3. 1735 г.

Удобный для возобновления российской экспансии момент наступил ещё в начале 1720-х гг. Турки потерпели ряд поражений в войне с Австрией и Венгрией, и Пётр воспользовался этим, чтобы усилить свое влияние в соседних с Турцией закавказских землях. В результате краткой войны с Персией к России в 1723 г. отошли Баку и Дербент с прилегающими территориями. Будучи уверенным в том, что та же судьба ожидает и другие закавказские регионы и стремясь предупредить в этом Россию, Турция вторглась в Грузию, захватив Тбилиси. А ещё через год в Стамбуле был подписан договор о разделе кавказских территорий. России при этом достались наиболее ценные прикаспийские области: Ширван, Ереван, Карабах, часть Азербайджана и Грузии. Таким образом, Турция оказалась в проигрыше, отразившем слабость её международной позиции, а российская армия в то же время освободилась для дальнейших действий на Юге.

Между тем, в Крыму этих лет царил полный хаос, источником которого стало очередное обострение отношений между ханским и бейскими родами. Дошло до смещения нескольких Гиреев, по полуострову прокатилась волна свирепых казней (подр. см.: Смирнов, 1889. С. 28—39). Именно поэтому ханы не могли (или не захотели) воспользоваться упомянутым ослаблением турок в собственных, крымских целях.

И когда к власти пришел Менгли-Гирей II (1724—1730, 1737—1740 гг.), он вновь присягнул на верность султану Ахмеду III, будучи занят совсем иными, домашними делами: нужно было заною налаживать всё пришедшее в запустение, всё разрушенное или чудовищно запущенное его ближайшими предшественниками — Каплан-Гиреем I, Девлет-Гиреем III и Саадет-Гиреем IV¹. Хан обязался идти со своим войском по призыву Порты, куца ей потребуется. В свете тогдашних событий имелось в виду — за Кубань и далее, в горы, на персидский театр военных действий. Год за годом тянулись эти чуждые интересам Крыма, губительные для его народа войны, а хан опасался ослушаться султана: то тут, то там вспыхивали искры едва погасших бейских мятежей, в которые всегда могли вмешаться турки. И когда в 1724 г. в Бахчисарай с Украины прибыли казацкие атаманы, чтобы в очередной раз просить о переходе в крымское подданство, хан отказался их даже выслушать.

Новая вспышка антитурецкой активности России снова совпала с очередным ухудшением положения в Османской империи. Когда в 1730 г. там вспыхнуло восстание янычар, среди правительственных кругов Петербурга уже ощущалось явное стремление, воспользовавшись тяжёлой ситуацией соседа, отрезать от его огромной территории наименее защищённые части (Костомаров, 1913. С. 299—300). Естественно, эта истинная причина будущей экспансии держалась в тайне, а декларировались совсем иные намерения, вроде попытки «освободиться от пут, наложенных Адрианопольский и Константинопольским договорами, вызванными неудачей Прутского похода, и получить выход к Чёрному морю» (Новичев, 1963. Т. I. С. 206).

Победа казалась легко достижимой — об этом русские дипломаты в Стамбуле И.И. Неплюев² и его помощник А.А. Вешняков писали Анне Иоанновне, уверяя недавно взошедшую на трон императрицу, что в противном случае военная опасность будет грозить уже России: «При таком благоприятном случае от Вашего Величества зависит смирить турецкую гордость, ибо они при вступлении хотя малого русского корпуса в их землю принуждены будут у Вашего Величества мира просить и постановить выгодные условия с переменою договора, если на конечную гибель свою не ослепнут... Если такого неприятеля при полезном случае не укротить и дать ему время поправиться, тогда надобно ожидать от него больших бедствий; неоднократно показали они, что при всяком, хотя мало полезном для них случае змеиный яд свой изблевать готовы» (цит. по: Соловьев, 1988. Кн. X. С. 382—383).

На сей раз Россия решила привлечь к войне Персию, заплатив за такую поддержку возвращением захваченных ещё Петром Дербента, Баку, устья Куры и других городов и территорий. Эти прикаспийские и закавказские земли были отданы согласно Рештскому (1732) и Гянджинскому (1735) договорам, но от нового поворота в своей южной политике Россия мало что потеряла. Дело было в том, что эти земли были ей, по сути, не нужны, так как империя тратила на оборону захваченных в начале 1720-х гг. у Персии территорий непомерные средства, а дохода они не приносили практически никакого. Впоследствии, когда их вернули старому хозяину, то, по выражению фельдмаршала В.В. Долгорукого, быстро ставшему крылатым, «российская держава персицкой хомут с шеи сняла».

Для персов же искушение вернуть свои закавказские земли было слишком велико. И ещё на предварительных переговорах с российскими представителями на эту тему тогдашний персидский правитель Тахмасп Кулы-хан (будущий Надир-шах) в уплату за Южное Закавказье согласился напасть на султана Махмуда I. Затем это обещание отразилось в русско-персидском трактате 10 марта 1735 г., где Кули-хан давал обещание российского «неприятеля за [собственного] неприятеля иметь» (ПСЗ. Т. IX. № 6707). Для Петербурга же предлогом для разрыва мирных отношений со Стамбулом и начала новой войны послужило «нарушение нейтралитета России». Причем даже не турками, а крымскими татарами, дважды пересекшими новые российские владения по пути к Каспию и обратно (подр. см.: Костомаров, 1913. С. 300). Поэтому выглядело вполне логичным, что основной удар в начавшейся кампании будет нанесён не по собственно Турции, а по крымской провинции Османской империи.

К тому времени Менгли-Гирей II был смещён, хоть он, как упоминалось, на самом деле старался жить мирно со Стамбулом³. Новый крымский властитель Каплан-Гирей I (1730—1736 гг., это было третье и последнее его правление) обладал, напротив, некоторой степенью самостоятельности от Порты. Об этом говорят первые же его действия по прибытии в Бахчисарай. Получив от султана указ о походе на Персию, он не подчинился безоговорочно, а собрал диван, где поставил вопрос о желательности отказа от такого выступления: ведь надо было «иметь в виду союз московов с персами: война против одних необходимо вызовет войну с другими, надо быть готовыми иметь дело с обеими сторонами» (цит. по: Смирнов, 1889. С. 53).

Впрочем, возможно, это была попытка разделить свою вину с беями и другими членами совета на случай провала будущего похода. В конце концов, было решено всё же войско готовить: реальная угроза турецких репрессий страшила хана и его совет больше, чем гипотетическая со стороны России. Но ситуация осложнялась тем, что конница под началом сыновей хана не могла идти иным путём, кроме обычного, традиционного. Она должна была проследовать через Кубань и Кабарду, т. е. территории, которые к тому времени русские уже считали почему-то своими. И в качестве обоснования новой крымской кампании российским правительством было выдвинуто «нарушение российской границы» в Кабарде крымским войском, шедшим в 1735 г. по указанию из Стамбула в Закавказье, к турецко-персидскому фронту. Именно этот повод к началу военных действий против Крыма (а фактически — против Оттоманской империи) выдвигался российской стороной — в качестве обычного для той эпохи объяснениях причин нарушения мира, предназначенного для европейского общества. В дальнейшем эта дипломатическая гипотеза неоднократно использовалась (и используется) отечественными историками в качестве объяснения действительных причин нарушения длительного мира и стабильных отношений между Россией и Турцией⁴. Очевидно, здесь необходимо совершить небольшой исторический экскурс в историю принадлежности Кабарды (о Кубани речь шла выше), без этого останутся неясными если не причины, то повод к четырехлетней войне, самой тяжёлой для Крыма за всю его предшествующую историю.

Прежде всего, необходимо разобраться с вопросом государственной принадлежности территорий, через которые проследовало крымское войско. Здесь речь пойдет об обширных землях, находящихся к северу от Дагестана, которые в ту эпоху назывались Большой и Малой Кабардой. Впервые дискуссия по этому поводу разгорелась осенью 1731 г. в Стамбуле, где в ней участвовал российский резидент при султанском дворе И.И. Неплюев. Дискуссию начали турки по причине явного для всех стремления России разжечь новую войну с Турцией, пока та была связана боевыми действиями на персидской границе. Это признавали и российские историки: «Россия постоянно имела в виду войну с Турцией: война последней с Персией давала возможность выгодного вмешательства для уничтожения тяжких условий договора 1711 года» (Российские представители в Царьграде 1496—1891. Исторический очерк В. Теплова. СПб., 1891. С. 20). Напомню, речь идёт о результатах Прутского похода, начатого Петром по собственной инициативе.

Упомянутый диалог в целом был связан как с русско-персидскими и турецко-персидскими отношениями в Закавказье, так и вообще с разграничениями кавказских территорий между Россией и Турцией (точнее, Крымом, её формальным вассалом). Согласно позиции Стамбула, обе Кабарды издавна принадлежали крымским ханам⁵. Напротив, И.И. Неплюев представил Порте копию с некоего неназванного документа, где было зафиксировано добровольное присоединение всей Кабарды к Московскому государству ещё в середине XVI в.

Речь, по-видимому, шла о результатах визита в Москву посольства от двух кабардинских князей — Темрюка Идара и Тазрюта, имевшего место в 1557 г. При русском дворе гости объявили себя уполномоченными всех остальных кабардинских князей, а также и не имевшего к Кабарде никакого отношения грузинского князя — владельца «всей Иверской земли» (История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII века / Отв. ред. Б.Б. Пиотровский. М., 1988. С. 332). Это голословное заявление представляло собой явную нелепость, но официальная Москва сделала вид, что поверила кавказским посланцам. После чего оказала им почести, приличные столь высокому их статусу. А когда те попросили московского подданства, то получили его на тех же условиях, какими пользовались русские служилые князья. Согласно акту 1558 г. оба кабардинца становились как бы удельными князьями, сохраняя автономную власть над своими подданными.

В дальнейшем Темрюк Идар, на чьей дочери Кученей (или Гошеней, в православии Марии) женился Иван Грозный, повёл начиная с 1561 г., «большую политику», стремясь подчинить себе с помощью Москвы всех адыгов, а также турок и крымских татар. Причём отряды Темрюка, соединённые с русскими дружинами, даже высадились в этом году у Кефе и Азака, но были обращены в бегство (Мальбахов, 2002. С. 27).

После этого поражения против него выступили остальные кабардинские князья, поддержанные народом, не желавшим терять свои вольности. Для поддержки зятя царь послал в дальний поход войско воеводы Плещеева (1562—1563), затем Дашкова и Ржевского (1565—1566). Те воздвигли на кабардинской земле крепости, причем прямо на старинном Великом Шёлковом пути. Это обострило отношения между сторонниками и противниками «русской» политики Темрюка Идара, и крымский хан Девлет-Гирей I был вынужден отправиться в Кабарду для того, чтобы навести порядок среди своих вассалов. Он казнил неверного Темрюка и как верховный властитель тех земель предложил Москве снести её новые крепости (Кабардинско-русские отношения. Т. 1. С. 14).

Москва подчинилась этому требованию, и одна или две крепости на Тереке были ликвидированы⁶. Тем не менее в московских официальных документах XVII в. в числе «прибылых государств» стали с той поры упоминаться «Черкесская земля и Абазы», другими словами Кабарда. Возможно, основываясь на этом факте выдачи желаемого за действительное, уже и Пётр I стал именовать себя царем «кабардинской земли, черкасских и горских царей».

На деле же, если кто из горских народов и питал надежды на помощь России в вечных кавказских усобицах, то это лишь западные черкесы, да кое-кто из абазинцев (Кабардинско-русские отношения. Т. 2. С. 335, 340). Об этом, в частности, говорит тот факт, что в июле 1732 г. российское подданство получили 8 мелких кабардинских князьков (ПСЗ. Т. VIII. № 6123), в то время как остальные сохранили прежнюю независимость. По этой причине позже, когда кабардинский вопрос приобрёл актуальность в связи с персидской и турецкой войнами, оказалось, что он не имеет однозначного решения. И Неплюеву с его «документом»-копией было нелегко доказывать принадлежность Кабарды России: объективно это был факт из недоказуемых, точнее, никогда не имевших места. Много позднее весьма известные специалисты в вопросах восточной политики царей считали, что в эти годы у России были лишь «претензии» на Кабарду, но не бесспорные права на обладание ею (Жигарев, 1896. С. 125).

Императрица Анна Иоанновна. Гравюра Мекона

В том же 1732 г. Порта, отметая «кабардинские» претензии России, вновь призвала крымского хана к участию в персидской кампании будущего года, уверенная в праве крымцев следовать через кабардинские перевалы. Именно поэтому турки поставили в известность о маршруте крымского войска И.И. Неплюева, желая избежать недоразумений, связанных с тем, что будущий марш крымского войска должен был пройти в относительной близости от русских аванпостов на Кавказе. Российский резидент не увидел в этой передислокации никакого нарушения интересов России. Ему была известна как грамота Петра к султану 1722 г., где Кабарда объявлялась «вольною», то есть независимой, так и содержание указа Анны Иоанновны 1731 года, это положение подтверждавшего (Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 274; текст этого указа в Полном собрании законов Российской империи странным образом отсутствует).

И лишь позже, когда И.И. Неплюев совершенно согласился в этом с турками (не признававшими русского владычества ни в Кабарде, ни в Дагестане), до него дошли известия о том, что ситуация неожиданно меняется: некоторые кабардинские князьки, как упоминалось выше, приняли российское подданство.

Российский резидент оказался в довольно щекотливом положении, но, будучи настоящим дипломатом, он от своих прежних слов тут же отрёкся (благо, они не были отражены ни в каком официальном документе) и в октябре 1732 г. объявил султану, что Кабарда — земля русская, и что при первом движении крымских татар в сторону Кабарды императорская армия выступит на её защиту. Понятно, что ему было трудно говорить с турками, имевшими на руках мирный договор с Россией 1722 г., где в п. 9 было прямо сказано, что все Черкесы (Большая и Малая Кабарда) принадлежат Крымскому хану. Однако в дальнейшем российский резидент неуклонно стоял на своём.

В апреле 1733 г. турки заявили И.И. Неплюеву, что Россия странным образом называет обе Кабарды своими, тогда как Порта с этим согласиться не может, ибо «хан крымский представляет, что они всегда в его владении были». Русский резидент на это не мог возразить ничего, кроме того, что «Хан под предлогом войны с Персией хочет провести свои войска через Кавказ, то есть через русские владения, но я не ручаюсь за последствия, если татары не переменят этой дороги и коснутся земель Е. В-ва» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 369). Между тем позиция Крыма в Кабарде настолько усилилась, что Каплан-Гирей счёл возможным перевести оттуда около тысячи ногайских семей обратно на Кубань, где опасность калмыцких набегов временно снизилась (Кочекаев, 1988. С. 137).

В дальнейших переговорах с Крымом Порта требовала от хана, чтобы он этим походом не подал ни малейшей причины к ссоре с Россиею. Гирей отвечал, что Порта может быть спокойна: он русских владений не коснется, потому что Кабарда принадлежит ему, а кумыки и дагестанцы — люди вольные. В апреле И.И. Неплюев подарил турецкому переводчику два лисьих меха и тот донес ему: «Порта думает, что татары пройдут в Персию пустыми местами без ссоры и уверена, что Россия также ссоры не ищет, поэтому надобно относительно Кабарды найти какое-нибудь дружеское средство». Резидент, не видевший смысла в мирном разрешении конфликта, велел ему объявить в диване, что татар через Кабарду не пропустят. «Кажется, что Порта хочет объявит Кабарду нейтральною, — писал в эти дни И.И. Неплюев императрице, — но нам нельзя на это согласиться...» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 368).

С другой стороны, резиденту всё трудней становилось удерживаться на этой позиции, особенно после того, как 10 мая 1733 г. тот же переводчик Порты предъявил ему оригинал грамоты Петра I к султану, где говорилось, что государь «отказался принимать в покровительство кабардинских князей и не велел подданным своим мешаться в их дела». К тому же переводчик Порты для подтверждения бесспорной правоты своего владыки носил оба документа (грамоту Петра и более поздний трактат с Анной Иоанновной) показывать всем иностранным послам в Стамбуле. При этом И.И. Неплюев был в страшном затруднении, не зная, что противопоставить непреложному факту, зафиксированному в обоих документах. «В них явственное изображение в пользу турецкую, — писал он в Петербург, — но по лучшей из них, [относящейся к] 1722 году, постороннему и беспристрастному человеку иначе нельзя почесть Кабарды как нейтральною», (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 369).

Наконец, произошло давно ожидаемое: в 1733 г. крымцы под водительством калги Фетх-Девлет-Гирея отправились к турецко-персидскому фронту и по дороге вступили в Кабарду. Навстречу им двинулись русские, потребовавшие прекращения марша. В ответ Фетх-Девлет «объявил генерал-майору Еропкину, начальствовавшему отрядом при гребенских городках, что похода своего остановить не может, потому что он предпринят по указу Порты и от петербургского двора дано позволение пройти ему через русские владения; ежели же Еропкин будет ему препятствовать, то он примет свои меры. Меры состояли в том, что он не пошел к гребенским городкам, чтоб не встретиться с стоявшим там русским войском, а переправил через Терек войска и пошел горами...» (Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 370).

Другими словами, хан, всячески избегавший вооруженного конфликта с русскими, поднялся к р. Сунже, в урочище близ современного г. Грозного. Но далее двигаться он не мог, так как войсковые колонны генерала Д.Ф. Еропкина, князя М.Н. Волконского и принца Людвига Гессен-Гомбургского перекрыли все основные дороги. Крымцы, которых было не более 25 000 чел., не могли пробиться силой сквозь хорошо оборудованную преграду и остановились в чеченских аулах (История Дагестана. Т. 1. М., 1967. С. 355). А чуть позже, воспользовавшись тем, что основная часть русских войск, которым надоело стоять в безлюдной местности, отошли в крепость Св. Креста, крымские татары, теперь уже в сопровождении 5000 местных горцев, вновь вышли на основную дорогу и с лёгкостью преодолели заслон. Затем они прошли в Шемаху и далее к расположению турецкой армии.

Этот марш, нужно подчеркнуть, был совершён с помощью местных властителей, симпатизировавших крымским татарам. Помощь одного из них, Сурхай-хана, была особенно значительной (Саламова, 2007. С. 13). Генерал Еропкин, спешно выступил из крепости, но опоздал. Ему ничего теперь не оставалось, кроме как совершить карательный рейд в Башлы, крупнейший из аулов, поддержавших крымского хана. Он сжёг его дотла и казнил старейшин, но ничего этим не добился, «ворота в Дагестан по-прежнему были открыты» (Потто, 1885. Т. I. С. 46—48).

Крымские татары и в дальнейшем беспрепятственно проходили сквозь них в обоих направлениях, в том числе и под личным руководством своего хана. Эта свобода передвижения крымцев на севере Кавказа объяснялась просто: в Кабарде лишь часть князей признавала верховенство России, большинство же (члены сильно разветвленного рода Джембулат под предводительством Росланбека Кайтукина) оставалась верными крымскому хану. Это подтвердил и совместный крымско-кабардинский поход на крепость Баксан, чьи жители объявили о своей приверженности России. Крепость пала с приходом под её стены корпуса Фетх-Гирея, после чего крымцы двинулись к Кумыкскому плоскогорью и вскоре вошли в Дагестан.

В том же 1733 г. Бамат Кургоний, самый владетельный из кабардинских князей, ранее считавшийся российским подданным, изъявил желание вернуться вместе со своими вассалами под покровительство Каплан-Гирея. «Хан принял их как своих подвластных и приказал отправить кабардинскую конницу к Дербенту, куда намеревался пройти через чеченскую землю», что и выполнил, воспользовавшись дорогой через старинный аул Ханкалу (Потто, 1912. С. 39).

В Дагестане обстановка для русских была не лучшей, чем в Кабарде. Прибывший туда осенью 1733 г. главнокомандующий российскими войсками генерал-лейтенант В.Я. Левашов лично убедился в том, «что мы фактически владеем в Дагестане только городами Баку и Дербентом, да крепостью Св. Креста. Кругом кипело народное возмущение. Приходилось начинать войну сызнова...» (цит по: Потто, 1912. С. 40). Другими словами, «война» эта была нечем иным, как серией карательных походов против жителей окрестных гор, в том числе и мирных, не желавших становиться частью Российской империи. Особенно жестоко Левашов расправился с князьями, чьи земли находились в долине р. Сулак и на близлежащих горных склонах. Вся их вина заключалась в том, что они, как и раньше, хранили верность крымскому хану (Саламова, 2007. С. 13).

Когда же в следующем 1734 г. персидская армия под руководством Тахмаспа-Кулы разгромила турок, а в 1735 г. он заключил с Россией Гянджинский трактат, то оговорил в нем новое своё требование: русские должны полностью очистить весь Дагестан. Императрица Анна Иоанновна, знавшая о враждебной для России обстановке в этой части южных земель, сочла разумным согласиться. В результате граница с Россией была смещена ещё далее к северу, до р. Койсу, а Низовой корпус также перешел в крепость Св. Креста на правом берегу р. Сулака. Впрочем, и это укрепление русская сторона обязалась разрушить не позднее октября 1735 г. После чего перевести людей в новую крепость, уже на Тереке, в урочище Кизляр. Что и было свершено в указанный срок.

Несколько опережая события, укажем, что по Белградскому мирному договору 1739 г. России пришлось все же в очередной раз подтвердить свободу и суверенные права как Большой, так и Малой Кабарды. Это признание имело важное значение для народов Кавказа, отстаивавших свою независимость. Поскольку границы кабардинских владений были лишь приблизительными, то в дальнейшем многие племена пользовались новой ситуацией, относя свои земли к кабардинским. И российские власти порой бывали вынуждены отступать, что создавало на Кавказе прецеденты, в конечном счете «затормозившие свободную (т. е. безвозбранную. — В.В.) колонизацию края русским элементом» (Щеглов И.П. Трухмены и Ногайцы Ставропольской губернии. Т. I. Ставрополь, 1910. С. 79).

После бурных событий 1733 г. открытые вооруженные столкновения крымских отрядов с российской армией на Кавказе сменились ситуацией тлеющего конфликта. Такими русско-крымские отношения оставались года полтора, до очередного политического осложнения у южных границ России. Оно произошло сразу после заключения упоминавшегося русско-персидского Гянджинского трактата 1735 г., когда турецкий султан решился силой захватить оставленные Россией персидские провинции в Южном Прикаспии. Планируя проведение этой операции с участием войск крымского хана, Махмуд I отослал в Бахчисарай соответствующий фирман о новом походе на Кавказ. Каплан-Гирей стал готовить войско к дальнему переходу, о чём почти сразу же стало известно русским.

Могила Менгли-Гирея II и ротонда вокруг неё. Фото автора

В Петербурге план Махмуда I вообще вызвал сильнейшее раздражение. В случае его реализации Турция стратегически усилилась бы, и все результаты персидской политики России последних лет оказались бы перечёркнутыми. Воспрепятствовать такому развитию событий путем объявления войны Оттоманской империи было невозможно, так как Турция не нарушала границ России. В сложившейся ситуации это сделало бы Россию агрессором, и она не могла бы рассчитывать на помощь той же Австрии: согласно договору 1726 г. союзники должны были помогать друг другу только в случае нападения на одного из них (лишь в 1737 г. это положение удалось изменить — см. ниже). Кроме того, как указывалось ранее, лучшая часть российских войск (корпус П.П. Ласси) находилась в тот момент далеко на Рейне.

Поэтому-то Петербург и принял решение развязать вооруженный конфликт не с Турцией, а с Крымом. А именно, дождаться, когда ханское войско в очередной раз уйдет в кавказском направлении и после этого «учинить внезапное нападение на Крым и Перекоп и, ежели возможно, овладеть полуостровом, а дело это поручить Запорожцам и Украинским казакам с несколькими Ландмилицкими и полевыми полками под руководством гр. Вейсбаха. Между тем, потребныя к прямой войне все надлежащия приуготовления учинить. Решено было, таким образом, осенью 1735 г. начать первое после Прутского похода неприязненное действо против турок или, собственно говоря, против татар, подвластных им» (Баиов, 1909. С. 43).

Поэтому, когда передовой крымскотатарский отряд ушёл в 1735 г. на восток, а затем к Дербенту двинулся и сам Каплан-Гирей с 80-тысячной армией, на Крым напали русские под командованием генерал-лейтенанта, киевского губернатора М.И. Леонтьева⁷. Это случилось в начале октября. Конкретным предлогом для этого удара теперь уже было не столько «нарушение границы» на Кубани и в Кабарде, а как будто бы возмездие (за небольшой набег заперекопских ногайцев на украинские городки). Это был именно предлог, о чём предусмотрительно писал И.И. Неплюев: «хотя бы паче чаяния и татары зачем [на Кавказ] не пошли, можно законные причины найти к ним привязаться» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 383).

Действительной же целью этого похода стало, вполне очевидно, не «усмирение» крымских татар и не месть им, а осуществление куда более значительной программы: захват Крыма должен был сыграть роль запала в надвигавшейся большой войне с Турцией. Он мог (в случае захвата полуострова) и обеспечить тылы во время наступления в дунайском направлении, и психологически нейтрализовать «Прутский синдром», то есть развеять миф о непобедимости крымско-турецкой армии. Само же овладение Крымом казалось задачей вполне достижимой: командующий Украинским корпусом генерал И.Б. Вейсбах (считалось, что он и был автором идеи «крымского удара») уверял Петербург, что такой поход займёт не более 10 суток (Петрухинцев, 1998. С. 63).

Как предлог к нападению на Крым, так и общая цель его отразились в записках К.Г. Манштейна, современника и участника этих событий: императрица Анна Иоанновна «из желания отомстить [за Прутское поражение] начала войну, стоившую больших денег и множества людей; без всякой существенной пользы». М.И. Леонтьеву было приказано «не мешкая, вступить в Крым, предать край огню и мечу, [а также] ...истребить совершенно ногайских татар, кочующих в степи между Украиной и Крымом» (Манштейн, 1875. С. 64, 66). А главное, как выразился исследователь того же XVIII столетия, «вступить в середину полуострова и тамошние места опустошить» (Нарушевич, 1783. С. 158. О том же см.: Milner, 1855. P. 199).

Эти сведения полностью подтверждаются официальными документами. Действительно, задолго до начала похода, ещё 16 июня 1735 г., российский Кабинет министров принял решение «...учинить незапное нападение на Крым и Перекоп и, ежели возможно, овладеть полуостровом» (цит. по: Кочубинский, 1899. С. 110). Неназванная задача вторжения была министрам ясна: с совершенно аналогичной целью (физического истребления народа) далеко неслучайно, почти одновременно с крымским, были совершены два кровавых похода на башкир. Это даёт, между прочим, веское основание современному специалисту охарактеризовать национальную политику России той эпохи как прямой этноцид тюркских народов (Каппелер, 1999. С. 117).

Что же касается не демографических, а стратегических замыслов российской военно-политической элиты в отношении Крымского ханства (также пока никем не исследованных), то полнее всего они были изложены в записке, направленной в Петербург осенью 1736 г. генералом графом Б.-Х. Минихом. В ней будущий фельдмаршал и первый министр излагал свою программу таким образом, что даже при неудаче похода М. Леонтьева, уже в будущем 1736 г. к России отойдут Азов, Дон, Донец, Перекоп, а также ногайцы, кочующие в междуречье Дона и Донца. В 1737 г. царице подчинится весь Крым, Кубань, будет «приобретена» Кабарда. Ещё через год России «подчинятся без особого риска Белгородская и Буджакская орды по ту сторону Днестра, Молдавия и Валахия... спасаются и греки под крылья русского орла». Затем, уже в 1739 г. «знамена и штандарты Ея Величества водружаются в Константинополе; в знаменитой Святой Софии Ее Величество [венчается короной] как греческая императрица и дает мир народам без числа». После этого Анна Иоанновна, по мысли генерала, станет единственной носительницей императорского титула, а император Священной римской империи германской нации отойдёт куда-то на задворки Европы, ибо не будет более самого вопроса, кому по праву приличествует императорский венец: «тому ли, кто венчан и миропомазан во Франкфурте или той, что в Стамбуле» (цит. по: Архив Воронцова, 1871. С. 509—510).

Эта перспективная программа была, судя по дальнейшему развитию акций России, принята как общее политическое руководство. К её осуществлению приступили в 1735 г., имея все надежды на удачный дебют.

Когда осенью этого года Крыма достигла весть о том, что с севера надвигается многочисленное войско, положение защитников ханства было крайне сложным. В отсутствие основного войска оставалась единственная надежда на всеобщее ополчение.

И тогда, как сообщает участник этих событий, крымский историк и ханский диван-эфенди Абдулгафар Кырыми, крымскотатарский эмир Адиль-мурза «разослал глашатаев по всем населённым пунктам, призвав всё население на защиту родины». «Страшная весть за короткое время дошла до всех уголков Крыма. Душераздирающие крики глашатаев отозвались эхом во всех ушах. Молодые, старые — всё население вышло за Перекоп. Даже Ваш покорный слуга, автор этих строк, вернувшийся из Хиджаза больным и будучи прикованным к постели — даже меня это горестное известие заставило забыть о болезни, и я тоже бросился за Перекоп на защиту родины. Но, увы, — все, кто собрались за Перекопом, состояли из слабых и немощных, как я, стариков, так как хан отправился в иранский поход, взяв с собой всех аскеров, способных к войне и битве. Как бы там ни было, дошли до местности Канглыджак. Все дрожали от страха, все в один голос просили помощи у Аллаха» (цит. по: Халим Гирай, 2008. С. 126—27).

К счастью для этого слишком слабого ополчения, в русском войске возникли серьёзные проблемы, связанные с ошибочной стратегией и тактикой имперского командования. Вначале крымская кампания 1735 г. шла по плану, более приличному для походов конца XVII столетия, чем европейской стратегии первой трети века XVIII. Огромное российское войско медленно двигалось в форме неповоротливого каре (эта система сохранится и в других кампаниях Русско-турецкой войны 1735—1739 гг.). Провианта было взято по минимуму, так как лето 1735 г. выдалось на юге урожайным и командование рассчитывало прокормить войско за счёт крымских запасов.

На подходах к Перекопу русские летучие отряды нападали на разрозненные кочевья заперекопских ногайцев. Позже Б.Х. Миних вспоминал об этом походе: «наше войско с бодростию поступало и никому пощады не было» (цит. по: Широкорад, 2000. С. 87). Согласно другому источнику, из числа заперекопских ногайцев «более четырёх тысяч татар умерщвлены; малое число пощажено» было (цит. по: Архив Воронцова, 1871. С. 509—510). Сержант — участник похода говорит лишь о том, что видел: «И на Конских Водах вверх по реке разбили татарские аввулы (т. е. аулы. — В.В.), малое число взято в полон, более малых ребят, а больше побито, скота рогатого взято довольно» (цит. по: Порхомов, 1897. С. 9). По своим результатам эти акции, проводившиеся в основном казаками, можно отнести к типичному грабительскому набегу превосходящими силами: из Причерноморья было уведено «большое число скота, особенно баранов».

Однако затем, по причине неопытности в операциях на юге, начались великие трудности. Проливные дожди растопили степной чернозём до состояния едва ли не болота, в котором вязла артиллерия. Никто из пришельцев не умел отыскивать водные источники, которых в этой части Дикой степи было великое множество, причем почти на поверхности — всего-то раз-два копнуть лопатой (Рассказ [П.Э.] Кемптера о России (1732—1750 г.) // Санктпетербургские Ведомости. 21, 25 марта 1852). И даже дождевую воду солдаты не умели собирать и хранить. Потом ударили ранние в том году морозы, начался обильный снегопад⁸, обессиливших солдат заносили бураны — и всё это в обстановке постоянной опасности от наездов татарских ополченцев, великолепно чувствовавших себя в привычной среде и ободрённых очевидной слабостью солдат противника.

В конечном результате разрозненные, деморализованные, обмороженные русские солдаты и офицеры едва убрались из Дикой Степи. При этом М. Леонтьев потерял куда больше, чем приобрёл. В походе своём он оставил только убитыми и умершими от холода и болезней 9000—10 000 человеки столько же голов лошадей, не считая брошенных пушек, телег и другого воинского имущества (Milner, 1855. P. 199). Это был полный провал как стратегии Б.Х. Миниха, так и тактических решений в ходе её осуществления. При этом стоит отметить, что крымским татарам удалось дать отпор превосходящим силам противника без турецкой помощи. Собственно, они на неё не очень и надеялись, пока место великого визиря султана занимал враждебный Каплан-Гирею силяхдар Сеид Мехмет-паша (то есть до августа 1737 г.).

Как позднее стало известно, эта пассивность Стамбула в ситуации, когда огромной опасности подверглась одна из ценнейших земель Османской империи, объяснялась тем, что визирь именно в эпоху российской агрессии на юг весьма небескорыстно подружился с русским посланником И.И. Неплюевым. Султан же слишком доверялся советам визиря, а также действовавшего согласно с последним своего ближайшего советника по внешнеполитическим делам кяхья-бея Османа Халисе-эфенди (Мейер М.С. Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса. М., 1991. С. 189—190). Тем не менее, как считали современники, за провал «крымского удара» Россия могла винить прежде всего саму себя. Не имевшая никакого опыта ведения войн на юге, она начала эту кампанию, «стоившую больших денег и множества людей», не подготовив продуманный план, бездарно провела ее и окончила, как было сказано, «без всякой существенной пользы» (Манштейн, 1875. С. 64, 66).

Примечания

1. Менгли-Гирей II полностью подчинил своей воле Ширинских беев и эмиров, а также примыкавшую к ним оппозицию из заперекопских ногайцев. Из внутренних реформ этого хана назовём отмену так называемого овечьего налога (он был равен цене одного барана в год и традиционно предназначался для нужд ханского двора). Менгли привёл в порядок почтовые станции ханства, назначил казённое денежное содержание крымскотатарским улемам и мудеррисам. Главное же, он удалил под страхом казни лидеров оппозиции, в том числе Ширин-бея и привёл к покорности буджакских и черкесских мятежников. После этих и иных мер внутренние раздоры в ханстве совершенно прекратились, наступил долгожданный покой, снискавший хану симпатии и поддержку основной части населения ханства (Zinkeisen, 1856. S. 624—625). Сохранилась ли при этом былая свобода личности — немецкий автор не упоминает.

2. Государственный деятель и дипломат, И.И. Неплюев (1693—1773) был первым российским резидентом в Стамбуле (1721—1736). В основном вёл переговоры с великим визирем Ибрагимом-пашой Невшехирли относительно размежевания земель, захваченных у Персии русскими и турками. Переговоры завершились подписанием нового Константинопольского договора 1724 г. В качестве имперского уполномоченного принимал участие в работе Немировского конгресса 1737 г. (см. ниже).

3. В смещении этого хана главную роль сыграло упомянутое восстание янычар 1730 года в Турции, стоившее престола Ахмеду III, чьим протеже в Крыму считался Менгли-Гирей. После переворота противники хана при султанском дворе вскоре добились от своего нового султана Махмуда I (1730—1754) удаления крымского хана с престола (Zinkeisen, 1856. S. 626—627).

4. Здесь не учитываются иные, ещё менее обоснованные гипотезы, оправдывающие российскую агрессию. Согласно одной из них, «хан Каплан-Гирей, искавший случая напасть на Кабарду и Дагестан» (то есть, по мысли автора приведённой строки, на частично ханские же земли!), именно с этой целью двинул свои войска через упомянутые области к персидскому фронту Османской империи (Саламова, 2007. С. 11).

5. О том, что кабардинцы (черкесы, адыги) издавна, то есть ещё «до появления русских на Кавказе» служили крымским ханам, свидетельствуют и современные кабардинские историки (Мальбахов, 2002. С. 213). При этом некоторые из черкесских князей успешно продвигались по служебной лестнице Бахчисарая и даже играли заметную роль в политической жизни ханства и Османской империи (Дзамихов, 2001. С. 257). Ханы нередко женились на черкешенках, поэтому «...в жилах многих крымских ханов текла черкесская кровь, они знали обычаи и язык адыгов, усвоенные в годы аталычества» (Мальбахов, 2002. С. 215). Кроме того, Крым нередко оказывал черкесским князьям помощь: «всякий, кому не хватало собственных подданных, обращался за помощью к дружественному владельцу», т. е. крымскому хану (Там же).

6. Переговоры об этом велись в Стамбуле с российским посланником И.П. Новосильцевым (1570). Это было первое российско-османское территориальное разграничение в Северо-Кавказском регионе. Взамен утраченного Москва возвела крепость в устье Терека, названную Терки.

7. Корпус М.И. Леонтьева был относительно невелик — очевидно имела место известная недооценка противника. Он состоял из 6650 солдат и 11 500 кавалеристов. Но корпус был усилен летучими сотными донских, слободских и гетманских казаков общей численностью в 20 000 сабель (Масловский, 1891. С. 186).

8. Упоминавшийся выше участник обороны Абдулгафар Кырыми записал: «Когда русские дошли до Карачокрака, случился великий снегопад — снег дошёл до животов лошадей» (цит. по: Халим Гирай, 2008. С. 127).