Вера Николаевна Третьякова. В земном раю. Дорожные записки путешествия моего с мужем. Крым, сентябрь 1870 г.

Фрагмент «Путевых заметок Веры Николаевны Третьяковой», в которых на странице 14 начинается рассказ о прибытии в Таганрог, публикуется впервые. Печатается в соответствии с правилами современных орфографии и пунктуации. Отрывки были использованы дочерью П.М. и В.Н. Третьяковых — А.П. Боткиной — в её книге «Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве» (части дневника процитированы или вольно пересказаны ею в главе IV «Семья и собирательство»¹, были отмечены маршрут и основные направления интересов Третьяковых). Впечатления, записанные в личном дневнике молодой женщины, являются замечательным литературным документом эпохи. Он раскрывает не только фактические детали первого путешествия молодых П.М. и В.Н. Третьяковых, но и красоту благословенного края, каким был он в последней трети XIX века. Пользуясь возможностью, благодарю Екатерину Сергеевну Хохлову (праправнучку П.М. и В.Н. Третьяковых), Екатерину Федоровну Гиппиус (правнучку К.В. и Е.Н. Рукавишниковых), историка Владимира Николаевича Гурковича (Симферополь) и редактора-издателя «Крымского альбома» Дмитрия Алексеевича Лосева за помощь в работе над публикацией.

Тамара Кафтанова

В.Н. Третьякова, автор путевых записок. Москва, 1868 г. Отдел рукописей Гос. Третьяковской галереи. В печатном виде воспроизводится впервые

<...> 4 сентября 1870 г. Пятница. Таганрог

Ночь провели великолепно. Приехали в Таганрог в 5 часов утра. В лучших гостиницах «Лондон» и «Одесса» не нашли номеров, а поместились в очень маленьком номере в Chambres-garnis², близ берега. Дом оказался очень чистый, и мы остались очень довольны всем, что касается прислуги и принадлежностей комнаты. Пошли мы было пешком по набережной, зашли на гавань, узнать, когда отходит пароход и вернулись на полдороге, взяли извозчика, прокатились по городу, который показался недурным. Этот город имеет мало характера русского. Тут живут всякие иностранцы — всего больше греки, итальянцы. Пыль в городе ужаснейшая, так что отбивает всякую охоту гулять по городу. Обедали в гостинице «Лондон», обед очень вкусный и сервировка отличная.

В 2 часа отходит маленький пароход, который подвезет нас к большому, который стоит на рейде. 2 часа, сидим на пароходе. Собирается самая разнообразная публика. На палубе сидят: жид, армяне, греки, 2 англичанина-путешественника, русские. Ехали мы с лишком 2 часа, стали скучать от нетерпения, хочется скорей увидеть большой хваленый пароход. Ну вот, говорят видно пароход, иду смотреть. Ну что за пароход. Каких размеров! Называют его «Коцебу».

С каким нетерпением перебегали армяне и другие пассажиры 3-го класса на большой пароход, чтоб занять лучшее место первому. Так смеялась я, смотря на них! Наконец перешли и мы. Провели нас в одалисские каюты, что за роскошь! Потом пригласили нас обедать, и мы вошли в общую залу, роскошно отделанную. Ну! Радуется мое сердечко, что у нас в России можно путешествовать с такими удобствами и роскошью.

Качки не чувствуется, и право я молодец, совсем ничего не чувствую дурного! Отправилась спать, компаньонка у меня попалась преоригинальная девушка. Едет она одна, и кажется мне, что она гувернантка или искательница свободы! Желая заснуть поскорей, мы улеглись довольно хорошо, но скоро были потревожены насекомыми всякого рода. Такая нечистота не должна б допускаться в такой роскоши! Ну кой-как провели мы ночь.

5 сентября 1870 г. Суббота. Пароход «Коцебу»

В 5 часов пришли в Бердянск, некоторые пассажиры высадились здесь. Вышла я наверх, в общую комнату, в 7 ½ ч<аса> утра. Еще не подавали чай. Через полчаса все собрались, кончили пить чай, и к моему горю — узнала, что сейчас должны будем выехать в открытое море, и обещали нам боковую качку. И в самом деле, малейшая качка началась, я не могла больше оставаться наверху, пошла лечь на диван. Я заснула скоро и проспала до 10 часов.

Качка продолжалась до 3-х часов, и как только показались берега, пароход пошел покойней. Во время завтрака я едва сидела, и вышла скорей из-за стола, чтоб опять лечь, и опять я заснула. В ½ 4 подали нам обед. Разговорились мы с англичанами и узнали, что они едут на Кавказ и одни, вот смелые! Мы распростились с ними и с другими пассажирами, которые высадились в Керчи.

Пароход остановился у пристани. Мы увидели издали Керчь, которая расположена на берегу моря, и горы составляют залив моря, и на мысу построена наша лучшая крепость³. Думаем с Пашей завтра утром съездить в город и посмотреть что есть интересного. Но вот дождь кончился, мы вышли на палубу, зашли на пароход, который отправляется на Кавказ, в Поти, и сколько опять разнообразных типов увидели мы. В особенности понравились мне мужики, кот<орые> носили каменный уголь на тот пароход, были тут также и турки в красных фесках, лица их длинные, бронзовые, с великолепными глазами и правильными носами. Смотрели, смотрели мы с Пашей и не могли насмотреться, так пожалели, что нет живописца, который бы мог нарисовать некоторые группы стоявших на пристани мужиков.

Подошла я опять к англичанам, спросила их, зачем они едут на Кавказ, они ответили, что едут в Кутаиси по делам. Паша предполагает, что они едут по шелковому делу. Разговорилась с ними и спросила их, хорошее ли воспоминание будут они иметь от России, и просила их взглянуть на всё снисходительно и с хорошей стороны, потому что, как и везде, есть хорошее и дурное. Они были настолько любезны, что сказали много любезного насчет русских и России. Мы дружелюбно расстались с ними и пожелали счастливого пути.

Почтовая открытка нач. XX в. (типография Акц. О-ва Гранберг в Стокгольме)

Я уговорила Пашу воспользоваться сносной погодой, и взяли экипаж, и проехались по лучшим улицам города. В начале города увидели мы развалины после Севастопольской войны⁴. Строения эти из дикого камня придавали грустный вид месту, да к тому же без крыш и окон. Нам показали гору Митридата, где стоит павильон⁵, туда можно взобраться пешком и там можно видеть подземные ходы, сделанные в древние времена, как рассказывают по преданию⁶. Вообще город очень своеобразен, маленькие домики с деревьями у тротуаров. На улицах грязь неимоверная, потому что шел дождь вчера целый день.

Вернулись мы на пароход, тишина на нем необыкновенная, потому что народ ушел с парохода, да и пассажиров осталось человек 6. Не верится, что сидишь на пароходе, точно дома у себя в Москве. Всю ночь простоим мы у пристани и завтра в 11 час<ов> тронемся.

сентября 1870 г. Керчь — Азовское море

В 11 часов утра вышли мы из гавани. Керчь издали показалась мне веселей, чем вечером, но крепость была виднее. Говорят, это величайшая крепость в России, снаружи видны только валы земли. Я провела плохо ночь и не ходила поэтому в город и в музей⁷, где был Паша и рассказал, что вид с Митридатовой горы довольно хороший, но и в музее есть довольно интересные вещи.

Услыхав какой-то необыкновенный шум на палубе, я отправилась туда и долго не могла я насмотреться на сцены спуска клади и товаров вниз, в трюм. Сколько интересного увидишь, если приходится ехать и по железной дороге, и на пароходе по морю. К нам из Керчи сели пассажиры — военные. В 11 часов стали завтракать. Через ¼ часа мы выехали в Черное море. Разницу я не почувствовала, да и странно предполагать какие-нибудь границы, кроме того, что берега моря близко друг от друга, тут узкий пролив. Только подметила я, что море имеет цвет очень темно-синий. Весь день плавание наше было ничем не ознаменовано, только небольшая качка, которой я не привычна, укачала меня, и я принуждена была уйти из-за стола <от> завтрака вниз, лечь в постель.

Явился благодетельный генерал, который, как сознался сам потом, нарочно высказал<ся> в защиту мне, что и он чувствует качку и что едва сидит и крепится. Я сказала: Господа, ведь я не сочиняю, вот видите, и генерал чувствует качку, а я более слабая и чувствую малейшее движение парохода. Итак, я ушла вниз и пролежала до вечера. Как только почувствовала, что подъезжаем к берегу, я встала, думая, что моя дурнота совсем пройдет, но к счастью, я сию же минуту отдала дань... — мне стало легче.

Вышла я на палубу, чтобы отправиться в город — это была Феодосия, но нас подхватил Василий Никитич Рукавишников к себе чай пить⁸.

Я возвратилась на минутку на палубу, чтобы проститься с одной семьей чиновника Шварца, кот<орая> должна была высадиться здесь. Хочется мне упомянуть о больном отце, чахоточном, который имеет вид скелета двигающегося, и к тому же он не имеет ни одной спокойной ночи и только полчаса сна. Жена его необыкновенно милая женщина и с ними сын их 4 лет, который имеет вид идиота и «глуп как пробка», как выразился сам отец.

Простилась я также с девицей, которая приехала сюда к кому и зачем совершенно неизвестно. Мне кажется, что она готовится к университетскому экзамену, потому что я видела у неё учебник ботаники и естественной истории. Необыкновенно приятно провела я время с ней, она необыкновенно умная девушка, но ужасно некрасива, главное, что портило ее, это нос — самым безобразным башмаком! Пожелав друг другу счастливого пути и здоровья, мы разошлись.

Ну! Таким образом Рукавишников с сыном Константином Васильевичем⁹уговорили нас уехать к ним на дачу чай пить, но мы выразили опасение, как бы не опоздать, и Рукавишников взял в залог нашего спокойствия самого капитана «Коцебу». По дороге заехали мы к Айвазовскому в дом¹⁰посмотреть последнее будто бы великолепное произведение его «Каир». Но так как я не знаток в живописи, то с большим удовольствием осмотрела я дом и отличный вид на море с террасы, чем бы самые картины, хорошо знакомые и по колориту, и по содержанию. Мастерская его понравилась мне, да говорят, он сам строил дом и ее.

И. Айвазовский. Парусник в море (1887). Картон, масло. 7,2×10,4 см. Пейзаж вмонтирован в фотопортрет художника (19,5×26,5 см), исполненный в фотоателье Хр. Бабаева (Феодосия). Работа датируется по аналогии с подобными произведениями, исполненными Айвазовским в связи с 50-летием своей творческой деятельности и предназначавшимися в качестве подарков

Далее едем к Васил<ию> Никитичу. Нас довольно радушно встретила его жена¹¹, но более ее был любезен с нами Конст<антин> Васильев<ич>. Угощали нас часто.

Но так как было уже поздно, мы не успели видеть море с террасы, чтобы иметь общий вид и понятие об местности Феодосии, про которую так много говорили нам в России, или лучше сказать в Москве. Жители же Крыма считают этот город весьма незначительным по местоположению, и скажу правду, что и на меня сделало подобное впечатление. Я заметила, что тут никакой нет растительности, что придает особенный симпатичный вид месту¹².

Хочется сказать мне несколько слов об Вас<илии> Никитиче, его жене и сыне. Отец — старик почтенный и видно очень строгий, радушный, ласковый. Без конца расспрашивал о семье сильн<о> и о родных. Выговор мне сделал за то, что не взяла своих детей с собой, но скоро помирился с действительными неудобствами путешествия с мелюзгой, но что он мне не простил, так это то, что я не взяла с собой другого ребеночка, «сестру Авдотью Николаевну»¹³. Упрекнул меня в том, что не забочусь об удовольствии своей сестры. Ответ мой был — глубокий вздох! Мать — женщина весьма простая, честная полу-старушка неизящных форм. Сын — К<онстантин> В<асильевич> — очень неглупый молодой человек, очень приличный, но не смотрит таким юным, судя по его летам.

В.Н. Рукавишников. Портрет работы неизвестного художника (1860-е). Х., м. 93×71 см. Картина написана по раннему фотопортрету. Собрание Е.Ф. Гиппиус. Воспроизводится впервые

С большим удовольствием посидела я у добрых знакомых и отдохнула от езды по нелюбимому морю. Меня качало все то время, как я сидела на диване; отвечала я, может быть, и невпопад, прося между прочим извинения за это.

Капитан в свою очередь немного говорил, как будто чувствуя себя в семье купцов, но не высшего круга. Я видала его на пароходе занимающим генералов, и там он был на своем месте. Приблизился срок отъезда: В<асилий> Н<икитич> остался, К<онстантин> В<асильевич> взялся проводить нас на пароход.

Простились с ласковыми хозяевами, направились в их коляске, сев по старшинству: на главном месте: я, капитан «Коцебу», Паша и Констант<ин> Васильев<ич>. Болтали мы, ехавши по ужасной дороге, без всякого освещения вплоть до парохода.

Тут нашли мы много новых лиц, в том числе хорошенькую барыню Дараган из Феодосии. Так как нам пришлось остаться на пароходе еще более получаса, то мы, поболтав с К<онстантином> В<асильевичем> с четверть часа, разошлись, дав обещание поклониться родным и главное Дуне, кто первый ее увидит.

Е.К. Рукавишникова. Портрет работы неизвестного художника (нач. 1860-х). Х., м. 93 х71 см. Собрание Е.Ф. Гиппиус. Воспроизводится впервые

Не чувствуя себя удобной ни для беседы с посторонними, ни для чтения, я пошла вниз, чтоб улечься ранее отхода парохода. Оказалось, что я была совершенно одна в дамских каютах. Я с новым неудовольствием встречала ночь на пароходе, и заранее знала, что проведу ее плохо (главное неудобство — это насекомые, кот<орые> с ожесточением кусают вас).

7 сентября 1870 г. Ялта. Понедельник

Дав обещание Паше с вечера встать с рассветом, чтобы посмотреть на Ялту с освещением восхода солнца, я исполнила его; вошла я на палубу в 6-м часу, солнце еще не всходило, и были большие тучи. Понемногу солнце, поднимаясь, освещало великолепные горы в несколько уступов. Самый верхний слой горы каменистый с группами зелени, второй лесистый, а третий спускался в долины, где расположены дачи, необыкновенно веселой архитектуры. Сама Ялта очень маленькая, очень оживлена разнообразными постройками, и на половине горы превеселая церковь¹⁴ из желтого камня.

Вид этого прелестного городка, расположенного на превосходных горах, так поразил меня, что я стояла как вкопанная, ничего не говорила, как и только выговаривала следующие слова: нет, за границу больше не поеду — это выше всего того, что мы видели за границей, и грешно всякому, кто только имеет средства, не быть у себя в России в таком земном раю, как Крым. В продолжении 3-х часов ходила я по палубе, смотря на приезжающих в маленьких шлюпках, потому что пароход не подходит к берегу, там слишком мелко. Итак, очарованная вполне, сошла я вниз пить кофе, и там в общей зале благодетельный генерал¹⁵ обратился ко мне с интересом, как и куда я еду, и рассказал в свою очередь о том усладительном путешествии, которое он сделал несколько дней назад — именно тот же путь избрал он, который и мы намеревались взять. Увидав на мне выражение восторга и подметив то впечатление, которое произвела на меня великолепная природа, он, как я чувствовала, заинтересовался мной, и мой генерал в продолжении всего пути до Севастополя почти не отходил от меня. С наслаждением слушала я его рассказы о том, что чувствовал он, проезжая от Севастополя до Ялты на почтовых, как картинно, своеобразно выражался он.

Говорили мы и о семейной жизни, и о музыке — во всем находил он во мне отголосок. Чувствуя собственное достоинство и большое доверие к генералу, я высказывалась всё больше и больше, и, к моему немалому удовольствию, замечала, как он любуется мной, как недурной женщиной, матерью, женой.

Еще и то понравилось генералу, что я с особенным взглядом смотрю на всё, и что Россия для меня дороже всего. Выразившись нечаянно об этой великолепной природе так: «или всё это мне дорого оттого, что я чувствую и сознаю, что это мое, т. е. наше Русское». «Нет, мое, — прервал меня генерал, — это отлично сказано, это верное.»

Итак, ехавши далее, он показывал мне имения Наследника, Ливадию, Орианду¹⁶, Алупку и, не желая ошибиться, хотел указать мне Байдарские ворота¹⁷, но на мой вопрос — «Не они ли?», он сказал — «Вы правы». Но все-таки ему не удалось хорошенько показать мне то, что ему хотелось; видно, проехавши один раз этот путь, невозможно отгадать наружно те места, которые проезжал внутри.

Подъезжая к Севастополю, он объяснял мне положение нашего флота, Константиновскую батарею, Михайловскую отличную, которая одна действовала во всё время¹⁸. Эти бухты необыкновенные по своей форме и длине. Указал он мне стотысячное кладбище севастопольских воинов¹⁹. Он сказал мне: «Поклонитесь этим павшим, они храбро защищали наш город и оставили по себе славу и память навеки». Так почтительно снял он свою шляпу и поклонился.

Сказавши ему, что я запишу непременно то, что он мне рассказывал, в мою памятную книжку, и отказав ему дать прочесть её, он, как я заметила, желал, чтобы его имя было внесено туда, потому что он просил не забыть его.

Подъехав к городу, я простилась с ним, выслушала его желание встретиться с нами через 30, 40 лет, я высказала подтверждение этому, показав ему на мой карман, где лежали портреты моих девочек, уже знакомых ему прежде, и прибавила: «И девочек моих представлю Вам не такими как они теперь, но, может быть, с такими детьми — моими внучатами».

С удовольствием оставила я наш пароход «Коцебу», потому что кроме приятной беседы с генералом Горемыкиным, как я узнала потом его фамилию от самого капитана «Коцебу», я не получила тех удобств от прислуги, т. е. девушки, которая была весьма не предупредительна и держала все очень нечисто, так как все данные были для того, чтобы получать удовольствие от той роскоши, которая заведена на пароходе.

Вошли в Севастополь с особенным грустным настроением и воспоминаниями о войне, потому что внешний вид и покинутая гавань напоминали весьма невеселые времена. Мы нашли гостиницу, рекомендованную нам Рукавишниковыми, Николая Ивановича Ветцеля²⁰, где мы были радушно приняты и отличным образом вымылись, оделись во всё чистое, что составляет самое первое наслаждение дорогой. Попросив переменить нам комнату, мы пошли шляться по городу, наэлектризованные рассказами генерала Горемыкина.

Дорогому моему муженьку не надо провожатого и, вооружившись воспоминаниями военных действий в Севастополе, мы отправились на правую его сторону, чтобы осмотреть, где сражались наши русские, сделав в короткое время укрепления до того несуществовавшие. Тотлебен²¹ распорядился сделать их, за что получил глубокую признательность, и под защитой их защищались наши в продолжении двух лет. Рассматривая с большим интересом местность, где были сражения, мы видели только полосами груды камней, что наводило на грустные воспоминания. Побродили мы долго по правой стороне города и вернулись домой измученные.

8-го сентября. Вторник 1870 г. Севастополь

Мой муженек встал рано и нагулялся уже досыта до 9 часов. В половине 10 ч<аса> мы отправились на новое странствие. Пошли в церковь Михаила, вновь отделанную, очень миленькую²²; потом спустились к бухте, перешли ее, видевши на пути обломки и целые пушки, множество ядер вкопанных и пришли мы к разоренным казармам; через северный город на другие поля, где было также сражение.

Нечаянно увидав Малахов курган, мы пошли к нему, не предполагая, что он еще очень далеко от нас. Нам было очень трудно взбираться, потому что на дороге только и были что разбросанные камни — бывшие укрепления; и по такой дороге мы едва добрались до Кургана и того домика, который стоял на верхушке его, служа сторожкой²³.

Отсюда-то увидели мы весь город, который представлял собою развалины — груды камней. Расспросивши сторожа о происходивших действиях, нельзя было не преклониться перед храбростью наших солдат и полководцев, как Корнилов — его именем назывался бастион, Истомин, Нахимов²⁴. Крепость, которую мы подробно осмотрели, составила для нас много интереса и долго, долго распрашивали мы о действиях наших и французских, английских войск. После 2-годовой защиты при таких ничтожных укреплениях, Мак-Магон²⁵ взял Малахов курган. Наши войска сохранили свою честь, не дав себя взять в плен, как поступили в настоящую войну Наполеон и тот же Мак-Магон, сдав 80-тысячную армию на руки неприятеля — прусаков²⁶.

Я очень счастлива тем, что была я на этом священном месте и в<з>биралась на него пешком. Поклонившись памятнику, под которым похоронены русские солдаты, и, взявши раковинку на память, мы пошли по направлению к северному городу, где мы должны будем взять ялик, чтобы переехать бухту разделяющую нас от Севастополя.

В северном городе нашли более жилых строений, чем в южном городе. Тут устроена гавань Русского общества Пароходства и Торговли; говорят, замечательная по своему устройству, но мы не имели времени сходить туда, да работы не происходили по случаю праздника 8 сент<ября>²⁷.

Переехав бухту, мы отправились в гостиницу, позавтракали и решили отправиться потом на стотысячное кладбище и Инкерман.

Наш Николай Иванович Ветцель удивился нашему подвигу, совершивши такую прогулку.

Вместе с тем он объявил нам, что господин Солдатенков²⁸ сегодня утром приехал из Одессы, чем нас весьма удивил, потому что он должен был быть в Крыму 4-м<я> днями раньше. Я была довольна такой встречей, всё-таки путешествие разнообразится еще больше с таким веселым и живым товарищем.

Зашедши в Тотлебенский музей²⁹ и не нашедши там ничего особенно интересного, мы наняли ялик на 100 000-е кладбище и оттуда в Инкерман. Я уговорила Пашу взять 2-х гребцов, чтобы ехать поскорей, несмотря на уверения самого лодочника, что достаточно и одного. Переехав бухту, мы пошли пешком и увидели великолепно расположенное кладбище, усаженное деревьями. Особенно понравились мне общие — братские могилы, которые имели отличную форму: некоторые квадратные с надписью посредине белой мраморной доски: «Братская могила». Были и могилы, убранные цветами. Были и красивые памятники, только все из белого камня и белого мрамора, так что кладбище не имеет грустного характера как вообще все подобные места.

Самая церковь имеет вид пирамиды, совершенно оригинальная, выстроенная по плану архитектора Авдеева³⁰. Внутри она восхитительна! Никогда не видала я подобной церкви. Живопись хорошая и отделка из мрамора поразительная. Мы с Пашей порадовались, что эта церковь весьма удачно вышла, и поспешили ехать в Инкерман, так как было уже 3 часа.

И <п>оглядели еще раз на расположение могил, вынеся хорошее впечатление об этом дорогом и святом месте.

Утомившись порядочно после больших прогулок в продолжении дня, я не хотела даже ехать в Инкерман, но проводник наш уговорил нас, что это будет недолго, скоро доедем. Ну! Что же делать, надо видеть что достойно внимания.

Ехали мы довольно долго вдоль бухты, пока доехали до Черной речки, известной по битве, несчастно кончившейся для нас под предводительством Реада³¹, который сам положил тут голову.

Шутя приняла я на себя дело рулевого, но оно вышло очень серьезно, потому что речка в этом месте была очень извилиста. Постоянно не доверяя себе совершенно, я спрашивала, так ли веду лодку, я слышала только одобрение от двух гребцов, и мой Пашутка тоже приятно улыбался.

Ну что же увидали мы в Инкермане? Страшную дикую местность с отвесными скалами, в которых был помещен монастырь мужской³², да кроме того древний монастырь, сделанный внутри скалы, где маялся сосланный сюда папа Римский Климент³³ в каменоломни.

Проводник-монах, очень приятный, данный нам лично самим настоятелем, показывал нам всё, что было интересно, и также развалины генуэзцев, бывшая крепость, окруженная валом, что заставляет предполагать, что море за 2000 тысячи лет было ровно с верхним слоем гор.

Сверху видели мы прелестную Инкерманскую долину с извивающейся Черной речкой. Паша заходил в другую, такую же древнюю церковь только не тронутую, в кот<орой> осталось что-то из отделки древней церкви³⁴.

Я уговаривала сесть скорей в лодку, так как собиралась туча с моря и делалось темно, наши лодочники поспешали, как-будто сами чего-то боялись, но не высказывали ничего подозрительного.

Я бодро правила рулем, в чем получала всё большее одобрение, и так, пролетев Черную речку, мы выехали в море, которое было весьма неспокойно. Видя, что туча всё более и более находит на нас, я с сомнением спрашивала наших проводни<ков>, что доедем ли мы, не лучше ли пристать к берегу, потому что началось сильное волнение в воде и пошел сильный дождь. Но проводники просили меня держаться берега, чтобы идти спокойней, и указывали на известные пункты, куда я должна направлять мой руль.

Считая себя прежде большой трусихой на море, я в эту минуту, казавшуюся для меня опасной, чувствовала необыкновенную бодрость, и откуда у меня бралась сила держать твердо руль, за что еще большее одобрение получила я от своих лодочников и даже сказали, что меня можно приписать к первому разряду, и никак не верили, что я никогда не имела руля в руках. Я приписала свое умение сметливости и развитости осязания в руках, благодаря игре на фортепиано.

Было так темно, маяки нам указывали дорогу и еще освещение на бульваре в Севастополе указывало мне место пристани нашей, куда я и направляла. Слава Богу пристали, и я почувствовала необыкновенное счастье — быть на твердой земле. Я тут только сознавала, насколько я была справедлива, уговорив взять 2-х лодочников, с одним мы, может быть, и не управились.

К.Т. Солдатенков. Портрет работы А.Г. Горавского (1857). Х., м. 69,4×56,3 см (овал). Гос. Третьяковская галерея

Возвратившись домой, мы застали ужин, вызвав к себе Козьму Терентьевича с Василием Егоровичем и Николаем Прокофьевичем³⁵. Встреча с ними была очень приветливая. Разошлись спать, но я не ожидала уснуть крепко после такого страшного моциона, который я имела в продолжении дня.

9 сентября 1870 г. Среда. Севастополь

В 9 часов утра выехали мы в тарантасе, который дал нам Никол<ай> Иванович Ветцель, в Ялту, до которой надо было сделать 83 версты. Эта дорога, как говорил нам Горемыкин, восхитительна, почему мы пожалели, что не могли выехать раньше, лошадей нам не давали. Выехав раньше Солдатенкова <на> 1/2 часа, мы и на станции прие<зж>али раньше, почему и пользовались первые готовыми лошадьми, они же принуждены были ждать, потому что разгон был слишком велик, а лошадей мало.

Первая станция была Балаклава. Дорога по ней проходит через те места, где были сражения с французами и англичанами. Видели мы только кладбища, иностранные и наши, и опять-таки груды камней, разбросанных по полям. Необыкновенно грустное впечатление производили эти поля, стоящие так уныло.

Дорога на второй станции шла всё но горам, покрытым кустами, что придавало веселый вид местности. Выехав из Севастополя с особенным ожиданием чего-то превосходного, вспоминая рассказы путешествовавших здесь, мы нисколько не были разочарованы. Действительно дорога была великолепно устроена и шла необыкновенно живописно.

Приехав на другую станцию, нам смотритель объявил, что лошадей нет, и мы принуждены были завтракать и пользоваться угощениями К<озьмы> Т<ерентьевича> и его друга, севастопольского доктора Дмитрова, весьма противного человека. На этой станции случилось весьма интересное происшествие! Через час после нашего приезда подъезжает какой-то генерал и — наш почмейстер в смущении — и, к нашему величайшему оскорблению, ведутся лошади ему и в 5 минут он уже уехал, благосклонно поговорив и со мной об цели моего путешествия. Надо было видеть, как Козьма Терент<ьевич> возмущался этим поступком начальника станции и не мог даже помириться с путешествием, которое он делает.

Страница путевого дневника В.Н. Третьяковой 1870 г. Отдел рукописей Гос. Третьяковской галереи. Публикуется впервые

В деревне Байдарки³⁶, где мы долго стояли, меня заинтересовал тип жителей, это были уже татары. Эти лица ужасно нравятся мне, столько красивого, серьезного в выражении их лиц, так что они больше всех напоминали мне итальянцев. Дети татар с длинными волосами и в красных фесках, что ужасно идет к их физиономиям. Тут увидала я в первый раз растение — табак.

Наконец дали нам лошадей, и мы первые выехали с необыкновенной жаждой ехать вперед, потому что нас ожидало великолепное зрелище в Байдарских воротах в 5<-ти> верстах от этой станции. Слышавши от Горемыкина, что в воротах живет некто Анна Семеновна, которая угощает великолепным кофеем, и я обещала нашим спутникам позаботиться дать и им кофе.

Сев в экипаж, ехали мы с Пашей с необыкновенным настроением и с веселыми физиономиями в ожидании какого-то благополучия... И действительно, почти везде эки<пажи> шли по верхам гор, покрытым лесом, так что и помину об море не было, и вдруг, въезжая в ворота, нарочно сделанные, открылся вид, которому подобного мы никогда не видели. С вершины горы увидели мы море во своей его красоте. День был чудный, море чисто голубое, скалы, расположенные необыкновенно красиво, рисовались на правой и на левой стороне на голубом фоне!

Налюбовавшись вдоволь, я пошла в ворота, где увидала жилье, спросила, не тут живет Анна Семеновна, и, увидав прелестную старушку, я попросила ее дать нам кофе, столь хваленого. «Не могу хвалиться, покушайте сами и скажете тогда, хорош или нет». Выговор ее малороссийский, и я наслаждалась, слушая ее, как она отлично составляла фразы, рассказывая мне о жизни своей, о детях, и на мой рассказ ей о своих детях и о том, что я двух сама кормила, она сказала следующее: аж, кто кормил сам, знает что за слово мама, а другие не понимают, не ценят значения это<го> слова.

Всё в этом роде говорила она, в одно и то же время приготовляя кофе нам и будущим гостям. Наконец она накрыла стол в своей спальне, прелестной комнате, где стояла ее постель с чистым одеялом и хорошими подушками. В углу образа были убраны цветами желтыми, кажется называются они бархатками, имеют крепкий запах. Я заметила, что здесь народ любит эти цветы, потому везде увидишь их — и в саду, и в комнатах.

Кофе был действительно отличный! Это единственное место, где я пила до сих пор кофе; сливки густые и отличное масло сливочное добавляли вкуса этому приятному напитку.

Я выбежала встретить наших путешественников, и надо было видеть тот восторг на лицах Василия Егоров<ича> и Николая Прокофьевича, который произвел этот грандиозный вид. Я заметила, что Ник<олай> Прокоф<ьевич>, до сих пор избе<га>вший, меня заговорил сам, спрашивая сочувствия, потому что он почувствовал тут равенство всех людей, убогих и здоровых (он горбатый), и что любоваться этим великолепием доступно каждому.

Тут видишь и чувствуешь силу высшего творца и равенство всех людей.

Я уговорила Солдатенкова сделать то же, что и я сделала! Бросить камень вниз, и слышно было, как он с визгом взлетал много раз вверх, для того, чтоб еще с большей силой упасть аршин на 10 ниже. Выразить того восторга и особенной жизни при этих ощущениях невозможно. Может понять нас тот, кто сам с таким же интересом путешествовал и предавался вполне впечатлению всего прекрасного, что ни встречал по дороге. Жму мысленно руку генералу Горемыкину, который понял нас, потому что сам обожал природу и столько хороших и великих минут обещал нам при виде такой грандиозной природы.

Сев в экипаж, мы начали спускаться с горы. И как?! До того были круты эти повороты и были расположены они поперек всей горы, и, летя вниз, мы только переглядывались с Пашей, ловя моментами великолепные виды при освещении солнца. Вся эта станция шла, спускаясь к морю все 22 версты.

Выехав довольно поздно из Севастополя, мы не могли попасть в Ялту рано, но в 9 часов, а вечера рано начинаются, в 6-м часу уже темнеет. Мы и просили извозчиков ехать как можно скорей, чтоб засветло проехать эти восхитительные места. Мы не могли сравнить ни с итальянскими видами, ни с Корнишом³⁷, потому что тут мы ехали постоянно садом: великолепные деревья, опутанные диким плющом, или кустарники, обвитые диким хмелем, составляющие форму беседки, поражали нас. Кусты шиповника с красными ягодками так украшали дикие камни, и мы подумали с Пашей, что должно быть здесь весной, когда в полном цвете эти кусты шиповника и все травы!

Воздух здесь необыкновенно ароматичный, даже в самом Севастополе и около запах сильный какими-то душистыми травами. Мы решили с Пашей, что надо непременно приехать сюда весною, чтобы вполне оценить красоту природы.

Последнюю станцию мы ехали когда уже темно, но мы не особенно это жалели, потому что завтра же мы хотим отправиться по этой же дороге в Алупку, Ливадию и Орианду. Въезжая в Ялту, город показался мне волшебным, так обманчив вид города при вечернем освещении.

Помещение в гостинице Ялты дали нам отвратительное, да и кушанье тоже дрянное. Вспоминая как этот городок понравился мне снаружи, так разочаровала меня гостиница, да говорят, что она здесь из первых. Мечтала я пожить в Ялте, но при такой скверной обстановке не захочется остаться дня лишнего здесь.

10 сентября 1870 г. Четверг. Ялта

Едем сегодня в окрестности Ялты; очень радуюсь провести так день. Наши тоже отправились, значит вместе будем ехать.

Дорога в Ливадии великолепная, и скоро остановились мы недалеко от дворца, куда нужно было дойти пешком. Слышавши так много хорошего об даче Наследника, которую строил и отделывал Монигетти³⁸, мы с особенным интересом рассматривали всё — снаружи и внутри. С первого взгляда этот домик, весь обвитый зеленью, показался нам райком, таким он был и внутри, простота до изящества в отделке <комнат> поражала нас, и мы только и могли сказать: что Монигетти молодец. Цветники и дорожки содержаны отлично. Так и манило нас погулять везде, так было всё приветливо в этом имении.

Дальше увидали мы дачу государыни, переделанную из старого дома Потоцких³⁹ самим Монигетти. Наружный вид ее хотя и проще, но есть там такие терраски, что невозможно отойти от них, так увлекательно и приветливо умел сделать их искусный архитектор. Я купила фотографию одной террасы, и она отлично передает ее характер. Дворца нам не могли показать, потому что в ожидании царской фамилии делали приготовления. Церковь⁴⁰ имели удовольствие видеть.

Поехали дальше в Орианду — бывшее имение Ник<олая> Павловича⁴¹, а теперь принадлежит Константину Николаевичу, в<еликому> кн<язю>⁴². Это имение понравилось мне более тех двух, местность дикая, необыкновенно красивые горы и дом в таком же стиле — совершенно простом, более похожем на казармы⁴³; террасы кругом имеют характер неприютный, необыкновенно правильный, так что нет ни уголка, где бы хотелось посидеть.

Погуляв наверху, мы поинтересовались отправиться вниз, ожидая и тут чего-нибудь особенно дико<го> — так и вышло: дорога к морю шла лесом, возле которой маленькие водопады придавали еще более дикости. Зелень необыкновенная, вьющиеся растения покрывали почти все деревья и кусты, которые нам встречались по дорожке. Мы с Пашей были в восторге, что нашли такую хорошую дорожку.

Алупка. Гравюра из альбома «Виды Крыма». Изд. Редакции журнала «Мирской вестник» (СПб., 1875)

Прийдя к морю, Паша любовался им, а я заинтересовалась камнями, выброшенными на берег. Я взяла один камень на память и велю вырезать: «Орианда, 10 сентября 1870 г<ода>». Дорога, которую мы избрали для возвратного пути, была еще лучше первой, так что мы вполне насладились великолепными видами. Походивши в верхнем саду, нас прогнал дождь на террасы, где мы принуждены были остаться целых полчаса, чтобы переждать дождь.

Не встретив ни души в доме, т. е. во дворце, мы самым семейным образом прогуливались, шаля, поя песенку «В селе малом Ваня жил». Этим я вспомнила мою семью, моих дорогих девчушечек, и Павлушечка при этих воспоминаниях приятно улыбался. Мы точно пожили в своей семье и между дорогими друзьями — Марушкой и Машенькой⁴⁴, которые в мыслях моих нераздельны от самых моих дорогих существ — детей. Как только немного просияло, мы отправились в Алупку — имение князя Воронцова⁴⁵.

Первое, что нас удивило тут — дворец в восточном вкусе; стены, имеющие вид коридоров, обросли снизу доверху вьющимися растениями. Вообще общий характер замка-дворца был поразительно великолепен! Мы решили, что следует запастись прежде силами, т. е. пообедать, а потом уже погулять. Подъезжая к гостинице, которую содержит камердинер Воронцова, мы нашли уже здесь компанию Солдатенкова, и сам К<озьма> Т<ерентьевич> и друг его Дмитров были в хмельном настроении. Я первым долгом обратилась к Вас<илию> Егоров<ичу> и Ник<олаю> Прокофьевичу с вопросом, как понравилось им всё то, что они видели. Они только указывали руками на то, что было перед глазами, и не могли лучшего сказать, как только доказать, что они были тронуты до глубины души со слезами на глазах. Тут Никол<ай> Прокофьевич чокнулся со мной бокалом шампанского в знак уважения ко мне за то глубокое понимание и сочувствие всему хорошему.

Действительно, место на котором стоял замок, было в высшей степени интересно: с одной стороны бесконечное море, с другой — высочайшие горы, верхушки которых были покрыты облаками.

Обед получили мы здесь отличный^*, белье чистое и, подкрепив свои силы, пошли во дворец. Внутри он великолепен, а снаружи еще более. Невозможно описать всей красоты вида на море, природы самой; роскошной отделки дворца. Только в памяти может остаться всё, и фотография напомнит⁴⁶ мне общий вид этого великолепного имения. Мы гуляли внизу; дорожка по берегу моря доставляла нам много прелестных видов — особенно одно местечко между двух водопадов. Собрала я затем маленький букетик, который и сохранится в этой книге⁴⁷.

Вернулись поздно домой; на дворе разыгрывалась гроза, что-то будет завтра! На душе у нас было полно впечатлений, тело не устало, устаю просто <от> отдыха, а между тем скверное помещение портило наше настроение — только и желалось того, чтобы скорей пролетела ночь.

11-г<о> сентября 1870. Пятница. Ялта

Ночь провели не хорошо; всю ночь была сильная гроза, и утро всё шел дождь, и гром то и дело раскатывал. В 8-м часу пошли было посмотреть на море, но едва только дошли до угла, ко<торый> выходит прямо в море, не возможно было стоять, не укрывшись на балконе от бокового дождя и града.

На наших глазах пришел пароход «Ольга», это тот самый, который взял с собой пассажиров, в том числе и англичан из Керчи в Поти. От сильного волнения пароход стоять не мог близко к берегу, он отошел на 5 верст и долго, говорят, стоять не мог по случаю сильного ветра.

Радовались мы, что нам не нужно было ехать сегодня, надеясь, что в день нашего переезда из Севастополя в Одессу будет лучше. Постоянно так успокаивает себя человек!

Стоя под навесом, мы жались всё более и более к стене и были бы решительно мокрехоньки, если бы один благодетельный господин не затащил к себе в номер, возле которого мы стояли. Молодой господин был очень симпатичен, жена его менее, а девчушка прелестная, только страшно избалованная. Семья эта хотела отправиться с пароходом «Ольга», но побоялась сильного ветра, да к тому же погода была слишком неблагоприятна для их девочки, у кот<орой> был коклюш. Поблагодарив их за любезность, мы пошли домой.

Вот пришлось посидеть несколько часов дома, а где приклонить голову, везде так темно, грязно! Пошли в общую залу, и тут кое-как приспособилась записать всё, что видела вчера. Вскоре пришел Солдатенков и сообщил нам, что он купил фотографии, весьма недурные, и советовал пойти посмотреть их и купить. Надо было послушаться благого совета, как средства не сидеть в противном кампозале и сделать по крайней мере дело!

Устроившись отлично на галерее, где пришлось нам смотреть фотографии, мы отобрали 50 экземпляров. Все эти виды будут напоминать нам позже все те великолепные места, которые мы видели на Южном берегу Крыма.

После отправились по городу; погода была всё еще пасмурная, нам не было охоты оставаться долее в Ялте, мы сговорились с Пашей или сейчас ехать в Симферополь, или нанять отдельный экипаж в Гурзуф. На станции лошадей не было, что нас и заставило избрать другой план.

Через час мы уже ехали в Гурзуф, на дороге встретили Солдатенкова, кот<орый> уже выехал в Симферополь, наняв коляску и четверню лошадей, в обеспечение не получать неприятности на дороге с почтовыми лошадьми. Дорога в Гурзуф немного хуже правой стороны Ялты, но все-таки интересна. Приехав в имение Фундукея⁴⁸, мы отправились гулять с тем известным рвением узнать не только внутреннее устройство имения, но и местности его. В этот день я чувствовала себя как-то тяжело, я едва двигалась, но все-таки гуляла, и, желая немного побаловать себя, сидела одна, отдыхая, на полугоре, пока мой муженек ходил в беседку, которая уж очень прельщала его будто бы великолепным видом из нее.

Долго, долго гуляли мы, рассматривали различные сорта деревьев, кустов с надписями на каждом и решили, что хозяин видно большой любитель ботаники. В город татарский мы не ходили, а издали рассматривали его. Он отлично расположен и имеет особенный характер, как и все татарские города. С наслаждением уселась в экипаж и только могла вполне успокоиться, когда, приехав домой, повалилась я на постель в пальто, несмотря на то, что было только шесть часов. Слыша сквозь сон музыку, которая играла на бульваре, я все-таки находила более сладким понежить себя в постельке.

12-г<о> сентября 1870 г. Суббота. Ялта

Встав в 6 часов, мы едва могли добиться, чтоб нам подали счет, и, не смотря на нашу просьбу дать нам чаю, мы уехали, все-таки не пивши его. Одним словом, хуже гостиницы мы не видали по порядкам и по неудобствам!

Мы почувствовали себя счастливее опять в нашем незатейливом тарантасике. Две станции от города мы ехали очень нескоро, кони были измучены, чахоточные вследствие дорог в горах. Местность в своем роде оригинальная, более дикая, с большими ручьями, которые то и дело портили шоссе. <На> станции перед Алуштой нам дали лошадей тройку наподбор, ямщик попался старый, из опытных, и мы пролетели 12 верст <от> станции так, что и голова <заболталась>, и в глазах помутило. Все 12 верст дорога шла, спускаясь с крутой горы вниз к морю, и поворачивала справа налево, на самом скором ходу, при чем ямщик посвистывал и то и дело перегибался с<о> стороны на сторону, поддерживая равновесие. Действительно восторгалась я езде такой лихой и смелой и считала это удовольствие как вознаграждение <за> прошедшие станции.

Путевой дневник В.Н. Третьяковой 1870 г. с засушенным букетиком крымских цветов. Гос. Третьяковской галерея. Воспроизводятся впервые. Фото Д. Лосева

В Алуште нашли мы очень порядочную станцию, напились чайку и отправились дальше. Этой станцией нас пугали, нам нужно было сделать 19 верст, из которых 13 шли всё в гору. Ямщик, от неудовольствия ехать во второй раз в сутки, на своих великолепных лошадях едва тащился, отвечая мне раздраженно, что еще только 3 или 7 верст на деле. Хотя было, правда, скучновато подниматься так тихо, к тому же шел дождь. Паша мой чувствовал себя плохо, расстроивши себе желудок в Ялте, но все-таки следует еще раз посмотреть эту дорогу, потому что все эти 19 верст мы объезжали самую высочайшую гору Крыма Чатыр-Даг или Палат-гору⁴⁹. Эта гора была у нас постоянно на глазах, но туман и дождь мешали нам видеть ее ясно.

Наконец, сделав эти 13 верст, нам пришлось спуститься версты 3 до станции. Ямщик отпряг 2-<х> пристяжных, а сами отправились на паре. Эти 3 версты мы отдохнули и ожили. Растительность тут неимоверная, машенные дубы необыкновенных размеров, если бы это было вечером, то, наверно, чувствовали бы некоторый страх, проживая в таких диких местах, где по ночам ревут олени, даже сам ямщик рассказывал это с некоторым ужасом.

Сама станция была построена на великолепном месте, так и хотелось бы подолее пробыть здесь, если б не грозили нам дурной дорогой до Симферополя.

Нечего было делать, как ехать далее, и, получив порядочных лошадей, мы просто полетели, едва удержав лошадей. Верст пять мы спускались по долине Чатыр-дага, а остальные версты мы потерпели порядочно. Ямщики называют дорогу, где не проведено шоссе, натуральным шоссе или самородным, так это-то самородное шоссе дало нам себя знать.

Мы очень удивились, что нам часто приходилось переезжать точно целое озеро, это был Салгир — единственная река во всем Крыму⁵⁰. Чем ближе были мы к станции, тем была дорога хуже, но наши хорошие кони бодро вытаскивали нас из грязи.

Мы с таким доверием обращались к нашему ямщику, так что спросили его, не может ли он везти нас далее в Симферополь, но он выразил эту невозможность, и мы тем более это сожалели, что знали заранее, что кони на этой станции плохие. Так выразился сам ямщик.

Было уже темно, когда подъехали к станции. Стоявши здесь целый час, мы едва могли получить лошадей, и, скрепя сердце, поехали в такую темноту дальше. Мы спрашивали ямщика, придется ли нам тут переезжать Салгир, и он нас успокоил, что только две Салгири должны мы переехать, а больше не будет. Я считала, что на 30 верстах мы переезжали Салгир раз 10. Очень жалели, что пришлось нам ехать поздно ночью эту дорогу, потому что встречалось нам много селений в зелени, а пирамидальные тополи казались необычайных размеров. Таких еще не приходилось нам видеть. Ну, слава Богу, приехали в Симферополь и остановились в единственном номере гостиницы Шнейдера. Мы были довольны и этим помещением, да и прислуга была довольно приветлива.

13-г<о> сентября 1870. Воскресенье. Симферополь

Провели ночь недурно и встали, имея настроение как только возможно ранее получить лошадей, чтобы направиться к Севастополю, но несмотря <на> уловки человека, нам обещали лошадей не ранее 11 часов. Мы наняли экипаж и отправились посмотреть город. Сам по себе он ничего не значит, но старый татарский город меня заинтересовал характером⁵¹.

Я тут только увидела, что дома татар имеют ту особенность: окна не выходят на улицу, а все — на двор. Это не допускается в их семейном быту по то<й> замкнутой жизни, которую ведут татары. В первый раз увидела и женщин, покрытых чадрами, побогаче были с белыми чадрами, а победней — цветными. Проехали мы базаром в Симферополе и тут видели мы разнообразные типы, в высшей степени заинтересовало меня это, так что хотелось рассмотреть каждого в лицо, без всякой совести. Живость их лиц была для меня совершенною новостью.

Неспеша, мы все-таки открыли то, что было хотя немного интересного. Мы выехали из Симферополя. Подъезжали к Альме, первой станции. Я подметила могущие быть укрепления при сражении, так и вышло, здесь было первое сражение⁵² и мы видели там и сям памятники похороненных воинов.

Вторая станция должна была быть Бахчисарай. Приехав туда, мы отправились на перекладной в город, чтобы видеть Чуфут-Кале⁵³, Успенский монастырь⁵⁴ и самый город со знаменитым дворцом Гирея⁵⁵. На дороге мы встретили Солдатенкова, возвращающегося из Бахчисарая, что нас очень удивило, потому что он выехал днем раньше нас из Ялты.

Прежде всего мы проехали в старый город Чуфут-Кале, находящийся на высочайшей горе, и как мы взобрались туда, увидали, что много жилищ были устроены внутри скал, так что двери и окна, и отверстия для труб были выдолблены в скалах.

Проводник нас провел в жилой дом, и там нам представился раввин Феркович⁵⁶, который показал нам старые рукописи, найденные у караимов после того, как они уже начали переселяться из этого города в другие. Показал после нам синагогу⁵⁷, тюрьмы⁵⁸. Господин этот очень понравился мне, видимо он очень образованный. Показывал же самый опустошенный город цыган⁵⁹.

Отправились мы далее, в Успенском монастыре нам некогда было останавливаться, да подобный монастырь видали мы в Инкермане. Мы спешили в Бахчисарай, где не нашли уже более той действительности, которая была на улицах. Тут в узкой улице торговали всеми съестными припасами. Тут в больших окнах лавок видели мы, как татары занимались мастерствами. Описывая всё, что пришлось нам здесь видеть, в<о> д<вор>це всё слишком бледно и вяло в сравнении с той жизнью и интересом, которые мы заметили на улицах.

Фотография опять-таки может мне лучше всего напомнить характер города и подробности того, что я там видела. Могу упомянуть об дворце Хана-Гирея. Он совершенно оригинален и увлекателен по своему наружному и внутреннему устройствам. Тут нашла я фонтан, след Марии Потоцкой⁶⁰ — напомнило мне сочинение Пушкина — «Бахчисарайский фонтан», которое я и прочту, когда вернусь домой.

Тут один старичок обещался показать нам мечеть, и, к своему удивлению, увидала я одного татарина, который назвался муллой этой мечети, и что он нас видел в Ялте в гостинице. Действительно, нельзя было не запомнить прелестного его лица с необыкновенной доброй улыбкой. Я узнала от него, что женщины не ходят у них в церковь, а молятся они у себя дома, что муэдзин призывает 5 раз в сутки желающих молиться. Потом, купивши у них кисет и кнутик, мы довольные отправились на станцию, откуда постарались выехать пораньше.

23 версты, которые нам нужно было сделать, мы пролетели в 2 часа, так что и не заметили, как время прошло. Иногда только останавливаясь, чувствовали сильный ветер и поговаривали о том, как мы завтра должны будем отправиться из Севастополя в Одессу, если ночью будет такой же сильный ветер. Но что же делать, надобно быть похрабрее. На последней станции перед Севастополем нам советовали не ехать, а переночевать, потому что дорога была очень плоха, ну мы и решили ночевать. Комната оказалась недурной, и, напившись чаю, я улеглась на диван, а Пашуточка на трех креслах. Я долго не могла успокоиться от смеха, видевши как он укладывался в импровизированную постель. Насекомые всю ночь не давали мне спать, однако встали рано и выехали в 6 ½ часов.

Нам обещали очень дурной путь в объезд к южной стороне Севастополя, но что же было делать, когда гостиница наша была на той стороне.

Факсимиле автографа В.Н. Третьяковой на обороте своего фотопортрета, воспроизведенного на с. 44: «Дорогим моим девочкам: Верочке, Сашеньке, Любочке Третьяковым. 1868 года я снималась после того, как я кормила Сашеньку. 24-х лет». Отдел рукописей Гос. Третьяковской галереи. В печатном виде воспроизводится впервые

14 сентября 1870. Понедельник. Севастополь

Слава Богу, приехали в Севастополь, после страшного мучения, испытанного нами по дороге. Сколько времени ждали мы обещанного «Соша», т. е. шоссе, но, не получая его долго, я трунила над ямщиком. Посл<едняя> станция шла мимо Инкерманского монастыря, знакомого уже нам. В 9 часов приехали мы, я хлопотала, укладывая всё белье и делая запас на всю дорогу до Москвы.

Сего дня должен прибыть пароход, на котором мы должны будем отправиться в Одессу, что то будет! Говорят, вчера вечером был сильный ветер, и если он повторится и сегодня, то обещали нам порядочную качку.

Паша вздумал еще съездить в Балаклаву и в Георгиевский монастырь⁶¹, который ему немало понравился. На возвратном пути он заезжал на французское кладбище⁶², но которое совсем не понравилось ему по устройству, сравнительно с нашим. За час до отхода парохода Паша вернулся, и мы отправились взять билеты и устроились как только могли хорошо.

Только что мы отплыли на несколько саженей, как началась качка, и мы, женщины, отправились вниз лечь, для предупреждения неприятных последствий. Надо мной, по обыкновению, смеялись, что я и трусиха, и выдумываю небывалую качку, но что же делать, отделываться от нападок не могла, силенок не было. Солдатенков и Грачев подсмеивались надо мной, и я обещала им кару судьбы за все нападки, которые я получила от них. Потом, погода стала посносней, обедали, а через 2 часа, когда дождь пошел, погода утихла, стали приближаться к Евпатории.

Подзорная труба П.М. Третьякова, которую знаменитый коллекционер всегда брал в путешествия. Гос. Третьяковская галерея. Воспроизводится впервые. Фото Д. Лосева

Нам дали чай, который до того опротивел, что неприятно было взять его в рот. Долго разговаривала я с Николаем Прокофьевичем, и нашла его очень приятным господином. В общей зале собралось так много различных личностей, интересных и менее интересных. Так что я чувствовала себя как-то особенно в таком собрании. Солдатенков подсел к нам, разговаривали с час и хотели разойтись, когда тронется пароход. Ну, вот тронулся, и сейчас же опять остановился, видно что-то случилось, пошло шептание, подозрительный разговор, так что многие начали подозревать неудачу. Куз<ьма> Терент<ьевич> для моего и своего спокойствия отправился на палубу узнать по крайней мере причину нашей остановки. Возвратившись, сказал, что причина нашей остановки та, что «бочка»⁶³, за которую прицепляется пароход, попала по случаю темнейшей ночи в колесо.

Происшествие это по-видимому неважное, почему мы и разошлись спокойно, как только тронулся наш пароход.

Что же пришлось испытать нам в эту ночь? Не дай Бог только другой ночи подобной! Боковая качка началась с 12 часов ночи; я предалась терпению, что было по моему крайнему разумению, самое лучшее. Утешая моих спутниц (а главное, одну <симп>атичную англичанку, которая употребляла все, прежде данные ей кем-то советы, лежать на спине, не двигаясь, и тем более усиливала свои страдания), я насилу справлялась с собой, чтобы и другим быть сколько-нибудь полезной. За мои маленькие услуги барыни меня называли необыкновенно доброй, милой и обещали мне Царство небесное за это. С нами ехала одна херсонская помещица толщины необъятной с двумя дочками, совершенными нимфами. Вот этим девицам пришлось помогать всего больше. Качаясь неимоверно сильно, мы действительно желали только поскорей пристать к Одессе, не предполагая нисколько испорченности парохода. Бывали минуты, которых я никогда не забуду, что 4 раза нас так качало, что можно было бояться за нашу жизнь, и осторожный капитан, практик своего дела, тише пускал свою машину, чтобы дать спокойней идти пароходу в эти минуты. Я постоянно следила за малейшим шумом, производимым сильной качкой.

Раз слышала я, как в буфете посуда полетела со столов и как после этого удара к нам в каюту захлестнула вода из среднего окошка. Я поняла это явление, но мои барыни без всякого рассуждения молили Бога об том, чтобы он донес нас только до места. Смех и горе! Эти барыни очень заботились о том, какое дитя кричит без умолку за перегородкой, и, не знавши, что это благородное, желали чтобы Бог убрал его поскорей, а потом выражали только сожаление. Я смеялась над этим их пожеланием. В свою очередь слушала разговор этот как будто бы развитых барынь. Были тут и другие барынки, более симпатичные и более понимающие меня.

От 4 часов мы, измученные, уснули до 6 ½ часов⁶⁴ и, проснувшись, чувствовали сильнейшую качку, которая продолжалась еще до 8 часов. Опять слышала я стоны и мольбы, чтоб Всевышний скорей довез нас. Наконец время завтрака настало, никто не пошел, потому что не чувствовали себя вполне способными выдерживать присутствие публики после ночной трепки. Однако стало потише — значит, берега показались, и мы, а главное я, собравшись с силами, встали раздать кушанье моим несчастным барыням, которые или не могли, или не хотели поднять головы. Кому-нибудь надо было действовать, и я, соображая и руководствуясь рассудком, тормошилась как могла. Никогда не забуду я того момента, когда принесли нам завтрак или лучше сказать закусить солененького. Каждая вооружилась съестным, и после маленького антракта, которым мы воспользовались, чтобы чем-нибудь наполнить наши несчастные желудки. В один момент почувствовав боковую сильнейшую качку, мы в мгновенье ока очутились все в постелях в лежачем положении с кусками в руках. Этот момент был смешон донельзя!

Девушкины ответы нисколько не успокаивали моих барынь, потому что они нисколько не рассуждали, как мне казалось. Я же сама не давала б других ответов, если бы меня барыни расспрашивали.

Примечания

*. Кушанья, которые нам понравились дорогой. Горячий пудинг из хлеба и орехов со сбитыми сливками холодными. Пате-шо, облитые шоколадом. Макаронное тесто, каравай с мелким изюмом, сверху посыпанный сахаром и запеченый. (Записано рукой Веры Николаевны на отдельном листке — Т.К.)

1. Боткина А.П. Павел Михайлович Третьяков в жизни и искусстве». М., 1995. С. 89—92. Основанный на богатейшем собрании документов, фундаментальный труд о П.М. Третьякове первый раз был выпущен в 1951 г. при жизни автора.

2. Меблированные комнаты.

3. Речь идет о керченской крепости, которая была спроектирована во 2-й пол. XIX в. Э.И. Тотлебеным. В «Путеводителе по Крыму» М. Сосногоровой, изданном в 1874 г. в Одессе (далее — М. Сосногорова), отмечено «самое узкое место, где была Павловская батарея и строится теперь первоклассная крепость».

4. Крымская (Восточная) война 1853—1856 гг., первоначально русско-турецкая за господство на Бл. Востоке. С февраля 1854 г. Турция воевала в союзе с Великобританией, Францией. В 1855 г. к ним присоединилось Сардинское королевство.

5. Речь идет о здании, специально построенном в 1835 г. для музея древностей по распоряжению кн. М.С. Воронцова на уступе горы Митридат в псевдоантичном стиле. Разрушено в годы Вел. Отечеств. войны.

6. Очевидно, речь идет о развалинах и катакомбах города Пантикапей (VI в. до н.э.) — столице Боспорского царства, располагавшегося на горе Митридат. К сер. XIX в. в России было выпущено несколько книг, посв. истории Боспорского царства.

7. Во время Крымской войны музей древностей, основанный в 1826 г., был разграблен англичанами. После войны здание передали православному храму, а «помещение для музея, т. е. для хранения находимых древностей, находится теперь в частном доме», как сообщалось в путеводителе (М. Сосногорова. С. 347—348).

8. См. прим. 22, 23 на с. 43.

9. См. прим. 25 на с. 43.

10. Дом был построен художником по собственному проекту в 1845 г. на берегу Феодосийского залива. Ныне в нем — Национальная картинная галерея им. И.К. Айвазовского.

11. Рукавишникова Елена Кузьминична (урожд. Веретенникова, 1817 или 1818—1879), по воспоминаниям Веры Зилоти, «добрая и милая».

12. Действительно, в нач. 1870-х город был мало озеленен. Много насаждений в Феодосии появилось уже в нач. XX в.

13. См. прим. 24 на с. 43.

14. Церковь св. Иоанна Златоуста. Сооружена по проекту архитектора Г.И. Торичелли, освящена в 1837 г. «На возвышенности, среди каштанов и густой зелени, стоит красивая церковь готической архитектуры». (М. Сосногорова. С. 93).

15. См. прим. 16 на с. 43.

16. В совр. написании — Ореанда.

17. Перевал через Крымские горы из Байдарской долины к побережью Черного моря (по дороге из Ялты в Севастополь); в наиболее возвышенной части оформлен под крепостные ворота. Смотровая площадка с видом на море построена в 1848 г. стараниями князя М.С. Воронцова.

18. Речь идет о главнейшем форте «Константиновская батарея», который занимал господствующее положение и защищал вход в Севастопольскую бухту с северной стороны во время 349 дней героической обороны Севастополя.

19. Братское кладбище воинов-защитников Севастополя на Северной стороне Севастопольского рейда. Реально на этом кладбище похоронено около 40 тыс. чел. В путеводителе отмечено, что все окрестности Севастополя усеяны могилами (М. Сосногорова. С. 218—219).

20. Гостиница Ветцеля находилась на Екатерининской улице, «в первом квартале ее» от Екатерининской площади (М. Сосногорова. С. 203—204).

21. Тотлебен Эдуард Иванович (1818—1884), граф, рус. инженер-генерал. При обороне Севастополя руководил инженерными работами.

22. Храм св. Михаила во время осады Севастополя являлся гарнизонной церковью.

23. Из путеводителя: «Здесь сторож, приставленный охранять эти печальные места, укажет вам, где находились 1, 2, 3, 4 и 5 бастионы и где пали Корнилов и Нахимов» (М. Сосногорова. С. 218).

24. В верх. части Севастополя в 1854—1888 гг. был построен храм Св. Владимира, где захоронены: адмирал М.П. Лазарев, вице-адмиралы В.А. Корнилов, П.С. Нахимов, контрадмирал В.И. Истомин.

25. Мак-Магон (Mac-Mahon) Патрис (1808—1893), французский генерал, участник Крымской войны.

26. Речь идет о франко-прусской войне (1870—1871) и сдаче в 1870 г. Наполеоном III и Мак-Магоном 100-тысячной армии в плен под Седаном.

27. Праздник Рождества Пресв. Богородицы.

28. См. прим. 27 на с. 43.

29. После окончания Крымской войны Э.И. Тотлебен предоставил первый этаж своего дома для размещения в нем реликвий периода обороны Севастополя. Открытие музея состоялось 14 сентября 1869 г. Как сказано в путеводителе, «Тотлебенский музей» находился рядом с гостиницей Ветцеля. (М. Сосногорова. С. 216—217).

30. Храм на кладбище защитников Севастополя сооружен по проекту архитектора Авдеева в виде пирамиды из «красного порфира, взятого с вершины Кастель-горы, близ Алушты», на плитах выбиты имена похороненных на кладбище защитников Севастополя (М. Сосногорова. С. 219).

31. Реад Николай Андреевич (1792—1855), генерал от кавалерии, герой Отечественной войны 1812 г. В 1854 г. временно управлял Кавказским краем. Убит в сражении на Черной речке 4 августа 1855 г.

32. На месте древнего монастыря с храмами X—XI вв. и кельями, высеченными в скалах, в 1850 г. Архиеп. Иннокентий устроил кинонию во имя св. пап Климента и Мартина.

33. См. прим. 17 на с. 43

34. Как пишет М. Сосногорова, на Инкерманской скале — утесах, выступающих отвесным мысом на правой стороне Черной речки, были высечены жилища и «находилась пещерная церковь, с эффектною живописью и часовни в других пещерах с иссеченными в храмах гробницами» (С. 231).

35. Очевидно, речь идет о Грачеве Василии Егоровиче, владельце московской типографии, в которой Солдатенков печатал книги. Достоверные сведения о Николае Прокофьевиче публикатору неизвестны.

36. Ныне — с. Орлиное (Севаст. горсовет).

37. Rout du Corniche — живописная дорога из Ниццы в Геную.

38. Монигетти Ипполит Антонович (1819—1878).

39. В 1834—1861 гг. Ливадией владел граф Лев Потоцкий. При нем была построена красивая дача и разведены виноградники. После его смерти наследники продали Ливадию в министерство уделов, а в 1861 г. она стала принадлежать Государыне императрице. Дом Потоцкого перестроил И.А. Монигетти в 1862—1866 гг. (М. Сосногорова. С. 107.)

40. Дворцовая церковь Воздвижения Честного Креста сооружена в византийском стиле.

41. Николай I (1796—1855) приобрел Ореанду в 1826 г., уже будучи императором, и подарил ее императрице Александре Федоровне.

42. Константин Николаевич (1827—1892), вел. кн., гос. и воен.-морской деятель, 2-й сын Николая I, брат Александра И.

43. Дворец был окончен постройкой в 1852 г., сгорел в 1882 г.

44. Речь идет о Марии Ивановне Третьяковой (1824—1894), двоюродной сестре П. Третьякова, и Марии Ивановне Сотц (ок. 1844—?), воспитательнице Верочки и Сашеньки Третьяковых.

45. В Алупке дворец графа Михаила Семеновича Воронцова (1782—1856) был построен в 1826—1846 гг. высоко над уровнем моря по проекту англ. архитектора Э. Блора. Вокруг дворца — нижние и верхние парки. В наст. время здесь Алупкинский дворцово-парковый заповедник.

46. Фотографии, сделанные во время путешествия, не сохранились.

47. Этот букетик хранится в дневнике и поныне.

48. В 1870-х Гурзуф принадлежал Фундукею, который перестроил красивый господский дом с террасой герцога де Ришелье (основателя Одессы) в удобную дачу и создал не только великолепный ботанический сад с редкими по красоте растениями, но и плантации виноградников.

49. Одна из высших точек в Таврическом горном хребте. «Чатыр-Даг» по-татарски означает «шатер-гора». Русские называли ее «Палат-гора».

50. Не верно. Только автором упомянуты еще речки Альма и Черная.

51. Речь идет о старой, «татарской» части Симферополя Ак-Мечеть (белая мечеть), «несколько узких улиц, вдоль которых тянутся каменные стены с калитками» (М. Сосногорова. С. 17).

52. Во время Крымской войны англо-французским войскам удалось высадиться в Крыму и 8 сентября 1854 г. разбить русскую оборону у р. Альма.

53. «Пещерный город» караимов; расположен на обширном плато горного мыса, поднятого на 150-метровую высоту, в 3 км к востоку от Бахчисарая. В 1852 году, за 18 лет до путешествия Третьяковых, из Чуфут-Кале (Кырк-Ер) ушли последние обитатели.

54. Пещерный Успенский монастырь находится в Бахчисарайском ущелье. О нем см.: «Крымский альбом 2000». М.; Феодосия, 2002. С. 16—32.

55. Ханский дворец построен в начале XVI века, при хане Абдул-Сахал-Гирее, включает ряд помещений, расположенных вокруг прямоугольного двора с рядом внутренних построек и двориком, где находится знаменитый Фонтан слез. Ныне дворец входит в состав Бахчисарайского государственного историко-культурного заповедника.

56. См. прим. 15 на с. 43.

57. Неверно. Молитвенный дом караимов называется кенасой. В Чуфут-Кале их две — большая (XIV в.) и малая (XVIII в.).

58. Из путеводителя по Крыму А. Безчинского (М., 1904): «здесь в ханские времена была тюрьма, служившая местом заключения государственных преступников. Говорят, здесь томился 20 лет (1660—1680) боярин В.Б. Шереметев, а также князь Андрей Ромодановский и польский гетман Потоцкий».

59. Речь идет «цыганском городке», который находился недалеко от дворца Гиреев. Как утверждает путеводитель, «хижины цыган приютились к утесам, в которых заметны закопченные дымом пещеры, выдолбленные, как по всему видно, в древности, быть может в доисторические времена» (М. Сосногорова. С. 169).

60. Знаменитый Фонтан слез был создан иранским мастером Омером по распоряжению хана Крым-Гирея в память его любимой жены Диляры-Бикеч, умершей в 1764 г. Из книги путешествий по Тавриде И.М. Муравьева-Апостола: «Странно очень, что все здешние жители непременно хотят, чтобы эта красавица была не грузинка, а полячка, именно какая-то Потоцкая, будто бы похищенная Керим-Гиреем. Сколько я ни спорил с ними, сколько ни уверял их, что предание сие не имеет никакого исторического основания, и что во второй половине XVIII в. не так легко было татарам похищать полячек; все доводы мои остались бесполезными: они стоят в одном: красавица была Потоцкая; и я другой причины упорству сему не нахожу, как разве приятное и справедливое мнение, что красота женская есть, так сказать, принадлежность рода Потоцких» (цит. по изд.: Пушкин. Т. 4. Поэмы. М., 1984. С. 175).

61. Балаклавский Георгиевский монастырь расположен в живописной местности между Севастополем и Балаклавой на обрывистом берегу мыса Фиолент в начале Главной или Южной гряды Крымских гор. Подробнее см.: В. Шавшин. От земной суеты / Крымский альбом 1997. М.; Феодосия, 1997. С. 106—121.

62. Кладбище, на котором захоронены французы, погибшие в годы Крымской войны.

63. Слово «колесо» зачеркнуто, написано слово «бочка».

64. Слово «часов» зачеркнуто.

Публикация и примечания Тамары Кафтановой