Чудеса болгарской историографии, или Особенности национального нарратива

Вопрос о роли балканских волонтеров в ходе Крымской (Восточной) войны — один из самых спорных моментов в отечественной и тем более болгарской историографии. Она, как и любой национальный нарратив, не ограничивается научным исследованием прошлого, но содержит также и определенные идеологические установки.

Как мы уже указывали, родоначальниками версии о болгарской исключительности в событиях Крымской войны стали видные деятели болгарской эмиграции — Н.Х. Палаузов и его двоюродный брат С.Н. Палаузов, историк-славист и по совместительству чиновник по особым поручениям при Департаменте Министерства народного просвещения. Свою «болгарскость» Палаузовы осознали довольно поздно — только тогда, когда быть болгарином стало политически выгодно, особенно после того, как Спиридон Палаузов попал во влиятельное славянофильское окружение московской и питерской интеллигенции и чиновничества. Примечательно, что родоначальник Палаузовых, одесский торговец Николай Палаузов, до поры до времени считал себя греком: он был женат на гречанке Теодоре, причислен к сословию «одесско-нежинских греческих торговцев» и даже в своем родном Габрове долгое время финансировал греческую школу¹. Добавим, что родным языком в семье Палаузовых был греческий, тем не менее в 30-х гг. XIX в., времени «штурма и натиска» для болгарского Возрождения, в сознании магистра славянской словесности и доктора экономических наук Спиридона Палаузова произошел коренной перелом в пользу его болгарской идентичности².

К 50-м гг. XIX в. братья Палаузовы, деятельные интеллектуалы, обросшие связями в чиновничьих и церковных кругах, быстро выдвинулись на лидирующие позиции среди болгарской диаспоры России. Определенное общественное и научное признание не принесло удовлетворение амбициям Спиридона Палаузова. Ему не хватало власти и денег. В 1852 г., как раз накануне Крымской войны, Палаузов, оставив чиновничью карьеру, вернулся в родную Одессу. Теперь для него, по собственному признанию, важнее всего курс гамбургской биржи и цены на пшеницу. «Одним словом, я убедился, что без материального богатства невозможно достигнуть богатства нравственного. А я, к несчастью, не так еще богат, чтобы достигнуть того», — буквально «кричала» душа Палаузова в письме от 14 декабря 1853 г. к коллеге, профессору-слависту Осипу Бодянскому³. Кризис в Восточном вопросе заставил Палаузова забросить коммерцию и вплотную заняться общественной деятельностью в надежде на то, что «при первой переправе наших войск чрез Дунай все жители Балкан восстанут»⁴. К этому романтическому на первый взгляд, а на деле расчетливо-карьерному порыву Спиридона примкнул и его двоюродный брат Николай Палаузов, влачивший скромную долю таможенного надзирателя в уездном Тирасполе.

Кооперация двух энергичных братьев дала синергетический эффект. К тому же административная поддержка архиепископа Иннокентия Таврического помогала Палаузову и возглавляемому им настоятельству, обеспечив за ним «доверие правительства», и, как утверждал один из биографов Палаузова профессор П. Казанский, «расчистила дорогу его деятельности»⁵. Вскоре об Одесском настоятельстве заговорили как об одной из самых мощных болгарских общественных организаций, а утверждение о ведущей роли братьев в деле национального освобождения Болгарии со временем стало аксиомой для ученых-историков. Относительно недавно в современной исторической науке появилась и оппозиционная точка зрения, отчасти нивелирующая роль Палаузовых в историческом процессе.

В своей статье «Болгары на пути к освобождению (история одной провокации)», опубликованной в сборнике «В "интерьере" Балкан» (М., 2010), И.Ф. Макарова, старший научный сотрудник Института славяноведения, следующим образом описала деятельность Палаузовых: «Поселившись на квартире генерала Шильдера, братья развили бурную деятельность. Основной упор делался на пропаганду идеи народного восстания. В донесении командующему от 15 апреля И.Х. Палаузов подчеркивал, например, что "болгары все воодушевлены... и ждут случая..., чтобы восстать на турок". Или же: "Необходимость народного восстания в Болгарии очевидна: восстание это не только облегчит военные наши действия в Балканах и при их переходе, но и даст возможность к скорейшему достижению цели, к которой стремимся для освобождения угнетенных христиан Турции". В унисон ему вторил и Спиридон Палаузов, сообщая, в частности, что в Габрово готовы к действиям 3000 вооруженных повстанцев, в Тырново — 9000, в Елене — 9000»⁶. Несмотря на щедрые обещания руководителей болгарской диаспоры собрать многотысячные отряды, «вместо ожидаемых сотен и десятков тысяч повстанцев набирать в ополченцы удавалось лишь десятки». Бобровский, служивший прапорщиком в Мало-Валахском отряде, возглавляемом генералом Липранди, вспоминал, как к последнему являлись «депутаты от разных славянских народностей, подвластных Турции... являющиеся сюда представители славян обещают нам свое полное содействие и готовность к восстанию, коль скоро мы перейдем через Дунай»⁷. Палаузов в письме к своим коллегам из Одесского болгарского настоятельства уверял в небывалом энтузиазме и патриотизме: «Уверяют, что по ту сторону поднимутся и женщины со своими кочергами и сапами. Я в восторге»⁸.

Однако после перехода русских на турецкую территорию поток делегатов и добровольцев, равно как и энтузиазм болгар, быстро иссяк. Например, после взятия русскими войсками в марте 1854 г. Мачина в его окрестностях удалось собрать всего 150 волонтеров⁹. Эти показатели никак не соответствовали мечтам лидеров болгарской эмиграции и их политических союзников в Москве и Санкт-Петербурге из числа славянофильской интеллигенции. Долгое время замалчивался факт, что болгары из Бессарабии и Одессы совсем не рвались в волонтеры, что нарушало планы Палаузова, собиравшегося при их помощи «возбудить болгар задунайских». «Дело было не так легко, — позже оправдывался С. Палаузов, — потому что колонисты эти, страшась потерять свои привилегии и остаться навсегда солдатами, если сами вызовутся стать в ряды русских воинов, два раза уже отказывались от подобных предложений»¹⁰. Но в своих письмах к славянофилам Палаузов умело препарировал факты, преподнося их в нужном свете, зная, что последние будут усиливать нажим на царя. Собственно, так и происходило. В том же 1854 г. публицист Михаил Погодин адресовал царю послание, в котором искренне уверял его, что наши «единственные и могущественные союзники в Европе» — славяне, готовые «поголовно» встать в ряды русского воинства, и стоит лишь умело «управить их силами живыми, могучими, восторженными», как ими «сотворятся чудеса»¹¹.

Н. Палаузов. Русская старина, 1899 г.

Чудеса по разным причинам не сотворялись, а русские офицеры, столкнувшиеся с реальностью на Дунае, выражались пессимистически: «Какой иллюзиею была мысль о воинственности этих пахарей и пастухов». «Вообще у нас много возятся с турецкими славянами», — скептически замечал Бобровский. Кстати, и сам Николай I придерживался более трезвого и прагматичного подхода. Не случайно на записке Михаила Погодина, в которой выдвигалось смелое предположение, что одни только «турецкие славяне могут выставить двести или более тысяч войска», царь оставил следующую надпись: «Писано и думано через увеличительное стекло; уменьшено в 1/10 долю, и этого довольно».

Добавим от себя, что оценка Николая Павловича Романова была скорректирована жизнью на ту же самую 1/10!

Россия в XIX в. (и в последующие исторические эпохи! — Авт.) так и не научилась иметь дело со славянами как таковыми, а продолжала иметь дело с несуществующими в реальности болгарами, сербами, придуманными в славянофильских коридорах и умах интеллигенции, жаждавшей власти и политического самоутверждения. Никто не отрицает наличия добрых чувств и приязни между русским, болгарским и тем же сербским народами, но в истории наших взаимоотношений крайне мало примеров, когда эти чувства конвертировались во что-нибудь практическое для России. Не только Сербия, но и Болгария были крайне неоднородными ввиду специфики социального и политического строя, а также идейно-психологического настроя населения. Так, несмотря на все симпатии к России, большинство болгар вполне мирно уживались со своими завоевателями — турками: «Главное отличие крестьянского населения Османской Порты, в том числе и болгарского, заключалось в том, что они были лично свободны! То есть не существовало крепостного права, не было той безысходности, невозможности изменить свою судьбу, которая поднимала на страшные крестьянские бунты Европу и Россию. Решение земельного вопроса и личная свобода — два столпа, которые придавали прочность Османской государственной постройке»¹².

Тот же Палаузов, осуждая соотечественников, замечал: «Поселяне же, которым турки обещали 2 дни работы на помещика, преданы мусульманам и доставляют им все припасы по самым низким ценам»¹³. Существовавшая система христианских общин-миллетов позволяла болгарам продвигаться по социальной лестнице, они не были лишены права исповедовать православную религию и, в отличие от русских крестьян, были лично свободными — работали на арендованной земле, которую могли передавать в наследство. Тысячи бессарабских крестьян бежали от «освобождения», которое им несла христианская, но крепостническая Россия, когда их провинция была аннексирована в 1812 г., так как османское правление выглядело в их глазах более предпочтительным даже при условии потери своего домашнего хозяйства¹⁴. Болгарский народ, как и другие народы Балкан, вполне вписался в государственную систему Османской Турции. Более того, болгарское население во время Крымской войны снабжало турок припасами и фуражом, а купечество ссужало деньги под залог облигаций государственного займа на различные военные издержки и богатело при этом¹⁵. Поэтому помощь русским войскам со стороны болгар носила в целом пассивный характер. В добровольцы вступали единицы, в лучшем случае десятки и сотни, в то время как десятки и сотни тысяч попросту предпочитали выжидать¹⁶. Автор биографической заметки о Н. Палаузове профессор П.Е. Казанский отмечал, что «болгары, со своей стороны, в понятном увлечении русским могуществом и великодушием, тогда думали, что русские дадут им и свободу, и благосостояние без малейших жертв со стороны самих болгар»¹⁷. В то же время, говоря об этой национальной черте болгар, нельзя не отметить, что история сохранила немало примеров их героических и самоотверженных поступков.

Это и героический поступок мальчика Райчо Николова, с трудом переплывшего широкий и быстроводный Дунай, чтобы предупредить русских о готовящемся турецком наступлении; это и мужественное поведение Ивана Кишельского, руководившего отрядом «охотников» в осажденном Севастополе, и многих других¹⁸. Несмотря на усиливавшуюся контрпропаганду со стороны английских и французских агентов, эмиссаров-католиков, склонявших их к прозелитизму, болгары традиционно симпатизировали России и русским. Русские офицеры и дипломаты неоднократно отмечали эту черту болгарского народа. «Имея случаи бывать в некоторых окрестных селах, я заметил, что болгарин-поселянин не так часто и не с таким отчаянием выражает ропот на все невзгоды своей жизни, как часто и с каким восторгом он любит изъявлять надежду освобождения своего на Россию. Терпеть он привык, чувство страдания в нем замерло и охладело, но чувство надежды на Россию в нем глубоко сохранило всю свою первобытную теплоту», — доносил русский консул из Битоля Н.Ф. Якубовский¹⁹. Терпение и покорность были тесно связаны с тем, что в народном сознании слишком памятны были кровавые турецкие репрессии против тех, кто посмел ослушаться и выступить против султана и его наместников в Русско-турецкую войну 1828—1829 гг. Офицер Бобровский вспоминал, как славянские жители Поян кричали «боимся турок, зарежут турки» и готовились вслед за уходом русских частей перейти в более безопасное Крайово.

В этом плане показателен пример с осадой крепости Силистрия.

В ее окрестностях проживало преимущественно болгарское население.

Мехмед-Садык-паша (М. Чайковский)

Фельдмаршал Паскевич попытался было раздать оружие «болгарским жителям Добруджи», когда «они сами будут просить о том»²⁰. Ничего из этой затеи не вышло. Начальник 7-й пехотной дивизии докладывал, что из числа 1000 кремневых ружей, доставленных из Галаца, для их раздачи потенциальным волонтерам в Добрудже, роздано лишь сто ружей без штыков, да и те были забраны греческими волонтерами Аристида Хрисовери²¹. В итоге пришлось нести дополнительные расходы по транспортировке оружия и амуниции, отряжать людей для сопровождения груза, чтобы на лодках-кирлашах доставить все обратно на склады в Измаил. В советской и болгарской историографии этот пример, как правило, старались умалчивать, приводя только данные о том, что «всего для вооружения болгарских волонтеров в Добрудже были выделены тысяча ружей и 40 тыс. патронов»²². Или делать необоснованные выводы о численности болгарских ополченцев. К примеру, молдавский историк И.Д. Забунов, почему-то полагал, что если болгарам в окрестностях Силистрии были розданы тысячи ружей, то и самих добровольцев было в два раза больше²³.

Такое поведение объяснимо стремлением изобразить историческое прошлое болгарского народа на романтических принципах этноцентризма, героизировать Крымскую войну как важную веху в национально-освободительном движении болгар.

Яркой иллюстрацией подобного сознательного искажения исторических событий являются труды еще двух болгарских авторов конца XIX — начала XX в. Стояна Чакърова (Михаил Георгиев Греков) и Хр. Георгиева. Чакъров, публицист и общественный деятель, в 1908 г. опубликовал в болгарском ежемесячном журнале «науки, искусства и промышленности» «Илюстрация светлина» несколько статей под общим названием «Болгарский волонтерский отряд в 1853—1856 годах»²⁴. Приводя болгарский перевод «Положения» о формировании волонтерских отрядов, он произвольно изменил текст документа, переписав первый ключевой пункт «Положения» так, что у читателя создавалось впечатление об исключительной ориентации русского командования на болгар: «В Придунайских княжествах формируется батальон болгар в составе 4 рот»²⁵.

На самом деле этот пункт в настоящей редакции звучал следующим образом: «В Придунайских княжествах формируется баталион волонтеров в составе 4 рот»²⁶. Слово «болгары» вообще отсутствует в тексте. В нем лишь подчеркивалось, что в батальон могли вступать «по добровольному желанию» не только молдаване и валахи, «но люди других племен православного вероисповедания» (пункт 3 Положения). А читатель помнит из предыдущих глав, что вначале русское командование собиралась создать отряды «милиции» из валахов и молдаван.

Не менее показателен и «романтический национальный порыв» Хр. Георгиева, умудрившегося озаглавить свою работу «Болгарский отряд "Греческий волонтерский батальон"»²⁷. Причину выбора такого парадоксального названия Георгиев объяснял происками влиятельных бухарестских фанариотов-«грекоманов», а также хитроумными планами предводителей болгарской диаспоры, которые таким образом старались «избежать преследования болгар в случае неудачного исхода войны»²⁸.

Кроме гипертрофированного преувеличения роли болгар в Восточной (Крымской) войне, есть еще один щепетильный факт, до сих пор не получивший должной исторической оценки — участие болгар и других славян-коллаборационистов в военных действиях на стороне турок и их европейских союзников.

В казачьих частях Османской империи (des cosaques ottomans) большинство составляли как раз болгары и сербы. В общей сложности количество славянских добровольцев Османской империи было вполне сопоставимо с количеством волонтеров, набранных на русскую службу за тот же период в 1853—1854 гг.: казачий отряд польско-украинского ренегата Садык-паши (М. Чайковского) насчитывал от 1500 до 2000 всадников из числа славян (болгар, сербов, поляков, русских казаков-некрасовцев и пр.) и 1000 арнаутов²⁹. Казачьи полки Османской империи формировались из волонтеров, обязанных служить пять лет под знаменами наместника пророка, после чего добровольцы не только получали некоторые экономические и социальные льготы, в частности избавлялись от платежа беделя, пошлины, налагаемой на христиан взамен службы в войсках, но и могли занимать общественные должности в органах местного самоуправления. Казацкие полки помещались рядом с аналогичными турецкими мусульманскими полками, выполняли такие же военные задачи. Вся разница заключалась в том, что они раздельно отмечали церковные праздники, хотя нередки были случаи, когда на Пасху солдаты-мусульмане приглашались за стол к своим товарищам-христианам, а последние приглашались на мусульманский праздник Байрам.

Георгий Раковский

С лета 1853 г. в казачий полк, формировавшийся Садык-пашой, стали активно вступать добровольцы из числа болгарской молодежи. «Все время, пока существовали эти полки, не было недостатка в волонтерах-болгарах, которые являлись сами, не ожидая офицера-вербовщика, — восхищался Садык-паша. — Я был даже вынужден отказывать многим, чтобы не превысить норму, определенную для наличного состава войска». Даже в самом начале формирования казачьего подразделения «...две трети его составляли болгары, среди которых желание носить саблю и военный мундир было так велико, что менее чем в две недели было сформировано два эскадрона исключительно из волонтеров-болгар»³⁰. Как мы видим, эта информация противоречит утверждениям отдельных советских историков о том, что турецкое командование «шантажом и насилием завербовало в это формирование (полк Чайковского) и небольшое количество болгар»³¹.

Несмотря на заявление тогдашней русской прессы о том, что «под именем христианского казачьего полка вооружают только всякую сволочь»³², запись добровольцев в болгарских провинциях Турецкой империи велась достаточно активно. Для пополнения казачьих полков в центры болгарского и сербского населения ежегодно командировались несколько офицеров. Они снабжались необходимою суммою денег, а также рекомендательными письмами к местным властям, которые обязаны были оказывать всевозможную помощь в деле вербовки. В помощь офицерам давалось несколько опытных унтер-офицеров, хорошо знакомых с местностью, нравами и обычаями жителей. В «Рассказе болгарина», опубликованном от лица некоего Ангела Т., записано, что, узнав о формировании турками ополчения, он добровольно пришел в комиссию, занимавшуюся набором рекрутов. Членами этой комиссии были англичанин, француз и турок. «Прихожу. Прошу о записании меня в ополчение... Меня выслушивают, обещают зачислить в ополчение, хвалят за готовность служить султану, объявляют через пятнадцать дней поход, а наконец и зачисляют в ополченцы»³³.

При вербовке, по воспоминаниям А. Чайковского, не соблюдалось почти никаких формальностей: вербовщик справлялся только у местных властей, может ли волонтер оставить данный район, в котором он проживал. Наибольшее число волонтеров-славян, как указывал А. Чайковский, вербовалось в Филиппополе и его окрестностях, в городах Дубнице, Враниа и др. В Софии и ее окрестностях, а также во фракийских городах Сересе, Истибе, Неврокупе набиралось также много охотников из числа болгар и помаков, отуреченных славян³⁴. В Константинополе из болгар были образованы 3, 4 и 5-я казачья сотни, еще одна сотня была позже сформирована в болгарском городе Одрине³⁵. По прибытии в полк волонтеры приводились под знаменем к присяге православным священником, клянясь на Евангелии султану, так как «большая часть их принадлежала к православному вероисповеданию»³⁶. Показательны слова одринского губернатора, присутствовавшего на церемонии, о том, что для христиан наступила «новая эра в развитии Османской империи».

«Братушки» отличились в боевых действиях при Силистрии, Калафате, Олтенице и Добрудже³⁷. «Болгары и прочие славяне вели себя образцово в отношении повиновения, трудолюбия и исполнительности; счастье, что мы имели в полку болгар», — отмечал в своих дневниках Садык-паша³⁸. Не случайно после Крымской войны турецкий султан издал особый фирман, в котором благодарил болгарских христиан за храбрость.

В волонтеры поступали не только обедневшие представители славянского населения, но и гайдуки, четники и пандуры (разбойники), которые «делались впоследствии отличными солдатами». Например, в казачьей бригаде Чайковского долго служил некто Матео, или Матей, Рашо, болгарин по происхождению, «отчаянный разбойник, державший в страхе целую страну». Он добровольно явился в Константинополь, во дворец Мехмед-Али-паши, военного министра, который обещал простить его старые грехи, если он искупит их верной службою в казачьей бригаде. Подобных личностей было немало между казаками Садык-паши³⁹.

Личность малоизвестного четника Матео для серьезного исследования вряд ли столь интересна, как фигура одного из организаторов национально-освободительного движения Болгарии Георгия Саввы Раковского (1821—1867). Перипетии и выкрутасы его биографии во время Крымской войны настолько увлекательны, что заслуживают отдельного комментария. В 1853 г. Раковский лично прибыл к турецкому военному министру Мехмед-Али-паше с просьбой разрешить ему сформировать отряд болгарских добровольцев с целью участия их в совместных операциях против русской армии. В архиве Раковского хранится его послание и к министру иностранных дел Турции Рашид-паше о создании болгарского отряда⁴⁰. Болгарские исследователи, в частности, один из его биографов профессор М. Арнаудов, деликатно называют этот период «темным эпизодом в жизни Раковского»⁴¹. Но Раковскому не повезло — его обошел более известный и настырный политический авантюрист и кондотьер, как тогда его называли в европейской прессе, поляк М. Чайковский (Садык-паша), лоббировавший свою идею создания славянской «казачьей бригады»⁴². В отличие от Раковского Садык-паша обладал влиятельными связями в Порте, а договориться с Чайковским у Раковского не получилось⁴³. Ранее (в апреле-мае 1853 г.) оба политических авантюриста — болгарин и поляк — даже вели речь о создании совместного военного подразделения. Стоит отметить, что польские политические эмигранты в Османской империи, в большинстве своем русофобы, тесно контактировали с радикально настроенной частью болгарской общины в Константинополе⁴⁴. В автобиографическом письме на имя Ивана Иванова Раковский вспоминал: «А потом, когда началась война России с Турцией, мы, несколько болгар, создали одно тайное общество. Цель его была поступить на турецкую службу и так действовать — с одной стороны, чтобы не угнетали своими турецкими злоупотреблениями нашего бедного народа во время войны, а с другой — подготовить его быть всегда готовым, чтобы в нужное время действовать совместно с русскими в направление Турции»⁴⁵.

Садык-паша встречает казаков-доброволъцев из Добруджи в Шумле, 1854 г.

Пробыв несколько месяцев в ставке Омер-паши в Шумене, где он надеялся подвязаться в роли главного переводчика, Раковский решил на этот раз встать на сторону русских. Для этого, по словам его ближайшего соратника и помощника Ивана Бацова, всего-то были необходимы «деньги и несколько офицеров для обучения наших войск»⁴⁶. Бацов, «движимый патриотическими чувствами к отечеству», 2 декабря 1853 г. прибыл в Белград, где заявился к русскому генеральному консулу Мухину, «через посредство коего полагал представиться князю Горчакову и предложить свои услуги». Повстанцы, по уверениям Бацова, были наготове и только ожидали того момента, «когда Россия поднимет меч, чтобы сокрушить Турцию»⁴⁷. Но опытные российские дипломаты Фонтон и Мухин, с которыми непосредственно вел переговоры Бацов, довольно быстро раскусили блеф Раковского и Бацова о многочисленных «тайных организациях», численность которых увеличивалась в геометрической прогрессии⁴⁸. Мухин откровенно заявил Бацову, что «его признания относительно планов болгар не внушают ему большого доверия»⁴⁹.

Конечно, многое тогда было неоднозначным. Известны факты насильственной мобилизации болгар в турецкую армию. Они служили в военно-инженерных войсках в качестве «чарахдаров» (или «чарахори»), выполнявших преимущественно черновую работу по сооружению фортификационных укреплений и хозяйству. В 1855 г. несчастные болгары-«чарахдоры» из Этрополя были даже направлены в Севастополь в помощь войскам, осаждавшим город. 35 из них погибли или умерли от болезней на Крымском полуострове⁵⁰. Болгарский автор Димитр Войников записал воспоминания своего деда, мобилизованного на войну: «Наши наивные болгары верили, что эта война ведется за ее освобождение, потому что турки впервые обратился к услугам болгарских солдат наших войнижанских деревень»⁵¹. Энтузиазм служения туркам удивительным образом сочетался, по словам Войникова, с верой в победу Россию и надеждой, что их будут приветствовать родственники, «которые теперь могут находиться в рядах освободительной русской армии».

Кстати, политическая верхушка сербов, на которую русское правительство возлагало определенные надежды, умело балансировали между Россией, англо-французскими союзниками и Портой. Правительство этого балканского княжества все больше склонялось к тому, чтобы в случае разрастания конфликта поддержать турок, а вовсе не русских. В конце октября 1853 г. английский Форин Офис даже проинформировал своего представителя в Сербии Фонбланка о том, что некий сербский агент в Константинополе предлагал выставить до 25 тысяч сербских солдат в поддержку армии Осман-паши на Дунае⁵². Князь Сербии А. Карагеоргиевич направил в Константинополь жалобу на «вмешательство» русского правительства во внутренние дела своей страны и через французского и английского консулов попросил защиты у парижского и лондонского кабинетов⁵³. «Кто бы мог подумать, — возмущался фельдмаршал Паскевич, — что в Сербии человек (Карагеоргиевич), который воспитывался у нас в корпусе, стал первым нашим врагом. Между тем он сделал враждебным нам народ, который около ста пятидесяти лет действовал с нами и на нас одних надеялся». В результате, когда на границе с Сербией появился австрийский обсервационный корпус, отношение к русским изменилось настолько, что пришлось отзывать посла Мухина из этой страны⁵⁴. Хотя позднее сербское правительство и заявило о своем вооруженном нейтралитете, «корни новых ополчений» в Сербии, несмотря на титанические усилия русских агентов и дипломатов, так и не возникли, кроме 600 «выходцев, явившихся волонтерами в нашу армию»⁵⁵.

Еще одна немаловажная деталь, о которой бы хотелось упомянуть. Уже тогда между волонтерами, представлявшими самые разные народы Балкан, тлели первые искры взаимной неприязни — предвестники будущих балканских конфликтов и войн. Эту опасность чувствовало и русское командование, не случайно разделив волонтеров по этническому принципу «в отвращении несогласий». Далеко не всегда удавалось соблюдать это правило. Серьезный конфликт на национальной почве возник у сербов и болгар, служивших в составе единых болгаро-сербских рот (эти роты официально были прикомандированы к Могилевскому резервному и Прагскому пехотным полкам) в Измаильском гарнизоне.

«Болгары, превышающие числом сербов, старались первенствовать перед сими последними и поэтому позволяли себя оскорблять сербов в неуместных выражениях; других же причин не обнаружилось и чины сии всем положенным им от казны удовлетворены сполна», — рапортовал командующему Южной армией Лидерсу командир 5-го пехотного корпуса фон Фишбах⁵⁶. Как заметил командир 1-й бригады генерал-майор Артамонов, «между сими двумя нациями укоренена какая-то народная гордость одной противу другой, от чего происходят все несогласия и болгары, числом своим превышающие сербов стараются всячески первенствовать над последними и при малейшем удобном случае притесняют их». Было проведено служебное расследование⁵⁷. Оно подтвердило обоснованность жалоб сербов. Выяснилось, что оба ротных командира батальона — Стоянович и Громадов («капитан Павел», так любовно описанный Рачинский) — третировали сербских военнослужащих. Поэтому в марте 1855 г. болгары и сербы были поделены на отдельные роты, часть из младших офицеров и унтер-офицеров понижены в званиях. А командиром болгарской роты был назначен Стоянович, пользовавшийся доверием командования как бывший ранее на русской службе. Ему же переподчинили пониженного в должности Громадова⁵⁸. В мае 1855 г. было решено прикомандировать болгар и сербов к 9-й Запасной пехотной дивизии, разведя их по разным полкам⁵⁹.

Греки, насколько это можно судить по сохранившимся документам и мемуарам, говоря современным языком, более толерантно относились к представителям других наций, а в отдельных отрядах А. Хрисовери и К. Папа-Дуки помимо греков служили славяне, валахи, молдаване и албанцы. Правда, понимали они друг друга довольно плохо. Но это была первая и единственная проблема.

Примечания

1. Коларов Христо, Гюзлев Васил. Опит за биография // Спиридон Палаузов. Избрани трудове. Т. I. София, 1974. С. 10.

2. Мария Белева. Спиридон Палаузов — живот и дейност. Известия на Българското историческо дружество. Книга XXIX. София, 1974. С. 70.

3. Писмо от 14 декември 1852 г. Одеса // Спиридон Палаузов. Избрани трудове. Т. II. София, 1977. С. 744.

4. Спиридон Палаузов. Избрани трудове. С. 755.

5. Николай Христофорович Палаузов. (Биографическая заметка). Проф. П. Казанский // Русская старина. Том XCIX. Выпуски 7—9. СПб., 1899. С. 67.

6. Болгары на пути к освобождению (из истории одной провокации) // В «интерьере» Балкан: Юбилейный сборник в честь Ирины Степановны Достян. М., 2010. С. 303—304.

7. Бобровский П.О. Воспоминания офицера о военных действиях на Дунае в 1853 и 1854 годах. Из дневника П.Б. // Русский вестник. 1887. Т. 188, № 5. С. 240.

8. Забунов И.Д. Болгарские волонтеры в Крымской войне (1853—1856) // Исследования по истории стран Юго-Восточной Европы в новое и новейшее время. Кишинев, 1983. С. 51.

9. Тонев В. Добруджа през Възраждането. София, 1973. С. 195.

10. Писмо от 4 април 1854 г. Букурещ // Спиридон Палаузов. Избрани трудове. Т. II. София, 1977. С. 761.

11. Записка Михаила Петровича Погодина 7 декабря 1853 года // Зайончковский А.М. Восточная война 1853—1856. Т. I. СПб.: Полигон, 2002. С. 707.

12. Кузьмичева Л. Под османским владычеством // URL: http://senat.org/Russia-Bulgaria/Osman_Bulgar.html

13. Спиридон Палаузов. Избрани трудове. Т. II. София, 1977. С. 766.

14. Ливен Д. Российская империя и ее враги с XVI века и до наших дней. М., 2007. С. 253.

15. Одесский вестник. № 11. 1854.

16. В европейской Турции по данным ревизии 1844 г. насчитывалось 7 200 000 славян // РГВИА. Ф. 450. Оп. 1. Д. 27. Л. 9—9 об.

17. Николай Христофорович Палаузов. (Биографическая заметка). Профес. П. Казанский // Русская старина. Том XCIX. 1899. Выпуски 7—9. С. 70.

18. Райчо Николов был вывезен в Россию и определен в Московское ремесленное училище, так как, по словам генерал-губернатора Москвы графа А.А. Закревского, «преданность к России внушала к нему особое участие» // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 4/255. Св. 4. Д. 8. Л. 00042—00042 об.

19. Улунян А.А. Документы об участии болгар в Крымской войне и национально-освободительной борьбе в 60-е годы XIX в. // В памет на академик Михаил Димитров. София, 1974. С. 735—736.

20. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 5/263. Св. 2. Д. 6. Л. 155.

21. Там же. Л. 174.

22. Забунов И.Д. Болгарские волонтеры в Крымской войне (1853—1856) // Исследования по истории стран Юго-Восточной Европы в новое и новейшее время. Кишинев, 1983. С. 57.

23. Там же. С. 58—59.

24. Чакъров Ст. Български волентирскиотряд през 1853—1856 години // Илюстрация светлина. Г. XVI, София, 1908. Кн. III, IV, V.

25. Там же.

26. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 5/263. Св. 2. Д. 6. Л. 17—17 об.

27. Георгиев Хр. Българският отряд «Греческий волентирский батальон» в Кримската война 1853—1856 г. Военно-ист. сборник. Год. XII. Кн. 36. София, 1938.

28. Todorova M. «The Bulgarian Volunteers in the Crimean War», Izvestiya na Bolgarskoto Istorichaesko Druzhestvo. XXVII, 1985, 391—440 (in Bulgarian). С. 393—394.

29. Il arriva a Choumla avec six cents cavaliers cosaques, bulgares et polonaise, don't l'uniforme montrait la reunion de la croix et du croissant. Eugene Poujade. P. 832—833.

30. Записки Михаила Чайковского (Мехмед-Садык-паши) // Русская старина. № 12. 1904. С. 569—570.

31. Конобеев В.Д. О плане Г.С. Раковского вооруженного восстания в Болгарии в период Крымской войны // Ученые записки Института славяноведения. Т. XVI. М., 1958. С. 305.

32. Одесский вестник. № 16. 1854.

33. Рассказ болгара // Отечественные записки. СПб., 1866. С. 34.

34. Там же. С. 153.

35. Христовъ Атанасъ. Военното дъло въ нашето отечество презъ време на турското владичество (Военна библиотека 101 — Октомврий 1938) // Военно-издателски фондъ, 1938. С. 34—35.

36. Там же.

37. Христовъ... С. 36.

38. Записки Михаила Чайковского (Мехмед-Садык-паши) // Русская старина. № 10. СПб., 1898. С. 190.

39. Чайковский А. Заметки о турецкой кавалерии и о славянском легионе, бывшем под командою Садыка-паши // Военный сборник. № 7. 1875. С. 153—154.

40. Письмо Г.С. Раковски к министру иностранных дел Турции Рашиду-паше от 13 августа 1853 г. // Архив на Г.С. Раковски. Т. I. С. 45.

41. Арнаудов М. Няколко тъмни епизода от живота на Раковски в 1853—1854 // Годишник на Софийския университет, 1937. Т. XXXIII, 7. С. 13.

42. Aventurex condottire // Omer-Pasha et la guerre sur le Danube. Revue des deux mondes. Tome 2: mars et avril 1856, Paris. P. 832.

43. Дойнов Стефан. Българите и русско-турските войни 1774—1856. София, 1987. С. 172.

44. Дойнов Стефан. Там же. С. 171—172; Хандельсман М. Кримската война, полскиять въпросъ и началото на Българския въпросъ София: Б. и., 1931. С. 78—79.

45. Архивна Г.С. Раковски. Т. 1. София, 1952. С. 491.

46. О болгарине Бацове. 28-го июля 1854 г. // РГВИА. Ф. 9196. Оп. 243. Св. 27. Д. 120. Л. 24—32; пробыв некоторое время в Главной квартире, Иван Бацов был зачислен унтер-офицером в Азовский пехотный полк.

47. Конобеев В.Д. О плане Г.С. Раковского вооруженного восстания в Болгарии в период Крымской войны // Ученые записки Института славяноведения. Т. XVI. М., 1958. С. 308.

48. АВПРИ. Ф. Канцелярия, 1853. Д. 164. Л. 234.

49. Конобеев В.Д. Указ. соч.

50. Атанасъ Христовъ. С. 44—45.

51. Войников Димитър. Българите в най-източната част на Балканския полуостров — Източна Тракия Кримската война (1853—56 г.). Първо издание, ИК «Коралов и сие», София 2002 // URL: http://ww.promacedonia.org/dv/dv_13.html

52. Antic, C. Neutrality as independence: Great Britain, Serbia and the Crimean War. Institute for Balkan Studies, Belgrad, 2007. P. 83.

53. Нил Попов. Россия и Сербия. Исторический очерк русского покровительства Сербии с 1806 по 1856 год. Часть 11. После Устава 1839 года. М., 1869. С. 349.

54. Нил Попов. Россия и Сербия. С. 355.

55. Война России с Турцией. Дунайская кампания 1853 и 1854 гг. Том II. 1854 год. СПб., 1890. С. 29.

56. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 2/243. Св. 30. Д. 148. Л. 00214.

57. Там же. Л. 00220—00221.

58. РГВИА. Ф. 9196. Оп. 2/243. Св. 30. Д. 148. Л. 00241—00242.

59. Там же. Л. 00229.