На «даче» Шемплинских

Летние месяцы 1929 года Грины провели в Старом Крыму. Очевидно, уже тогда зрело решение окончательно расстаться с Феодосией. Нездоровье Александра Степановича (вдобавок ко многим прежним недугам врачи определили у него зарубцевавшийся туберкулез), жажда уединения заставили искать более подходящее место, чем шумная и дорожающая Феодосия.

К этому времени Грин жил на новой, третьей по счету, феодосийской квартире, по Верхне-Лазаретной улице, 7 (теперь ул. Куйбышева, 31). Это одноэтажный кирпичный угловой дом. Угол, выходящий на перекресток, срезан плоскостью, из среза глядит глухая парадная дверь с каменным порогом и ступенями на тротуар. Дальше от моря, дальше от рынка. Упоминание об этом доме есть в письме Грина И.А. Новикову от 3 ноября 1929 года: «...не написал Вам доселе лишь по причине угнетенного состояния, в каком нахожусь уже два месяца. Я живу, никуда не выходя, и счастьем почитаю иметь изолированную квартиру. Люблю наступление вечера. Я закрываю наглухо внутренние ставни, не слышу и не вижу улицы»¹.

Причина переселения Грина с Галерейной понятна: сужающиеся материальные возможности.

Старый Крым очень понравился, и сам городок, и окрестности с ореховыми рощами, с ключами, бьющими из земли, с лесом на горе Агармыш, с лесистыми горами на юге, за которыми, если пройти километров двенадцать проселком, все-таки есть море...

Пребывание на «даче» Шемплинских отражено в рассказе писателя «История одного ястреба». Можно прочесть, что «дом стоял в цветочном и фруктовом саду», где привезенный из Феодосии ручной крымский ястребок, или кобчик, по имени Гуль, как сказано, «переживал очарованье, понятное даже нам, людям: сад, горный воздух, горы вдали, небо...»².

Еще и сегодня можно видеть «дачу» Шемплинских (ул. Свободы, 1) на южной окраине города. Дача — слишком громко сказано. Это небольшой саманный дом с двускатной железной крышей, построенный агрономом Шемплинским в 1919 году. Тогда же был посажен и сад. Грины снимали комнату о двух окнах, на восток и на юг. Дом стоит посредине сада, обнесенного живой изгородью — зарослью подстриженной маклюры; рядом с домом растет большой орех в темно-зеленом кольце бордюра из буксуса, редкого в Восточном Крыму; у ворот старый тополь — все почти так, как было памятным летом 1929 года. Восьмидесятипятилетняя вдова Шемплинская Мария Васильевна хранит в памяти несколько драгоценных эпизодов из жизни писателя.

Эти крупицы — несколько светлых добавлений к портрету. Она ревниво оберегает их от искажений, дорожа памятью Грина, как чем-то очень своим, личным. Вот они, эти крупицы.

«Запомнился цвет лица, — рассказывает Мария Васильевна. — Нездоровый, землистый. Жесты скупые. Чужих здесь не было, держался свободно, самим собой. Часто улыбался. Его «выдавало» выражение глаз: то высокомерное, то детски доверчивое. Чувствовалось: человек честный, негнущийся, ни на какую фальшь не пойдет».

«Я составляла букет из роз для Александра Степановича. Старалась, чтобы все розы были одинаковы, почти в бутонах. Нечаянно срезала распустившуюся и говорю: «Она уже совсем мертвая». Александр Степанович (он был рядом), улыбаясь, сказал на это: «Мария Васильевна, все цветы хороши!»

«Моя дочка Бианка, полутора лет, бегает по саду, говорит: «Па!» (дескать, падай!). Александр Степанович со всего роста валится в траву, ребенок забирается ему на спину, оба очень довольны друг другом».

«Запомнилась одна его фраза — своей необычностью и серьезным тоном. По какому поводу была сказана, уж и не помню, а звучит так: «Мы, матушка, или всей душой, или — всей спиной к людям».

Примечания

1. В кн.: «Воспоминания...», с. 555

2. А. Грин. История одного ястреба. М., «Детская литература», 1963, с. 15—19.