п) Улемы и муллы

Общепринято считать центром крымской учёности Бахчисарай и конкретно, медресе Зинджирлы, что, в общем, верно. Но при этом нельзя забывать, что в Крыму таких центров было несколько. Одним из них, к примеру, был Карасубазар, где и в XVII в. насчитывалось 5 медресе, где было «много татарских улемов, совершенствующихся в науках познания сущности, постигших море смысла и сокровищницу фундаментальных знаний» (Челеби, 1999. С. 73). Количество учёных ханства в различные периоды его истории вряд ли когда-либо будет определено, да это и не столь важно. Гораздо интереснее сведения об уровне профессиональной подготовки этих мудрецов, и здесь имеются совершенно объективные свидетельства.

Известно, что уже в Средние века на Востоке была распространённой практика международного обмена преподавателями высшей школы. Крым в этом отношении далеко не был исключением. Более того, крымские улемы весьма ценились даже в таком центре учёности, каким в эпоху мамлюкских султанов стал Каир. Например, в XIV в. в ведущих медресе этого города — Ас-Сарагат-мышийа, Ал-Бейбарсийа и Ал-Ашрафийа — преподавали крымские учёные, самым известным из которых был Дия ал-Кырими (Крамаровский, 2000. С. 133). Имеются сведения и о других державах Ближнего Востока, в медресе которых блистали эрудицией крымские профессора. Впрочем, формально этого звания тогда ещё не существовало; таким же неопределённым (на современный взгляд) был статус улема, его отличие, скажем, от положения обычного муллы, знающего предмет своих занятий, но никогда не имевшего учеников. Трудно определить и социальный статус учёных того периода истории ханства.

Мимбар алуштинской мечети Юхары-Джами

Некоторые исследователи относят служителей ислама, науки и права к третьему классу крымскотатарского дворянства, в чем есть свой резон. Действительно, ведь они не являлись духовенством, а были скорее служилым сословием, как и капы-кулы¹. Члены учёного сословия имели свои вакуфные «уделы» (точнее, мечетные, но управляемые исключительно муллами, которые отчасти и доходом с вакуфов распоряжались), пусть даже не столь богатые, как у беев, но сравнимые с мурзинскими. И, главное, они получали средства к пропитанию именно от этих имений, хуторов, частей вакуфной недвижимости, даже от мест паломничества и от текие (средства, пожертвованные прихожанами или богатыми благотворителями).

Эта традиция почти полностью соответствует практике раздачи ленных участков в кормление дворянам, и резко отличается от соответствующей традиции централизованного обеспечения жалованьем духовенства, как это было и остается в большинстве стран Запада и кое-где на Востоке. Такой порядок давал крымскотатарским вероучителям и учёным то, чего были лишены целиком зависящие от собственной паствы православные священники, а именно: свободу, возможность духовной миссии, подчинённой единственно положениям Корана и сунны и полностью независимой от мирских забот о пище земной, от светских владык.

У этого сословия были и свои «беи» — несколько родов, вокруг которых группировались мелкие, менее значительные семьи потомственных законознатцев-улемов или выбившихся в интеллигентные духовные круги сыновей простых крестьян. Речь идёт о 4 шейхских родах, обладавших немалым имуществом и политически влиятельных (они постоянно поддерживали связи с ханским двором и зарубежным миром ислама). В качестве опоры для оказания духовно-идейного и воспитательного влияния на соотечественников они распоряжались соответственно четырьмя практически фамильными текие в Крыму. Поэтому они скорее всего и сами принадлежали к числу членов суфийских братств. То, что прямых указаний на их принадлежность к одному из суфийских течений не найдено, ни о чём не говорит. В местах широкого распространения суфизма (а Крым был именно таким регионом), среди крымцев, тесно связанных с той или иной текие, упомянутая принадлежность считалась более чем обычной, и странным было бы её отсутствие.

Примечания

1. Термин «Мусульманское духовенство» если иногда в литературе и допускается, то лишь в метафорическом употреблении. В строгом же понимании он недопустим, так как логически противоречит своей содержательной сути. Мулла, в отличие от раввина, ксёндза или священника, не является носителем божественной благодати. Мечеть с её служителями также не является посредницей между человеком и единым Богом, на что претендуют церковь, синагога и кенаса. Уже поэтому вероучителем в мечети может стать любой прихожанин, обладающий достаточными знаниями и авторитетом среди прихожан и ими избранный без какого-либо посвящения в сан, как в других авраамических религиях. Единственная «привилегия», которая присуща такому служению — это обязанности муллы или хатипа руководить религиозной жизнью общины, являясь для неё примером нравственного, исламского поведения, а также заботиться о высоком моральном и духовном уровне членов джемаат, о порядке общего бытия и верности традициям предков. Правильнее было бы называть это сословие «людьми религии», так как к нему относятся не только мечетные проповедники (муллы или хатипы), но и учителя мектебе и медресе, улемы-учёные, пришлые суфии-шейхи, а также местные руководители текие и целых братств, кадии-судьи и другие мусульмане, посвятившие себя делу просвещения, служению Богу в мечети, науке или судопроизводству (Подр. см.: Ислам т. Р. Т. II. С. 67).