3. Среднеднепровские славяне в первом тысячелетии нашей эры. Кризис язычества

Скифское царство, вступившее в V в. до н. э. на путь постоянных грабительских войн, все более нуждалось в материальных средствах. Это должно было приводить к усилению даннической эксплуатации его «вассалов», в том числе и праславянских княжеств Лесостепной Украины. С этим, очевидно, и был связан начинающийся в V в. до н. э. упадок экономики и культуры Среднего Поднепровья, а в середине следующего столетия укрепленные поселения праславян на данной территории погибают под ударами скифов. Не исключено, что причиной опустошительного похода последних могло послужить восстание местного населения или отказ его правителей выплачивать чрезмерно обременительную дань как раз в те годы, когда скифский царь Атей вынашивал честолюбивые планы завоевания Балканского полуострова. Однако, начавшее войну с Македонией из-за власти над Фракией, само Скифское царство вскоре терпит сокрушительное поражение от войск Филиппа, отца прославленного Александра, а девяностолетний Атей погибает в бою. Вслед за этим из-за Дона к Днепру начинается переселение сарматов, так что несколько оправившиеся после разгрома скифы удерживают за собой в последние века до нашей эры только степной Крым и долину Нижнего Днепра.

Коренные изменения происходят и в жизни населения Среднего Поднепровья, разоренного скифами и в последующие века отрезанного от греческих колоний Северного Причерноморья кочевниками-сарматами. В этих условиях при весьма вероятном притоке какого-то населения из более западных областей, при определенном культурном воздействии центральноевропейских кельтско-иллирийских княжеств на территории северной Украины формируется общество, оставившее памятники зарубинецкой (раннеславянской) культуры.

В условиях постоянной военной опасности, при распаде прежних социальных связей и гибели политических структур скифского времени отдельные семьи объединяются уже, очевидно, не столько на основе кровно-родственных связей, сколько по принципу обеспечения совместной безопасности, в небольшие соседские общины, укрывающиеся от неприятеля в труднодоступных лесистых и болотистых местах, на крутых останцах речных берегов. Отдельные семьи, владея уже достаточно совершенными железными орудиями труда, ведут самостоятельное хозяйство, а общие дела решаются на сходках глав семей, совместно с оружием в руках отстаивающих безопасность своих жен и детей. На время военных действий должны были избираться в качестве предводителей наиболее опытные и уважаемые люди, осуществлявшие, очевидно, и раздел трофеев. Однако, не имея экономической власти над соплеменниками, такие лидеры еще не выступали в роли эксплуататорской верхушки. Все это и представляло собой военную демократию в ее классическом виде.

К этому же времени относится возобновление имевших место в скифское время тесных экономических и, вероятно, политических контактов населения Украинской Лесостепи с ближайшими античными центрами: греческими городами северного Причерноморья и римскими Балкано-Дунайскими провинциями. Местное население увеличивало производство экспортируемого хлеба. Причем провинциально-римские торговцы расплачивались монетами, которые во множестве находят на территории Среднего Поднепровья. В раннеславянском обществе лесостепной полосы первых веков нашей эры развиваются многие виды ремесел, в том числе и связанные с заведомо рыночным характером реализации их продукции (гончарство), растет социально-экономическое неравенство, возникают ранние формы эксплуататорских отношений. У представителей военной знати должны были появляться рабы — военнопленники. Однако в производственной сфере рабский труд не получил заметного распространения. Основной формой эксплуатации в перспективе должно было оставаться взимание военно-политической знатью натуральной ренты-налога с лично свободных, ведущих самостоятельное хозяйство общинников. Однако в первые века нашей эры этот процесс только намечался.

Гуннское нашествие, разорившее и опустошившее земли Предкавказья, Северного Причерноморья, Нижнего и Среднего Подунавья, практически не задело территории Лесостепной Украины. Стремившиеся к римским границам орды прошли южнее. Анты (как раннесредневековые авторы называли местных славян — полян и их союзников), очевидно, признали власть кочевников. Однако после распада державы последних в 50-х гг. V в. анты обрели независимость. К этому времени ими уже были заселены области не только Лесостепной Украины, но и земли к северу от Нижнего Дуная. В начале VI в. славяне — склавены и анты — вплотную столкнулись с византийскими пограничными отрядами. Как сообщает Прокопий Кессарийский, вскоре после вступления на престол императора Юстина I (что произошло 10 июля 518 г.) «анты..., перейдя Истр (Дунай), с большим войском вторглись в ромейскую землю». Посланное против них византийское войско нанесло им тяжелое поражение. Картина резко изменилась с первых лет правления Юстиниана (527—565), когда, согласно тому же Прокопию, «гунны, склавины и анты почти ежегодно совершают набеги на Иллирик и Фракию», разоряя земли «вплоть до предместий Константинополя, в том числе и Элладу». Другой современник этих событий, Иордан, также пишет о «ежегодном упорном натиске со стороны булгар, антов и склавинов». Несмотря на все усилия византийского правительства, к середине 30-х гг. Дунай, как сообщает Прокопий, «стал доступен для переходов варваров по их желанию, и римские владения совершенно открыты для их вторжения».

Однако натиск славян был несколько ослаблен вспыхнувшими в начале 40-х гг. распрями между склавенами и антами. Этим незамедлительно воспользовалось византийское правительство. В 545 г. к антам были отправлены послы, объявившие о согласии Юстиниана пожаловать им крепость Туррис и прилегающие земли Нижнего Подунавья, выплатить крупные денежные суммы. Взамен они потребовали соблюдения мира и совместных действий против кочевников.

С этого времени на протяжении VI в. и ряда последующих столетий многочисленные славянские отряды регулярно нанимались на византийскую службу, где, естественно, знакомились с общественной организацией и религией империи. Прокопий, описывая войну ромеев с готами, упоминает, что однажды на помощь командовавшему византийскими войсками в Италии Велизарию прибыл отряд в тысячу шестьсот всадников: «Большинство из них были гунны, славяне и анты, которые имеют свои жилища по ту сторону реки Дуная». Агафий Миринейский, рассказывая о византийско-персидской войне, сообщает об успешных действиях командовавшего отрядом в 600 всадников анта Дабрагаста, занимавшего высокий пост военного трибуна, и отличившегося в бою славянина Сваруны.

Для правильного понимания уровня общественного и культурного развития славянского общества VI в. (как антов, так и склавенов, у которых, по словам Прокопия, «вся жизнь и законы одинаковы») следует учитывать, что после каждого удачного похода на Византию славяне «уходили домой, уводя с собой бесчисленные десятки тысяч пленных». Часть их потом возвращалась за выкуп, но многие оставались среди славян, заручаясь покровительством представителей местной знати и вместе с тем оказывая воздействие на их культуру и образ жизни.

Роковым событием в истории антов было вторжение аварских полчищ в Восточную, а затем и Центральную Европу, где они подчинили часть склавенских племен в Среднем Подунавье.

Борьба антов и авар продолжалась на протяжении всей второй половины VI в. Во время очередной аварско-византийской войны в 602 г. каган, по сообщению Феофилакта Симокатты, отдал распоряжение «истребить племя антов, которые были союзниками ромеев». Получив этот приказ, часть войск (вероятно, славяне, не пожелавшие сражаться против своих соплеменников) перешла на сторону императора. Мы не знаем, состоялся ли карательный поход, однако больше упоминаний об антах в источниках не встречается. Славяне Нижнего Подунавья в VII в. сплачиваются в союз «семи племен», признающий верховенство Византии. Появившиеся на этих землях протоболгары хана Аспаруха, разбив императорские войска в дельте Дуная, подчинили входившие в этот союз племена, составившие ядро образовавшегося в 681 г. Болгарского государства.

Одновременно на исторической арене появляется Русь. Название это восходит, очевидно, к роксоланам, осевшим в Среднем Поднепровье, по Роси и Тясмину, еще в первых веках нашей эры и вскоре славянизировавшихся точно так же, как и позднее протоболгары в Подунавье. Впервые название Русь появляется в сирийском источнике середины VI в. — «Церковной истории» Псевдо-Захарии, который к северу от Приазовья помещает отличающийся силой и воинственностью народ росов.

Археологическим эквивалентом складывающейся на основе среднеднепровского массива славянских племен Руси VI—VII вв. является, согласно Б.А. Рыбакову, так называемая культура пальчатых фибул и связанные с ней многочисленные богатые клады по берегам Роси и Ворсклы. Они свидетельствуют о достаточно сильной социально-имущественной дифференциации и существовании прослойки военных вождей-князей с их дружинами. Следует предполагать, что в условиях постоянного натиска со стороны кочевников представители военной знати должны были контролировать значительную часть общественного прибавочного продукта. Вероятно, они опирались на лично зависимых неполноправных членов общества — всевозможных изгоев, и пленных иноплеменников, выпавших из системы общинных структур и искавших покровительства властьимущих.

Военно-политическая федерация славян Среднего Поднепровья конца VI — первой половины VIII в., называемая в современной науке «Русская земля», становится естественным центром притяжения славянских племен южной половины Восточной Европы. Ее ядром являются земли на Роси, Тясмине и Ворскле. На южном и северном рубежах Русской земли вырастают укрепленные военно-политические и торгово-ремесленные центры: Киев, контролирующий район слияния Днепра, Припяти и Десны и выступающий в роли связующего звена между русами лесостепи и славянскими «племенными княжениями» лесной зоны, а также Пастырское городище, прикрывающее лесостепное правобережье Днепра со стороны степи.

Концом VI — началом VII в. датируется повествование армянского историка Зеноба Глака об основании Киева, в общих чертах совпадающее с рассказом, приводимым в древнерусских летописях. Исходя из этого факта и опираясь на другие исторические и археологические материалы, Б.А. Рыбаков и П.П. Толочко считают наиболее вероятным временем основания Киева годы правления Юстиниана I. Согласно «Повести временных лет», после смерти Кия и его братьев (приблизительно в третьей четверти VI в., в эпоху аварских войн) их потомство стало держать княжение у приднепровской части славян. Киев постепенно превращается в столицу складывающегося Древнерусского государства.

Такое понимание развития древнеславянских племен I тыс. н. э. позволяет предполагать усиление роли культа дружинно-княжеского Перуна, а также Велеса, выступающего уже не столько в качестве «скотьего бога», сколько в ипостаси покровителя богатства как такового, получаемого благодаря торговым операциям, ремесленному мастерству и т. п.

Очевидно, у раннеславянских племенных объединений лесостепи — полян-антов, а также у ассимилируемых ими оседающих в Среднем Подненровье скифо-сарматов, немалую роль должен был играть и архаический, но жизнестойкий культ исконной земледельческой пары божеств — Рода и Мокоши, Матери-Земли. Ее имя Б.А. Рыбаков трактует как Макош — «Мать урожая», отмечая, что слово кош означало плетенный амбур, корзину для зерна и т. д. Естественно, что основными их почитателями были широкие крестьянские массы, чья жизнь и благосостояние зависели от урожаев зерновых. По мере развития торговли они становятся заинтересованными в максимальном росте производительности своего труда. Кроме того, появление постоянных дружин предполагало обеспечение продуктами питания военной прослойки во главе с князьями. Имя одного из них — Божа, называет Иордан, описывая события конца IV в.

Как видим, новая общественная структура имела мало общего с трехчленной структурой индоевропейской архаики. Характер ее в основных чертах должен был вырисовываться уже в антско-полянское время второй трети I тыс. н. э. и в полной мере раскрыться в первые века существования Древнерусского государства. Во главе общественной жизни находились уже не облеченные сакрально-магической властью «цари-первосвященники», выводящие свое происхождение от богов и имеющие в глазах людей неоспоримое право на власть и собственность, на трудовые и материальные ресурсы коллектива. Их место занимают военачальники-князья.

Прежде монолитная прослойка рядовых общинников, ранее слабо дифференцированная по роду занятий и имущественному положению, с развитием частнособственнических отношений, ремесел, торговли и специализации самой сельскохозяйственной деятельности, подвергается не только социально-экономическому расслоению, но и распадается на два социальных слоя. Их составляли основная масса крестьянства и численно незначительная, но предприимчивая и энергичная торгово-ремесленная прослойка, группирующуюся в раннегородских центрах. Дружинно-княжеский детинец окружается торгово-ремесленным посадом — подолом, который и обеспечивает развитие военно-политической ставки в городской центр, как это происходит в Киеве последних веков I тыс. н. э.

Итак, на смену индоевропейской социальной системе, основанной на иерархии жрецов, воинов и общинников-производителей материальных благ, вполне реализовавшейся в праславянском обществе и распавшейся вместе с его гибелью, в I тыс. н. э. приходит формирующаяся структура раннефеодального общества. Основными классами ее выступают военно-административная знать и выплачивающая ей земельную ренту-налог крестьянская масса. Промежуточное положение между ними занимала складывавшаяся прослойка городского люда, значение которой резко возрастало по мере развития производительных сил феодального общества. Логика историко-материалистического осмысления религиозно-идеологического развития раннеславянского, антско-полянского и сменяющего его на территории Среднего Поднепровья преддревнерусского общества, вплоть до создания в конце VIII — начале IX вв. Киевской Руси как сложного раннефеодального социального организма, требует выделения и основных богов, отвечающих условиям новой системы отношений. Ими, очевидно, и является триада Перун—Велес—Род — боги соответственно княжеско-дружинной верхушки, складывающейся торгово-ремесленной прослойки и широких, еще сохраняющих патриархальный общинно-родовой уклад крестьянских масс.

Следует отметить, что почитание этих трех богов военно-политической власти, торгово-ремесленного процветания и крестьянского благосостояния в равной степени относится к основной массе, если не ко всем славянским племенам и раннегосударственным образованиям Восточной Европы, особенно тем, которые были расположены по Днепровско-Волховскому и Днепровско-Западнодвинскому торговым путям. Постепенно, на протяжении столетий, начиная где-то с рубежа н. э., продвигавшиеся вверх по Днепру, Десне и их притокам Раннеславянские общины несли с собой навыки земледелия и, соответственно, почитание аграрного бога Рода, равно как и Перуна, Велеса и прочих своих покровителей. На новых землях, в лесах вплоть до Приильменья, верховий Волги и Оки, они встречали и постепенно ассимилировали восточнобалтские группы, почитавшие как основных богов Перкунаса и Велеса. Приобщаясь по мере развития черной металлургии к подсечно-огневому, а затем и пашенному земледелию и постепенно славянизируясь, они перенимали и культ земледельческого Рода, узнавая в Перуне и Велесе своих собственных богов. В результате Перун, Велес и Род, а также Мокошь и некоторые другие божества становятся структурной основой общего для восточных славян пантеона кануна и периода сложения Киевской Руси.

Нельзя забывать и о воздействии на духовный мир ранних славян мировоззрения людей позднеантичной, а затем византийской и даже, в какой-то степени, с конца VIII в. мусульманской цивилизаций. Активные торгово-экономические и военно-политические связи населения территории Лесостепной Украины с Балкано-Дунайскими провинциями Римской империи имели место главным образом на протяжении II—IV вв. н. э. К этому времени относятся находки отдельных статуэток позднеантичных божеств. Однако нет достаточных оснований говорить о распространении их культов в районах Поднестровья и Поднепровья. Скорее всего, на территории Украины, как и в других внешнепериферийных по отношению к римским границам регионах, от Германии до Закавказья и Эфиопии, происходил процесс отождествления местных божеств с их ближайшими аналогами из эллинистическо-римского пантеона. В Изиде поляне могли увидеть Ладу или Мокошь, но, вероятно, гораздо большую роль в развитии их религии должен был сыграть торжественный и величественный, открытый для лицезрения всех культ Юпитера, почитавшийся в римских легионах по Карпато-Дунайской границе. Громовержец Зевс-Юпитер, Юпитер Лучший, Величайший, естественно, должен был ассоциироваться в сознании раннеславянских вождей-князей и их дружин с почитаемым ими богом грозы Перуном. Авторитет оказывавшей мощное воздействие на все сферы жизни лесостепных славян позднеантичной цивилизации, опиравшийся на мощь императорских легионов, должен был тем более способствовать распространению в высших слоях антско-полянского общества идей о высшей власти Перуна-Юпитера-Зевса над миром богов и миром людей. Объективно это способствовало вызреванию монотеистических тенденций, дающих о себе знать, согласно Прокопию Кесарийскому, уже в первой половине VI в.

Языческое капище на Старокиевской горе. Последние века I тыс. до н. э. Реконструкция В.В. Хвойки

Характеризуя религиозные воззрения антов и склавинов, официальный историограф юстинианова царствования писал: «Они считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу... Они почитают реки и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят гадания». Не следует, естественно, полагать, будто эти слова во всем верно отражают сущность верований рядовой массы полян середины I тыс. Однако можно не сомневаться, что такие суждения высказывали в «личных беседах» с самим Прокопием или, как минимум, с его информаторами представители антской знати. Они посещали Константинополь с дипломатическими целями (как Кий, согласно летописному повествованию) или находились на службе, в том числе и во главе отрядов императорских войск (подобно упоминавшемуся анту Дабрагасту). Характер «личных впечатлений» выдает пассаж удивленного историка о безразличии антов к идее судьбы, игравшей, как явствует из его произведений, огромную роль в мировоззрении самого Прокопия.

Определенное впечатление на славян, штурмовавших Дунайскую границу Византии, в VI в. должно было произвести и христианство. Христианский бог в то время уже в роли верховного хранителя империи заменил старого Юпитера-Зевса. В этом образе он был вполне понятен уже привыкшим к военной власти дружинникам. Мозаичные иконы богоматери с младенцем на руках, прототипами которой были эллинистические богини-матери, рождали привычные ассоциации с дающим жизнь женским божеством. Распятый же и воскресший Иисус мог быть осмыслен в соответствии со знакомой каждому земледельческому народу мифологемой умирающего и воскресающего бога растительности. Если раннее христианство во всех своих основных моментах должно было быть чуждым и даже антипатичным представителям всех слоев антского общества, то пышное, величественное православие времен Юстиниана могло быть по-своему осмыслено представителями Полянской знати VI в, Да и богатство церквей вызывало не только желание захватить эти сокровища, но и уважение к какому-то бесконечно далекому и чужому, но владеющему в каждом городе несметными ценностями богу.

В VI—VIII вв. славяне целыми отрядами нанимались на службу в императорские войска и не приходится сомневаться, что известная их часть состояла из выходцев Поднестровья и Поднепровья. Проводя многие годы среди христианского окружения, они в той или иной форме воспринимали и его представления. Возвращаясь домой, они выделялись широтой кругозора и своего рода «свободомыслием» по отношению к традиционным культам. Некоторые из них» приняв пусть даже и весьма своеобразно понятое христианство, могли сохранять ему верность и надеялись тем самым заслужить загробное блаженство. Многие воины могли приводить с собой невольниц-христианок, которые, становясь матерями, оказывали влияние на становление мировоззрения собственных детей. Среди пленных христиан оказывались люди» вскоре входившие в доверие к племенным князьям и имевшие на них достаточно заметное духовное влияние. Все это на протяжении второй трети I тыс. н. э. еще, конечно, не определяло мировоззрения восточнославянского общества как такового, однако подготавливало почву для восприятия христианских и, шире» монотеистических идей в IX—X вв.

Немалую роль в этом процессе должны были сыграть торговые связи между единственным уцелевшим центром позднеантичной цивилизации в Северном Причерноморье — Херсонесом-Херсоном и вырастающим в Среднем Поднепровье формирующимся раннефеодальным социальным организмом — «Русской землей».

На основании сказанного нетрудно представить» что во второй половине I тысячелетия языческое мировоззрение начинало испытывать трудности. Характер их определялся как внутренними процессами социально-экономического и политического развития восточнославянского общества на Среднем Поднепровье, так и во все большей степени проблемами, которые выдвигало знакомство с религиями других, в том числе и более развитых, обществ.

Складывавшееся Древнерусское государство, как и всякий раннеклассовый социальный организм, тем более сложный, объединявший несколько былых «племенных княжений», нуждалось в религии, сплачивавшей его различные иерархически соподчиненные социальные группы и территориально-этнические составные части. Но старое язычество практически не могло этому способствовать.

Культы Перуна, Велеса и Рода во второй половине I тыс. н. э. были связаны с ценностями, чаяниями и идеалами не всего общества, а его отдельных прослоек. Разобщенность и почти не скрываемая антипатия друг к другу этих идейных течений прямо-таки удивительна. Перуна почитает складывающаяся военно-феодальная прослойка. Идолы этого бога стоят на возвышенных местах, символизируя его могущество и превосходство над всеми остальными божествами, и прежде всего над Велесом, названным в летописи «богом остальной», т. е. не княжеско-дружинной, Руси. Кумиры двух этих антиподов никогда не бывают вместе. Судя по древнерусским сказаниям, антипатия между князьями и волхвами (служителями и адептами Велеса) носила открытый характер. Но если с Велесом государственному аппарату еще приходилось считаться, то крестьянский, земледельческий Род, почитавшийся огромным большинством трудового населения Киевской Руси IX—XI вв., даже не фигурирует на страницах официальных документов. Языческая религия славян второй половины I тыс. н. э. не только не консолидировала выделявшиеся социальные группы, но, скорее, разъединяла их, что тормозило процесс общественного развития.

Кроме того, Киевская Русь уже к середине IX в. и тем более в следующем столетии включала не только полян-русов Среднего Поднепровья, но и многие другие «племенные княжения» восточных славян. У них, наряду с общезначимыми Перуном, Велесом и Родом, должны были почитаться и местные боги — покровители городов и деревень, лесов, рек и т. д. Даже культ богов, общих для всех восточных славян, в каждом княжении неизменно имел вполне обособленный характер: Перун или Велес должны были восприниматься именно как покровители данного конкретного коллектива, а не всей Руси или тем более всех народов. Каждое племя и каждый род держались за свои местные святыни-святилища, что, естественно, идеологически питало сепаратистские устремления местной знати, тем самым поддерживая центробежные силы в рамках едва оформившегося раннегосударственного образования. Понятно, что и в этом плане старославянское язычество объективно тормозило развитие новых, в ту эпоху бесспорно прогрессивных феодальных отношений, и консолидацию Древнерусского государства.

При этом не следует забывать, что уже на начальных этапах существования Киевской Руси в ее состав входили и многие неславянские (балтские и финно-угорские на севере и северо-востоке, аланские и, возможно, тюркские на юге и юго-востоке) этнические группы, почитавшие своих богов. Централизованному государству нужна была единая религия, стоящая выше национальных различий и предрассудков. Но язычество по своей природе всегда было национальной религией.

По мере расширения внешних связей и соответственно кругозора представителей княжеско-боярских, дружинных и торговых кругов формирующегося Древнерусского государства восточнославянское язычество должно было испытывать и идейные трудности. Переходу к раннеклассовым (в данном случае раннефеодальным) отношениям в сфере общественного сознания соответствовали тенденции к осмыслению и систематизации религиозных представителей в рамках упорядоченных по иерархическому принципу теологических конструкций, устанавливающих функции, соотношение и соподчинение между основными божествами. При этом, по мере усиления центральной власти, некое верховное с точки зрения того или иного народа божество все более должно приобретать черты единого бога монотеистических религий, обремененного, как правило, сонмом старых второстепенных богов и богинь. По такому пути развивались древние религии Египта и Индии. Эти процессы в некоторых случаях (например, в древнем Иране периода деятельности Заратуштры и его сподвижников, и в Иудее в канун и после «Вавилонского пленения») выливались в глобальные религиозные реформы. В ходе их верховный бог объявлялся единственным, а остальные божества превращались в его послушных агентов — «ангелов», лишенных индивидуальных отличий.

Другой путь был характерен для позднеантичного мира (эпоха религиозного синкретизма), когда происходил процесс широкого взаимоотождествления основных богов многочисленных народов Средиземноморья на основании сходности их функций. В результате специфические, национально-отличительные черты богов как бы «выносились за скобки», а их сугубо абстрактные свойства через философское осмысление упорядочивались в системе глобальной мистико-умозрительной доктрины. Это хорошо видно на примере неоплатонизма, ставшего идейной базой христианской теологии поздней античности и раннего средневековья.

Такие же тенденции в определенной степени могли проявляться и в рамках сложившегося Древнерусского государства. Не без влияния соседних народов, исповедующих монотеистические религии, некоторые жрецы Перуна или Велеса, а то и Рода могли считать своих богов главными или даже «единственными» в том смысле, что остальные боги являются их ипостасями-формами или воплощениями. Как показал Б.А. Рыбаков, в XI в. Род рассматривался некоторыми убежденными язычниками творцом Вселенной, вдохнувшим жизнь в людей, одновременно связанным с небесной, земной, водной и огненной стихиями, загробной участью людей и сопоставимым с египетским Осирисом и библейским Саваофом.

Тот же исследователь дал трактовку символики знаменитого Збручского идола. Суть ее сводится к тому, что его фаллическая форма символизирует глубинные жизненные силы бытия, образом которых выступает сам Род, а изображения на сторонах кумира представляют его конкретные формы-ипостаси — отдельных, соотнесенных друг с другом и размещенных по уровням мироздания богов и богинь. Если принять эту трактовку, то перед нами вырисуется идейная концепция, в известной степени приближающаяся к представлениям жрецов Египта II тыс. до н. э. и умозрительным построениям древнеиндийских брахманов, отраженным в текстах «Упанишад» и затем переосмысленных в философской системе веданты.

Однако в условиях средневековья возникающим раннефеодальным обществам незачем было проходить весь сложный путь идейных исканий своих предшественников — народов древнего мира, которые самостоятельно вырабатывали религиозно-идеологические формы, адекватные условиям господства классовых отношений. Они могли воспользоваться опытом и багажом соседних цивилизаций, чья духовная жизнь определялась, а социально-экономическая структура оправдывалась доктринами монотеистических религий. Уже в IV в. н. э. так поступили Армения, Грузия и даже эфиопское государство Аксум, правящая знать которых приняла христианство и стремилась к его распространению среди народных масс. Правящими домами этих царств христианство воспринималось не в той форме, в какой впервые было выражено экзальтированными проповедниками грядущего конца света среди отчаявшихся масс больших средиземноморских городов, но в такой, в какой оно постепенно утверждалось в сознании высшей знати Старого и Нового Рима. Тем более это должно было происходить во второй половине I тыс., когда византийское православие, изжив или до конца выхолостив идейное содержание раннего христианства, превратило его в универсальную доктрину господства столичной помещичье-бюрократической знати во главе с наполовину обожествленным императором Византии.

Как исходная идейная концепция, такая религия объективно могла устроить всякое раннеклассовое государство. Вот почему и Руси незачем было переделывать, улучшать и видоизменять свое язычество, когда можно было просто перенять византийское христианство. Однако, с другой стороны, само восприятие православия восточнославянским миром в решающей степени определялось их исходным языческим мировоззрением. Христианство могло восприниматься язычниками только сквозь призму их собственных интересов и представлений, будучи переведенным на доступный язык образов и понятий. Восприятие византийского вероучения неизбежно протекало в форме его славянского «оязычивания». Это вело и к становлению новых, преодолевавших языческие структуры сознания идейных форм.