г) Феномен исламского порядка и власть

В идеале терпима любая власть, если она не посягает на насильственное ниспровержение основ мусульманского права, если не оскорбляет веры. Более того, долг правоверного — поддерживать власть, даже если она иноверческая. Во-первых, это является подвигом внешнего послушания при сохранении приоритета внутренней духовной свободы. Во-вторых, это верность упомянутому положению Корана. В-третьих, такая позиция рациональна в практике поддержания общего порядка.

Порядок в целом — весьма немаловажная категория в исламе. Она ассоциируется с Высшим законом (Коран, 5:69 (64); 2:25 (27); 5:37 (33); 26:152), поэтому сама идея поддержания порядка любой ценой, до последней возможности, является важнейшим из принципов восточной политической культуры и даже мировоззрения в целом. Естественно, на практике порядок почти постоянно нарушался — без этого немыслима, к примеру, политическая борьба различных группировок, партий и кланов. Но такая борьба шла в совершенно иной плоскости, чем исламские духовные борения, и протекала на периферии основной мусульманской массы. Политические вооружённые акции проводились в Крыму, как правило, крайне немногочисленными бейскими или ханскими отрядами профессиональных воинов, тогда как народ в целом оставался вне этих акций, храня верность стержневой исламской идее мира и порядка.

Представление о порядке, а точнее, система поведенческих стереотипов или даже шире — модель жизнеустройства было выработано исходя из естественных, биологически оптимальных требований общественного бытия. Однако с течением времени, менявшем бытовые требования, с историческим распространением ислама на иные территории (с иными климатическими и этнопсихологическими доминантами) старые нормы не могли не претерпеть некоторое расхождение с жизненными реалиями, с действительностью, с былыми конкретными целевыми установками. Другими словами, они необходимо приобрели более или менее абстрактный характер. Естественно задаться вопросом: а не ведут ли такие изменения окружающей сферы к омертвению норм порядка, основанных, как-никак, на старых реалиях?

Оказывается, нет. Самые выдающиеся теоретики-социологи современности утверждают, что для сохранения открытого общества ни властное меньшинство, ни даже большинство свободных людей «ни в коем случае не должно иметь власти формировать общество, вынуждая его членов служить каким-либо конкретным целям, помимо целей соблюдения абстрактного порядка, обеспеченного в равной мере абстрактными правилами поведения» (Хайек, 1995. С. 40). Другими словами, здесь важно совсем иное: соблюдение норм этого порядка, неукоснительно обязательное для всех. Цели меняются, порядок не может следовать за этими переменами, он — универсален, он сохраняет стабильность общества, и следовать нормам порядка означает вести игру по постоянным правилам. А, как известно, «игра по правилам улучшает шансы каждого, даже несмотря на риск, что для некоторых исход будет менее благоприятным, чем в ином случае». Более того, сама справедливость устройства общества, всей его разнообразной осмысленной жизни «поверяется не целями действий, а верностью установленным правилам» (указ. соч. С. 41, 39), то есть верностью фундаментальному принципу порядка.

Кто-то («хорошие», или последовательные мусульмане) подчинялся ему добровольно, кого-то, очевидно, приходилось принуждать, но такое ограничение поведенческих возможностей было не только обязательным, оно, по сути, являлось единственным, первым и последним. И после этого нам толкуют о «восточном деспотизме»! Показательно, что в тех мусульманских странах, где государственный строй внешне (в глазах европейца) более напоминал деспотию, чем любой западный, административно-правовые реформы XIX—XX вв. проводились в направлении, схожем с «крымским». Так, известный реформатор Османской империи аль-Кавакиби писал: «Всякое правительство — это средство и инструмент произвола. Любое правительство будет деспотическим, если народ не будет его строгим контролёром» (цит. по: Хачим, 1999. С. 56). Он вполне основательно полагал причиной деспотии невежество народа и наличие многочисленной регулярной армии. Но ведь именно крымскотатарский народ, во-первых, стоял гораздо выше османов в смысле мусульманского просвещения, а, во-вторых, крайне незначительная ханская гвардия в количественном отношении несравнимо уступала мирному, хоть и неплохо вооружённому народу Крыма.

С другой стороны, такой порядок ни в коем случае не означал ни охлократии, ни какого-то диктата аристократов-олигархов над правителем. Что, кстати, соответствует и современному идеалу распределения сил в государстве: «...аппарат организованных интересов, предназначенный только для того, чтобы оказывать давление на правительство, становится настоящим демоном, понуждающим правительство к злу» (Хайек, 1995. С. 64). Поскольку монарх обладал в Крыму практическим единовластием, являясь как властелином хутбы (поминания в первых фразах пятничной молитвы), так и главнокомандующим, а также распорядителем большей части казённых сумм, его разнообразные и многоплановые прерогативы восстанавливали равновесие в верхах, тем более стабильное, что этот порядок был освящён и закреплён Кораном. Да и польза хану была от дивана, поскольку он ждал от этого совета не только ущемлений своих прав. Здесь не было бессмысленной, никому не приносящей плодов и истощающей силы практики постоянной взаимной критики.

Напротив, Гирей мог доверить своим советующим принятие решений в особо щепетильных ситуациях, полностью умывая тем самым руки в случае неудачи, виновным в которой становился даже не диван, а пострадавшая (но сама ведь делегировавшая этот диван!) общекрымская джемаат.

Что же за государственная форма складывалась в Крыму в конечном результате? Обычно властный организм, юридически, политически, социально ограниченный рамками религиозного права и канонов, именуют теократическим, подразумевая под этим не вполне ясным определением нечто вроде тоталитарной секты, разросшейся до масштаба государства. Но если взглянуть на тот же феномен непредубеждённо, то перед нами предстанет страна, во главе которой находится правитель, занимающий свой пост пожизненно (что даёт ему, как несменяемым судьям в некоторых современных странах, необходимую независимость от группировок и партий). Это верховный руководитель, не обладающий правами абсолютного монарха, ограниченный положениями Корана (вполне соотносимыми с конституцией) и руководствующийся выводами и рекомендациями крупнейших знатоков права всей огромной высокоразвитой мусульманской цивилизации.

Взяв за основу форму, можно назвать такое государственное образование теократией, а его главу — духовным владыкой, властным и над телесным миром подданных. Но такое определение будет не просто плоским, но, по сути предмета, совершенно неверным. Куда более правы современные теоретики, которые считают, что такой властитель, «выступая одновременно главой государства и исполнительной власти (правительства), по своему правовому положению похож скорее на президента, чем на монарха, а форма мусульманского государства напоминает президентскую республику» (Сюкияйнен, 1987. С. 60).

Верное слово, наконец, произнесено — а ведь именно к этому определению шли, в частности российские философы и историки, интересовавшиеся исламом, в том числе историки Крымского ханства, — например, В. Соловьёв, В. Смирнов, В. Бартольд и другие. Естественно предположить, что сделать такой вывод более всего мешал порядок утверждения Гиреев на престоле, а именно влияние на эту процедуру Стамбула, с трудом соединимое с идеей, скажем, президентства — института, по определению, независимого. Однако этот порог в логическом развитии идеи — скорее психологического, чем научного свойства. В самом деле, в большинстве случаев процедура избрания президентов зависела не столько от воли населения соответствующей страны, сколько от особенностей избирательных кампаний, не всегда откровенно грязных, но редко отражающих объективную картину симпатий и антипатий большинства.

С другой стороны, стамбульское правительство или султан, подбирая очередного кандидата на бахчисарайский престол, не могли не считаться с волей крымскотатарских беев, мурз и массы населения, иначе новый хан долго бы у власти не продержался. Кроме того, нередко хана избирали вообще не турки, а сами крымские татары, после чего султану оставалось только утвердить воссевшего на ханство Гирея. Наконец, не столь важно, каким образом властитель выдвинут и утверждён, сколько то, как он правит. А уж здесь, в его будничной работе, постоянно действовали те самые крымские, «президентские» правила, о которых идёт речь.

Крымская общественно-политическая система была прозрачной — вот что должно было бросаться в глаза при сравнении ханства с наиболее близкой к нему по типу Турции. В Бахчисарае сидел хан, и его действия всем были ведомы, так как вырабатывались они по большей части коллегиально, а впоследствии были доступны обсуждению и оценке. С другой стороны, имелась всем известная, открытая оппозиция. И её действия также не были тайной за семью печатями: имена её лидеров не скрывались, они имели право свободно выражать своё мнение не только в кофейнях, но и в ханской резиденции, заседая в диване. Именно по этой причине не были востребованы, не практиковались подковёрная дипломатия или гаремная интрига, как это имело место в стамбульском дворце. Оттого великие беи исправляли свои обязанности десятилетиями, а не менялись по несколько раз в году, как бывало с великими визирями, отставка которых почти автоматически означала казнь.

О том же говорит важнейшее отличие крымской брачной практики от османской. Властители Порты брали жён из рабынь или невольниц по преимуществу нетюркского и нетурецкого происхождения. Одной из главных причин тому было опасение претензий на разделение монаршей власти со стороны породнившихся с султаном турецких родственных кланов. И это опасение не было безосновательным: такой род сразу получал огромную фору в дворцовых интригах, которой грех было бы не воспользоваться. В Крыму же упомянутая прозрачность государственной и социальной структур делала ненужным подобные мезальянсы, унизительные для падишахов и ещё более — для их наследников. В Крыму случались, конечно, женитьбы на рабынях. Но гораздо больше ценились хозяйки Хан-сарая, взятые из бейского рода, равновеликого по происхождению ханскому, то есть, как правило, Ширинского.

Крымский дворянин. Рис. из альбома польского короля Станислава II Августа

Это были не привезенные в Стамбул бог весть откуда (чаще всего из глухих черкесских или абхазских сёл) перепуганные, ничего в новом месте не понимающие, тёмные горские девушки, по возрасту ещё дети (а часто ещё и дети неверных!). Сыновьям хана доставались воспитанные в духе крымских культурных традиций, обладающие чувством собственного достоинства невесты из лучших домов ханства — будущие матери благородных, коренных крымцев: «Происхождение от рабыни выглядело порочащим фактом... во всей традиции крымского двора с присущим ему культом аристократизма, столь отличавшим крымские государственные обычаи от османских» (Гайворонский, 2007. С. 357). Да и шариатскому благочестию это отвечало куда больше, чем турецкие веросмесительные брачные нравы.

Ещё одна реалия, также говорящая в пользу утверждения Л. Сюкияйнена, — высокая конституционно-эгалитарная ценность крымскотатарского варианта иджтихада в сфере правил поведения, ряда политических и экономических свобод для всех подданных хана и соблюдения норм правового равенства, о которых говорилось выше. Но едва ли не более важно государственно-политическое достоинство такого строя. Дело в том, что, как известно, самые различные державы издавна не могли найти золотую середину между Сциллой авторитарной деспотии и Харибдой феодальной анархии. Примеры диктатуры, коронованной или нет, общеизвестны. Опасность второго зла продемонстрировало Польское королевство с его правом вето для любого шляхтича на Сейме (знаменитое «Не позволяй!»), которым он мог перечеркнуть любое государственное решение. Что, в конечном счёте, и сгубило державу (имеются в виду разделы Польши 1772, 1793 и 1794—1795 гг., после которых она полностью исчезла с политической карты Европы).

В Крыму нужно было одновременно ввести в русло Высшего порядка и монарха, и дворян. Точнее, разделить компромиссом власть между беями-чингизидами и «первым среди равных», Гиреем. Достаточно простая задача, но лишь на первый взгляд. На самом же деле нужно было создать автономную самосовершенствующуюся систему, способную выдержать испытание временем и менявшимися обстоятельствами. И эту историческую задачу-ловушку смогли решить на нашем континенте лишь две державы, причём ещё в Средние века. В Западной Европе это была Англия (1215 г., Хартия вольностей), в Восточной — Крымское ханство (эпоха образования державы и формулирования национального права). Впрочем, эта политическая система работала и куда раньше: её привезли в Крым в войлочных кибитках кочевников задолго до Хаджи-Гирея как неоценённый до сих пор дар политической мысли Азии.

Одной из её черт было, среди прочего, фактическое отсутствие государственной (ханской) денежной монополии. Конечно, Гиреи были властелинами хутбы и монеты, имея право бить ахче на собственном монетном дворе, указывая на деньгах своё имя. Но это было утверждение самостоятельности ханов по отношению к стамбульским султанам, а вовсе не монополизацией использования собственной валюты. В Крыму (как и в любой другой стране) никогда не могла бы работать действительно свободная экономическая система, если бы правительство твёрдой рукой ввело денежную монополию. Однако, повторяю, этого не было. Крымские татары имели право свободно использовать в частных расчётах, на базарах и в торговых портах ханства любую валюту, в том числе и западноевропейскую.

Излишне напоминать, что этого права не имеют не только их потомки в Крыму, но даже в Европе или за океаном (лишь в самое последнее время это неудобство отчасти, то есть не во всей Европе, начала устранять евровалюта). Но создатель конституции идеального свободного общества будущего по-прежнему может лишь мечтать о такой её статье: «Парламент не должен принимать законов, ущемляющих право индивида использовать любую валюту, хранить её, покупать и продавать товары, ссужать, использовать при заключении и реализации контракта, вести расчёты и оформлять счета с её помощью» (Хайек, 1995. С. 66). Звучит если не фантастикой, то утопией, но всё это уже было в ханском Крыму!

Своей яркостью выделяется ещё одна черта того же плана, хотя и более частного характера, напоминающая о весьма далёкой державе, о заокеанской президентской республике. Это — уже затрагивавшееся право крымского татарина на ношение личного оружия. На фоне других европейских правовых систем оно полностью уникально, поэтому на нём и стоит остановиться более подробно.

Начиная с Античности получение (или лишение) права на ношение оружия было важнейшим показателем статуса индивида или группы в обществе. И в древности, и в Средневековье для низведения какой-либо социальной страты в зависимое положение необходимо и достаточно было её разоружить. Так было везде, от севера Норвегии до юга Испании, а окончательно запрещение непривилегированным подданным носить оружие (даже копьё и кольчугу) установилось повсеместно несколько позже, приблизительно во второй половине XV в.

Право на свободное ношение личного оружия означало не только известный демократизм строя, но и умение народа пользоваться свободами. Оно же служило показателем некоего удовлетворения граждан данной страны этим её строем, готовности отстаивать такое право, такое устройство. К примеру, Крым-Гирей и его несколько более молодой современник Дж. Вашингтон могли опасаться покушения на свою особу, но не на образ правления, вполне устраивавший их народы. И наоборот: властные сословия в иных странах могли сколько угодно объявлять народ свободным, но если простолюдинам — в отличие от дворян — не предоставляли права ношения оружия, то это лучше и точнее иных показателей говорило: есть основания опасаться свержения такого строя, народ несвободен, а конкретное государство существует только при условии насилия привилегированных слоёв над массой.

Обладание оружием не столько провозглашало людей равными (такие декларации нужно было искать в Коране или, попозже, в Конституции Североамериканских Соединённых Штатов), сколько делало их таковыми и гарантировало это равенство из века в век. В этой связи стоит вспомнить эпитафию на могильной плите одного из величайших оружейников Нового времени: «Бог создал людей, Сэмюэль Кольт сделал их равными». Кстати, это право установилось в Америке гораздо позже, чем в Крыму.

Но немаловажным условием такого равенства была ещё одна «мелочь», о которой говорилось выше — фактически президентская форма правления, также установившаяся вначале в Крыму, потом, с известными усовершенствованиями, и в Америке. И, конечно, неслучайно именно это право было ликвидировано в числе самых что ни на есть первых, когда ханство было захвачено и удушено российской империей, когда были приняты основные «три меры безопасности вновь завоёванных земель: строительство крепостей, взятие заложников, запрет на ношение оружия» (Каппелер, 1999. С. 46). Впрочем, был и четвёртый запрет: на свободу использования любой валюты, кроме российской, утверждавший введённую при аннексии имперскую денежную монополию.

Но продолжим рассмотрение возможностей крымского традиционного типа правления. Мусульманский президент-хан. занимал более сильную позицию, имел больше потенциальных средств к эффективной управленческой деятельности, чем президент классического англосаксонского типа. Выше упоминалось мельком, что такой правитель (в частности, крымский хан) избирался на неопределённый, в идеале — пожизненный срок, как судья в некоторых странах. И давалась ему эта пожизненная власть с той же целью, что упомянутому судье, — для максимальной независимости от недобросовестных политиков, денежных тузов или криминально-террористических групп. В этом смысле хан скорее напоминает конституционного монарха, так как «нормального» президента подвергают раз в 4 или 5 лет перевыборам, хотя бы он был идеальным государственным деятелем. К чему это ведёт, кроме ослабления авторитета признанного лидера, кроме раскола нации, сказать трудно.

Но, с другой стороны, негодного президента США сместить до истечения полномочий чрезвычайно сложно, тогда как для беев крымского дивана (как и баронов старинного английского протопарламента) такая акция была предусмотрена как одна из их священных обязанностей и проводилась в рабочем порядке. Другое дело, что именно этот порядок и позволял наделять президента-хана максимально широкими полномочиями исполнительной власти. Они не могли по указанным причинам перерасти в деспотию, но позволяли державному Гирею руководить Крымом в высшей степени эффективно.