Д.В. Журавлёв. Из новых поступлений Центрального музея Тавриды

Среди материалов, поступивших в Центральный музей Тавриды в последнее время, некоторые имеют непосредственное отношение к теме Первой мировой войны.

Интересный комплекс представляет подборка документов второй половины XIX — первой половины XX века симферопольских мещан Давыдовых. Об участии в Великой войне Михаила Романовича Давыдова рассказывают его послужной список и удостоверение о прохождении специальных курсов по уходу за ранеными и борьбе с эпидемиями при медицинском факультете Императорского Харьковского университета. В мае 1916 года, после получения степени лекаря, М.Р. Давыдов был отправлен в 180-й полевой запасной госпиталь, затем переведён в распоряжение Одесского военно-окружного санитарного управления. 25 ноября 1916 года назначен младшим врачом в 6-й пехотный полк 2-й Добровольческой дивизии сербов, хорватов и словенцев (сформирована в Одессе приказом от 20 октября 1916 г. из бывших военнослужащих Австро-Венгерской армии), и прослужил там до конца октября 1917-го. Части сербского Добровольческого корпуса принимали активное участие в боевых действиях в Добрудже, где понесли большие потери. В связи с сокращением штатов полка в декабре 1917 года снова возвратился в Одесское военно-окружное санитарное управление и служил до его расформирования в марте 1918-го и демобилизации.

Большой интерес представляет фотоальбом, первым владельцем которого предположительно был человек, служивший в период Первой мировой войны на крейсере «Кагул». Широкой общественности он более известен как крейсер «Очаков», переименованный после революционных событий в марте 1907 года. В годы Первой мировой войны «Кагул» участвовал в рейдах к побережью противника, охотился за «Гебеном» и «Бреслау», ставил минные заграждения. После Февральской революции, в мае 1917 года, возникла так и не осуществлённая идея вернуть крейсеру имя «Очаков». «Кагул» не был в числе кораблей, ушедших из Севастополя на Кавказ перед захватом Крыма германскими войсками в начале мая 1918 года, и в августе оккупанты вывели его на внешний рейд для предполагавшегося обстрела города. В апреле 1919 года «Кагул» вошёл в состав 1-го отряда судов Черноморского флота Добровольческой армии. 18 июня 1919 года с крейсера «Кагул» и катера «Дельфин» в районе Коктебеля был высажен десант под командованием генерала Я.А. Слащёва, что заставило советские части оставить Ак-Монайские позиции и привело к ликвидации Крымской Социалистической Советской Республики. За отличные действия против частей Красной армии в ноябре 1919 года крейсер «Кагул» приказом по Добровольческой армии был переименован в честь героя Белого движения генерал-лейтенанта Л.Г. Корнилова и стал именоваться «Генерал Корнилов». Возможно, дальнейшее изучение фотографий поможет дополнить страницы сложной судьбы крейсера.

Всего в альбоме на 15 листах наклеены 138 фото дореволюционного периода, на которых, кроме «Кагула», удалось определить линкор «Императрица Екатерина Великая», эскадренный броненосец «Три Святителя» и эсминец «Капитан-лейтенант Баранов». Значительная часть фото — это учебные стрельбы и боевые действия, представлены новые образцы вооружения: подводная лодка, гидросамолёты. Краеведческий интерес представляют фото с видами Севастопольской бухты.

К сожалению, несколько фото заменены в более поздний период (1940—1960-е гг.), листы дополнены семейными фотоснимками и открытками, в основном на морскую тематику и видами Сочи.

Ниже приводятся выдержки из книги А.П. Лукина «Флот. Русские моряки во время Великой войны и революции» (Париж: Библиотека «Иллюстрированной России», 1984. Т. 1. С. 53—64), которые ярко иллюстрируют события столетней давности, а также избранные фотографии и документы из альбома.

На «Кагуле». Канун войны

...Взвились кормовые флаги, замерли аккорды гимна.

— На все гребные суда!

Благоговейная тишина торжественной церемонии подъёма флага сменилась вихрем аврала. Все ринулись по своим шлюпкам.

— Лопаря выровнять!.. Тали нажать!.. Травить!.. Раздернуть!..

Шлюпки на воде. Гроздьями, по-обезьяньи, сыплются по шкентелям синие воротники. Офицеры с биноклями на груди и шлюпочными сигнальными книжками в чехлах через плечо.

— Отваливай!

Опустели корабли... Их душа, вся эта жизнерадостная, загорелая молодёжь, там — в весёлой стае несущихся вокруг эскадры баркасов, полубаркасов, вельботов, гребных катеров. Сверкают брызги. Охваченные задором гребцы гнут распашные вёсла. Шлюпки обгоняют друг друга. Беда в такую минуту «поймать щуку»: зарывшееся весло опрокинет гребца, как споткнувшийся конь — седока, и там, где только что была его голова, неожиданно очутится нечто совершенно другое...

На рейде весь флот. Гроза турок — величественные старики; мористее — их верные борзые — стройные крейсера. Два брата: «Меркурий» и «Кагул». Нешуточное дело — одним духом обогнуть эскадру: нужны отменные лёгкие и хорошие мускулы.

Как черти, гребут гребцы. Особенно — кагульцы. Оно и понятно: на этом крейсере лучшие матросы — учебная команда строевых унтер-офицеров — плеяда будущих непосредственных начальников нижних чинов. Всё внимание судового начальства уделено им. Их особо тренируют по всем статьям. Ради них крейсер не выходит из походов, ибо море — лучшая школа.

Шлюпки возвращаются. Офицеры и старшины подбадривают разопревших гребцов. Смотри! Не сдавай! Смотрит командир... Издали различают на полуюте высокую, во всём белом, фигуру с золотым аксельбантом. Это — флигель-адъютант С.С. Погуляев, обожаемый своим экипажем капитан, впоследствии первый командующий нашей бригадой дредноутов и затем начальник штаба адмирала Колчака. К глубокому огорчению всех черноморцев, революция вырвала его, как свитского адмирала, из родных рядов, и он кончил войну под чужим, хотя и вдвойне союзным, флагом Франции, куда был приглашён с чином французского адмирала.

— Поднять «Це-Це»! — приказывает командир.

Сигнал поднят. Со всех шлюпок, словно мак в ромашке, замелькали красные ответные флажки: «ясно вижу».

Сигнал спущен. Шабаш! Рангоут ставить! Рейд преобразился. Словно гигантские чайки слетелись на него.

Новый сигнал: «Мыслете — Твёрдо». Ученье без рулей. Необходимое на тот случай, если шлюпка, идя под парусами, вдруг лишится руля, а до берега далеко — не догребёшь. Каждый моряк должен суметь выйти из положения и управиться шлюпкой с помощью комбинированного маневрирования парусами и людьми.

Сигнал спущен, рули убраны. Теперь не зевай!

Свежий шквалистый ветер шутить не любит, да и весь рейд в несущихся по всем направлениям вздутых парусах. Малейший зевок, оплошность — и столкнувшиеся суда разлетятся в щепы.

Когда шлюпка под парусами — гребцы под банками (сиденьями). Так нужно для лучшей устойчивости. Матросам видно только небо да паруса. В их руках шкоты, уши ловят слова команды. Каждый знает свою снасть, знает её назначение и знает, что промах любого из них может навлечь беду, вплоть до поворота через оверкиль (шутливый термин, означающий, что шлюпка опрокинулась вверх дном). Тут каждый за всех и все за одного. На носу — голова вперёд смотрящего. Зорко блюдёт окружающее, чтобы вовремя предупредить об опасности: за парусами офицеру не всё видно. Шлюпка несётся, словно пущенная стрела. Ветер круто накренил её. Шипит, обдаёт пена, булькают пузыри. Люди крепко упёрлись ступнями в борт. Так и кажется — вот-вот зачерпнёт. И жутко, и хорошо.

Офицер начеку, матросы как на иголках, готовые броситься то в нос, то в корму — куда прикажет офицер. Паруса напряжены. Мускулистые руки с силой вцепились в шкоты. Те злобно рвутся, режут руки, но привязать нельзя: может налететь шквал, нужно раздернуть снасть, чтобы ослабить паруса и предотвратить оверкиль.

Стремительно и мягко плюскает днище о гребни волн. Опущенная за борт рука фонтаном вздымает струю. Флюгарка и флажок бьются так, словно хотят оторваться... Тревожный крик: «По носу «Ростислав»!»

Поворот! В свежую погоду всегда против ветра.

Офицер командует:

— Поворот через оверштаг! Шкоты втугую! Трое в нос!

Тройка быстро перекантовывается. Шлюпка секунду колеблется и трогается к ветру.

— Фока шкот потравить! Гик прямо! Ещё трое в нос!

Это для ускорения поворота.

Мгновение ожидания, когда передний парус заберёт. Забрал!

— Кливер прихватить! Все в корму! Фок на левую!

Поворот выполнен. Все по местам! Паруса перебросились на другой борт. Наполнились. Шлюпка накренилась и понеслась вновь...

На «Георгии Победоносце» сигнал: «"Кагул"! Адмирал приглашает к себе командира». Через несколько минут облитый золотом меди мотор с двумя ефрейторами-крючковыми пристаёт к борту флагманского корабля. Встреченный чинами штаба, командир входит в обширный, затянутый красным ковром адмиральский салон. За заваленным бумагами столом — командующий флотом адмирал Эбергард.

— Сергей Сергеевич! В Турции опять резня армян. Приказано послать крейсер. Когда можете идти?

— Сейчас же, по готовности паров, — докладывает командир.

— Отлично! Обойдёте Анатолийские берега. Нужно для острастки показать наш флаг...

Командир откланялся. Задымили кагульские трубы...

* * *

В Константинополе переполох. Российский императорский посол уведомил великого визиря, что русский император приказал послать к турецким берегам крейсер под командой своего адъютанта. Этого демонстративного заявления оказалось достаточно, чтобы остановить резню.

Зунгулдак. Набережные черны. У пристани ожидают катера. Французский консул (он же и русский) во фраке. С моря приближается дым.

Растут клубы, белеет флаг. Русский крейсер! Входит в залив.

Приближается катер под флагом российского консула. Встреча по уставу. Консул подымается на борт. После десятиминутного визита съезжает. Гремит пушечный салют.

Паника. С криками «русские стреляют», народ, давя друг друга, бросается в разнотык. Мужчины, женщины, дети. Все, что способно бежать — бежит в горы. Когда командир съехал к мудзеца-рифу — Зунгулдак был пуст...

Визит генерал-губернатора. Офицеры и команда во фронте. Тяжело отдуваясь, подымается грузный паша. Неизменная феска, длиннополый сюртук. Кланяется низко, по-турецки. Переводчик переводит: «Счастлив видеть адъютанта Его Величества Императора Всероссийского — могущественного друга и соседа Падишаха — моего повелителя»...

В салоне, куда командир пригласил гостя и его свиту, возникает следующий разговор:

Губернатор (со стереотипной улыбкой, не без ехидства):

— Его Величество Султан и Падишах повелел мне передать вам его приветствие и выразить надежду, что наши «Османие» и «Рашидие» вскоре ответят на ваш любезный визит.

Командир:

— Благодарю! Уверен, что Его Величество Государь Император разрешит. Ни один подданный падишаха не будет так этому рад, как я.

Губернатор (удивлённо):

— Почему?

Командир:

— Потому что раз у вас будет два дредноута — у нас будет четыре.

Губернатор (испугавшись своего намёка):

— Но мы не строим их против России.

Командир:

— О, и мы отнюдь не против вас. Для нас, моряков, это просто база для истребования ассигновок.

Паша поспешно меняет разговор, рассыпается в любезностях и уезжает...

После Самсуна «Кагул» зашел в Ризе. Командир решил осмотреть стратегическую дорогу, сказав местному вали, что желает прокатиться со своими офицерами. Подают осёдланных коней. После прогулки кавалькада заезжает во дворец, более смахивающий на казарму. Кофе, восточное угощенье... По комнатам летают ласточки, вьют гнезда. Вали из кожи лезет, чтобы быть приятным и, желая развлечь гостей, приглашает присутствовать при допросе только что пойманной шайки разбойников.

Через несколько минут в кабинет вваливается банда вооружённых до зубов банабаков. Никакого конвоя.

— Разоружайтесь! — милостиво ответив на поклон, приказывает вали.

Щёлкают затворы. Разбойники разряжают ружья и пистолеты и бережно укладывают в угол. В руках двух из них наши казённые винтовки.

— Нельзя ли получить их? — интересуется командир, немало поражённый всем этим зрелищем.

— К сожалению, невозможно, — прикладывая руку к сердцу и лбу, ответствует вали, — это вещественное доказательство.

Тогда командир приказывает офицерам записать номера.

На пороге появляется новая, не менее красочная фигура: почтенный, благообразный старик в чалме, свидетельствующей о неоднократном паломничестве в Мекку и Медину. Низко, но с достоинством поклонившись, старик степенно подходит к вали и что-то ему говорит, тыкая в сторону почтительно смотрящего на него молодого разбойника. Оказывается, это отец пришёл просить отпустить сына на побывку. Вали соглашается. На недоуменный вопрос командира отвечает: «Не убежит. Побудет недели две дома, а потом сядет в тюрьму».

После допроса вали обращается к шайке со следующими словами:

— Хорошо поступили, что отдались в руки правосудия. Надейтесь на милость суда и не верьте глупостям, будто судьям нужен бакшиш¹. На сегодня вы свободны. Можете идти!

Разбойники ухмыляются и шумной ватагой покидают дворец...

Обойдя Анатолийские берега, «Кагул» вернулся в Севастополь.

Общее впечатление похода: Турция настроена воинственно. Идёт перегруппировка войск, прокладываются стратегические дороги. Чувствуется невидимая, но деятельная рука германских инструкторов.

У вражеских берегов

Война в разгаре. Черноморский флот блокирует турецкие берега. Морская связь центров с войсками, действующими против нашей кавказской армии, прервана. «Гебен» подбит. Неприятельские броненосцы не рискуют высунуть нос.

Ночь. Грозным призраком движется русская эскадра. На мостике «Св. Евстафия» дремлет в кресле седая голова — шесть орлов на плечах. Штурмана с секстанами в руках ловят высоты светил.

...Сонный, дважды отражённый
Лунный луч скользнул ко мне,
Тёмно-красный, затемнённый,
Отражается в трубе.
Прямо видимый, дрожащий,
Лик Венеры виден спящий,
Под двойною стёкол тенью
Сладострастной дразнит ленью...

Тихо на кораблях, тихо и кругом. Журчит по обводам струя. Безмолвие и покой боевой тишины. И только внизу, под броневыми плитами, в стальных глубинах, днём, как ночью, и ночью, как днём, стоит неумолчный шум. Гудят чудовищные ветрогоны, хлопают горловины.

Рассвет. Опасный момент. Гремят боевые колокола. На «Евстафии» сигнал «Хер Наш». Перестроиться в дневной походный порядок. Крейсера удаляются в дозор. Миноносцы — в набег по бухтам и заливам. Ищут, рыщут, неся с собой смерть и разрушение. Перестрелка с батареями, взрывы, взлетающие к небесам столбы пожарищ — вот видимые вехи их пути. Топятся, уничтожаются перевозочные средства, сжигаются верфи, склады, мосты... И так целый день — сегодня, завтра, послезавтра, — пока не иссякнет топливо и флот не вернётся домой, чтобы спешно пополнить его и сейчас же в море, к тем же берегам.

Два «зверя» стерегут Босфор. «Беспокойный» и «Гневный». На первом — брейд-вымпел князя Трубецкого. Туман. Миноносцы осторожно ползут в молоке. Уши ловят малейший звук.

Вдруг князь грозно поднял кулак. Всё насторожилось. Где-то в отдалении играет сигнальный рожок. Острый слух Трубецкого уловил его. Кавалерийская труба!

— Право на борт!

Крадутся «звери». Труба трубит, не чует опасности.

Из тумана выплыл силуэт. Утёс! Стоп машины! Осмотрелись. Малый вперёд!

Утёс обогнули. Лотовые на лотах, измеряют глубины. Бухта!

Зачернел берег. Близко! Слышны гортанные голоса, взрывы смеха, ржание коней. Снова заиграла труба.

Миноносцы остановились. Ждут. Трубецкой вне себя...

Наконец подул ветерок. Туман заколебался. Разорвался. Обнажились скалы, опушка леса, розовый двухэтажный дом. Рукой подать. На балконе группа турецких офицеров. Пасётся табун расседланных коней, дымятся костры. Кавалерийский бивуак!

— Ваше сиятельство! Батарея!!!

— «Беспокойный» по батарее! «Гневный» по лагерю! Огонь!

Загрохотала бухта. Вихри земли, дыма, камней... Под балконом чиркнула искра. Взрыв. Ни балкона, ни людей... Кто-то вскочил в автомобиль. Новый залп. Автомобиля нет. Всё смешалось. В две минуты кавалерийский бивуак был сметён с лица земли...

* * *

Ниточкой стелется дым. С «Евстафия» сигнал: «"Кагул"! Осмотреть».

— Самый полный вперёд!

Все заинтригованы. «Бреслау»? «Гамидие»? Кто? Любопытствующие носы высунулись за борт. С марса крик: пароход! Общее разочарование.

Выстрел под нос. Сигнал. Новый выстрел. Пароход застопорил. «Кагул» приближается.

Однотрубный, основательно загруженный «купец» под итальянским флагом. Надпись: «Амалия».

«Кагул» спускает шестёрку. Мичманы Языков, Соловьёв, инженер-механик Максимов и в качестве переводчика юнкер флота Якимовский отправляются осмотреть пароход. Поднимаются на борт. Всеобщий переполох, плач женщин.

Встречает капитан. Грек. Перепуган насмерть.

— Куда идёте?

— В Ко-ко-ко... — не может выговорить, безнадёжно машет рукой.

Офицеры подымаются на мостик. Вооружённые матросы остаются внизу. Всюду грязь, развешанное бельё.

— Ваши бумаги!

Дрожащие руки предъявляют документы. Офицеры просматривают. Пароход принадлежит левантийцу (скрылся под нейтральным флагом). Идёт из Констанцы в Константинополь с грузом керосина, фасоли и яиц. В качестве пассажиров — гарем какого-то паши из пятнадцати женщин и детей, не считая грудных.

— Хватит ли у вас угля до Севастополя? — спрашивает Языков.

Капитан утвердительно кивает головой. Мичман Соловьёв отправляется на «Кагул» с докладом командиру. Так как керосин объявлен военной контрабандой, и пароход незаконно поднял итальянский флаг, командир приказывает захватить его. Посылаются запас смазочных материалов, провизия и двадцать матросов под начальством боцмана Правдюка. Взвивается сигнал: «Мичману Языкову вступить в командование призом и следовать в Севастополь». Часть пароходной команды взята на крейсер. «Кагул» даёт ход и вскоре скрывается. «Амалия» ложится на пересечку моря. Погода дивная, мёртвый штиль...

Флот вернулся в Севастополь. К всеобщему удивлению, «Амалии» нет. Проходит день, ночь, наступило утро — её всё нет. Что за дьявол?! В море шторм, уж не терпит ли бедствие?

Обеспокоенный Погуляев едет к командующему просить разрешения отправиться на поиски. Адмирал не соглашается. Получены сведения, что «Гебен» исправил повреждения, и возможен его демонстративный набег. Командир всё же настаивает и в конце концов добивается своего.

«Кагул» в море. Свежо. Выворачивает вовсю. Ничего и никого, кроме свинцовых туч и гуляющих небоскрёбов.

Дым! Но чей? Может, «Амалия», а может, и кто другой. Тревога!

«Амалия»!

«Кагул» приближается, держа сигнал: «Можете ли увеличить ход?» Ответ: «Нет угля. Топлю бобами». Сигнал: «Приготовьтесь принять буксир».

В штормовую погоду, на крутой волне — задача нелёгкая. Нужны хороший глазомер, большой опыт и уверенность в себе. Ле-во!

Крейсер покатился. Налетевший вал положил его. Обнажилось днище. Кто не успел ухватиться — посыпался по покату, тщетно ловя опору и валясь друг на друга. Сорвавшийся гребень захлестнул мостик.

Про «Амалию» нечего и говорить. Сплошной вулкан пены. Временами показывается захлестнувшийся нос.

«Кагул» развернулся. Так близко, что захватило дух. Метнулся бросательный конец. Поймали. Бурлаками впряглись в буксиры и, падая, скользя, по колено в воде, закрепили. Малый вперёд! Буксиры вытянулись, задрожали, заскрипели. «Амалия» рыскнула. Выдержали. Теперь одна забота — чтобы не лопнули в пути.

Но вот и Севастополь. Константиновская батарея. Шторм остался позади. Здесь, за укрытием, тихо, слегка покачиваются корабли.

Установив свою «Амалию», Языков явился на «Кагул» с докладом к командиру. Вот что рассказал он: «Едва скрылся «Кагул», как капитан заскулил: пароход, мол, старый, перехода не выдержит, не дай бог шторм и т. п.».

Но мы не обращали внимания на все его причитания. Погода стояла отличная, настроение бодрое.

До вечера всё шло хорошо. Несколько беспокоило полнейшее отсутствие штурманских принадлежностей: ни хронометра, ни секстана, ни нужных карт. Но... делать нечего.

Перед заходом солнца появились первые предвестники непогоды — перистые облака. Солнце село в тучу. К ночи резко похолодало, запахло норд-остом. Приказал обойти пароход, всё хорошенько закрепить, задраить, из досок и матрасов соорудить блиндажи. Женщин перевели из третьего класса в первый.

К утру засвежело, поднялась волна. К полудню разразился шторм.

С каждым часом положение ухудшалось. Перегруженный пароход не подымался на волне, а врезывался в неё. Пришлось приняться за грузы. Нелегко было выбрасывать их. Тут обнаружилось, что уголь на исходе. Что делать?! Приказал таскать мебель, шкафы, срывать дерево. Спустили в кочегарку мешки с бобами, даже яйца. Кое-как поддерживали пары. Но это мало помогало. Ход был столь незначительным, что пароход с трудом слушался руля. Волны сбивали его, грозясь поставить лагом и опрокинуть.

Ночью прибежал часовой — с капитаном неладно, бьётся о дверь, требует отвести ко мне. Приказал привести. Вид подавленный. Всхлипывает: «...семья, дети...» Умоляет повернуть в Констанцу, иначе зря погибнем, пароход давно проржавел, держится на одной краске, машина старая. Не соглашаюсь и приказываю увести. Грек — в ноги, плачет, заклинает. Еле выпроводил.

На третьи сутки положение ещё хуже: течь в носу, и нет средств остановить её. Шторм ревёт. Всё в воде, нос отрезан от кормы. Плавают бочки, ящики... Сорвавшиеся тяжести выламывают борт. Ход 1—2 узла. Люди выбились из сил.

Ничего, ребята! Крепись! Командир спохватится и придёт на выручку...

На четвёртые сутки решили, что конец. Никого. Ревёт, добивает пароход. Стало очевидно, что до ночи не доживём. Полная апатия и безнадёжность. Как вдруг в северной части горизонта показался как будто дым. Схватился за бинокль. Смотрю — дым! Только очень далеко. Неужели удаляется?! Судорожно смотрю. Нет! Растёт, приближается... Видны мачты, но разглядеть трудно — заливает стёкла.

Не отрываюсь. А что, если враг? Чувствую, как рулевой впился в меня, даже слышу его немой вопрос. Внимание! Выплывает корпус... Господи! Неужели?! Не мираж ли?! На свинцовом фоне неба чётко вырисовываются три трубы, знакомые вентиляторы.

— Ребята! Наш командир! — закричал я.

Не веря мне, желая убедиться своими глазами, матросы бросились на мостик. Смотрят, видят, но не верят себе.

— Дурачьё! «Кагул»! — кричу я. — Ясно вижу его!

Рассекая небоскрёбы, ныряя, то взлетая на них, нёсся к нам трёхтрубный, казавшийся ослепительно белым крейсер. Какой-то сигнал трепыхался на нём. Все сомнения отпали. Вспыхнуло «ура»...

* * *

Эта вера в своего командира, что он вызволит из беды, поддержала молодого мичмана в тяжёлую и ответственную минуту жизни. Ни зловещие предсказания капитана, ни мольбы и отчаяние женщин — ничего не сломило его дух и волю до конца выполнить полученный приказ.

В воздаяние столь доблестно исполненного долга мичман Языков был произведён в чин лейтенанта.

Фото из альбома

Документы М.Р. Давыдова

Письмо И. Васютина

Гор. Екатеринослав
11 земский госпиталь
января 12 дня 1915 г.

Ваше Высокопреподобие

17 декабря будучи въ 318 пех. Черноярском полку на германском фронте у нас с германцами произошёл с перестрелкой сильный бой, с раннего утра началась артиллерийская канонада, потом пошла ружейная и пулемётная пальба. Немец наступал колонами, но был отбит пулемётным и артелерийским огнём. Артиллерия германская обсыпала снарядами, у нас с 14 роты Черноярскаго полка убит славный герой командир роты штабс-капитан и в скорости был ранен полуротный прапорщик, так что мне, как фельдфебелю, пришлось командовать ротой. По сигнальному свистку батальоннаго командира нашей 14 роты и 16, на долю выпало идти на правые германские окопы в атаку, что и было исполнено, наши герои солдаты бросились в атаку в штыки, хотя германский пулемёт и тарахтел, но моя рота достигла их окопы, поразила штыковыми ударами шваба. Много покололи, 62 человека взяли в плен, все молодые, лет 17, 18, 19, взяли также 2 пулемёта. Пленных германцев и пулемёты отправили в тыл. На подкрепление неприятеля пришла ещё рота. Германец пускал много снарядов, и снарядом шрапнели свалило меня, осколками ранило правую ногу и грудь, где получено перелом двух рёбер, и осколок попал в левое лёгкое, которое в госпитале вынуто. После этого поранения меня привели в чувство и отправили на перевязочный пункт, где было много раненых, стон был ужасный. К 12 часам ночи дали знать, что к нам пришло подкрепление, выбили атакой германца, взяли в плен 800 человек, 6 орудий и 9 пулемётов. Раненые солдаты забыли за раны, перестали стонать, как один крикнули все «ура» и начали исполнять гимн «Воже Царя Храни». Здоровье моё удовлетворительное. Вы меня наверно забыли, я тот, что лечил у Вас скот и красил экипажи, зовут меня Иван. Скоро отправят меня домой. Прошу Ваше Преподобие осчастливьте меня письмом по адресу гор. Перекоп Таврической губ., Село Воинка, Воинской волости раненому фельдфебелю Ивану Павлову Васютину. Почтение всей братии, остаюсь уважаемый и любящий Вашего Преподобия фельдфебель

Иван Васютин

Примечания

1. Прозрачный намёк.