Михаил Булгаков в «Трудах и днях» Максимилиана Волошина

Еще недавно, рассказывая о поездках М.А. Булгакова в Крым [1], его первое посещение датировали 1925 годом, когда Булгаков с женой Л. Белозерской побывал в Коктебеле у М. Волошина. Источниками сведений служили воспоминания Белозерской и др., «Жизнеописание Михаила Булгакова» М. Чудаковой и другие доступные на то время издания и архивные документы. Однако было мало ссылок на работы о Волошине Владимира Петровича Купченко (1938—2004), возможно потому, что его фундаментальная работа «Труды и дни...» [2, 3] была издана позднее.

В год выхода первого тома [2] автор данной статьи нашел связь публикации Булгакова с Евпаторией, и в дальнейшем удалось обнаружить, что свою первую поездку в Крым в годы советской власти писатель совершил в 1923 году [4]. Однако в этой работе не использовались исследования В.П. Купченко о Волошине [3]. Недавнее их изучение позволило автору найти связующее звено между двумя указанными поездками М. Булгакова в Крым, а также расширить круг сведений о событиях и людях, связанных тогда с писателем и поэтом.

Волошин посещал Евпаторию как до революции [2, с. 301], так и в годы гражданской войны [3, с. 73—74]. Но об этих событиях было известно и раньше. А в контексте заявленной темы важно, что Волошин также посетил Евпаторию и в советское время, на полтора года раньше Булгакова, в 1922 году [3, с. 164]. Сведения об этой поездке в других источниках автор не обнаружил, о ней не знают в Евпатории.

Поэт был приглашен сотрудниками Евпаторийской городской библиотеки им. Пушкина, провел в городе неделю, проживая в здании библиотеки. Он выступал с лекциями и чтением своих стихов о России, вызвавших большой интерес жителей города. Это не осталось без внимания местного военного цензора Шницера, который стал угрожать арестом Волошину и устроителям выступлений. На следующий день Волошин вызывался Шницером в местную ЧК для объяснений. Эта история интересна сама по себе и требует дальнейших исследований. Отметим только, что на сторону поэта стал «местный партийный комитет», благодаря чему состоялось 4 лекции поэта. Как писал Волошин, «Евпатория принимала с редким гостеприимством».

Находясь в Евпатории, в период 2—8сентября 1922 года Волошин знакомится с писательницей С.З. Федорченко (1880—1959) и с её мужем Н.П. Ракицким (1888—1979) [3, с. 164]. О том, что Федорченко и Ракицкий были знакомыми Булгакова, рассказывается в [1, с. 44—45], а также в воспоминаниях Белозерской [5, с. 122]. Ракицкий познакомился с Булгаковым в 1916 году, когда будущий писатель еще был врачом в Смоленской губернии. В начале 1917 года их дороги разошлись, и вновь они встретились зимой в начале 1923 года уже в Москве [6]. Это было время сотрудничества Булгакова с эмигрантским изданием «Накануне» (Берлин), проводившим сменовеховские идеи сотрудничества с Советской Россией¹.

Уже в начале 1922 года сменовеховцы стали приезжать в Россию, а потом и возвращаться из эмиграции. Одними из первых были профессор Ключников, Алексей Толстой и Ю.Н. Потехин, поселившийся в Москве с полномочиями по сбору литературного материала для «Накануне»². Первая публикация Булгакова «Москва краснокаменная» в этом берлинском издании появилась 30 июля 1922 года.

Квартира Потехина стала местом встречи писателей, проведения литературных вечеров. В то время Булгаков, по сведениям Ракицкого, был с Потехиным в дружеских отношениях. На одном из таких вечеров зимой 1923 года (судя по всему, уже в конце 1923 года — В.М.) у Потехина, Булгаков был с женой Т. Лаппой, и тогда же познакомился с Л.Е. Белозерской и ее мужем, известным журналистом И.М. Василевским (выступавшим под псевдонимами He-буква, потом Полтавский).

Эти сведения Ракицкого не согласуются с воспоминаниями Белозерской [5, с. 87], что ее встреча с Булгаковым состоялась в начале 1924 года, и не у Потехина. Согласно [7, с. 282] это было в начале января 1924 г. на вечере, устроенном редакцией «Накануне» в честь Алексея Толстого в особняке Бюро обслуживания иностранцев в Денежном переулке. Но о том, что Булгаков был знаком с Потехиным, Ключниковым, А. Толстым, свидетельствует и первая жена писателя Татьяна Николаевна [7, с. 282].

Для нас важно то, что в период 1922—1923 года Булгаков завел много знакомств в писательской и журналистской среде Москвы, участвовал в литературных вечерах сменовеховцев, кружка «Зеленая лампа», «Никитинские субботники» и др. Среди этих людей многие знали Волошина, переписывались с ним, бывали у него в Коктебеле.

После знакомства с Волошиным в Евпатории, с ним вела обширную переписку и дружила Софья Захаровна Федорченко, жена Ракицкого (См. стр. 66). Становится понятно, что Федорченко и Булгаков оказались в Москве в одной среде литераторов и издателей, и со временем у них образовался значительный круг общих знакомых и друзей. Многим из них посвящены строки воспоминаний Белозерской, а например, Вересаеву и Ангарскому, даже страницы. Так что их общение могло быть для Булгакова еще одним источником сведений, пока мало известным, о гражданской войне в Крыму.

О содержании этого общения Белозерская умалчивает, однако несомненно, что они были люди одного круга, разделяли многие взгляды друг друга. Хотя и нет прямых сведений, но становится понятным, что Евпатория, Крым и Волошин в биографии Федорченко имеют непосредственное отношение к последующим поездкам Булгакова именно в Евпаторию, в Крым и к Волошину.

А завязка этих событий относится к 1922 году, и их Волошин отметил (по записи 1931-го года) как значительные: «Отъезд в Саки. Розановы. Федорченко. Евпатория. Севастополь. Ялта. Болезнь и смерть мамы». В конце этого же года Волошин в письме С. Парнок упоминал «о своей дружбе с Федорченко, о чтении лекций и стихов (убедился в их нужности и силе впечатления), о стычке с военным цензором» [3, с. 173—174].

Но в 1922 году материальное положение еще не позволяло Булгакову выезжать в другие города. Положение изменилось в первой половине 1923 года, Булгаков все активнее сотрудничает с газетой «Накануне» и ее «Литературным приложением», а также работает сначала обработчиком писем, а затем штатным фельетонистом газеты «Гудок». В 1923 году начинаются его поездки по стране, командировки как от «Накануне» (например, в Киев, апрель 1923), так и от «Гудка».

Поездка в Евпаторию в декабре 1923 года могла быть командировкой от «Гудка», т.к. результатом явился фельетон «Сильнодействующее средство», имеющий отношение к железнодорожному ведомству. Благодаря [3] можно понять, что какие-то сведения по Евпатории Булгаков к этому времени мог получить от Федорченко и Ракицкого. Из анализа содержания фельетона в [4, с. 15—25] предполагается, что это могла быть и самостоятельная поездка Булгакова в связи с плохим состоянием здоровья и другими причинами.

Если же Булгаков знал от Федорченко историю про евпаторийского военного цензора, то это намного повышает смелость этой его поездки и публикации. Хотя для Волошина «история с цензором» после его отъезда из Евпатории не имела последствий, устроителям его выступлений — сотрудникам библиотеки, пришлось несладко.

Волошин встречался в Симферополе с влиятельными лицами в руководстве Крыма, писал им о гонениях на сотрудников библиотеки, его заверяли, что «газета "Красный Крым" критиковала Шницера, а Гавен постановил арестовать его» [3, с. 169], но действительность оказалась обратной.

Работникам библиотеки пришлось уволиться (им грозили судом), и даже уехать из Евпатории. Кое-кто уехал в Москву, откуда одна из них Б. Шамаш в феврале 1923 года в письме сообщала Волошину: «...ни службы, ни комнаты пока нет. Встречают Федорченко, Тугенхольда. В Евпатории в библиотеке хозяйничает Шницер (изъял 400 книг)» [3, с. 179]. О дальнейшей судьбе этих евпаторийцев сведения в [3] отсутствуют, и хотя тема эта представляет значительный интерес, но она все же требует отдельного исследования.

Алексей Толстой, редактор литературного приложения к «Накануне»

Вполне вероятно, что эта история была известна Булгакову от Федорченко или Ракицкого к моменту его поездки в Евпаторию в декабре 1923 года. Сама Федорченко часто переписывалась с Волошиным в 1923 году, посылала ему свою книгу «Народ на войне», вышедшую вторым изданием в конце 1922 года. Но в Крым поехала в сентябре 1923 года не в Евпаторию, и не в Коктебель, а в Ялту. Ракицкий оставался в Москве. Возможно потому, что Волошин еще в начале 1923 года обещал приехать в Москву, где «с марта все его ждали», но он так и не приехал.

Булгаков в 1923 и 1924 годах еще не мог себе позволить продолжительную поездку на отдых. Непросто складывалась личная жизнь — он расходился с первой женой и устраивал жизнь с Белозерской. У него было много журналистской и писательской работы в «Накануне», «Гудке», в журналах и других изданиях. Сотрудничество с «Накануне» закончилось в середине 1924 года публикацией «Москва 1920-х годов». Но еще в октябре 1923 года Булгаков в своем дневнике сделал следующий вывод: «Компания исключительной сволочи группируется вокруг "Накануне". Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда надо будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени. <...> Железная необходимость вынудила меня печататься в нем» [9, с. 113].

Булгаков терпеть не мог необязательных и лживых людей, и по поводу А. Толстого делает вывод в декабре 1924 года: «Грязный, бесчестный шут» [9, с. 128]. В самом начале 1925 года записывает по поводу другого сменовеховского друга: «Один вид Ю. Потехина, приехавшего по способу чеховской записной книжки и нагло уверяющего, что...

— Мы все люди без идеологии, — действует на меня, как звук кавалерийской трубы.

— Не бреши!

Литература, на худой конец, может быть даже коммунистической, но она не будет садыкерско-сменовеховской³ (т.е. продажной, — имеется в виду настоящая литература — В.М.)» [9, с. 133]. Не мог Булгаков простить им обещаний — опубликовать в Берлине отдельными изданиями «Записки на манжетах» и «Белую гвардию», — которые остались пустыми разговорами.

Не лучше он оценивал и публику, собравшуюся на чтение его повести «Роковые яйца» в конце декабря 1924 года: «"Никитинские субботники" — затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев» (выделено М.Б.) [9, с. 131]. Уже тогда Булгаков задается вопросом, «как бы не саданули меня за все эти подвиги "в места не столь отдаленные"»? Ведь «там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература». Здесь явно просматривается намек на возможное присутствие доносчиков и сексотов. Теперь известно, что так оно и было.

Тем не менее, 7 и 21 марта 1925 года на этих же «субботниках» Булгаков читает свою новую повесть «Собачье сердце». Эти даты известны и потому, что в архивах Лубянки сохранился подробный отчет об этом событии одного из внимательных «писателей». Исходя из содержания повести, доносчик приводит свои выводы, не брезгуя явной ложью: «...Булгаков определенно ненавидит и презирает весь совстрой, отрицает все его достижения. Кроме того, книга пестрит порнографией, облеченной в деловой, якобы научный вид» [9, с. 173].

Можно понять, почему Булгаков все же участвовал в «Никитинских субботниках». Их «хозяйка» Евдоксия Федоровна Никитина (1893—1973) занималась историей литературы, выпускала альманах и организовала издательство, привлекала к участию в «субботниках» многих известных литераторов. Забегая вперед, упомянем, что в 1924 году, в свой приезд в Москву, у нее выступал и Волошин. Приведенная выше характеристика Булгакова вызвана тем, что его произведения (как и Волошина) в издательстве «Никитинских субботников» не были приняты, хотя вызвали большой интерес слушателей.

Булгаков не был постоянным членом этих литературных собраний, во всяком случае, он отсутствует на известной картине «Заседание объединения "Никитинские субботники"» (художник К.Ф. Юон, 1930), посвященной юбилейному 500-му заседанию [10]. Но число членов объединения в то время достигало двухсот человек, а на картине поместилось всего 46 персонажей. Среди них есть С.З. Федорченко, сидящая рядом с революционеркой В.Н. Фигнер, напротив через стол сидел тогда уже опальный А.В. Луначарский. Присутствуют известные писатели и поэты — В.В. Вересаев, Л.М. Леонов, Вс. В. Иванов, А. Белый, Р. Ивнев, С.М. Городецкий, П. Романов, Л.Н. Сейфуллина, А.С. Новиков-Прибой и др. Все это были люди, представлявшие, как сказал Пастернак по поводу Вересаева, «законное явление», а Булгаков был явлением «незаконным».

Несмотря на то, что Булгаков читал на этих вечерах все свои основные произведения 1920-х годов, начиная с «Записок на манжетах», ни одно из них в альманахе или издательстве «Никитинских субботников» не увидело свет. Все они с трудом проходили цензуру, а «Собачье сердце» после многих цензурных мытарств вообще оказалось изъято сотрудниками ГПУ при обыске.

Поэтому тех, кто оказывал доброжелательную и искреннюю поддержку Булгакову-писателю, помогал опубликоваться в журналах или альманахах, издать книгу, было не так много. Таких людей можно отличить по отношению к ним, выразившимся в дневнике Булгакова [9, с. 102—176], в воспоминаниях Белозерской [5]. Кроме уже упомянутых издателя Ангарского и писателя Вересаева, это поэт П.Н. Зайцев, все они редактировали альманах «Недра», где вышли повести «Дьяволиада» и «Роковые яйца». Издательство «Недра» напечатало сборник Булгакова «Дьяволиада» (1926), куда вошли обе эти повести. Затем было потрачено много усилий к изданию «Собачьего сердца», которое нравилось Ангарскому и Вересаеву. Но, увы..., фактически из-за этой повести завершилась карьера Булгакова, как официально разрешенного советского писателя-беллетриста.

Как отмечала М. Чудакова: «...по воспоминаниям близких, Булгаков навсегда сохранил уважение и признательность к Ангарскому как к человеку, искренне преданному литературе и умевшему с редким упорством и твердостью отстаивать интересы того автора, в талант которого он поверил однажды, и своего взгляда на него уже не переменял» [7, с. 333].

Но именно с Ангарским, Вересаевым, Федорченко в эти годы активно общался, в основном перепиской, Волошин. «Недра» также печатали его стихи в своих альманахах, но книги стихов так и не смогли издать. В изданиях «Недра» с 1924 года Волошин мог знакомиться с творчеством Булгакова.

Не случайно первое упоминание о Булгакове в [3, с. 246] датируется концом 1924 года, когда П. Зайцев писал Волошину из Москвы о своих литературных собраниях, где «читали М. Булгаков, А. Белый, был вечер поэтов». В самом конце 1924 года, 27 декабря, в Москве выходит журнал «Россия» № 4 (13) с упоминанием М. Волошина в очерке А. Белого «Валерий Брюсов» и первой частью романа М. Булгакова «Белая гвардия» [3, с. 246]. Судя по всему, в этот период Волошин обратил особое внимание на Булгакова.

Этого еще не произошло весной 1924 года, когда Волошин из Коктебеля выезжал в Харьков, Москву и Ленинград. В Москве он встречался с Федорченко, бывал у нее в гостях (Малая Пречистенка, 10), и дарил ей свои акварели. Одну из них он подписал «Пусть эта акварель приведет Вас в Коктебель», потому что Федорченко еще туда не приезжала. Не удалось ей это и в 1924 году. Но с Булгаковым Волошин, судя по всему, не пересекался и не знакомился. В свою очередь у Булгакова не вызвало интереса выступление Волошина на «субботнике» у Е.Ф. Никитиной (Газетный переулок, 3, кв. 7) 22 марта [3, с. 246], он принципиально не интересовался современной поэзией [5, с. 113].

Наверное, зря, как нам теперь может показаться, но надо еще учесть, что у Булгакова было много своей журналистской и писательской работы, и он не мог «объять необъятное». Выступление Волошина у Е.Ф. Никитиной вызвало большой интерес и стало памятным литературным событием. Находясь под впечатлением, один из слушателей, поэт и переводчик В. Федоров заявил, что весь марксизм «укладывается в бездны волошинской космогонии». На защиту «великого учителя» встали присутствовавшие коммунисты, которые затем покинули собрание [3, с. 214—215]. Этот инцидент не помешал Волошину вскоре после этого выступать с чтением своих стихов в Кремле⁴.

М. Булгаков, М. Волошин, Л. Леонов и С. Федорченко. Коктебель. 1925 год. (Предоставлено И.Я. Горпенко-Мягковой)

Поездка Волошина длилась с 22 февраля по 22 мая 1924 года, когда он вернулся в Коктебель. Большую часть этого времени он находился в Москве, встречался с множеством людей, много выступал. Поэтому встреча Волошина с Булгаковым, при желании кого-то из них, вполне могла состояться, например у Федорченко. Даже в день отъезда из Москвы Волошин с ней встречался [3, с. 224].

Но впервые Булгаков упоминается в переписке Волошина только год спустя, 25 марта 1925 года, в письме к Ангарскому в Москву. Он «благодарит за присылку "Недр" с повестью "Роковые яйца" Булгакова, просит передать ему приглашение в Коктебель. Высоко оценивает его роман "Белая гвардия" во втором чтении» [3, с. 258].

О приглашении и поездке Булгаковых в Коктебель подробно рассказано в [1; 4; 7]. Поэтому отметим только некоторые события. По сведениям [3] Михаил Афанасьевич с женой находились там с 13 июня по 7 июля. Они привезли Волошину открытку от Федорченко, извещающей о своем приезде с мужем, Н. Ракицким, «на месяц». Их приезд отмечен в Д<омовой> К<ниге> 21 июня [3, с. 268—269]. В этот период в Коктебеле находится писатель Ю. Слезкин, еще недавно друживший с Булгаковым, но к Волошину он не заходит. Существует фотография, сделанная неизвестным, на которой запечатлены Волошин, Булгаков, Л. Леонов, Федорченко в саду [3, с. 270—271].

С дороги в Москву Булгаков пишет письмо Волошину и его жене Марии Степановне, где есть строки: «Мне очень не хочется принимать городской вид. С большим теплом вспоминаю Коктебель» [9, с. 95]. Федорченко оставалась в Коктебеле еще долго, в середине июля она пишет о пребывании в Коктебеле стихи «Спою я вам куплеты...» с шуточными характеристиками детей отдыхающих, «кухни», «дворового туалета», Ангарского, Волошина⁵.

Дату ее отъезда определить трудно, 14 августа датирована акварель, подаренная ей Волошиным «...в час горестного отъезда — знак неизменной дружбы». Но 17 августа в день именин Волошина празднуется и 30-летие его литературной деятельности, и Федорченко дарит ему свои две детские книжки. В Д<омовой> К<ниге> ее отъезд в Ялту отмечен 27 августа [3, с. 274—275]. Возможно, из-за празднования Федорченко изменила решение, и уехала позже, чем собиралась.

В конце осени Волошин пишет большое письмо Федорченко, где в конце есть строки: «Леоновы и Булгаковы как в воду канули» [3, с. 284]. Очевидно, что он ожидал с ними такой же активной переписки, как с Федорченко.

Но московская жизнь вносила, судя по дальнейшим событиям, свои коррективы. Леонов прислал письмо Волошину только 18 декабря 1925 года: «Федорченко написала книгу "Народ в гражданскую войну", вчера читала ее у П. Зайцева. Булгакова и Габричевских не видит⁶. <...> Саркизов-Серазини⁷ написал пьесу» [3, с. 286].

Всё же в 1920-е годы московские друзья еще не забывали Волошина. 1 марта 1926 года в Москве в здании Государственной академии художественных наук (ГАХН) при деятельном участии Федорченко, пригласившей Вересаева, Пастернака, Антокольского и др., состоялся литературно-музыкальный вечер в двух отделениях в пользу М. Волошина. «Билеты брались нарасхват». Михаил Булгаков читал большой рассказ «Похождения Чичикова» (1922), свою остроумную сатиру о том, как герои Гоголя легко нашли место в советской действительности.

В благодарность Волошин во второй половине марта посылает акварели участникам вечера, в том числе Федорченко, Пастернаку, Булгакову и др. На акварели, подаренной Булгакову надпись: «Спасибо за то, что не забываете Коктебель. Ждем Вас с Любовью Евгеньевной летом» [3, с. 292—296].

В начале апреля Волошин посылает Булгаковым открытку, зовет их в Коктебель и просит привезти конец «Белой гвардии» и продолжение «Роковых яиц». Видимо, в свой приезд Булгаков сообщал Волошину о таких планах [1, с. 48]. Ответ на приглашение был послан 3 мая, Булгаков благодарил за открытку и акварель: «Спасибо за то, что не забыли нас. Мечтаем о юге, но удастся ли побывать — не знаю».

Но на самом деле Булгаков не хотел сразу огорчать Волошина, он не сообщает, что они с женой недавно вернулись из Крыма, где целый месяц отдыхали в Мисхоре [1, с. 82—85; 5, с. 123—124; 9, с. 186], но в Коктебель не заехали. Этот момент в «Трудах» [3] отражения не получил. А 7 мая случилось событие, во многом повлиявшее на дальнейшую жизнь Булгакова — сотрудники ГПУ произвели обыск квартиры и изъяли машинопись «Собачьего сердца» (2 экз.) и дневник. Булгакова при этом не арестовали, и он уже 18 мая подал заявление об их возвращении, но ответа не получил. Очевидно, что такие события могли быть предвестием ареста и репрессий, но у Булгакова было много работы, и он не опустил руки: «В мае всякие сюрпризы, не связанные с театром, в мае же гонка "<Белой> Гвардии" в МХАТе 1-м (просмотр властями). В июне мелкая беспрерывная работишка, потому что ни одна из пьес еще дохода не дает, в июле правка "Зойкиной <квартиры>". В августе же все сразу» [9, с. 187]. К тому же в это время МХАТ собирался ставить на своей сцене и «Собачье сердце».

22 сентября, накануне генеральной репетиции «Дней Турбинных» в МХАТе, Булгаков был подвергнут допросу в ОГПУ, протокол которого сохранился. Все предыдущее время за Булгаковым велась слежка, писались доносы, в том числе и по поводу пьесы: «Литераторы, стоящие на советской платформе, высказываются о пьесе с возмущением, особенно возмущаясь тем обстоятельством, что пьеса будет вызывать известное сочувствие к белым» [9, с. 191—195].

27 сентября Волошину пишут из Москвы: «Страшный шум вокруг пьесы Булгакова "Белая гвардия"...». Синхронно с этими событиями в сентябре сексотом ГПУ составлена справка «М. Волошин и его дача». Особой крамолы при этом не усматривалось, отмечалось, что поэт «имел связи в эсэрских кругах», любит рассказывать, что «смертный приговор Плеве был написан у него в квартире». Индустриальную культуру Волошин «считает порождением дьявола, наделяющего мертвую материю иллюзией жизни». Революцию он считает «очищением». При белых Волошин добился помилования красного генерала Н. Маркса (приговоренного к расстрелу), содействовал освобождению О. Мандельштама. Опровергая слухи об оргиях на даче, автор доноса сообщал: «На его даче только дурачатся умные люди». Вывод был успокоительный для властей: «...гнездом антисоветских элементов его дача не является, слишком текуч состав гостей» [3, с. 319]. Понятно, что сведения давал кто-то из приезжавших к Волошину отдыхать или кто-то из его коктебельских знакомых.

Такое внимание со стороны «органов» не могло не отражаться на поведении людей, и конечно это помешало дальнейшему общению Булгакова с Волошиным в Коктебеле. Хотя можно найти и другие причины — Булгаков все глубже погружался в театральный мир, в суету и заботы московской жизни, менялись и его литературные интересы, и житейское окружение.

В следующем 1927 году, впервые после 1924 года Волошин совершает поездку в Харьков, в Москву и Ленинград. Выехал он 17 января, а в Коктебель вернулся только в самом конце апреля. В Москве 28 февраля в ГАХН открылась выставка Волошина. Поскольку как поэту и писателю ему перекрыли все возможности печататься, у него оставалась стезя художника, а продажа акварелей становилась едва не единственным средством заработка. Правда, изредка еще удавалось выступать с чтением стихов, лекций о Киммерии. Творческий вечер Волошина 13 марта прошел в ГАХН. В отличие от прошлого приезда, следует отметить посещение Волошиным московских театров, что можно объяснить успехом булгаковских пьес и интересом к ним публики.

По приглашению Булгакова 16 февраля Волошин побывал на спектакле «Зойкина квартира» в Вахтанговском театре, а 25 февраля — на спектакле «Дни Турбиных» во МХАТе. Дважды Волошин с женой посетили Булгаковых, 1 марта были приглашены на обед, а 12 марта — на ужин [3, с. 335—336]. Так что Михаил Афанасьевич дружеские отношения с Максимилианом Александровичем сохранил, хотя встречаться им в дальнейшем уже не пришлось.

Одна из акварелей М. Волошина, подаренная им Булгакову. (Предоставлено И.Я. Горпенко-Мягковой)

Театральная жизнь полностью поглощала силы и время Булгакова, в 1928 году готовились к постановке пьесы «Бег» и «Багровый остров». Премьера второй состоялась 11 декабря 1928 года в московском Камерном театре, а вот «Бег» в последний момент фактически был негласно запрещен Сталиным [7, с. 403—404].

Хронология рассмотренных выше событий убедительно свидетельствует, что эта «крымская пьеса» Булгакова возникла после его поездок в Крым — Евпаторию и Коктебель, после встреч и бесед с Федорченко, Волошиным, Вересаевым и другими «крымчанами».

Был ли знаком Волошин с пьесой, какого он был мнения о драматурге Булгакове — тема, судя по всему, неисследованная. Известно, что попытки переписки с Булгаковым у Волошина еще были в 1928 году, 15 мая через нового московского знакомого композитора Ю. Тюлина он отправил ему и С. Федорченко письма [3, с. 385]. Судя по предыдущей переписке, скорее всего это было очередное приглашение в Коктебель. Но отдыхать в этот год Булгаковы поехали на Кавказ. Были еще поездки в течение года в Ленинград, Одессу, Киев по поводу постановки «Бега».

Волошин в январе 1928 года побывал в Харькове, откуда выехал на лечение в санаторий в Кисловодск. После этого отбыл в Новороссийск, и 23 марта возвратился в Коктебель. Летом на даче побывало много гостей, их общее число составило 625 человек. Возможно, это было одной из причин, почему Булгаковы не приезжали — духовное состояние после Москвы требовало более спокойного и уединенного отдыха.

Общим для поэта Волошина и писателя Булгакова оказалось то, что свои литературные таланты приспособить к условиям советской власти они не сумели. Их мужество состояло в том, что литературная работа, пусть в «стол», продолжалась, она стала работой для будущего, и она не пропала даром, дошла до нас. В настоящее время Булгаков кажется более изученным, более изданным. Освоение и издание всего наследства Волошина еще остается в числе насущных задач современного литературоведения. Во многом наши знания о Волошине и Булгакове еще ограничиваются тем, что лежало на поверхности, и наступает время, когда уже надо «рыть глубже», чтобы узнать и понять что-то новое.

В качестве таких примеров, вызванных работой над темой данной статьи, приведем два. Первый касается вопроса, почему для последней попытки «протолкнуть» повесть «Собачье сердце» Н.С. Ангарский и другие сотрудники «Недр» избрали Л.Б. Каменева? Выше мы видели, что на квартире у Каменева в Кремле выступал Волошин. Но в январе 1923 года в этой же квартире для Каменева, Дзержинского и др. читал свой роман «В тупике» Вересаев, и получил поддержку этих лиц. Вот и полагали, что один из «вождей» помог Вересаеву, сочувственно отнесся к трудностям издания стихов Волошина и обещал помочь, значит, поможет и Булгакову. «Обратной стороны медали», т. е. двуличия Каменева и ему подобных политических деятелей, Волошин с Ангарским и его сотрудниками, конечно, тогда понять не могли.

В результате 11 сентября 1925 года сотрудник «Недр» Леонтьев сообщает Булгакову: «Повесть Ваша "Собачье сердце" возвращена нам Л.Б. Каменевым. По просьбе Николая Семеновича он ее прочел и высказал свое мнение: "это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя"» [7, с. 326]. Этот ответ Каменева вполне в духе его истинного отношения и к поэзии Волошина. Такое двуличие присуще и многим современным политикам разного калибра, когда обещают одно, а за спиной тут же отказываются от обещания.

Второй пример касается пьесы «Бег» и вопроса о прототипах персонажей. В частности в [11, с. 65—68] на роль прототипа генерала Чарноты выдвигается... «потомок запорожцев» Пилсудский. Доказательства весьма шаткие, все же Чарнота — истинно русский характер, и, наверное, следует поискать прототип где-то ближе, в реальных лицах того исторического периода Крыма. Тогда и возникла парадоксальная мысль, что прототипом Чарноты мог быть... Волошин!

Из автобиографии поэта известно, что «Кириенко-Волошины — казаки из Запорожья».

О склонности Волошина к парадоксам вспоминал Вересаев: «Волошин был умен, образован. Но крайне неприятное впечатление производило его непреодолимое влечение к парадоксам. <...> Все время усиленно щеголяет знаньями. <...>

— А что такое парадокс? Это — истина, показанная с неожиданной стороны».

Вот Булгаков и показал человека с чертами характера Волошина, воплотившимися в образ боевого генерала белой армии. В результате получился один из самых по-человечески симпатичных персонажей пьесы «Бег». Характерная черта Волошина и Чарноты — их человечность, стремление помочь ближнему, попавшему в беду.

Даже знаменитое шествие Чарноты по Парижу в подштанниках — это пародия на повседневное одеяние Волошина в Коктебеле: «Он ходил в длинной рубахе, похожей на древнегреческий хитон, с голыми икрами и сандалиями на ногах. Рассказывали, что вначале этим и ограничивался весь его костюм, но что вскоре к нему из деревни Коктебель [пришли] населявшие ее крестьяне-болгары и попросили его надевать под хитон штаны. Они не могут, чтобы люди в подобных костюмах ходили на глазах у их жен и дочерей» [12]⁸.

Так Булгаков «отомстил» Волошину за его пристрастие к парадоксам. Чарнота выглядит полным антиподом Волошину, но парадоксальным образом отражает многие черты его характера, поступки и суждения. Как и Волошин, Булгаков был не чужд веселым розыгрышам, мистификациям, театральности не только на сцене, но и в жизни.

Все это присутствовало в коктебельской жизни 1925 года, когда там был Булгаков с женой. Но для такого отдыха нужно и соответствующее настроение, и самочувствие, и здоровье. Очевидно, этого не находил в себе Булгаков, хотя поездки в Крым при жизни Волошина у него были, и они не отражены в [3]. В 1927 году в мае—июле Булгаков с женой отдыхал в Судаке в Крыму на даче композитора А.А. Спендиарова, побывал в Ялте, возвращался в Москву и снова приезжал, но для посещения Волошина времени и желания не нашлось. В 1930 году с Театром рабочей молодежи (ТРАМ) с 14 июля по 3 августа происходит поездка Булгакова в Крым, в Мисхор. В письме к Станиславскому «возвратившись из Крыма», он сообщает: «...я лечил мои больные нервы после очень трудных для меня последних двух лет...» [9, с. 270]. По-видимому, это была последняя поездка Булгакова в Крым. В начале октября 1932 года в его жизни происходят изменения — он расходится с Белозерской и женится на Елене Сергеевне Шиловской (Нюренберг). К этому времени Волошина уже нет в живых — он умер 11 августа. Одна из последних записей в его дневнике: «Хочется событий, приезда друзей, перемены жизни»...

Можно заключить, что Булгаков и Волошин, как две большие планеты российского литературного космоса, двигались по своим жизненным траекториям, и сблизившись ненадолго, расходились все дальше и дальше. Волошин сорок лет был самостоятельной литературной величиной, центром своеобразного литературно-художественного неформального объединения в Крыму. К этому объединению, хотя и недолго, принадлежал и Булгаков. Общение с Волошиным не могло пройти бесследно для его творчества, и настоящая работа является попыткой заложить фундамент для дальнейших исследований этой темы.

Литература

1. Виленский Ю.Г., Навроцкий В.В., Шалюгин Г.А. Михаил Булгаков и Крым. Симферополь: Таврия, 1995.

2. Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина, 1877—1916. [РАН, Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом)]. Санкт-Петербург: Алетейя, 2002.

3. Купченко В.П. Труды и дни Максимилиана Волошина, 1917—1932. [РАН, Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом)]. Санкт-Петербург: Алетейя; Симферополь: Сонат, 2007.

4. Мешков В.А. Михаил Булгаков и Крым: новые страницы. Симферополь: БизнесИнформ, 2011.

5. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М.: Художественная литература, 1990.

6. Ракицкий Н.П. Встречи с М.А. Булгаковым, www.nissianboston.com

7. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. Москва: Книга, 1988.

8. Трифонов Н.А. Несправедливо забытая книга // Федорченко, с. З. Народ на войне. / Подготовка текста и вступительная статья Н.А. Трифонова. Москва: Советский писатель, 1990.

9. Булгаков М.А. Собрание сочинений в десяти томах. Т.Ю. Москва: Голос, 2000.

10. Алексеева Л. Дама на портрете. Toronto Slavic Quarterly, № 36.

11. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. Москва: ЭКСМО, 2007.

12. Вересаев В.В. Коктебель. // Воспоминания о Максимилиане Волошине.

13. Михаил Булгаков. Жизнь и творчество. Фотоальбом. Москва: Эллис Лак, 2006.

Примечания

1. «Накануне» — центральный печатный орган сменовеховцев. Газета выходила в Берлине с марта 1922 по 15 июня 1924. Газета вела пропаганду идей, высказанных ранее в сборнике «Смена вех» (Прага, 1921) и журнале «Смена вех» (Париж, октябрь 1921 — март 1922).

2. С № 114 от 23 августа 1922 главным редактором стал Г.Л. Кирдецов. Прежний редактор Ю.В. Ключников и член редколлегии Ю.Н. Потехин были приглашены в Москву, и под давлением советских представителей и остальных членов редакции были смещены со своих постов в редакции газеты «Накануне».

3. Человек с желтым портфелем — это Павел Абрамович Садыкер, сотрудник редакции «Накануне», приезжавший в Москву «на разведку», как пишет в своих воспоминаниях об этой газете Э. Миндлин (и прибавляет — «больше мы его никогда не видели»: в отличие от других «накануньевцев», он не решился вернуться в Россию). 21 февраля 1923 года он пишет Булгакову из Берлина на бланке издательства «Накануне»: «В настоящее время после выхода первых наших книг выяснилась возможность скорого издания новых книг. В бытность мою в Москве Вы предлагали мне издать Ваши "Записки на манжетах", но я не мог тогда ничего решить, так как не знал положения дел нашего издательства. Прошу Вас предоставить нам право издания. К сожалению, гонорар мыне можем предложить московский. Максимум, что мы можем платить, — это 7—8 долларов за печатный лист. Уплата денег при сдаче рукописи. Деньги Вам будут выплачены московской конторой. Если Ваше желание издать "Записки на манжетах" у нас еще не пропало, то не откажите срочно выслать нам рукопись через Семена Николаевича Калменса. Книжку мы издадим быстро и красиво» [7, с. 254].

4. 2 апреля 1924 года Волошин отправляется в Кремль по приглашению О.Д. Каменевой. На их квартире — в присутствии Л.Б. Каменева и Ф. Раскольникова (по воспоминаниям М. Авиновой, на вечере также были Н. Бухарин, Ф. Дзержинский, Г. Зиновьев, А. Луначарский) читает свои стихи о революции, в надежде издать их «на правах рукописи» (Новое русское слово, 8 марта 1964). После чтения Каменев хвалит «разные детали стиха и выражений», затем пишет записку в Госиздат, всецело поддерживая издание. Волошин «счастлив, и, распрощавшись, уходит». Тут же Каменев звонит в Госиздат, просит не придавать его записке «никакого значения» [3, с. 217].

5.

А вот вам и Волошин
Амфитрион поэт,
Всю Русь переполошил
И даже целый свет и т. д.

Благодаря [2, с. 379, 385, 399] можем узнать, что с Н. Ангарским Волошин был знаком с 1915 года, если не раньше. В 1916 году Ангарский также уже имел дачу в Коктебеле, т.к. происходил из семьи богатого купца. Эту дачу он сохранял и при советской власти. Дачу в Коктебеле с 1915—16 гг. имел также и Вересаев, где и провел, как и Волошин, годы гражданской войны.

6. С Габричевскими, после Коктебеля ставшими хорошими знакомыми Булгакова, Волошин познакомился раньше, во время приезда в Москву 25 марта 1924 года. Это произошло при посредстве зоолога М.П. Розанова (племянника С.Л. Елпатьевского, коктебельского «старожила»), знакомство с которым в Евпатории упомянуто выше. Александр и Наталья Габричевские едут в Коктебель и гостят у Волошина не только в 1925 году вместе с Булгаковыми и Федорченко, но и последующие годы жизни поэта.

7. Саркизов-Серазини Иван Михайлович (1887—1864) — врач-климатолог, писатель. Приезжал в Коктебель, дружил и переписывался с Волошиным (54 письма к поэту). Упомянут Булгаковым как автор путеводителя по Крыму в очерке «Путешествие по Крыму», опубликованном после поездки в Коктебель (Красная газета, Ленинград, 1925).

8. По этому поводу Волошин отвечал в 1913 году в интервью «Московской газете»: «Так как я люблю ходить босиком и из-под рубашки видны только голые ноги, то приезжих весьма интересует вопрос: есть ли под рубахой штаны? Если это может успокоить встревоженное общественное мнение литературной России, я могу Вам ответить: да, я ношу под рубахой штаны. Поражаться нужно, как, зачем и почему это может интересовать кого-нибудь?..».

Вот как это преобразовалось в эпизоде у Корзухина в Париже в пьесе «Бег»:

«Входит Чарнота. Он в черкеске, но без серебряного пояса и без кинжала и в кальсонах лимонного цвета. Выражение лица показывает, что Чарноте терять нечего. Развязен. <...>

Корзухин. Прости, пожалуйста... Вы, кажется в кальсонах?

Чарнота. А почему это тебя удивляет? Я ведь не женщина, коей этот вид одежды не присвоен.

Корзухин. Вы... Ты, генерал, так и по Парижу шел, по улицам?

Чарнота. Нет, по улицам я шел в штанах, а в передней у тебя снял. Что за дурацкий вопрос?

Корзухин. Пардон! Пардон!»