как вороны — вокруг филина», будучи не в состоянии продолжать нормальную миграцию по степи (Grimm, 1855. S. 31).

Крымская лошадь. Картина неизвестного художника. Из колл, издательства «Тезис»

Большое значение имело смешивание местной и иных пород. В Крыму развилось настоящее искусство селекции, утраченное позднее; в XX в. завоз в Крым лошадей иного происхождения, как правило, заканчивался их гибелью (см.: Фрухт, 1932. С. 15). Встречаются авторитетные свидетельства тому факту, что крымская лошадь именно таких, смешанных кровей могла покрыть расстояние в 100 км быстрым аллюром, не подавая признаков усталости: «Достоинство татарских лошадей заключается в том, что они в силах проскакать 25 лье как ни в чём не бывало» (Манштейн, 1875. С. 102). В зависимости от физических данных лошади це́ны на конских ярмарках сильно разнились: от 25—30 до 300—350 пиастров или серебряных талеров (Holderness, 1821. P. 131). Напомню, что талер был крупной монетой весом от 24 до 27 граммов.

Здесь может возникнуть естественный вопрос: почему же эти прекрасные кони водились только в Крымском ханстве? Ведь отмечено немало случаев, когда русские или казаки угоняли множество лошадей на север — они-то почему не размножили эту породу? Ответ, как ни странно, дал путешественник, приехавший на юг России из далёкой Скандинавии, но хорошо разобравшийся в коневодстве. Датчанин П. Хавен пишет в своих путевых дневниках:

«Дело в том, что они (то есть крымские татары. — В.В.) отпускают своих лошадей, коров, овец и другой скот бродить под открытым небом и зимой, и летом. Зимой эти животные отгребают снег копытами и достают траву». Что же происходило с этими лошадьми, когда они оказывались в руках славян? П. Хавен продолжает: «Но едва лишь эти лошади попадали в стойло, они весьма быстро подыхали — за пару дней» (Haven, 1743. S. 208). Так что крымские татары оставались монополистами в разведении собственной, уникальной породы лошадей и могли не опасаться конкуренции в лице коневодов из соседних стран.

Упомянутые выше физические достоинства крымской лошади были результатом прежде всего той граничившей с исступлённым фанатизмом страстности, с которой мурзы и беи отдавались выведению и приобретению животных, которые могли стать чемпионами всекрымских скачек (английский автор называет это повальное увлечение сдержаннее, «пристрастием»: predilection for horses — Jones, 1827. P. 281). Победа на главных спортивных встречах означала не только всеобщую известность. Она несла с собой и громкую славу, память о которой затем передавалась из поколения в поколение. Призы (чаще всего ножи и сёдла) хранились в таких семьях на видном месте многими десятилетиями.

Но и простые татары, чьё стадо состояло в основном из вьючных лошадей, а верховых было одна-две, с неменьшим рвением занимались улучшением пород. И при покупке новых животных крымский крестьянин мог пойти на совершенно непомерные траты, зная, что экономить можно на чём угодно — только не на их качестве. Сохранилась отражающая эту традицию, необычно длинная пословица, которая говорит о недопустимости покупки дешёвой лошади (ценой в одну овцу) и восхваляет породистый скот, например, овцу ценой в лошадь:

Средств на широкую селекционную работу, конечно, не было и не могло быть у обычного, среднего достатка крымца. Но ему заменяла их искренняя и глубокая любовь к коню, передававшаяся чуть ли не на генетическом уровне. Конь был для крымца не разновидностью домашнего скота, а чем-то вроде задушевного друга, с которым человек старался не расставаться и хотел иметь его перед глазами как можно чаще — он и двор-то никогда не покидал, иначе чем вместе со своим любимцем. Лошадь не только холили и берегли, проводили тщательный, вдумчивый отбор и не менее внимательно — выездку. Её украшали как любимую женщину и обязательно снабжали талисманом от сглаза как близкого человека: кожаный треугольничек дува с зашитой в него молитвой вешался на шею жеребёнку сразу после его рождения (Домбровский, 1882 «а». С. 135; Kosmeli, 1813. S. 65). После этого новорожденного вместе с кобылицей отпускали почти тут же в табун, где животные наслаждались дикой свободой: их хозяева практически не нарушали её, издали любуясь прекрасными животными¹.

Этот обычай был настолько устойчивым, что не прервался и с захватом Крыма Россией, когда площадь вольных выпасов резко сократилась. И в 1830-х ещё ходили по степи огромные, как и в древности, табуны прекрасных этих животных. «Мы видели тысячные табуны лошадей, которых ещё не коснулось человеческое искусство выездки, выражающих каждым движением свой гордый, благородный (proud) дух и природный огонь. Но тем не менее они настолько понятливы, что единственный чабанёнок может без труда отводить их, как отару овец, на водопой каждым утром и вечером» (Spenger, 1836. P. 130).

Конечно, упомянутый мальчик был не единственным, кто заботился о табуне: лошади находились под надёжным и квалифицированным, хоть и ненавязчивым присмотром. Каждый джилкеджи-табунщик должен был обладать познаниями в селекционном деле, прекрасно разбираться в ветеринарных и иных проблемах. Его работа, а также высокая коневодческая культура всего населения приносили бесспорные плоды. Знавшие толк в конских породах заезжие англичане отмечали, что в Крыму обычная «крестьянская лошадь сильна, быстра и красива, как арабский скакун... Они отличаются от черкесских своей чистопородностью, красотой и резвостью. Они небольшие и очень твёрдо держатся на ногах (are very surefooted): но они несколько плотнее черкесских коней, которые могут считаться самыми быстрыми и красивыми скакунами на свете. Методы выездки здесь совершенно соответствуют нормальному английскому курсу, но диаметрально противоположны российским обычаям» (Clarke, 1810. P. 436, 520—521).

То есть любая рядовая степная лошадь обладала такой резвостью, что тягаться с крымскими коневодами даже и не пытались ни кавказские, ни запорожские соседи, а ведь и те, и другие тоже были далеко не новичками в этой важнейшей отрасли народного хозяйства. Здесь уместно вспомнить слова гоголевского Тараса Бульбы, когда он, находясь с сыновьями посреди голой степи, увидел вдали одинокого всадника, судя по посадке — крымского:

«А ну, дети, попробуйте догнать татарина! И не пробуйте — вовеки не поймаете: у него конь быстрее моего Чёрта» (Гоголь, 1984. Т. II. С. 46).

Секрет столь высоких качеств был, понятно, не только в селекции степной породы, но и в искусстве выездки. Некоторые исследователи, опираясь на древнюю чеканку из керченских раскопок, приходили к выводу, что у крымцев Нового времени не только посадка, но и выражение лиц во время скачки абсолютно схожи (vollkommen gleichen) со скифскими (Hoffschläger, 1859. S. 15) — редкий пример культурной преемственности. Крымские татары прилагали массу усилий для того, чтобы приучить молодых животных исключительно к иноходи, которая, как известно, из всех аллюров является самым покойным для всадника, позволяющим проводить в седле по многу часов на протяжении нескольких недель кряду (в этом, кстати, тоже крылся секрет молниеносных походов крымскотатарских отрядов на огромные расстояния). Причём по школе выездки, по особенности аллюра в Крыму различалось несколько видов иноходца: учан-ерга (летящий), джубе (широкоходящий), айян (ход средний между шагом и иноходью) и так далее. Но в любом из случаев результат был один: «На татарских лошадях так приятно скакать», — восклицает один из свидетелей (Jones, 1827. P. 215).

Крымская верховая лошадь. Начало XIX в. Фото из собрания музея Ларишес

А вот ещё одна живописная, но, кажется, точная зарисовка: «В поле, под своим хозяином, татарский конь настоящая картина; вытянув шею, распустив хвост и гриву, мелко ударяя в землю своими звонкими копытами, он как будто сливается в одно существо со своим седоком и несётся с ним по широкой степи, как сын ветра пустыни, как фантастический грифон» (Горчакова, 1883. С. 158). Несколько более ранняя запись: «Видели возле Гёзлёва двух подростков: они мчались на своих конях, на всём скаку становясь на сёдлах в полный рост, спрыгивая на землю и снова вскакивая в седло, они далеко бросали свои плети и ловко поднимали их с земли. Что замечательно — это были простые пастухи, и такое совершенство не представляет собой ничего необычного» (Clarke, 1810. С. 582). Современник объяснял это высокое искусство верховой езды просто: «По справедливости всех вообще Татар можно назвать хорошими ездоками, каковыми они делаются от приобретения навыку с молодости. Лет десяти дети Татар на лошадях ездят так хорошо, как бы взрослый человек другой нации» (ОР РНБ, Ф. 487. Д. 393 Q. Л. 20)². Неоднократно отмечалось, кстати, что крымскотатарские женщины в верховой езде нимало не уступали мужчинам (Remy, 1872. S. 68), хотя, возможно, в данном случае это некоторое преувеличение.

Упомянутые выше скачки мало походили на этот вид соревнований в его классическом, английском стиле. Это была, скорее, игра. Нужно было завладеть одним или несколькими платками в ходе бешеной погони по бездорожью, часто в горной местности. Этот вид состязание был особенно любим в народе, отчего и сохранился в крымскотатарской традиции более столетия после утраты ханством самостоятельности. Вот как проходили крымскотатарские скачки уже в начале XX века:

«И джигиты как стрела понеслись друг за другом. Сначала всё смешалось и летело кучей, пестрели платки, сверкали подковы. Но вот начали разделяться, одни вправо, другие влево. Тогда началась настоящая, чисто дьявольская скачка: лошади вертелись, быстро прыгали через рвы и канавы, скакали в гору и так же быстро неслись с горы, некоторые спасались в лес, неслись среди ветвей и снова показывались, одни держа платок высоко над головой, другие стараясь вырвать его из рук скакавшего. Много ловкости, прямо отчаянности показали и люди и лошади. Такой бешеной и опасной скачки я никогда не видел в жизни, принимая во внимание горное, полное опасностей место. Двое джигитов отличились особенно, вырвав у таких же ловкачей платки. Победителей ждала награда...» (Васюков, 1904. С. 36—37).

Особой популярностью пользовались устраиваемые довольно часто скачки на неоседланных конях; крымские татары владели и этим искусством в совершенстве. Немецкий путешественник рассказывал, что их проводник, скача галопом во весь опор без седла, ухитрялся выбивать огонь кресалом, раздувать трут и закуривать свою трубку (Grimm, 1855. S. 30).

Здесь, кстати, стоит упомянуть о некоторых особенностях сбруи крымскотатарских верховых лошадей. Во-первых, тюрки стали гораздо раньше западноевропейцев употреблять стремена, как известно, только и позволяющие вести прицельную стрельбу из лука в движении. Стремена были двух основных типов. Одни похожие на башмаки, то есть имели овальную, по форме стопы, площадку и широкие треугольные плоские держащие дуги по обеим сторонам стопы. Стремя второго типа было гораздо легче: площадка была круглой, боковые дуги — из слегка сплющенных прутков толщиной с карандаш. Как легко понять, широкая опора в обоих типах стремян была необходима для всадника, обутого в сапоги с мягкой подошвой, — а в Крыму только такие и носили. Поскольку для облегчения веса стремени второго типа площадка делалась совсем тонкой (3—4 мм), то необходимая жёсткость её достигалась столь же тонким стакановидным цилиндром, привариваемым к ней по окружности снизу. Этот цилиндр и бока лошади оберегал, которые неминуемо травмировались бы стременами обычной конструкции. Ремни стремян были сильно укорочены, так что ноги всадника находились постоянно в полусогнутом положении (Luca, Beauplet, Lamberty, 1634. P. 27; Grimm, 1855. S. 9). Такая посадка была немыслима для галопа или рыси, но вполне оправдана в иноходи. Главный же её смысл был в том, что она облегчала прыжки из седла в седло на скаку, что было необходимо в походах, о чём уже говорилось выше.

Не менее интересной была горная порода крымской лошади. Судя по источникам, это была небольшая, но ладная, поджарая и сильная лошадь, красивой масти: чаще всего соловая (желтоватая), с чёрными хвостом, гривой и полосой по хребту, белыми бабками (Kosmeli, 1813. S. 65—66). Она обладала поистине удивительными качествами, в том числе не только послушанием, но и преданностью всаднику, переходящей в настоящую о нём заботу: «На тоненьких, словно выточенных ножках, она лазит по скалам, цепляется за корни, за камни не хуже козы... Каждый, даже тот, кто ни разу не садился на лошадь, может смело заносить ногу в седло крымской лошади и ехать куда угодно. Великолепная иноходь избавляет от ежеминутной тряски и позволяет без всякого утомления ехать несколько часов» (Чеглок, 1910. Т. II. С. 107). «С одной стороны был крутой обрыв. Татарин мой пустился в галоп, тропинка была узкая, начни я придерживать лошадь, она могла бы кинуться в сторону — и я погиб. Я решил предоставить всё на волю Божию, и летел как стрела. Но я никогда не сидел в седле так уверенно и спокойно» (Арагон, 1895).

Чабаны с арканами у чешме. Гравюра 1838 г. Из собрания музея Ларишес

В этом контексте следует помнить, что речь идёт о второй половине XVIII в., когда от Алушты до Ялты добирались через Кучук-Ламбат, Партенит, Суук-Су и Гурзуф. То есть верхнего шоссе и в помине не было, и приходилось ехать по крайне изрезанной и обрывистой прибрежной полосе. Что же касается отрезка пути Байдарские ворота—Кикенеиз—Алупка, то он был просто смертельно опасен. Другими словами, в те годы проблема физических и умственных качеств лошади была в сто крат важнее, чем ныне, скажем, мощность автомобиля или даже состояние дорожного покрытия. К счастью, горная лошадь была необыкновенно сообразительна и обладала инстинктом, спасавшим путешественников или местных жителей, по необходимости пустившихся в рискованный путь и нередко попадавших в обычные для горного бездорожья ситуации, угрожавшие гибелью. Выслушаем мнения старых путешественников, знавших толк и в горах, и в лошадях:

«Горские лошади так привыкли к подобным крутым дорогам, что в самых опасных местах на них можно вполне положиться и даже отпустить поводья. Даже вьючные лошади идут вперёд без проводника и проходят короткие и опасные повороты, перебираясь с утёса на утёс не спотыкаясь; и не легко их сбить с привычного им пути» (Паллас, 1793. С. 143). «С какой осторожностию умные сии животные проносят седока через пропасти и спускаются с крутых гор! Они часто бывают принуждены садиться на задние ноги, иногда подымаются на дыбы, иногда на краю бездны, уклонившись, перевешиваются всем телом, тихо переступают справа налево и всегда верным, твёрдым шагом идут не останавливаясь и идут очень скоро» (Броневский, 1822. С. 45).

«Лошадь... останавливается, озирается, высматривает, где бы вернее ступить; иногда по некотором размышлении, не находя способа идти, слагает накрест передние ноги, садится на задние и таким образом, можно сказать, не спускается, а съезжает под гору» (Муравьёв-Апостол, 1823. С. 166). «Много раз, на ужасных крутизнах, наши неустрашимые лошади в полном смысле слова спускались скользя» (Демидов, 1853. С. 325).

Куда уж дальше, если крымцы позволяли себе спать в седле, находясь на горных дорогах, полностью полагаясь на коня! «По скалам, над пропастями, в тёмную ночь, в бурю и непогоду не боятся, проедут безопасно, только дайте им волю и не стесняйте их хода... недаром их так любят и так хорошо и нежно обходятся с ними горные жители... Мне показывали горный проход, опасный для пешехода и совершенно безопасный для верхового» (Васюков, 1904. С. 54—55).

Эта порода сохранилась, несмотря на огромные перемены, которые принесла с собой аннексия Крыма, до начала XX в. Знаток полуострова и его культуры вспоминал в одной из своих книг о лично пережитом спуске с Чатыр-дага: «Крымская лошадь обнаружилась во всём блеске своих достоинств. Она несла на своём хребте тяжёлую ношу как заботливая кормилица, а не как бессловесная скотина. Она ступала каждым копытом с такой внимательной осторожностью, как будто сознавала свою нравственную ответственность, постигала опасность порученного ей всадника. Но ума тут было мало, необходима ещё каменная нога, у ней было четыре таких каменных ноги, где нужно гибких, где нужно недвижимых» (Марков, 1995. С. 258).

Крымскотатарское стремя. Из колл. автора

О пастбищах степи, сохранённых, а отчасти и облагороженных экологически грамотными полеводческими традициями, говорилось выше. В горах же главенствующую роль играли естественные пастбища на яйлах и склонах. На Чатырдагской яйле «летом, вследствие хороших пастбищ и совершенного отсутствия каких бы то ни было гадов, пасётся много табунов лошадей и прочего скота, — ночи здесь свежи и лето редко бывает так сухо, чтобы выгорала здесь трава. Этому способствуют туманы и тучи, собирающиеся здесь при малейшей сухости атмосферы и облегающие вершину Чатыр-Дага» (Паллас, 1793. С. 178).

Важно подчеркнуть, что лошадь, в отличие от остальных домашних животных, имел в тот период буквально каждый крымский татарин. Это была нация конников. «Татары срослись с лошадью, даже теперь (то есть в середине XIX в. — В.В.) я не встречал пешеходов, даже подёнщики едут в поле верхом, а там отпускают лошадей пастись. Умное и верное животное не уходит от хозяина далеко, он зовёт его в обед и вечером и едет довольный домой» (Haxthausen, 1847. S. 435). «Конь — постоянный товарищ у татарина, который не пройдёт пешком и 200 ярдов (около 180 м. — В.В.), если может их проехать верхом» (Holderness, 1821. P. 128). Английский путешественник, сам большой любитель лошадей, отмечал, что «татарские джентльмены обладают прекрасной посадкой» (Clarke, 1810. P. 441).

И ещё один поразительный обычай: лошадей практически не использовали на сельскохозяйственных работах (разве что на обмолоте, где конь ходил по сжатым колосьям). На других, более тяжёлых видах работ их заменяли волы, верблюды, буйволы. Они не знали ярма — даже в повозку ханских жён впрягали иной тягловый скот. Современники поражались: «впрягать... в повозку лошадь, даже самую никудышнюю, для любого из них (то есть татар. — В.В.) считается тяжким грехом, хотя бы в конюшне его была тысяча коней» (Цит. по: Хайруддинов, Усейнов, 2010. С. 105). Лошадей никогда не стегали плетью или кнутом, это было бы равнозначно оскорблению ударом близкого друга³. Всадник направлял своего коня уздечкой и словом — и этого было достаточно: как пишет гость Крыма, слыша слово хозяина, лошади бежали «ровной рысью без устали, обгоняя по дороге медленно бредущие тяжело гружёные караваны» (Hoffschläger, 1859. S. 7).

В заключение этого сюжета напомним, что не только татары относились к коням с романтической любовью. Поражённые красотой и чудесной привязанностью крымской лошади к человеку, о ней слагали стихи и российские поэты:

Случалось мне в глухую ночь не раз
В Бахчисарай проездом из Урзуфа
Спускаться вот по этой же тропинке.
Я сплю себе, качаюся как в люльке,
А он идёт усердно подо мною,
На скалы с скал ступает осторожно
И бережёт и жизнь мою, и сон...

(Подолинский, 1837. С. 88)

Овцы

В крымскотатарском овцеводстве было выведено три основных породы, но лишь одна из них приобрела славу не только на всём Ближнем Востоке, но и в Европе. Речь идёт о грубошерстной овце, которую татары именовали малый (позже русские учёные переименуют её в «крымскую серую»), «с ягнёнков которой получаются те превосходные смушки, которые в торговле известны под названием крымских мерлушек» (Штакельберг, 1858. С. 11—12).

Овца была для крымской семьи поистине незаменимым домашним животным. Помимо молока для брынзы, овчины для пошива одежды, а также мяса для еды, крымская овца давала два ценнейших продукта: во-первых, шерсть для ткацкого и коврового ремёсел, а во-вторых — смушки, то есть ягнячьи шкурки особого качества, стоившие за рубежом бешеных денег⁴. Ажиотажному спросу на них способствовала полная монополия Крыма на их производство. Дело в том, что в отличие от быков, верблюдов, ослов и пр., не терявших своих качеств и вне Крыма, малыч было бессмысленно вывозить куда бы то ни было, хоть в соседнюю Турцию: смушки теряли качество тут же, уже во втором-третьем поколении.

Но, более того, стопроцентно чистокровный малыч давал драгоценные шкурки далеко не во всех кадалыках самого Крыма.: «Овцы сии водятся в двух только местностях — в Керченском полуострове и в так называемом Тарханском куте в Евпаторийском уезде. Вне этих местностей в том же Крыму оне перерождаются, несмотря на все старания овцеводов сохранить их подлинность, что объясняется особыми кормами указанных мест, содержащими золототысячник местной же разновидности Centaurea Taurica» (Штакельберг, там же. См. также: King, 1788. P. 218).

Самой ценной считалась смушка с чёрным волосом, только на самом кончике белого цвета, отчего лёгкая шкурка казалась слегка припорошенной снегом. Настоящая евпаторийская смушка должна была на ощупь напоминать шёлк или атлас (King, 1788. P. 129). Остаётся сказать, что этих мерлушек вывозили только из Тарханкута и Гёзлёва (то есть, не считая Керченского полуострова) в год до 300 000 штук (Спасский, 1850. С. 23).

Конечно, это была не окультуренная дикая овца, но плод длительной целенаправленной селекции из различных пород в природных условиях степной части полуострова. Мало того, как и любая искусственно выведенная животноводами порода, малыч легко мог со временем утратить свои редкие качества, если бы не крымские чабаны и их искусство: «порода эта, одна из драгоценнейших между мясными животными, давно бы истребилась», справедливо замечали специалисты (Скальковский, 1850. Т. II. С. 352). Постепенно количество овец этой породы уменьшалось. Последнее упоминания о малыче удалось обнаружить лишь в книге конца XIX в. (Завадский-Краснопольский, 1874. С. 39). В ней говорилось о том, что эти овцы еще встречаются близ Тарханкута. Впрочем, возможно, они уцелели и в других пространствах обширного крымского края.

Горная лошадь. Из собрания издательства «Тезис»

Вторая порода, чонтук, была выраженно мясной курдючной. Эта крупная высокая овца весила около 70 кг, из которых почти пятая часть приходилась на знаменитый курдюк — жировое отложение у корня хвоста цилиндрической, слегка сплющенной, а в нижней части раздвоенной формы. Он целиком состоял из нежного, ароматного, не застывающего в топлёном виде сала. Мясо чонтука было также нежным, сочным, с тонкими прослойками жира. Знающие люди утверждали, что оно намного превосходило даже знаменитую английскую баранину (Woensel, 1790. Bl. 223).

Шерсть этой овцы была, в основном, рыжего цвета, более короткая и грубая, чем у малыча, но она великолепно подходила для изготовления овчин, а также пряжи для тканья, толстых нитей для вязанья. Чонтук полностью соответствовал потребностям традиционного крымскотатарского полунатурального хозяйства. Неприхотливая, не требовавшая зимних кормов и вообще особой заботы, поедавшая любую траву, росшую в степи⁵, эта овца давала крестьянину, его жене и детям практически всё необходимое.

Единственное, чего она не имела — это товарной ценности на полуострове, где баранины всегда было слишком много, и она слишком дёшево стоила. Крупную овцу можно было купить за 80 коп, максимум 1 рубль; а фунт (0,4 кг) отборной баранины повсюду стоил 2 копейки (King, 1788. P. 229). Именно поэтому прекрасная эта порода пришла в упадок уже в первые десятилетия после аннексии. Новые хозяева крымскотатарских земель — переселившиеся из России помещики — стали требовать у попавших к ним в арендную кабалу татар деньги. И тогда выяснилось, что чисто товарной ценностью обладает не универсально полезный чонтук, а изысканный и дорогостоящий малыч — и только там, где его можно было разводить, то есть вокруг Евпатории и близ Керчи. В остальных же овцеводческих районах оставалось одно: забросить овцеводство и переходить на производство товарного хлеба.

Нельзя сказать, что крымские татары не искали выхода из создавшегося положения. Довольно длительное время делались попытки наладить продажу на вывоз бараньей солонины и топлёного курдючного жира в бочках (Ливанов, 1875. С. 45). Однако этот прекрасный продукт ценился более в Крыму, чем российским и даже турецким потребителем, и дело заглохло. Выхода, действительно, не оставалось. Вот так и стала угасать самая распространённая порода овцы, издревле безотказно снабжавшая народ Крыма самыми необходимыми продуктами.

Овца крымской породы малыч. Из: Весь Крым

Была ещё одна, менее значительная порода, цигей — горная овца, плод смешения нескольких пород с преобладанием чонтука. Она тоже имела свои достоинства. Послушаем, что говорили на эту и иные «овечьи темы» наблюдательные люди тех давних лет.

«[Горные] татарские овцы, подобно козам, малорослые, с большим курдюком и тонкорунные. В продаже шерсть горских овец идёт гораздо дороже степных и может быть доведена до совершенства...» (Паллас, 1793. С. 156—157). Но и без этого «доведения» шерсть горной крымской овцы была «длинна, ровна, мягка и весьма способна к пряже» (Броневский, 1822. С. 176). Кроме того, её мясо обладало уникальным для домашнего животного вкусом, «который нимало не сходен с бараниною, а скорее похож на дичину» (Скальковский, 1850. Т. II. С. 352).

Что же касается особенностей содержания овец в те годы, то обычно овечья отара достигала численности в 1000 голов, так как в неё собирали необязательно овец лишь одного хозяина. Чаще всего её владельцами были жители всего села. Во главе такой отары стоял чабан, нанимаемый вскладчину. Несколько отар соединялось в один кош числом от 6000 до 8000 голов⁶. Это огромное скопление животных передвигалось совместно с пастбища на пастбище, руководимое самым опытным из чабанов, одаманом. В каждой отаре у чабана имелось несколько подпасков и один байбара (повар), как правило, ответственный за арбу с запасом продуктов, ремней, инструментов, соли, тары для молока и так далее. Многие адаманы работали долго, пока хватало сил, хоть были уже богатыми владельцами отар по 2000 голов. Очевидно, настоящему мастеру не так легко уйти на покой, а они были истинными мастерами своего дела. Помимо всего прочего, чабан мог по лаю собаки узнать человек или зверь приблизился к отаре, если это люди, то сколько их, верхами они или пешие и так далее. Почти сверхъестественной была и их способность предсказывать погоду. Глядя на тысячное стадо, чабан мог, не считая овец, сказать, скольких из них не хватает и каких именно, ведь каждое животное обладало для него собственной физиономией, было индивидом с присущими ему характерными качествами. «Какими? Этого он сказать не может — так тонки его наблюдения» (Васюков, 1904. С. 116)

Совершенно невозможным был бы выпас овец и без крымских овчарок (порода, ныне совершенно, судя по всему, исчезнувшая; не осталось и их изображений). О том, как они выглядели, можно судить лишь по нескольким малопрофессиональным зарисовкам да по более точным заметкам знатоков из Англии, считавших, что «более всего эти псы походили на молодых львов» (Jones, 1827. P. 217). По некоторым сведениям, у крымцев встречались и борзые, но главным образом — нечистопородные помеси со среднеазиатскими овчарками, которые отбирались по признакам свирепости и величины (Holderness, 1821, Р. 149). Обычно чабанская собака в одиночку справлялась с волком, — а их тогда в Крыму было немало.

Крымский пастух с посохом-герлыгой. Гравюра 1869 г. Из собрания музея Ларишес

Конечно, выпас овец, особенно в горных условиях, являлся высоким искусством, а чабаны и тем более адаманы были весьма уважаемыми среди соотечественников «многопрофильными» профессионалами. «У нас (то есть в России. — В.В.) пастухи суть только стражи без всякого искусства, но крымские чабаны от времени, привычки и замечании научаются искусству своего звания. Они ведают, как подать помощь заболевшей скотине, как способствовать при трудном ее разрешении (имеется в виду окот. — В.В.), и ничто в бредущей толпе не укрывается от опытного их глаза... Хозяева общим иждивением доставляют ему одежду, пищу с дозволением притом убивать овец для себя, для гостя и для бедного. Положение, угодное человеколюбию! ...Награда [годовая] за попечение чабанов полагается с 20 овец или коз по одной, и сие до того их обогащает, что некоторые не имея прежде ничего, наживают собственные отары» (Сумароков, 1803. Т. II. С. 57—59). Впрочем, большинству чабанов платили по овце с сотни за пастьбу в период с 23 марта по 25 октября (Holderness, 1821. P. 140).

Чабаны обладали универсальными познаниями не только в видах и сортах трав, в метеорологии и т. д., но и в ветеринарии. При этом, не имея практически никаких особых инструментов или препаратов,⁷ они умели сохранять стадо в целости и сохранности и оказывали как овцам, так и друг другу всю необходимую помощь, находясь в длительном отрыве от всего мира. В течение лета отары не спускались с гор, между тем как чабаны и подпаски должны были регулярно выдаивать эти сотни и тысячи животных и приготовлять там же, в отгоне, сыр и брынзу (от овцы за лето получалось 6—7 кг брынзы). Впрочем, при недальнем выпасе отары небольшие количества свежего молока доставлялись каждые два-три дня хозяевам овец; при этом для переноса бурдюков с молоком вниз между чабанами устанавливалась очередь (Сосногорова, 1880. С. 65, 266). Там же они и стригли шерсть — тяжёлый труд, так как на одного чабана в день могло приходиться до 300—400 овец, а ножницы были примитивного, средневекового (если не античного) типа, с пружинной рукояткой в виде сердечка.

Сколько всего было овец в Крыму ханского периода — сказать трудно, отсутствуют даже приблизительные данные. Известно лишь, что уже после аннексии, когда количество отар значительно уменьшилось в связи с татарскими эмиграциями, число это достигало 600 000 голов (Зенкевич, 1890. С. 35).

Крупный рогатый скот

Коровы в Крыму были двух основных пород: старой, татарской, и завозной, украинской. Первые были красно-бурой масти, невысокие, ростом всего-то с крупного осла, но довольно крепкие, неприхотливые и быстрые. Их иногда называли почему-то балканскими, хотя некоторые исследователи считают, что скорее всего это были дальние потомки местной дикой коровы (Скальковский, 1850. Т. II. С. 342). Разводили их главным образом в горах. Они легко взбирались на кручи, а под гору непременно бежали (Pallas, 1801. S. 462).

Крымскую горную корову в наше время сочли бы беспородной. Эти домашние животные были в разных частях полуострова одинаково «...невелики ростом, довольно худы и необыкновенно легки и ловки; мне случилось видеть, как одна из них пролезла через плетень, перед которым задумалась бы всякая другая, и часто, проезжая мимо отвесных скал, удивляешься при виде этих животных, ищущих себе травы там, где едва бы удержалась самая лёгкая коза...» (Горчакова, 1883. С. 158). То есть первое впечатление о беспородности было бы ошибочным — эти сельскохозяйственные животные в результате длительного отбора великолепно приспособились к местным ландшафту, климату и естественной кормовой базе. Они не требовали тщательного ухода, довольствуясь, почти как лошадь, минимумом заготовленного хозяином фуража. Бо́льшую часть года они жили на подножном корму, а то, что удои были не из рекордных — так молока и требовалось не так уж много при изобилии не менее питательного и здорового овечьего молока, брынзы и других источников животных белков.

Коровы второй, украинской породы, гораздо более медлительные, намного превосходили крымскую корову ростом и силой. Они были неодномастными: от палевых до тёмно-коричневых и давали больше молока, чем крымские. Волы этой породы имели чуть ли не метровой длины красивые, блестящие саблевидные рога. Разводили украинскую корову в основном в степной и предгорной частях полуострова.

Горная кошара. На шесте — просушенные овчины, в кадках зреет брынза. Фото из собрания издательства «Тезис»

Наиболее подходила к горным условиям, конечно, крымская корова, как обладавшая несколько необычными свойствами, несомненно привитыми ей искусственно: «Их небольшой рогатый скот отлично ходит по горам подобно лошакам... и привык бегать рысью» (Паллас, 1793. С. 156). «Рогатый скот и буйволы малы ростом, но столь легки, что они бегают большею рысью, почти так же скоро, как лошади» (Броневский, 1822. С. 176). На работу волов этой породы выводили с двухлетнего возраста.

Волы и первой, и второй из упомянутых пород совершенно не нуждались в узде или её подобии. Они прекрасно понимали словесные приказы, доносившиеся с телеги или арбы: «Цоб!» значит, налево, «Цобе!» — направо, «Цоб-цобе!» — вперёд.

Любопытно, что в горной (то есть каменистой) местности крымские татары ковали своих волов, естественно, восемью подковами, как парнокопытных. Сам процесс ковки был настолько любопытен, что привлекал внимание даже иностранцев. Они описывают его следующим образом: два кузнеца и хозяин вола заваливали его на бок у столба высотой в 3—4 фута (около метра). Затем животному связывали все ноги вместе, «в кучку», а свободный конец ремня перебрасывали через развилку в вершине столба и подтягивали связанные ноги кверху. После этого хозяин садился волу на шею у основания головы, а кузнец принимался за работу. Если животное пыталось освободиться, то хозяин пережимал ему гортань так, что у бедного вола буквально язык вываливался, но это помогало. Наконец, все восемь подков были на месте, и освобожденный гигант делал свои первые шаги: «на дрожащих ногах, неуверенно, напоминая кошку с ореховыми скорлупками на лапках, пущенную на лед» (Olifant, 1853. P. 307; см. также в: Scott, 1854. P. 217).

Крымская горная корова. Фото из: Весь Крым, 1926

Отдельно от волов, используемых исключительно в качестве тягловой силы, содержали молочных коров и относительно немногочисленных быков-производителей, нередко доставляемых из-за рубежа. В совокупности же молочное стадо Крыма достигало таких размеров, что позволяло изготовлять сливочное масло не только для собственного потребления, но и на продажу, в том числе и на экспорт. Так, из Турции в Гёзлёв приходили десятки кораблей «по масло коровье»; что было впервые отмечено в 1650-х гг. (Новосельский, 1994. С. 30), хотя в действительности эта коммерция имела место и в более ранние века.

Ослы вообще почитались как скот, не просто приспособленный к работе на любой поверхности, степной или горной, но и как «гениальные животные» (Шамир, 2010. С. 23). Непроходимые даже для крымских лошадей кручи были подвластны им. Умные ослики проходили с седоком или ношей там, где конь легко мог бы сломать себе ногу. Кроме того, осёл крайне неприхотлив в отношении корма и питья, он легко может обходиться даже старой, перегоревшей на июньском зное горной или степной травой. Впрочем, в разгар лета крымцы подкрепляли своих бесценных ешеков дешёвыми овощами, перезрелыми помидорами или арбузами.

Осёл был конём бедняка, который чувствовал себя на нём настоящим всадником — за неимением лучшего.

Волы горной породы, запряжённые в арбу. Копия гравюры. Из коллекции издательства «Тезис»

Буйволы ценились не только как рабочий скот, но и за жирное, вкусное молоко, которого буйволицы давали к тому же больше, чем в среднем коровы, а также за шкуры, из которых получались крепчайшие ремни для конской и иной упряжи. Кроме того, из них шили мягкую (без подошвы) обувь, называвшуюся чарухи или чарыки, которым не было износу.

Вторая особенность буйволов — любовь к воде, в которую они рвались, не слушая возниц и часто портя при этом груз (они и в море забирались вместе с арбой). Ещё одним недостатком этих животных была их повышенная чувствительность к холодному воздуху. Поэтому для них в горной части Крыма оборудовали зимние стойла в пещерах, а в степи копали тёплые землянки (Аноним, 1824. С. 76).

Но оба этих недостатка с лихвой возмещались необычайной силой этих животных. Буйволы, запряжённые в тяжёлую повозку, легко взбирались на кручи, где ни один вол не смог бы пройти, не говоря уже о лошадях: «Буйвол... при кажущейся неуклюжести, неповоротливости... легко взбирается на такие крутизны, которые доступны лишь диким козам и оленям» (Свищов, 1907. С. 137). «Буйволы, эти сильные, крепкие животные вырастают большей частью в горах и, несмотря на свою неуклюжесть и массивность, крайне приспособлены к трудным дорогам, таким, где хорошим волам не справиться. Татары очень любят животных и умеют с ними обращаться, но с буйволами и им, этими терпеливым людям, приходится немало мучиться» (Васюков, 1904. С. 4).

Волы горной породы, запряжённые в арбу. Фото начала XX в. Из коллекции издательства «Тезис»

Основной ареал разведения этого вида крупного рогатого скота — Южный берег Крыма, местность между Балаклавой и Алуштой. Но пахали на буйволах и вдали от гор, в безводной степи Северного Крыма, в окрестностях Анбара (Всеволожский, 1839. С. 27).

Не только татары, но и гости Крыма находили в буйволах некие особенные, весьма симпатичные черты. Одной из них было необычайное, детское любопытство этих крупных животных: «Положим, немного в самом деле страшно, когда эти чёрные, толстокожие уроды медленно все двинутся на вас с вытянутыми мордами и пристально устремлёнными взглядами. Глаза их добрые, большие. Двинутся и подойдя близко остановятся и начнут вас рассматривать долго-долго и внимательно. Что им нужно? Кто их знает, но будут смотреть и не отойдут, а разве подойдут ближе, вплотную, но вреда не сделают» (Васюков, 1904. С. 4, 121).

Первый и, очевидно, единственный сохранившийся фотоснимок крымского верблюда. Из: Fenton, 2001

Козы в Крыму были некрупные и удивительного окраса. Часто встречались чёрные с оранжевой шерстью на ногах, брюхе или по бокам. Были и целиком оранжевые, красноватого оттенка или белые, но последние встречались редко (Pallas, 1801. S. 466). Этот мелкий скот был выгоден тем, что не требовал столь тщательного, непрерывного ухода, как, например, овцы. Притом козы питались любым, даже самым грубым растительным кормом. Но и с этим нетребовательным видом домашнего скота велась многолетняя селекционная работа, позволившая вывести местную, крымскую козу с выраженными данными экстерьера: «Они держат много коз. Бо́льшая часть коз здесь чёрные с рыжими ногами, брюхом и задом; есть и совсем рыжие» (Паллас, 1793. С. 156). Это была порода молочно-пухового направления, дававшая прекрасные результаты по обоим показателям: «Козий пух мало уступает ангорскому, из которого делаются шали» (Броневский, 1822, 176). Шерсть и пух мыли и чесали на месте, а затем отправляли в Стамбул, где эти товары традиционно высоко ценились (Holderness, 1823. P. 167).

В отличие от более позднего времени, козы играли значительную роль в экономике ханского Крыма как важный «сырьевой источник» для сразу нескольких важных отраслей крымского ремесла (кожевенной, ткацкой, сыроваренной, обувной). Поэтому в XVIII в. козы в отдельных хозяйствах считались не единицами, а десятками и даже сотнями. Число же их в отарах вообще было огромным: от 1000 до 7000 голов (Сумароков, 1803. Т. II. С. 56). Потом, в XIX в., по указу из Петербурга, их стали безжалостно, подчистую уничтожать, пока не извели почти полностью всё стадо.

Верблюды

В Крыму издавна разводили верблюдов двух видов: бурого или гнедого дромедара (одногорбого) и белого бактрианского (двугорбого). Животные второй из упомянутых пород производили особенно сильное впечатление на неместных: «Двугорбые верблюды огромной величины, чрезвычайно смирные... и принадлежат к особой, прекрасной породе... Они вообще очень кротки и послушны своим хозяевам, однако бывали примеры, что рассердившись, они умерщвляли своих вожатых» (Демидов, 1853. С. 293, 417). Белые и ценились дороже: в середине XVIII в. они стоили на вывоз 50 руб серебром или, по тогдашнему курсу, 210 французских ливров (Скальковский, 1850. Т. II. С. 381). Эти животные приспособились есть вместо верблюжей колючки, которой в Крыму нет, молодой камыш и главным образом сухой ковыль, который тогда повсюду в степи встречался в изобилии. А также отвергаемые другим скотом колючий курай и обе разновидности солянки, как известно, растущей не только по берегам лиманов (Die Krim, 1855. S. 12).

Разведением верблюдов занимались исключительно степняки. Повсюду, от Гёзлёва до Перекопа можно было встретить этих огромных животных, «свободно скитающихся со своим неуклюжим потомством... [общим числом] в 5000 или 6000 голов» (Штакельберг, 1858. С. 19). Очевидно, крымские татары достигли значительных успехов в улучшении породы и этого вида сельскохозяйственных животных, так как неоднократно отмечалось, что отсюда «многих верблюдов уводят в Азию для разведения их породы» Дортелли, 1902. С. 131).

Верблюжьи скачки в окрестностях Акмесджида. Гравюра А. Рихтера. Из собрания музея Ларишес

Крымская порода верблюда и после аннексии долгое время сохраняла все свои ценные качества. Вероятно, дело было и в особом, крымскотатарском бережений этих прекрасных животных. В середине XIX в., как и раньше, можно было видеть, что у местных крестьян «верблюд употребляется только в упряжке, его не вьючат, как это делают калмыки, и вид их более здоровый оттого, что тяжести не таскают на спине, да и корм здесь не в пример лучше... Верблюд стоит здесь как очень хороший конь, 400—500 рублей или 120—150 серебрянных талеров» (Koch, 1854. S. 29). Собственно, он нередко и заменял коня, обладая неплохой скоростью, даже верблюжьи скачки устраивались.

И последнее замечание, относящееся как ко всей животноводческой отрасли, так и к нравственному облику крымских татар-скотоводов. Английский путешественник заметил: «...сочувствие, которое они проявляют по отношению к своим собратьям, распространяется и на животных. Здесь редок плохой уход за скотом, и законы «о жестоком отношении к животным» были в ходу среди этого сравнительно варварского народа с самых ранних времён, — до того, как законодателю культурного Запада пришло в голову подумать о необходимости вмешательства для защиты безгласных четвероногих от агрессивного зверства цивилизованных двуногих» (Barker, 1855. P. 212). Этот англичанин, отдавая справедливость крестьянам и других стран, замечает, что нормальное, человечное отношение к скоту, напоминавшее «крымскотатарское», он встречал только в двух странах — в соседней Турции и далеко на Севере, в Норвегии (Baker, 1877. P. 492).

Собаки

Выше подробно говорилось о чабанских псах, незаменимых в отгонном скотоводстве. Второй распространённой породой была охотничья борзая белой, серой, чёрной и жёлтой масти, в большинстве случаев с висячими ушами и хвостами. Разводили их главным образом для заячьей охоты (Pallas, 1801. S. 466). Владельцами породистых борзых были не только богатые мурзы, которых всё же было немного, но и люди среднего достатка: «Борзые собаки находятся [здесь] в великом количестве» (Аноним, 1824. С. 78). Неизвестно, была ли крымская борзая завезена сюда в «готовом», то есть сформированном селекцией виде, или её вывели на месте, но путешественники XVIII в. отмечали, что в предгорной части полуострова была весьма распространена заячья охота «с превосходными борзыми местной (курсив мой. — В.В.) породы» (Миранда, 2001. С. 63).

Конная охота с борзыми в Крыму. Картина Ю. Коссака. Из собрания музея Ларишес

Остаётся лишь добавить, что и совершенно беспородные собаки были в Крыму излюбленными домашними животными: «Нет ни одного татарского дома, в котором не было двух или трёх собак, и все селения наполнены сими животными... Татары никогда не убивают ни собак, ни кошек...» (Аноним, 1824. Там же).

Примечания

1. О чисто эстетическом восприятии крымскими татарами коня, как существа почти неземной красоты и стати, говорит один частный случай. Заезжий немецкий музыкант, восхищаясь лошадью из Байдарской долины, заметил, что ей самое место в парижской Гранд-Опера. И объяснил ничего не понявшему владельцу табуна, что в некоторых оперных произведениях, например, «Юдифи», в сценическом действии участвует до 7 лошадей. «Какое высокое искусство, должно быть, эта ваша опера! — воскликнул потрясённый татарин. — Музыка и... кони!» (Grimm, 1855. S. 84).

2. Под этим шифром в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки (СПб.) хранится неоднократно в дальнейшем используемая рукопись М.И. Дмитриевского «Картина Крыма или краткое описание татар...»

3. Существовала даже пословица: «Хорошая лошадь не даст себя бить плетью» (Яхшы ат озюне къамчинен урдырмаз). Напомню, что столь гуманное, можно сказать, современное отношение к животным ещё век тому назад практически не встречалось, к примеру, в русской деревне. С лошадьми и другим домашним скотом обращались крайне жестоко. Речь могла идти даже о каком-то садизме: известный этнолог отметил, что не только взрослые, но и дети измываются над животными, «мучают их так себе, из удовольствия посмотреть, что из этого выйдет» (Семёнова Тянь-Шанская, 1914. С. 24, 77).

4. К примеру, в России не только в эти десятилетия, а и позже, даже одна крымская смушка считалась «бесценным даром» (an invaluable present), что объяснялось редкостной красотой этих шкурок размером с носовой платок, для [покупки подобранного по цвету] гарнитура которых далеко не у каждого русского дворянина могло хватить денег...» (Jones, 1827. P. 217). Цена их сильно колебалась в зависимости от цвета: чёрную или тёмносерую можно было купить за 1,50 руб., тогда как более редкая белая стоила не менее 2,50 руб. (Jäger, 1830. P. 39).

5. Чонтук ел даже пересохшую траву, он мог есть и курай (пока не пожелтели стебли), а также другие колючие растения. Единственная трава, от которой он отворачивался, — это юзерлик (Peganum Harmala). Но справедливости ради стоит заметить, что тёмно-зелёными с белыми цветочками кустиками юзерлика, так оживляющими высохшую степь, брезгуют и все остальные домашние и дикие животные Крыма, видимо, по причине своеобразного его запаха. Говорят, что крымская овца ест даже тарантула, отчего этот небезобидный паук её всячески избегает. Зато чабаны могут ничего не опасаться, укладываясь спать на овчине, один запах которой отпугивает и тарантула и других опасных обитателей степи и гор. Сено, которое крымскотатарские крестьяне заготавливали в сравнительно небольших количествах, овцам давали лишь в случае, если толщина снега на пастбищах превышала 15 см (Шатилов, 1857. С. 42).

6. Интересно отметить, что сам термин этот имел древнее, ещё азиатское происхождение: монгольское слово кошун означало группу юртов. Здесь имела место смена функции слова, так же как тамга из монгольского средства клеймения скота стала бейским родовым гербом (Подр. см. в: Лашков, 1897. С. 3—5).

7. У чабанов было три основных подручных средства: герлыга — отполированная до блеска кизиловая палка длиной около 2,5 м с крюком на конце, которым чабан мог поймать за заднюю ногу любую овцу для дойки или осмотра; кокташ, то есть порошок медного купороса в плотно закрытом роге для обеззараживания травм на ногах овец или частых порезов от ножниц при стрижке (креозота тогда не знали), да джирмало — специальные щипчики для вынимания червей из ранок на теле животных.