2. Кубанские татары и калмыки

Для лучшего понимания калмыцкого фактора во время российских нашествий на Крым в 1735—1738 гг. необходимо ознакомиться с ситуацией, сложившейся в первые десятилетия XVIII в. на восточных территориях ханства — местах кочевий кубанских ногайцев, а также с этническими и психологическими особенностями кубанских подданных Гиреев и их калмыцких противников.

О роли калмыков в истории этого периода известно немного — лишь то, что было зафиксировано в немногочисленных опубликованных письменных источниках. Из них следует, что ведущую роль в отношениях калмыков с Россией и Крымским ханством (включая его кубанскую часть) играл тогдашний верховный хан калмыцких орд, кочевавших в междуречье Волги и Дона, по имени Дондук Омбо (ум. 1741). Для понимания же внутренних движущих сил калмыцко-ногайских отношений необходимо, в свою очередь, ознакомление с историей возвышения этого хана. Она представляет собой и дополнительный интерес, будучи тесно сплетённой с южной политикой России в годы, непосредственно предшествовавшие Турецкой войне 1735—1739 гг., а также в период военных действий.

Дед Дондука Омбо, знаменитый в российской истории Аюка-хан (1646—1724), властвуя над многими калмыцкими племенами, переместившимися к Волге из Джунгарии, поначалу сохранял формальное подчинение Китаю. Это длилось, по крайней мере, до 1673 г., когда он перешел в подданство к Московскому государю (Дашкович, 1998. С. 37). В те годы калмыки ещё кочевали в междуречьях Яика, Волги и Дона, позже большинство их переберётся в донские степи и далее — к р. Молочные Воды. Кочевой быт калмыков не позволял требовать от них постоянной «государевой службы» Алексею Михайловичу. Но уже Пётр I формально приравнял их к казакам, поставив каждому отцу семейства жалованье размером в 500 руб. в год. Иногда вознаграждение за «казацкую» службу калмыков увеличивалось. Часто в виде дозволения беспрепятственно грабить сёла и города противника. Тогда калмыцкий хан соглашался посылать свои многотысячные отряды на царских врагов — «немирных» башкир, мятежных казаков и т. д.¹

Именно в эти годы Россия стоит на пороге нового этапа в своей восточной политике, окончательную форму получившей при Анне Иоанновне, к чему мы позже вернёмся. Но уже Пётр I шлёт в июле 1720 г. астраханскому губернатору А.П. Волынскому примечательную инструкцию, обозначившую желательную для России политику калмыцкого хана по отношению к соседним народам и, прежде всего, к тюркам. В ней губернатору предписывалось «...с калмыками иметь доброе и ласковое обхождение... особливо отводить их от дружбы с турки, персианы, с крымцы и кубанцы (а особливо чтобы не имели дружбы и сообщения) и с Бахты-Гиреем Дали-Солтаном и его единомышленники, и не делали им никакой помощи...» (ПСЗ. Т. VI. № 3622).

Естественно, в краткой Инструкции, нацеленной на пресечение нормальных соседских отношений между народами Причерноморья, ничего не говорилось о конкретных действиях губернатора, направленных на возбуждение калмыцко-крымских или калмыцко-ногайских конфликтов, явно необходимых царю. Но об этом нетрудно догадаться, — здесь имеет место ситуация, когда один-единственный источник вполне достаточен д ля раскрытия сюжета и не требует дублирования дополнительными документами.

Так, по причинам внутренним (религиозные различия между калмыцкими буддистами и татарами-мусульманами) и внешним (подстрекательство российского правительства) сложились враждебные отношения между соседними народами. Причём практически сразу по прибытии калмыков на равнины близ Дона и Кубани: «Уже в 1648 году калмыцкие войска вместе с казаками участвовали в походе против Крыма, после чего подписали договор [с Россией] о совместной борьбе и дружественных отношениях» (Маслаковец Н.А. Статистическое описание кочевых донских калмыков. Ч. 2. Новочеркасск, 1874. С. 10). В благодарность за помощь в набегах на крымских татар донские казаки позволяли калмыкам пасти скот на правобережных землях. В результате столь душевного сотрудничества главным направлением военных действий калмыков (как и казаков) стала почти постоянная «война с Крымским ханством или его блокада». Неудивительно, что на протяжении десятков лет «крымские татары вплоть до падения ханства считали калмыков своими самыми жестокими врагами» (Дашкович, 1998. С. 38).

В феврале 1724 г. хан Аюка умер. Пётр пытался поставить на его место калмыцкого владельца Доржу-Назара. Однако жена покойного хана Дарма-Балу со своим внуком Дондуком Омбо заставила все улусы присягнуть себе. Тем не менее конечную победу одержала не она, а другой её сын (и отец Дондука Омбо), Церен Дондук. Новый хан сохранил подчинённое по отношению к России положение своей орды, но он проявлял некоторую строптивость, что не устраивало Петербург.

Этим взаимным охлаждением решил воспользоваться Дондук Омбо. Дождавшись очередной смены российского правительства в 1730 г., он попытался свергнуть отца, но неудачно. Опасаясь расплаты за предательство, калмык бежал на Кубань под покровительство ханского нуреддина и сераскира кубанских ногайцев Бахт-Гирей-султана. А в 1731 г. Дондук Омбо вернулся, сверг отца, принудил его бежать в Саратов и стал властителем над ордой в 15 000 кибиток. Но затем, опасаясь санкций губернатора, снова ушел в крымскую сторону. Власть Церен Дондука была восстановлена.

Через год Дондук Омбо окончательно отложился от России, а затем отдался под покровительство хана Каплан-Гирея I, перебравшись при этом с Кубани в Крым. Россия требовала его выдачи, но тщетно, так как в пункте 9 последнего мирного русско-турецкого договора калмыки признавались людьми вольными. Поэтому насильственного выселения беглого хана не последовало. Не помог и фирман турецкого султана с указанием хану выслать Дондука из Крыма. И весной 1733 г., когда Порта снова настойчиво потребовала от Каплан-Гирея выдачи Дондука, то крымский хан «отвечал, что по старому обычаю они не могут высылать от себя насильно людей, прибегших под их защиту, если же Дундук захочет возвратиться добровольно, то они запрещать ему не будут» (Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 275, 368—369).

Однако, ещё находясь в Крыму, калмык завел переговоры с российской императрицей, заверяя её, что может оказать ей больше послушания, чем его слишком уж гордый отец. И Анна Иоанновна сделала свой выбор, пообещав Дондуку простить его вины и пригласив занять место Церена. В ноябре 1735 г. Дондук Омбо присягнул новому губернатору Астрахани И.П. Измайлову (в данном случае представлявшему императрицу) и был официально объявлен «главным калмыцкого народа управителем» (Митиров А.Г. Ойраты-калмыки: века и поколения. Элиста, 1998. С. 166).

Добившись своего, Дондук Омбо распустил влиятельные калмыцкие советы старейшин и установил в степи некую форму абсолютного единодержавия. Для подавления излишне самостоятельных улусных тайшей он применял систему настоящего террора. Позднее один из его преемников вспоминал в письме к дипломату кн. М.И. Воронцову: «Не взирая ни на владельцев, ни на знатных [людей], ни на подлых, ни на духовных, ни на всякий мужской пол и женский, [хан] иных умерщвлял, других арестовывал, а иных и вовсе [с семьей] искоренял, а потом писал о них, что якобы они какую-либо провинность учинили русскому правительству» (цит. по: Пальмов, 1926. С. 1). Не вынеся такого деспотического самоуправства, летом 1738 г. ряд улусных тайшей восстал против Дондука Омбо. Хан тут же попросил у русских послать ему войско в помощь. А потом равнодушно наблюдал за тем, как прибывшие по приказу Петербурга донские казаки расправляются с его соплеменниками (указ. соч. С. 2).

Впрочем, это случилось позже. Что же касается возвышения Дондука Омбо в 1735 г., то оно было непосредственно связано с началом упомянутой войны с Турцией и Крымом в 1735—1739 гг. Российский кабинет-министр граф А.И. Остерман, в те годы фактически программировавший внешнюю политику державы, пришел к мысли о действенности использования во время южных походов национального фактора. То есть искусственной активизации тлеющего религиозно-национального конфликта между частями пёстрого населения Северного Причерноморья, которое можно было использовать в борьбе против будущего противника. Конкретно, граф задался целью лишить крымского хана поддержки со стороны его ногайских подданных, использовавшейся Бахчисараем в предыдущих столкновениях с Россией. И прежде всего помощи тех ногайцев, что осели на треугольной территории, ограниченной нижним течением р. Кубани, Кавказом и Чёрным морем.

К калмыкам же петербургские власти начали проявлять особую заботливость. Так, возникшая зимой 1736—1737 гг. опасность нападения на них кайсацкой орды была ликвидирована энергичными действиями российских войск. Причина этого вмешательства во взаимоотношения степняков была раскрыта в указе Кабинета министров от 9 февраля 1737: «Нам калмыки против [крымских] татар (в том числе и кубанских ногайцев. — В.В.) потребны, а Дондук Омбо такими нападениями и опасностью от тех кайсаков отговариваться может...» (БКМАИ. Т. 4. С. 82).

Но для лучшего понимания дальнейших событий в Северном Причерноморье необходима небольшая справка и относительно противников Дондука Омбо — кубанских ногайцев, или кубанских татар, как обычно называли их в России и на Западе. Эта часть ногайских племен некогда входила в состав племен Большой Ногайской орды, основанной знаменитым эмиром Эдигеем (1352—1419), позднее завладевшим Золотой ордой, ставшим и её правителем (с 1399 г.) и много воевавшим с Русью. Позднее, как упоминалось в очерке VI этого тома, под ударами кайсаков-казахов в 1519 г. ногайцы перебрались на западный берег Волги. С тех пор они кочевали в степях нижнего Поволжья, где после захвата русскими Казани и Хаджи-Тархана жили с новыми соседями почти без конфликтов, если судить по сохранившимся сведениям.

Однако со смертью одного из ногайских предводителей, бея Исмаила (1563), эти отношения испортились настолько основательно, что началось массовое переселение улусов самостоятельной Малой Ногайской орды в причерноморские степи. Видимо, они тяготели к Крымскому ханству, защитой и покровительством которого уже пользовались другие ногайские орды — Буджакская, Едисанская, Джамбойлукская и др. Прибыв в Приазовье, ногайцы Малой орды заключили союз с ханом Девлет-Гиреем I. Однако впоследствии по ряду причин (беззащитность перед нападениями с севера, конфликты с Бахчисараем и пр.) в 1574 г. эти ногайцы снова поднялись с места и откочевали за Дон, а потом, преследуемые донскими казаками, — ещё дальше, за Кубань (Кочекаев, 1988. С. 109).

Здесь они заняли территорию, издавна принадлежавшую Крымскому ханству, расположенную между нижним течением реки и землями горских племен Северного Кавказа (которые также являлись вассалами Гиреев). Существует мнение, что ногайцы вступили в права владения этими пастбищами на законном основании, как издавна принадлежавшими ногайцам же (правда, иных орд). И, что совершенно бесспорно, столицей их стал бывший старинный ногайский город Капу (ногайск. «ворота»), расположенный на острове, образованном главным течением Кубани и ее притоком Кара-Кубань. Этот остров, между прочим, также носил с давних пор ногайское имя Ада (собств., «остров»), сохранившееся со времен Эдигея, который якобы и заложил крепость Капу, или Копыл, как гораздо позднее стали произносить этот топоним пришлые русские (Бессмертная смерть. Ставрополь, 2004. С. 407—408).

С годами численность кубанских ногайцев возросла: в 1635—1636 гг. туда же дополнительно прибыли улусы со старых кочевий Большой орды. Теперь они «объединились с Крымским ханством территориально» (Кочекаев, 1988. С. 115). Таким образом они были признаны Бахчисараем (а значит, и всем тюркским миром) законным населением Закубанья, как упоминалось ранее, принадлежавшего крымским ханам. Но это вовсе не означало, что ногайцы обрели, наконец, спокойную жизнь на старой/новой родине.

Здесь их начали донимать донские казаки, каждый набег которых обходился народу недешёво, а порой ставил его на грань исчезновения, когда донцы угоняли едва ли не целиком скот, дававший практически все продукты питания этому животноводческому населению. Поэтому именно перед казаками царским правительством и была поставлена задача «до конца разорити и искоренит» этих тюрков, в особенности на обоих берегах Дона, где «под опекой Крыма они мечтали найти спокойное, безопасное существование» (Новосельский, 1948. С. 159). В том же столетии, особенно в 1660-х гг., у ногайских племён до предела обостряются отношения и с калмыками, которые приходили из-за Дона с той же целью ограбления как Крыма, так и заперекопских ногайцев. Эти массовые набеги, до поры до времени стихийные, снаряжались чуть ли не каждый год. При этом калмыки уводили огромные стада скота и овечьи отары: последних до 20 000 голов за раз, а то и вообще без счёту (Новосельский Л.А. Исследования по истории эпохи феодализма. М., 1994. С. 92—95 и др.).

На рубеже XVII и XVIII вв., когда Кубанская ногайская орда окончательно осела в своём территориальном «треугольнике», российское правительство, не прекращая преследование её, стало «возлагать большие надежды на калмыков, издавна враждовавших с кубанцами и поддерживавших дружбу с Россией» (Кочекаев, 1988. С. 132). То есть калмыцкие набеги и в южном направлении должны были утратить свою стихийность и отныне снаряжаться в соответствии со стратегическими планами Петербурга (о них говорилось выше).

Здесь нужно заметить, что к 1730-м гг. кубанские ногайцы несколько изменили свой культурно-хозяйственный облик по сравнению с типично кочевым, характерным для большеордынского периода их истории. Ограниченные с двух сторон весьма немирными соседями (горцами Кавказа и донскими казаками), а с третьей — берегом Чёрного моря, они перешли от кочевого к отгонному типу животноводства, и отчасти земледелию (просо, ячмень). Ведение хозяйства такого типа значительно сужало возможности участия кубанских ногайцев в ближних и особенно дальних походах крымских ханов, совершавшихся по указаниям Турции. Что же касается набегов как вида добывания средств к существованию, характерному для «чистых» кочевников, для кубанцев они также уходили в прошлое. А если такие походы и имели место, то лишь после массовых угонов скота калмыками или казаками, когда угроза голодной смерти заставляла ногайцев пытаться отбить хотя бы часть утраченного. Как доказывает современный автор, ещё в 1570 гг., а тем более позднее, такие походы ногайцев «были реакцией Крыма (то есть и кубанской его части. — В.В.) на казацкие походы» (Атаманенко, 2010. С. 20).

Претерпело это ногайское племя и иные метаморфозы. За многие десятилетия оседлой жизни за Кубанью не могли не измениться самосознание и общая этническая культура этой части ногайских племен. Орда, поселившаяся на землях, издавна принадлежавших Крымскому ханству, пользовалась статусом подданных династии Гиреев. И вчерашние кочевники постепенно превратились в органическую часть пёстрого в этническом отношении крымскотатарского народа, пользуясь такими же правами и обязанностями, как коренные жители Крыма. А кое в чем и имея преимущества по сравнению с последними. Так, почётными телохранителями бахчисарайских владык традиционно служили эмиры (мурзы) именно ногайских орд, осевших на Кубани, и других: 16 чел. от Эдисанской орды, 10 — от Джамбойлукской, 11 — от Едичкульской и т. д. (Фарфоровский С.В. Ногайцы Ставропольской губернии. Историко-этнографический очерк. Тифлис, 1909. С. 4).

Наблюдались и иные сближения между тюркским населением Кубани и Крымского полуострова. Находясь под управлением сыновей или братьев крымских ханов, ведя оживленную торговлю с Керчью, Кефе и Судаком, вступая в иные отношения с жителями полуостровной части ханства (в том числе и брачные), бывшие кочевники Кубани не могли не заимствовать отдельные черты многовековой, богатой культуры Крыма. Такие культурно-этнические перемены были неизбежны, как и развитие самосознания — это общий закон взаимопроникновения человеческих культур (аккультурации): «Лишь видя пример чуждых жизненных форм, человек стал сознавать свою собственную, и одновременно с этим к системе отношений внутри круга кровных родственников добавилось всё богатство внешних отношений родов друг с другом, так что впредь эти отношения безраздельно господствуют...» в быту, культурной жизни и в образе мысли (Шпенглер, 2003. С. 36).

Если же перейти от культурных и социальных процессов, имевших значение только для кубанцев, к внешним факторам, отразившимся на едином ногайском самосознании, то нельзя не отметить, что в 1730-х гг. здесь произошли глубокие перемены. Продвижение русских войск на юго-востоке в кавказском направлении, на юге — к Крымскому полуострову, а на юго-западе — к устьям Днепра и Днестра положило конец свободному передвижению части ногайского этноса, сохранившей кочевой образ жизни. Российское вторжение рассекло Северное Причерноморье на три части, изолировав Едисанскую (приднепровских или очаковских ногайцев) и Буджакскую (днестровских или ак-керманских ногайцев) орды от заперекопских и кубанских орд².

Граф А.И. Остерман Гравюра из Politikens. Bd. II

Притом именно «военные действия, направленные против Крыма, особенно тяготили отрезанных от своих соплеменников на Северном Кавказе ногайцев Буджакской и Аккерманской орды» (Щеглов И.П. Трухмены и ногайцы Ставропольской губернии. Т. I, Ставрополь, 1910. С. 79). Они были вынуждены переселяться за относительно спокойную Кубань. Там они смешивались со своими единоверцами, осевшими гораздо ранее, и под влиянием Крыма успевшими значительно вырасти в культурном, экономическом и духовном отношениях по сравнению со своим кочевым прошлым.

Что же касается соответствующих направлений развития калмыков, то они всё ещё принадлежали к кочевому культурно-экономическому и социальному типу. Калмыки, как вообще большинство кочевников, находились в ту эпоху вне истории, вне политики. По весьма точному замечанию историка Новороссийского края А.А. Скальковского, их бытие в XV—XVIII вв. (то есть после окончания великих походов Степи на запад, оставивших след в истории) утратило даже признаки осмысленной целеустремленности. В то время, как их крымские соседи поощряют развитие наук и искусства, ведут активную торгово-экономическую и внешнюю политику, энергично вмешиваясь в дела польские, венгерские, кавказские и даже шведские, у кочевых степняков Задонья «всякий год и день — одно и то же зрелище, а история одного года есть история всех трех столетий» (Скальковский, 1843. С. 113).

В сравнении с крымскими татарами, оставившими яркий след во всемирной истории, и, что важнее, обладавшими собственной, этнической историей (то есть являвшимися вполне исторической нацией), калмыков того периода можно назвать не более чем «пранародом»: «Через что проходят пранароды и феллахские народы, так это те... зоологические приливы и отливы, происшествия, лишённые плана, без цели и без определённой длительности, когда случается очень многое, и в то же время в каком-то значительном смысле не происходит ничего. Лишь исторические народы, существование которых есть всемирная история, являются нациями» (Шпенглер, 2003. С. 174).

После того как калмыки избрали местом своих кочевий междуречье Волги и Дона, они систематически совершали набеги на кубанских ногайцев с целью увода скота и пленных на продажу. Поэтому упомянутая выше задача А.И. Остермана облегчалась остро конфликтными отношениями между этими народами. И граф выработал систему поощрения калмыков, которых предполагалось натравливать на кубанских ногайцев перед началом каждой из грядущих крымских кампаний, чтобы кубанцы не были в состоянии помогать своему бахчисарайскому государю и покровителю.

Что же А.И. Остерман сделал для этого?

Во-первых, в 1736 г. граф в шесть раз повысил казённую годовую выплату Дондуку Омбо по сравнению с тем, что получал его предшественник Церен Дондук — теперь она поднялась до 3000 рублей, а натуральные поставки (зерно) увеличились вдвое. (ПСЗ Т. IX. №№ 7027, 7103). Полагались дотации и тайшам — подданным Дондука, но меньшего размера, по 2000 руб. годовых. Во-вторых, Дондук Омбо рассчитывал, и не без оснований, на разовые награды после каждого из его набегов на кубанских ногайцев. И он охотно подчинился распоряжению Петербурга об участии калмыцких отрядов в готовившемся походе Б.Х. Миниха на Крым (Высочайшая резолюция от 5 августа 1736 // БКМАИ. Т. V. С. 372).

Не только АИ. Остерман, но и фельдмаршал Б.Х. Миних не оставлял своим вниманием кубанских подданных Каплан-Гирея. Он предложил императрице «для совершенного искоренения кубанцев, при нерегулярных употребить несколько из регулярных [войск] и артиллерии...», а также «частию калмык отправить к здешней экспедиции, коими здешний народ утеснять и искоренять, а паче скот получить будет способнее, о чем я буду сношение иметь с ген. фельдм. Лассием» (цит. по: Миних, 1897. С. 98). Но, поскольку регулярные части были в эту кампанию нужнее в Крыму, то в Петербурге и решили «искоренять» кубанских ногайцев силами лишь калмыков и казаков.

Поэтому в ноябре—декабре 1736 г. 20 000 калмыков и 8000 вышедших с ними, по указанию Петербурга, в совместный поход донских казаков разорили множество селений кубанских ногайцев и их главный город Капу (Khodarkovsky, 1992. P. 206). Далее, как только Миних в том же году осадил Азов, Дондук Омбо с 40 000 всадников прошел в мае месяце за Кубань и в верховьях р. Урупа напал на ногайцев, значительно уступавших ему в численности.

Разгром аулов окончился расправой над захваченными жителями. «Хан распорядился пленными по своему калмыцкому обычаю: все мужчины, в числе 6 тысяч, были вырезаны, а 20 тысяч жен и детей отправлены на р. Егорлык», тогда как «остальные города, становища, аулы были истреблены, и вся страна превращена в пустыню, спалена огнем, покрыта развалинами, пеплом и трупами» (Потто, 1885. С. 51, 50). Лишь несколько отрядов ногайцев из Едичкульской орды, спустившись из предгорья на равнину, пытались защитить пастушеские семьи и стада, но против них был послан сын калмыцкого хана, Голдан Норма и немногочисленные едичкульцы были также уничтожены (Ябулганов А.А. Очерки военной истории ногайцев. М., 1998. С. 78).

Однако, видимо, у калмыцкого хана был ещё один приказ из Петербурга, вызванный необходимостью изменить политическую ситуацию на Северном Кавказе (где было немало князей, стремившихся сохранить свою независимость от русской царицы) чисто демографическим образом. То есть депортировав туда тюрков, перешедших в российское подданство. Поэтому Дондук Омбо, окружив 10 тысяч кибиток ногайского рода Султан-аул, у реки Зеленчук, вопреки обыкновению, не торопился их уничтожать или брать в плен. Он «обложил их станом», и держал 37 дней, пока дети и самые слабые старики не стали умирать с голоду на глазах своих близких. Лишь после этого окруженцы попросили у соседних казаков передать их желание перейти в подданство императрицы, которое всё же было предпочтительней неизбежной голодной смерти или калмыцкого рабства. Донской атаман принял их просьбу. Теперь полумёртвых ногайцев, уже как русских подданных, вырезать было невозможно. Всех оставшихся в живых кубанцев было решено переселить на Куму и Терек, где, как указывалось выше, требовалось «разбавить» свободных горцев несвободным элементом.

Но такая «благополучная» участь выпадала кубанским ногайцам нечасто. Остальных продолжали истреблять и в годы упоминавшейся войны с Турцией. Английский резидент в России К. Рондо, дипломат весьма осведомлённый, писал в Лондон своему шефу лорду Э. Гаррингтону в самом начале нового 1737 г.: «Во время этой экспедиции... калмыки умерщвляли в неприятельской земле всех способных носить оружие». Что же касается добычи в виде десятков тысяч голов скота и награбленных пожитков кубанских татар, то, продолжает английский дипломат, «старожилы и не запомнят подобной добычи на Кубани» (цит. по: Донесения и другие бумаги английских послов, посланников п резидентов при русском дворе с Августа 1736 г. по Декабря 1739 года // СРИО. Т. 80. 1892. С. 91).

В марте 1737 г., для того чтобы в очередной раз отправить Дондука Омбо в поход против кубанских ногайцев, ему через астраханского губернатора было выплачено 7730 руб., а ещё 70 120 руб. он получил для раздачи своим тайшам и кабардинским князьям для предотвращения их помощи жертвам набега (БКМАИ. Т. IV. С. 176). И в апреле этого года Дондук Омбо с 20 000 всадников снова вступил в кубанскую землю и разорил селения кубанских татар.

Этот поход ознаменовался новыми акциями геноцида. Перед тем как вступить в сражение с калмыцкой ордой, ногайские воины отправили стариков, женщин и детей в тыл, ближе к горам. Но сын Дондука, Голдан Норма, обнаружил это становище и напал на него с несколькими тысячами всадников. Российский офицер, современник этих событий, вспоминал позже: «Резня была страшная, всех мужчин (стариков и подростков. — В.В.) перерезали; пощадили только жён и детей числом до 10 000. На месте осталось двадцать четыре мурзы и 6000 татар» (Манштейн, 1875. С. 94—95).

В ноябре 1737 г. состоялся новый набег калмыков на ногайцев, в котором приняли участие и казаки, составившие крупную, хорошо вооруженную силу: 9 500 конных и 1 500 пеших казаков, 8 пушек и 10 шестифунтовых мортир (Василевский В.М. Русь и Войско Донское. Казаки в Российской империи. Ч. 2. Воскресенск, 2004. С. 80). Как сообщали Санкт-Петербургские Ведомости, калмыки и терские казаки переправились на кубанский остров Мунтан, где находились лучшие кочевья, а также жилища и заливные пастбищные луга ногайцев — подданных крымского хана. Там участники набега «несколько тысяч кибиток (по сути, семей. — В.В.) побили, а сверх того множество оных от страха бегая, в озерах и заливах в воде потонуло, и потом Казаки и Калмыки на том же острову г. Темрюк окружили...» и после недолгой осады взяли.

Анонимный автор газетной статьи продолжает: «В той акции побрано в плен многие тысячи Кубанских людей мужеска и женска полу; также и лошадей, скота рогатого, верблюдов и баранов великое множество взято и прочего в добычю немало же получено. После того... Казаки и Калмыки на оном острову... и в других местах везде, где ково из Татар нашли побили и жилища их разорили и искоренили, а прочие Кубанские татары, называемые Эдишкулы, с сераскиром Бахты-Гиреевым сыном Салим-Гиреем Салтаном, получа наперед о походе Российских Войск на Кубань известие, убрались и ушли в крепкие места в горы» (Санкт-Петербургские Ведомости. 05.01.1738)³.

Подготовка к набегам следующего 1738 г. велась всё лето и к осени была закончена. Затем «Дондук-Омбо и казацкие старшины Ефремов и Краснощеков соединились, узнав, что Едичкульская орда (20 000 воинов, то есть не менее 100 000 человек, учитывая и их семьи. — В.В.) с гор сошла и весь свой скот по сю сторону Кубани (ибо они в горах зело злую нужду претерпевали) для паствы пригнали. Их лагерь атаковали... И когда сия партия назад возвратилась, то Казаки и Калмыки из разных партий... всю обширность по реке Кубани от урочища Елан-Кечу до самого моря, которые места самыя лучшия и более жилые по сю сторону Кубани, суть объезда, все запустошили и помянутую Эстискульскую орду весьма разбили... При таком поиске от 26 ноября до 3 декабря продолжавшемся на неприятелской стороне весь оружие носящий мужской полон отчасти побит, отчасти же (а именно те, которыя бегством спастись и через реку Кубань переправиться хотели) во оной реке перетонули, ибо оная разлилась и по берегам лед был... При чем жен и детей до 10 000 в полон взято, а ещё более того в реке Кубани оных потонуло. Дондук-Омбовы Калмыки одни на свою долю 20 000 лошадей, скота же и баранов бесчисленное множество в добычь получили, ибо почитай весь скот со всей Кубани в те места согнан был. Також и с другими вещами такое изобилство и богатую добычь достали, что они такого из давних времен не помнят. Сию добычу он Дондук Омбо тотчас в свои улусы или жилища послал, а сам с войском своим у реки Кубани остался, дабы... и достальных по другую сторону обретающихся Кубанских татар равным образом посетить и сократить» (Санкт-Петербургские Ведомости. 28.12.1738 г.).

Выводы к этому трагическому сюжету из истории ногайской части Крымского ханства давно были сделаны отечественным историком: «Калмыцкий хан, человек полудикий, лучше наших фельдмаршалов понимал, с кем он имеет дело, и потому-то без артиллерии и рогаток, без обоза и провианта, с одною только конницею, в два-три живых и быстрых набега, он сделал более, нежели сделали в Крыму целые регулярные армии» (Потто, 1885. С. 52).

В российской историографии это мнение, окрашенное жутковатым юмором висельника (чего стоят одни лишь «живые» набеги с целью массового убийства ногайцев!), критике не подвергалось. Ни в год его опубликования, ни позже — вплоть до наших дней. Собственно, и сейчас многолетнюю резню кубанских подданных Гиреев, осуществлявшуюся калмыками, наш современник бесстрастно характеризует как обычное «привлечение калмыцкой конницы в Русско-турецкой войне 1735—1739 гг.» (Цюрюмов А.В. Калмыцкое ханство в 1724—1741 гг. Автореф, дисс. ... канд. ист. наук. Волгоград, 1997. С. 15). Современный ему английский автор работы на схожую тему делает общее заключение: «Нацеленные на блокирование кубанцев в их местах обитания, калмыки не смогли парализовать их активность, и не добились полного разорения (utter distinction) кубанского региона» (Khodarkovsky, 1992. P. 209).

Это — пример другого подхода, который рискнём обозначить как «государственно-оптимистический», оправдывающий любые акции против малых народов, если они служат пользе великих держав. И тогда кровавая резня под пером известного историка, вполне владеющего материалом, принимает безобидную форму «блокирования». А читателю предлагается утешительный псевдофакт: «полного разорения» ногайского народа калмыки с казаками всё же не добились.

Если же оценивать изложенные события не с точки зрения бесстрастной истории войн, а попытавшись понять их в контексте той давней эпохи и отголосков в будущем, то и выводы будут иными.

Ногайцы Кубани и всего Северного Причерноморья, шедшие по пути культурного развития наравне с братским крымскотатарским народом, оказались на пути российской агрессии в южном направлении, возобновившейся при Анне Иоанновне. В результате походов российских армий они оказались разделёнными на отдельные, изолированные группы степного населения. При этом были совершены акты геноцида по отношению к подданным крымского хана, селившимся между р. Кубанью и Кавказом.

Позднее великорусская экспансия в том же направлении, вылившаяся в серию Кавказских войн, получила длительное продолжение — ему нет конца, как и оправдания. Но и в ту пору практически все кубанские ногайцы (в отличие от калмыков) отказались не только поддержать имперскую экспансию, но даже принять российское подданство, что им неоднократно предлагалось. Уже поэтому они были обречены на утрату своего практически суверенного статуса и на изгнание. Что и произошло полвека спустя, в эпоху аннексии Крымского ханства, когда «кубанские татары» разделили горькую судьбу, ногайцев всего Северного Причерноморья.

Вернувшись же в эпоху, которой посвящён этот очерк, мы не можем не прийти к заключению, что трагедия ногайского народа разворачивалась на фоне ещё одной, столь же значительной по масштабу катастрофы, в которую были ввергнуты крымскотатарская, российская и османская нации в военные 1735—1739 гг.

Примечания

1. В 1705 г. Аюка со своими конниками присоединяется к корпусу Б.П. Шереметева и идёт на Астрахань, восставшую против беспредельного издевательства над местным населением петровских воевод. Здесь он вместе с русскими «предаёт огню и мечу все мятежные слободы» (Чонов, 2006. С. 19). Через четыре года калмыцкий хан помогает царю в карательных акциях против восставших булавинцев и казацкого атамана И.Ф. Некрасова. А в 1711 г., когда начинается многолетняя агрессия России в кавказском и крымском направлении, ордынцы Аюки вливаются в войско графа П.М. Апраксина. Им даётся особое задание, направленное против кубанских подданных крымского хана. Это было ничем не спровоцированное нападение на мирных жителей, которые, однако, могли оказать помощь своему хану в его походе к Пруту. Граф дал калмыкам «волю ид ти на кубанцев, которые сколько их на обеих сторонах Кубани найти могли, всех перерубили, а жен и детей в плен забрали», — доносил в Петербург Апраксин. В этой акции кубанских татар в бою пало 11 460 человек, в р. Кубани утонуло 5000 татар, а в плен было взято мужчин 7000, женщин и детей 21 000 (указ. соч. С. 20—21).

2. Собственно, это было точным исполнением военно-стратегического плана польского короля Яна Собеского, который ещё в 1686 г. предложил Москве «вместо удара в сердце Крыма, где русских на безводье как в мышеловке могут захлопнуть западные ногайцы, ...предварительно рассечь территорию ханства двумя клиньями — вдоль нижнего Днепра и на линии Дона у Азова» (цит. по: Артамонов, 2001. С. 302). Но этот план был отклонен правительницей Софьей, после чего последовали позорно провалившиеся Крымские походы 1687 и 1689 гг. под руководством князя В.В. Голицына.

3. Примерно в таком же спокойно-эпическом тоне российские газетчики рассказывали и о всех прочих походах, направлявшихся из Петербурга на татар, о страшных жестокостях и многотысячных жертвах среди тюркского населения Крыма и Северного Кавказа. Напрасно мы выискивали бы в столичных газетных статьях хотя бы след сожаления о муках мирного населения, не говоря уже об осуждении свирепых исполнителей императорской воли. Схожую реакцию можно было отметить и у читателей этих статей, вообще в народных массах. Несколько позже этих событий и по иному поводу французский путешественник заметил: «С точки зрения правоверных русских, эти зверства достойны величайшей похвалы; сам Святой Дух нисходит на самодержца и возносит его душу превыше человеческих чувств, а Господь благословляет исполнителей его высших предначертаний; по этой логике, чем больше варварства в поступках судей и палачей, тем больше в них святости» (Кюстин, 2008. С. 77).