5. Первый поход П.П. Ласси

О том, что поход необходимо повторить в ближайшем будущем, у российских стратегов сомнений не было, судя хотя бы по уже упоминавшемуся четырёхлетнему стратегическому плану Б.Х. Миниха. Пока в главных своих чертах этот план соблюдался; другое дело, что результаты его осуществления были скорее плачевными, чем победоносными.

Тем не менее, используя всё своё влияние при петербуржском дворе (а оно было немалым) фельдмаршал продолжал настаивать на новом, окончательном завоевании ханства, правда, отводя себе роль главнокомандующего не крымской, а почему-то дунайской армией (Nolde, 1952. Vol. II. P. 341). Возможно, его насторожила активность татар, отнюдь не подавленных катастрофой 1736 г. Бахчисарайские политики, правильно оценив последовательность стратегических планов Петербурга, решили не ждать очередного вторжения, а упредить его, лишив русскую армию украинской продовольственной базы. Заодно решалась и вторая, ещё более насущная задача: нужно было как-то возобновить поголовье крымского скота, почти дочиста уничтоженного солдатами Б.Х. Миниха в 1736 г.

С этой целью крымскотатарское войско вышло ещё в начале февраля 1737 г. за Перекоп по направлению к Переволочне. Здесь, на границе двух империй оно развернулось фронтом к северу и пошло вдоль Днепра, забирая как неводом всё шире пограничные городки и сёла с гарнизонами. Это был классический набег — краткий (собственно, он продлился всего четыре дня, 12—16 февраля) и сокрушительный. Русские южные войска оказались не в силах ему противостоять, командовавший ими генерал Ю.Ф. Лесли пытался организовать отступление «в порядке», но и сам пал на днепровском льду. Набег завершился удачно: в Крым было отогнано более 100 000 голов скота (Петрухинцев, 1998. С. 64). Это стадо могло, конечно, возместить для крымских татар утрата прошлого года, но далеко не полностью. Голод, не прекращавшийся с осени 1736 г., был побеждён, но восстановление разрушенных и сожжённых городов и деревень было делом долгим.

Впрочем, к весне татары кое-как отстроили свои пепелища и вновь засеяли поля с надеждой на милость Аллаха, избавившего их от прошлого нашествия. Но едва появились первые всходы, как вновь за Перекопом показались русские полки¹. На этот раз их вел не Б.Х. Миних, а другой российский военачальник, фельдмаршал П.П. Ласси. Находившийся в те месяцы в Азове П. Хавен указывает, что в армии П.П. Ласси было 20 пехотных и 13 драгунских полков, а также 11 000 казаков и калмыков. Общая численность этой, по большей части регулярной, хорошо вооружённой и обученной армии, составила около 40 000 чел, поскольку основная часть войска, около 160 000 человек, пошла с Б.Х. Минихом к Очакову (Haven, 1743. S. 88). Но этот автор не учитывает ещё иррегулярные отряды, вместе с которыми численность войска превысила 100 000 человек (Обзор войн, 1898. Кн. 1. С. 85). Это было чуть ли не втрое больше, чем в 1736 г., так что даже у петербургских пессимистов появилась какая-то надежда на лучшие результаты нового похода.

Такие расчёты основывались ещё и на том, что свою роль должна была сыграть смена хана в Бахчисарае²: едва успевший взять с свои руки бразды правления Фетх-Гирей II (24. 07. 1736—25. 07. 1737) вряд ли успел освоиться с новым своим положением. Действительно, приняв у предшественника полностью расстроенное и разобщённое войско, новый хан при всём желании не смог воспрепятствовать разгрому 1737 г. (Гайворонский, 2003. С. 75).

Прежде чем перейти к конкретному изложению народной трагедии, связанной с именем П.П. Ласси, следует ознакомиться с особенностями тактики, излюбленной этим полководцем. Она применялась в XVIII в. крайне редко, то есть была не вполне обычна, как и её название: тактика выжженной земли. Это означало, что от больших и малых населённых пунктов, входящих в зону армейских рейдов, не должно было оставаться ничего. Строения, сады, поля, леса, мосты и так далее предавались огню, а люди подлежали тотальной ликвидации, или, в лучшем случае, угону в рабство. В России этот метод геноцида был известен довольно давно, его использовали, главным образом, для подавления сопротивления на путях московской агрессии.

В последний раз, лет за 10 с лишним перед походами 1730-х гг., тактика выжженной земли широко применялась царём Петром. Это был редчайший для Европы геноцид мирного населения, а именно прибалтийских подданных Карла XII Шведского. Вспомним, их предполагалось истребить, чтобы, во-первых, в тылу русской армии, шедшей на Запад, не оставалось чуждого элемента, а во-вторых, чтобы шведы, если они и вернутся на свои прибалтийские земли для ответного удара на восток, не могли найти здесь былой поддержки в виде продовольствия, фуража и квартир. Петровский военачальник Б.П. Шереметев уничтожал мирное население Эстляндии и Лифляндии, не щадя ни женщин, ни детей и сжигая деревни, уезд за уездом, полностью.

Но это было в начале Северной войны, а к её окончанию геноцидом занялся уже шереметьевский ученик П.П. Ласси, которого употребляли не для сражений, а более в карательных акциях. Вот бесстрастное повествование русского историка о рейдах такого рода, предпринятых против исключительно мирного населения:

«Генерал-маиор Ласси направился к Стокгольму, пристал у местечка Грина, и окрестная страна запылала: 135 деревень, 40 мельниц, 16 магазинов, два города... 9 железных заводов были выжжены; огромное количество железа, людских и конских кормов, чего ратные люди не могли взять с собою, было брошено в море». Через некоторое время он же, Ласси, был избран, чтобы «...высадиться на шведские берега и опустошить их, сжечь три городка, 19 приходов, 79 мыз, 506 деревень с 4159 крестьянскими дворами» (Соловьёв 1988. Кн. IX. С. 210, 288). О том, сколько тысяч крестьян, не успевших скрыться в лесах, при этом было казнено или уведено для продажи в рабство, история умалчивает, но на пепелищах не оставалось никого.

Теперь этот испытанный каратель шёл на Крым.

Итак, Петербург решил в этом году нанести ханству решающий удар. Поэтому ни мирная политика Стамбула, ни предложения доброжелательного к России двора Австрии (сделанные сразу по окончании кампании 1736 г.) уладить проблемы мирным путем, не могли заставить Петербург отказаться от осуществления намеченного стратегического плана. Корреспонденция уже упоминавшегося английского дипломата К. Рондо прямо свидетельствует об этом. Так, в начале августа 1736 г. он писал из Санкт-Петербурга своему шефу Г. Вальполю, что Анна Иоанновна недовольна предложением цесаря выступить посредником в мире с Турцией, что она отказалась вступать с Портой в переговоры, несмотря на ясно выраженное желание турок кончить дело миром и т. д. (Рондо, 1892. С. 5, 13—19). Кампания 1737 г. началась в намеченные сроки.

Поскольку крымские татары всё же успели кое-как восстановить оборонительную линию Перекопа, то П.П. Ласси не рискнул на открытый приступ к крепости. Его армия двинулась от Азова на запад и, не доходя до Ор-Капы, вторглась на полуостровную часть ханства близ брошенной крымскотатарской деревни Генчи (или Дженишке, соврем. Геническ). Здесь в местности, именовавшейся Татлы-булак, им было возведено укрепление, предназначенное для защиты от возможного нападения во время форсирования Сиваша (Халим Гирай, 2008. С. 147). Затем началась переправа, при этом Сиваш был преодолён с помощью моста, наведённого по рекомендации генерала К.Л. Шпигеля в обнаруженном им годом раньше узком месте залива. Эта узость достигала 3 верст, причем половина её, по причине сухой погоды, оказалась доступной для пешего марша. Ещё 1500 метров водной поверхности можно было форсировать вброд, и лишь на протяжении самых глубоких 200 м был наведён упомянутый наплавной мост. Однако его пропускная способность оказалась недостаточной для многотысячной армии и огромного обоза, отчего части солдат пришлось перебираться на сушу вплавь или вброд.

После переправы через Сиваш П.П. Ласси планировал почти стовёрстный марш в южном направлении по Арабатской стрелке. Параллельным курсом вдоль этой протяжённой песчаной косы двигалась флотилия вице-адмирала российского флота П.П. Бредаля. Она насчитывала более 200 больших шлюпок, на которых находилось как несколько полков солдат, так и небольшие орудия, а также боезапас для российской армии.

Степной чабан. Музей Ларишес

После того как флотилия прошла около 12 верст от Генчи, на неё был доставлен ордер П.П. Ласси, согласно которому вице-адмирал должен был «со всеми 217-ю лодками следовать мимо крымского города Арабат, прошед оный к косе именуемой Казальтап...» (Бредаль, 1737. С. 174). То есть флотилии предписывалось пройти всю Арабатскую стрелку до самой узкой части Керченского полуострова, а затем, резко изменив курс к востоку, идти к мысу Казантип. Такому приказу может быть единственное объяснение: П.П. Ласси с основной армией планировал также следовать к крепости Арабат и штурмовав ее (иначе покинуть стрелку было невозможно) двинуться по направлению к Кефе. Или же, что более вероятно, к Керчи, которую в прошлую кампанию планировал штурмовать Б.Х. Миних, но по ряду вышеупомянутых причин не смог этого осуществить.

В этот день флотилия прошла около 50 верст от Генчи, выйдя на траверз небольшой деревушки Сальси-Дениз, тогда как отряд П.П. Ласси обогнал бредалевские шлюпки вёрст на 6, и разбил лагерь для ночёвки. В это время с восточной части горизонта показался турецкий флот, состоявший из 3 кораблей, 15 галер и полугалер, группы кончебасов и других мелких судов. Приблизившись к берегу, турецкие корабли открыли огонь по лагерю П.П. Ласси, впрочем, безрезультатный в условиях быстро наступавшей темноты.

Ранним утром 28 июня П. Бредаль и П. Ласси «с прочими генералитеты» подойдя в шлюпке на безопасное расстояние к турецкой эскадре, осмотрели её. Оказалось, что противник обладает многократным огневым превосходством: флагманский корабль капудан-паши имел 64 пушки, второй корабль — 60, и фрегат — 30 пушек крупного калибра. Галеры также были вооружены 36-фунтовыми пушками. По окончании рекогносцировки стало ясно, что «на море в бой вступить нам и прииску над ними сыскать было не можно...» (Бредаль, 1737. С. 175). Очевидно, тогда же было принято решение отменить план дальнейшего продвижения на юг для штурма крепости Арабат³.

На следующий день, 29 июня, на крымский берег были высажены казаки, а к вечеру поднялся северный ветер, в полночь достигший штормовой силы и развёдший высокую волну. В результате непогоды к утру 170 шлюпок было разбито прибоем, а 47 оставшихся дали сильную течь. П.П. Бредалю удалось спасти шлюпочную мелкую артиллерию, которую установили на берегу, устроив из песка нечто вроде батареи. И уже 30 июня не пострадавшие от шторма турки решились на высадку. Как вспоминал П.П. Бредаль, они, спустив на воду «множество лодок гребли к нам с великой дерзостью... и к нам подгребли... и начали мы изо всех поставленных на берегу с лодок из пушек по них палить с ядрами, и увидели мы, что в то время от нашей пальбы неприятельские их галеры, полугалеры, скампавеи и прочие суда, не узнав даже порядочно следствия, пришли в великое замешательство и начали от нас грести далее, которым куда было способнее, за корабли» (Бредаль, 1737. С. 176). При этом у русских никто не был даже ранен.

После этого турки по совершенно необъяснимой причине удалились в восточном направлении, а в русском лагере стали поджидать остальное войско. Сразу по его прибытии «к Сангару⁴ и по переправе его через сделанный там на лодках мост...», продолжает П.П. Бредаль, он получил от П.П. Ласси «ордер, дабы мне со всеми имеющимся при Геничи ботами и 40 лодками следовать к Азову» (Бредаль, 1737. С. 178—179).

Итак, в начале июля 1737 г. П.П. Ласси переправился по наплавному мосту через Сиваш на полуостров. О дальнейших действиях его воинства, и прежде всего казаков и калмыков беспристрастно рассказывают Санктпетербургские Ведомости от 14 июля 1737 г. В них сообщалось, что бывший с П.П. Ласси «Атаман Ефремов, которой с легкою партиен) Казаков и Калмыков против урочища Сангуру в Крым переправился... в тех околичностях Сангуру далее в Крыму более 20 жилых городков и деревень разорил, получа знатное число лошадей и скота в добыч. И, таким образом, сия Крымская экспедиция с божиею помощью с добрым успехом начата». Затем донцы «и далее внутрь Крыма [продвинулись, где] во круг около пятидесяти вёрст, а наипаче по реке Карасук, до сорока деревень выжгли и раззорили... и взяли в плен сорок семь человек, а протчих побили и покололи, и отогнали верблюдов и рогатого скота и овец более двадцати тысяч».

В дальнейшем эта информация расширялась и уточнялась: «Пещеры и каменные горы не могли укрыть от смелых Казаков и Калмыков обратившегося в бегство неприятеля, а сии победители в один день взяли больше 1000 пленников и притом многую добычу состоящую в их имении, в товарах и в скоте...» (Примечания на Ведомости. Ч. 3 и 4. 9 января 1738. С. 10—12).

О том же говорят более поздние историки, а именно, что солдаты с казаками, едва высадившись, тут же принялось жечь поднявшиеся было из руин бедные жилища прибрежных татар. Затем планомерно были выжжены городки и сёла в среднем течении Кара-су, Салгира и в густозаселённых долинах других рек. А потом нерегулярная часть российского воинства «рассеялась во все стороны разорять и жечь; в этом деле особенно отличались калмыки, которые в один день привели в лагерь одну тысячу пленных и много другой добычи» (Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 418). Современник же утверждает, что ещё до взятия Карасубазара солдатами, казаками и калмыками было сожжено около 300 деревень (Lerche, 1791. S. 107).

Армия медленно продвигалась к Карасубазару, одному из крупнейших городов Крыма, где тогда насчитывалось более 6000 домов и 36 мечетей. Русская армия стала лагерем в 28 верстах он него, а 14 июля город уже был взят отрядом генерал-поручика Г.О. Дугласа, причём без сопротивления. Тем не менее русская солдатня обрушилась на мирных жителей с особой, непонятно чем вызванной свирепостью. «Люди ожидали великодушных поступков от военных, но те ужасы, которые творились здесь, затмили жестокостями даже нашествия монголов на Русь. Над мирными жителями, и особенно женщинами творились такие безобразия, что большая часть жителей разбежалась по лесам и многие стали нищими, а город представлял груды развалин. Грабили, убивали, насиловали всех, кто подвернётся, не разбирая...» (Чеглок, 1910. Т. II. С. 35—36).

Современный калмыцкий историк с удовлетворением подчёркивает, что главную роль в разорении города и в оргии насилий над его гражданами сыграли именно калмыки (Чонов, 2006. С. 27). Этому можно найти подтверждение в рукописи «Умдет аль-ахбар», главного труда Абдулгафара Кырыми: «Город был охвачен огнём от края до края, женщины, дети, старики метались на фоне полыхающего пламени пожаров, их вопли и крики о помощи доходили до небес. Калмыки... самым безжалостным образом нападали на безоружных людей и разъединяли жён от мужей, детей от родителей, вопли несчастных никак не действовали на этих хищников с каменными сердцами» (цит. по: Халим Гирай, 2008. С. 147).

В конечном счёте старинный город, украшение ханства, был «...разграблен и обращён в пепел», затем «казакам и калмыкам было повелено идти в горы сколько можно далее и жечь все жилища татар» (Манштейн, 1875. С. 126). Именно таким образом были стёрты с лица земли некоторые другие города и около тысячи деревень, основная часть тех, «кои уцелели в предшедшем году точию оттого, что находились не на проходе (в стороне от маршрута. — В.В.) войск» (Сестренцевич-Богуш. Указ. соч. С. 348. См. также: Вольфсон, 1941. С. 61).

А 16 августа началось отступление. В тот день на берегу Карасу войско Г.О. Дугласа было атаковано конными крымцами, от которых еле удалось отбиться. После боя калмыки исчезли, но спустя два дня вернулись, ведя с собой ещё около 1000 пленных татар, в основном женщин и детей, захваченных ими в деревнях и сёлах, расположенных южнее Карасубазара. Тут же, на полуострове, начались торги: калмыки и казаки стали предлагать офицерам и вообще всем желающим «...множество скота и татарских детей на продажу», отмечает современник, бывший свидетелем кампании 1737 г. (Lerche, 1791. S. 107).

«После этого они (то есть соединённые силы под командованием П.П. Ласси. — В.В.) предприняли обратный путь на север, к месту выхода из полуострова, где уже построен был через узкий пролив Гнилого моря, у Шунгара (Чонгара. — В.В.), мост, защищенный со стороны Крыма сильною линией укреплений. Здесь же, с другой стороны моста, расположен был сомкнутый окоп, обеспечивающий, вместе с мостовым укреплением у Гениче, дальнейшее отступление войск с полуострова». (Ласковский, 1865. С. 357). Фетх-Гирей с 40 000 воинов вышел за Перекоп, продвинулся к Генчи, но там несколько дней бездеятельно простоял, по-видимому не решаясь приблизиться к русскому лагерю. За что, как утверждают, и был вскоре смещён Стамбулом с престола (Lerche, 1791. S. 107; Широкорад, 2000. С. 114).

Могилы Ханского кладбища. Музей Ларишес

Согласно более красочному рассказу крымскотатарского историка Сейид-Мухаммеда Ризы, «проклятые московы опять подобно злым духам вошли в чистое тело Крыма и вдругорядь дерзнули предать разрушению и опустошению город Кара-Су. Хотя по мере возможности и старались оказать им сопротивление, но ни хан, ни жители не в силах были устоять против многочисленности огненного крещения проклятников; все от мала до велика повергнуты были в смущение и потеряли голову» (цит. по: Смирнов, 1889. С. 62). Ещё короче заключение анонимного исследователя из Императорской академии наук: пришедшие с Ласси «русские напомнили поход Миниха. Опустошение было страшное: вся восточная часть Тавриды покрылась пеплом и трупами» (цит. по: Таврида, 1855. С. 24).

При этом Крым был ограблен так, как его, кажется, не грабили ни разу в истории. Сопровождавший армию Ласси австрийский капитан В. Парадиз был поражён тем, что за войском обычно тянулся огромный (на глаз около ста тысяч!) обоз пустых телег. Причём они предназначались не для «имперских», казённых трофеев. В них складывали лично награбленное имущество своих жертв мародёры и поджигатели (солдатами их назвать трудно) России⁵. Телеги эти отбирались большей частью у заперекопских ногайцев, ещё на подходе к Крыму, а число их зависело от чина и звания: у генералов по нескольку сотен упряжек, у майоров — по 30, у сержантов — по 16 и так далее (Соловьёв, 1988. Кн. X. С. 432). Неудивительно, что только в северной, степной части полуострова, уже подтягиваясь к Перекопу, солдаты и казаки «...привели в лагерь 30 000 волов и свыше 100 000 баранов» (Манштейн, 1875. С. 127). Что касается мирных жителей, превращённых в товар, то более всего пострадали Карасубазар и окрестные селения, откуда «большое количество рабов (great number of slaves)» было навсегда уведено на собственные невольничьи рынки России (Willis, 1787. P. 34). Затем пришельцы вновь пересекли Чонгар и отправились на зимние квартиры к Бахмуту.

Известный российский историки писатель подводит общий итог деятельности П.П. Ласси на юге, говоря, что фельдмаршал «занялся опустошением степей и разрушением городов... с той же немецкой отчётливостью, что и его предшественник, предав огню тысячу деревень, уцелевших от рук Миниха по той только причине, что они были в стороне от его пути. Удачная охота разлакомила фельдмаршала, и на следующий год он опять отправился в поход на Крым. Но поход оказался невозможным по той простой причине, что в Крыму (то есть в степной и предгорной частях. — В.В.) никого не осталось после походов 1737 и 1738 гг. и войско не находило себе средств к прокормлению» (Марков, 1902. С. 300). То есть набег повторился и на третий год оттого, что какое-то имущество ещё на полуострове оставалось. К этому бесхитростному и объективному повествованию русского писателя трудно что-либо добавить в наши дни, хотя потребность эта есть.

Она вызвана понятной причиной: нам неизвестно, что ощущали и как поступали жертвы этой трёхлетней трагедии крымскотатарского народа, трагедии всего Крыма, ведь пока никаких записей современников из числа крымских татар не найдено, и неизвестно, существуют ли они вообще. У нас есть только то, что есть: лишь приведённые выше документальные свидетельства «подвигов» русского воинства под водительством П.П. Ласси. Зато мы можем прибегнуть к толстовскому описанию действий той же российской армии, хоть и несколько позже, когда ею стал командовать М.С. Воронцов. Использование этого описания — не прегрешение против исторической истины, так как русское воинство своих повадок не меняло столетиями (и не меняет, могут добавить те, кто пережил Афганскую и Чеченские войны).

Да и не это здесь главное, а гениальное раскрытие великим мастером внутреннего мира жертв российского геноцида, который он наблюдал изнутри. Ведь Л.Н. Толстым были непосредственно восприняты и переданы всеобщей истории мысли и чувства гибнущего коренного народа, таких же мусульман, что и крымские татары, попавших в такую же ситуацию тесного соприкосновения с чужими солдатами, нежданно пришедшими на землю ислама.

Итак, вслушаемся в бессмертные фразы участника почти аналогичного «замирения», хоть географически имевшего место восточней Крыма, а исторически — чуть позднее.

«Вернувшись в свой аул, Садо нашёл свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мёртвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину... Садо с киркой и лопатой ушёл с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо глядел перед собой. Он только что вернулся со своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишнёвые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчёлами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены ещё два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.

Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать из него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал её.

Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали своё положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.

Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить с страшными усилиями всё с такими трудами заведённое и так легко и бессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им» (Толстой, 1983. Т. XIV. С. 98—99).

Ровно через пятьдесят лет после похода П.П. Ласси, в 1787 г., Крым посетил редкий гость, уроженец далёкой Венесуэлы, креол Франсиско де Миранда. Гостеприимные хозяева-русские привезли путешественника в Карасубазар, город ещё раз опустошенный, уже В. Долгоруким, в ходе аннексии. Они показали образованному латиноамериканцу руины огромного, судя по остаткам фундамента, здания и объяснили, что здесь раньше была библиотека древнего города, но её сожгли полвека тому назад люди Петра Ласси. Этот привычный для Крыма факт потряс венесуэльца, по сути, человека абсолютно иной, чем крымскотатарская, культуры. Причём потряс настолько, что этот аристократ на миг забыл, что его окружают духовные наследники тех самых завоевателей и весьма невоспитанно воскликнул: «Какое варварство!» (Миранда, 2001. С. 65).

А ведь так оно, в действительности, и случилось. В 1730-х Крым пережил — после длительного перерыва — набег новых варваров. Причём они отнюдь не стыдились своих злодеяний на крымской земле, но, напротив, хвастались успехами в уничтожении памятников древней культуры и истории полуострова. Приведём перевод торжественной оды на немецком языке, сочинённой просвещёнными членами Петербургской академии наук к новому 1738 г.:

Гремят Российские Громы, разбивают Российские Перуны;
Страшат оныя, поражают сии Татарские полки,
Уже и самыя внутренние отверсты пути,
Которыми челюсти свои Крым заключает.
Бегут вспять Татары, идут к Крымскому сердцу Россияне,
Везде дымится внутрь (т. е. «нутро». — В.В.) сих земель,
Которыя от Орлих («орлиных». — В.В.) Перунов зажжены.
Укрывалища хищных сих неприятелей раззорены,
Иссушен уже оный источник и завален,
Который наводнял столь многия земли.
Села и города в пепел обращены.
Ни высочайшия и трудныя горы, ни самые уския дороги
Не могут ни на мало удержать Орлов.
Нападают на самые гнезда слетающихся гнусных птиц,
И всеконечно опровергают Карас-базар.

(Примечания на Санктпетербургские Ведомости 1738 г. С. 20).

Ода, конечно, фальшивая: в горы русские солдаты в 1737 г. не поднимались, калмыки — другое дело. Но кое-что в ней верно: в результате походов Миниха и Ласси русским грабить в Крыму больше было нечего (если не считать нетронутого города-порта Кефе). Как не было возможности оставаться здесь в качестве оккупантов, по той же причине полного и абсолютно бесцельного⁶ опустошения полуострова; да и армии, свободной для исполнения такой задачи на протяжении десятилетий, найти не удавалось. Не исключено, что именно эта тупиковая ситуация ускорила австро-русско-турецкие мирные переговоры, которые велись в украинском городке Немирове⁷ с августа по ноябрь 1737 г. при участии некоторых иностранных представителей.

Примечания

1. Как сообщали иностранные дипломаты из Петербурга, согласно первоначальному плану кампании 1737 г., фельдмаршал П.П. Ласси должен был высадить крупный десант в районе Тамани. Этот поход с использованием флотилии маломерных судов вице-адмирала П.П. Бредаля планировался с двоякой целью: «частью чтобы перерезать (abzuschneiden) коммуникации между обеими частями нации (т. е. крымскими и кубанскими подданными хана. — В.В.), частью чтобы оттуда вторгнуться в Крым. Этот план был сорван вошедшей в Азовское море турецкой эскадрой, после чего было решено направить российскую армию в район Сиваша, где в прошлом году генерал Шпигель открыл проход к полуострову, что избавляло [русских] от необходимости штурма Перекопа» (NEF, Th. 30. 1738. S. 458).

2. Каплан-Гирей к тому времени достиг преклонного возраста; кроме того, как уже упоминалось, он был частично парализован и не мог ездить верхом. На Востоке это является признаком не только физической, но и полководческой немощи. Отставленный хан был отправлен на Хиос, где через два года умер.

3. Стало известно, что хан с войском, ожидавший русских у Перекопа, «видя себя обойденным, поспешил перейти на... оконечность Арабатской косы, на самом ея крае, прикрыв ея непрерывными окопами...» (Ласковский, 1865. Ч. 3. С. 356). То есть Фетх-Гирей занял крепость Арабат и её фланги, полностью перекрыв узкий перешеек между Сивашом и Азовским морем. В то же время у войска П.П. Ласси не было осадных орудий, да и блокировать крепость в условиях враждебного окружения было бы рискованно. Кроме того, сама крепость представляла собой довольно мощное фортификационное укрепление: трёхметровой толщины стены с многорядными бойницами и снабженные многоугольными фортами, были обведены рвом и валом, остатки которого и ныне достигают 7—8 м, то есть высоты двухэтажного дома (Шутов Ю.И. Арабатская стрелка. Симферополь, 1983. С. 13).

4. Гидроним «Сангар» (или следы его существования) в Крыму топонимистами не обнаружены (см. Суперанская, Исаева, Исхакова, 1995). Это, конечно же, Салгир — река, устье которой находится в самом узком месте Сиваша, между береговой полосой собственно полуострова и Арабатской косой. Однако современник этих событий Абдулгафар Кырыми упоминает ещё одно название этого места — Беккерман (крымскотат. «Караульная крепость»), очевидно, по имени какого-то татарского укрепления в устье реки (цит. по: Халим Гирай, 2008. С. 147).

5. В качестве сравнения приведём данные о военном походе 50 000 конников Девлет-Гирея II к Пруту в 1711 г.: всё имущество хана умещалось на трёх арбах, а войсковой обоз состоял из сорока семи телег (Lagerberg, 1896. S. 49). Но то был именно военный, а не предпринятый с совсем иной целью поход.

6. Не могло же быть целью войны обогащение мародёров — а другой «пользы» походы не принесли. Мысли о бесполезности понесённых жертв мучил современников войны не одно десятилетие; некоторые из них доверили свои сомнения бумаге: «Сия война, продолжавшаяся три года, стоила России нескольких миллионов и ста тысяч человек, без всякой пользы, кроме разорения соседственной страны...» Её единственный результат: «Нещастный Крым... сделался из обильнейшей земли самою невозделанною» (Сестренцевич-Богуш, указ. соч. С. 35—351).

7. Немиров — городок в Подолии, на р. Буге, вблизи границы с Валахией, принадлежавший великому гетману Польши, графу Юзефу Потоцкому. Был избран для проведения конгресса как находившийся на нейтральной польской территории.