5. Бора (Гази-Гирей II)

Хан Гази-Гирей II (годы жизни 1554—1608 гг.), сын Девлет-Гирея, правил двадцать лет — с 1588 по 1608 гг., правда, с двумя перерывами протяжённостью в несколько месяцев каждый — в 1594 и 1596 гг. В характере этого человека слились воедино черты солдата, блестящего администратора, истинного рыцаря духа, одного из образованнейших людей Крыма. Ему пришлось на своём веку много повоевать — среди прочего и с русским царём Фёдором Иоанновичем. А в войне Турции с германским императором Рудольфом II он был фактически главнокомандующим объединённой крымско-турецкой армии, крымскотатарская часть которой была основной и лучшей частью османских вооружённых сил. Более того, утверждали, что в последней четверти XVI века согласие или несогласие крымского хана участвовать в походе турецкого войска было вообще определяющим в издании султанского походного фирмана (Milner, 1855. P. 156).

Но имя этого хана осталось в истории культуры мусульманского Востока благодаря вовсе не его воинским талантам (впрочем, бесспорным и незаурядным), а совсем иной славе. Гений Гази-Гирея парил не столько на просторах полей больших и малых битв, сколько над скромным пюпитром для письма в родовом бахчисарайском имении. Очевидно, здесь сказывалось воспитание, которое будущий хан получил, попав ещё в довольно молодых годах в плен к персам (он был участником похода Мехмед-Гирея II). Человек весьма одарённый и любознательный, Гази-Гирей не терял времени на чужбине. Он, насколько это позволяли условия, увлечённо знакомился с рукописными и материальными памятниками Востока и Античности, которыми, как известно, до сих пор славится Иран. И, конечно, пребывание в необычном статусе почётного пленника при падишахском дворе научило молодого человека не только безмерной терпеливости, смирению и весьма рафинированным манерам, но и привило вкус к поэзии, живописи, а также расширило его политический и духовный кругозор.

Этот хан (как и столь многие другие Гиреи) был высокоодарённой натурой, и прославился не только как поэт, но и как первоклассный музыкант. По прошествии многих лет ему привелось зазимовать со своим войском в австрийском городке Фюнфкирхене. Там он совершенно очаровал манерами и искусством беседы навещавших его европейских дворян, оставивших воспоминания об обычном времяпровождении хана: он, находясь вдали от родины, делил свой досуг между кофе, вином, игрой на сазе и сочинением газелей в стиле великого Мухаммеда Физули (Hammer-Purgstall, 1856. S. 91). Но Гази-Гирей с успехом занимался и более прозаическими делами: он многое реформировал в крымском законодательстве, стремясь восстановить древнее Кыпчакское право. И, как знать, не было ли его серьёзное и последовательное увлечение законами своих предков вызвано романтизмом истинного поэта?

Но вернёмся ко времени пребывания будущего хана в персидском плену. Именно к этому периоду относятся его начальные опыты в поэзии (он писал под псевдонимом Газайи), но также и некоторые проявления высокой духовной зрелости и бесстрашия, выразившиеся в утверждении пленником своего достоинства человека и потомка Чингис-хана. Как-то в момент очередного обострения персидско-турецких отношений его хозяин, шах Аббас I Великолепный, предложил Гази-Гирею попытаться поднять своих земляков на мятеж против султана, пообещав взамен вернуть пленнику свободу. Будущий хан от этого предложения наотрез отказался. Но он сделал это в манере, впоследствии его прославившей, — послав своему царственному тюремщику сложенную на персидском изящную газель, в которой, среди прочего, говорилось (дословный перевод): «От горя в этом мире я пока не обессилел, и страсти меня ещё не сломили, но уже твердо моё мнение: в твоей державе спокойнее всего ощущаешь себя в цепях неволи» (цит. по: Hammer-Purgstall, 1856. S. 70)¹.

Эта критическая стрела не повлекла за собой никаких осложнений: хорошо узнав к этому времени характер шаха, поэт ничем не рисковал. Такое рода мудрое сердцеведение, умение впитывать в себя знания и опыт мира отличали Гази-Гирея II всю жизнь. Собственно, одно из толкований прозвища Бора, под которым он вошёл в историю, как раз и означает на старом крымскотатарском Пьющий Верблюд (анонимная надпись на полях известного сочинения Халим-Гирей-султана «Розовый куст ханов»). В другом трактате той же эпохи о нём сказано: «Этот хан был благородным человеком, искусным в музыке, прекрасного нрава, великий поэт, но способный также проявлять чудеса в стрельбе из лука и в искусстве владения оружием» («Сокровищница знаний», XVI в.).

После семи (по другим подсчётам — четырёх) лет плена Гази-Гирею II удалось подкупить тюремщиков и бежать в турецкий Эрзерум (Халим Гирай, 2008. С. 53). Здесь его достоинства привлекли к нему внимание, переросшее в тёплую и искреннюю дружбу, ещё одного из властителей мира, султана Османской империи, ко двору которого бывший пленник был отправлен после освобождения. Мурад уже при первой встрече был совершенно очарован своим собеседником. И, как передают, тут же пообещал поэту, что когда-нибудь сделает его ханом (Риза, 1832. С. 126), а весной 1588 г. исполнил своё обещание.

Однако возвращение Гази-Гирея на родину осложнялось тем обстоятельством, что там уже появился очередной хан. Оказывается, едва Ислам-Гирей II скончался, как его брат Алп-Гирей послал прямо из Аккермана, где он тогда находился, «к турскому [султану] Асман-мурзу Ширинсково, велел бить челом турскому, чтоб турской пожаловал, прислал санчак и учинил бы его на Крымский юрт царём, а князья и мурзы всею ратью над царевичем молитву проговорили и царём ево учинили» (цит. по: Судаков, 1891. С. 68). Поэтому, едва прибыв из Балаклавы в Бахчисарай, Гази-Гирей решил развязать этот политический узел и приказал Алп-Гирею вернуться из Аккермана в столицу. Тот не послушался и отправился в Турцию, имея к тому времени приглашение султана. Таким образом, это препятствие на пути нового хана к престолу ликвидировалось само собой.

Год смерти Ислам-Гирея II, когда и началось правление Гази-Гирея II, был для ханства нелёгким. Крым, как упоминалось выше, испытал нападение днепровских казаков, высадившихся у Тарханкута разграбивших окружающие сёла. Впрочем, ничего необычного в этом событии не было. Новому хану вообще досталось запущенное во внешнеполитическом смысле наследство. Его предшественнику Ислам-Гирею, оказавшемуся, как было сказано ранее, между двух огней (московского и стамбульского), не удавалось решить эту проблему дипломатическими средствами. Между тем днепровские казаки, соблазняемые московскими дарами и выплатами, становились всё более действенным орудием Кремля не только на Западе, но и на Юге. И, судя по всему, в дальнейшем можно было ждать продолжения их активности в том же духе.

Очередной набег запорожцев произошёл в 1589 г. Атаман Кулага, который не мог собрать в него более 800 казаков, пригласил и литовских головорезов. Они высадились у Гёзлёва и, не сумев прорваться за городские стены, стали разорять Торгово-ремесленный посад, не щадя при этом ни татар, ни караимов. Когда грабёж уже подходил к завершению, к городу примчался калга Фетх-Гирей и завязался настоящий бой. Было убито немало казаков, в том числе и их атаман, в плен взяли человек тридцать, уцелевшие пробились к морю и ушли, сделав своё дело. Та же судьба постигла посады Аккермана и Азака: там донские казаки не только грабили, но и поджигали дома, уводили людей в плен и т. д. (Соловьёв, 1988. Кн. IV. С. 253).

Хан понимал, что казацкие набеги в сложившейся ситуации — явление неслучайное, что это не столько результат амбиций того или иного атамана, сколько следствие южной политики Москвы. И он принял решение не бороться со злом, а вообще искоренить его. Для этого нужно было поставить царя на место, и Гирей не стал откладывать столь актуальную задачу в долгий ящик. Правда, пару лет заняла подготовка войны², в том числе международная. Была достигнута договорённость о невмешательстве поляков в крымские дела, а шведский король Юхан III, который уже почти 20 лет вёл с Москвой бесконечную Ливонскую войну, обещал оживить боевые действия и тем оттянуть на себя большую часть русского войска. В случае же удачного развития событий швед собирался и деньгами Крыму помочь. Об этих переговорах узнали в Кремле, и боярин Борис Годунов, который стал к тому времени фактическим правителем при слабоумном царе Фёдоре, спешно послал в Бахчисарай посольство под руководством И. Бибикова. Посла, прибывшего в Крым в декабре 1590 г., поместили в Кырк-Ере, где он стал ждать начала переговоров, которые с ним по традиции должен был вести один из Сулешей, в данном случае Ахмет-бей.

Собственно, переговоров как таковых не было. Бибиков, привезший положенные «поминки» и недоимки по дани прошлых лет, не мог добиться того, за чем он был послан, а именно каких-то гарантий ненападения. В Бахчисарае он услышал гневные упрёки в подстрекательстве Москвой казачьей вольницы, в тайном строительстве новых военных городков вблизи ханских границ и т. д. Поэтому на аудиенции в Хан-сарае Гирей, вопреки дипломатическому церемониалу, «против государева поклона и здоровья не встал» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. IV. С. 251). И в мае 1591 г., дождавшись, чтобы трава поднялась до колен, хан лично повёл свою конницу за Перекоп.

В июне войско форсировало Оку; навстречу ему вышли московские полки, в составе командования был и царский зять, конюший Борис Годунов — дело предстояло нешуточное. Первые столкновения окончились блестящей победой крымских татар (битва у р. Пахры). Затем хан отпустил часть своих конников искать добычу и вообще делать зарубки в памяти противника — а иначе к чему был весь этот назидательный поход? «Многих же... распусти на все страны на пленение, иже зело много повоеваша и поплениша народа и пожгоша сёл и жилищ около града Москвы. И таковую тщету содеяша, яко и списати трудно» (Лызлов, 1990. Л. 165 об.). Между тем главное войско хана продвигалось к русской столице. Вначале оно остановилось на Поклонной горе у с. Коломенского, а 4 июля Гирей расположился в подмосковном селе Воробьёве, и его воины уже стали «травиться» с московскими (Карамзин, 1842. Т. Х. С. 88).

Готовился штурм, но неожиданно оказалось, что шведский король Юхан нарушил слово. Никакого наступления, даже чисто демонстративного, он не повёл, в результате чего русское командование смогло безо всякого риска снять действующую армию с западного полусонного фронта и, дополнив её псковским и новгородским ополчением, бросить полки на оборону столицы. Теперь к Москве, как говорили в народе, шло около полумиллиона хорошо вооружённых и отдохнувших войск, что превосходило крымскотатарскую силу примерно вдесятеро (лишь позже выяснилось, что число русских было сильно преувеличено). Кроме того, за время, прошедшее с последних походов, русская армия заметно изменилась к лучшему, вооружившись огнестрельным оружием, а крымцы всё ещё надеялись на свои луки и даже пушек с собой не взяли. Поэтому хан мудро решил не искушать судьбу и 3 июля приказал возвращаться. Так он и окончился, последний в истории Крыма поход на Москву.

Оставалось проверить воздействие на Кремль этой демонстрации возможностей крымского войска. Оно оказалось если не ничтожным, то незначительным. Теперь посланец великого князя И. Бибиков довольно нагло заявлял в Кырк-Ере, что его царь не обязан отчитываться в своей политике на Украине ни перед кем, и он может ставить новые города, где хочет, поскольку «в земле государевой людей умножилось, взяла теснота, государь сильный, для того и города ставит» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. IV. С. 256). Тогда, дождавшись очередного мая, Бора послал своего брата, калгу Фетх-Гирея, снова на север. Этот поход был удачнее прошлогоднего, конные отряды прошли сквозь орловские, тульские, каширские, рязанские земли как нож сквозь масло: русская оборона оказалась непостижимым образом совершенно небоеспособной. Позже выяснилось, что и боёв-то практически можно не ждать, и когда перед возвращением конники собирали добычу, то «люди ни сабли, ни стрелы не вынимали, загоняли пленных плетьми», при этом «полону было сведено так много, что и старые люди не запомнят такой войны...» (цит. по: Соловьёв, 1988. Указ. соч. С. 257).

Вот теперь политический климат изменился. Царь по собственной инициативе послал в Крым большую дань, крупные подарки лично хану, его калге и нуреддину, предложил установить регулярный обмен послами. Короче, Крым заставил себя уважать соответственно статусу своих ханов. И это не было временным успехом: наступила осень 1593 г., и Дума решила отправить в Бахчисарай в качестве посла князя М.А. Щербатова с 40 000 золотых в качестве дани, с подарком хану в 10 000 и ещё 7000 золотых беям и мурзам. Тогда же на юг послали князя Ф.И. Хворостинина и думного Б.Я. Бельского для переговоров о вечном мире. Князья в качестве послов — это был действительно новый уровень отношений; правда, и хан назначил на переговоры Ахмеда Сулеша, чей бейский титул не уступал княжескому.

На этих переговорах было заключено очередное соглашение о постоянной и регулярной отправке в Крым московской дани. Кроме того, от царя было обещано утихомирить донских и кубанских казаков, приняв меры против их кровопролитного своеволия. Вообще в начале нового столетия между Москвой и Крымом не только наладились мирные отношения, но, как уверяют некоторые исследователи, дело шло к военному союзу Бориса Годунова и Гази-Гирея, и даже «имелись планы совместных действий (наиболее вероятно — против Османской империи)» (Лисейцев, 2006. С. 246).

Итак, с Москвой дела были улажены. Но Бора не был бы политиком, успокоившись на достигнутом соглашении с таким соседом, как московиты. Уже в 1601 г., целиком погружённый в военно-политические проблемы австро-венгерских походов Османской империи и переговоров со Стамбулом и Веной, он вновь посылает на север бея Ахмеда Сулеша, затем посла Ахмеда-челеби, вступая в переговоры по поводу возведения уже упоминавшихся новых городов-крепостей (Оскол, Борисов, Валуйки и др.). На этих встречах, где русскую сторону представлял князь Г.К. Волконский, достаточно чётко выявилась новая, фундаментальная для отношений с Москвой политическая линия Гази-Гирея.

В это напряжённое лето он пишет боярину и конюшему Б.Ф. Годунову: «Будь тебе, брату нашему, ведомо: турский государь (т. е. султан. — В.В.) на ваше государство как ни помыслит рать послать, так я ему отговариваю тем, что место дальнее и пешей его рати до вашего государства не дойти... а только он сведает, что к вашим городам близко, и дойти можно, то он будет вашим государствам вредить... Татарские князья и лучшие люди [также] нам говорят: русские города к нам близко поставлены, и если между нами будет недалеко, то нашим людям с русскими людьми нельзя не задираться (курсив мой. — В.В.)» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. IV. С. 361—362).

Другими словами, это была идея создания нейтрального пространства или буферной зоны, счастливо найденная, грамотно обоснованная и убедительно изложенная политическому партнёру. Действительно, прошёл первый век оживлённого политического взаимодействия между русским и крымским государствами, век контактов, которые по большей части представляли собой цепь вооружённых столкновений, всё реже прерываемая (как это бывало ранее) моментами сотрудничества. Теперь, в особенности после смерти Бориса Годунова (1605), уже с достаточной определённостью проявилась объективная несовместимость двух совершенно несхожих культур (политических в том числе).

Тут не было правых или виноватых, как не было не то что общих интересов, но и общих точек соприкосновения. Напротив, каждый контакт теперь вызывал, независимо от личных качеств его участников, взаимное раздражение. И в такой ситуации самым разумным был выход, предлагавшийся Борой: разойтись по-хорошему на максимальное расстояние, тем более что в пору его правления возможности к этому ещё были. Таким образом, крымско-русскую проблему вполне можно было решить — при желании.

Итак, именно это желание выразил бахчисарайский автор идеи широкой буферной полосы. Но Москва продемонстрировала с не меньшей определённостью принципиальный отказ от политики, нацеленной на сохранение стабильно мирных позиций. Именно тогда, на заре великого XVII века, Гази-Гирей, очевидно, до конца понял полную бесперспективность дальнейших переговоров о длительном мире с партнёрами, психологически и идеологически находившимися в плену идеи беспредельного расширения. И Гирей умыл руки, прекратив переговоры с Москвой. Но он должен остаться в памяти крымскотатарского и русского народов хотя бы потому, что предпринял серьёзную попытку прекратить взаимную вражду, уже становившуюся наследственной, явно исходя из веры в человеческую способность к саморазвитию в будущем, когда близкое и мирное соседство станет возможным. А то, что эта попытка не удалась, — в этом вины хана нет.

Более успешными были военные действия Гази-Гирея на Западе. Здесь он, управившись по мере сил с московскими делами, принял деятельное участие в походах османов на Австрийскую империю, точнее, на венгерскую её часть, из-за которой, собственно, и шёл спор между султаном и цесарем Рудольфом II (подр. см.: Лисейцев, 2006. С. 247). Первый такой поход состоялся в 1594 г., в последний год жизни друга и покровителя хана, султана Мурада III.

Крымскотатарская конница составляла в ту эпоху элиту соединённой крымско-турецкой армии, которой командовал сердар Синан-паша. Хана и его калгу Фетх-Гирея, также участвовавшего в боях, направляли обычно на самые сложные участки фронта. Например, взятие мощных крепостей было, по негласному уговору, делом крымчан. Другое дело, что когда ворота распахивались, туда торжественно, с развевающимися бунчуками первыми вступали непобедимые янычары. Впрочем, бывало и по-другому. Подождав, пока одна из венгерских крепостей, Рааб, осаждённых крымцами, не дозреет для сдачи, Синан-паша направил хана осаждать следующую, вовсе уж неприступную твердыню Тату. Но пока турки разбирались с передумавшими сдаваться им мадьярами Рааба, Бора послал султану ключи от Таты, к осаде которой его определили, заведомо обрекая на неудачу (Смирнов, 1887. С. 446).

Напомню, что войны той эпохи велись кампаниями, то есть сезонно. Осенью армии оттягивались домой, а весной всё можно было начинать сначала. Но после того как умер Мурад III (1595), новый султан, Мехмед III (1595—1603), ввёл практику зимовок армии в оккупированных областях. Это было крайне тяжёлое испытание, так как османская финансовая бюрократия отпускала кормовые деньги столь скупо, что их не хватало даже на покупку конского фуража, а люди должны были рыскать по деревням, вынужденно отлаживая край и голодая сами. Вот этому-то испытанию и стал новый султан подвергать крымских татар, неизменно возвращая своих турок за Дунай, едва пожелтеют листья, не дожидаясь осенней распутицы. Поскольку же при этом боевые действия замирали, хан был обречён на бездействие — по крайней мере до первых лучей весеннего солнца.

Другое дело, что кипучая энергия Боры не позволяла ему впадать в зимнюю спячку и за границей. Там он вступал в деятельные связи с молдаво-валашскими дворянами и купцами, помогал им по мере сил наладить правильные отношения с общим сувереном-султаном и так далее. В конечном счёте он настолько расположил к себе тех, кого мы сейчас назвали бы «представителями широких общественных и финансовых кругов», что они стали просить его править обоими княжествами в качестве воеводы-господаря или султанского бейлербея.

Лжедмитрий I. Politikens, bd. I

Естественно, Гирей на это пойти не мог уже из-за своей занятости крымскими делами, и он предложил на эту должность одного из своих родственников. Но бесспорный политический успех хана в Молдавии усугубил настороженно-завистливое отношение к удачливому Гирею официального Стамбула. С той самой поры, как пост великого визиря занял Синан-паша, большой завистник и недоброжелатель Боры, здесь подняли голову враги хана, которых было немало и среди столичной политической элиты. Они пытались, и небезуспешно, оболгать Гирея перед новым султаном, которому нравилось им верить. Наконец, при весьма удобном случае (отказ хана в очередной раз бездельничать несколько месяцев среди заснеженных холмов Венгрии), визирю Синан-паше удалось убедить султана в политической целесообразности смещения Гази-Гирея. Но Бора пользовался среди своих подданных вполне заслуженным авторитетом, отчего при таком ничем не спровоцированном вмешательстве в дела ханства наверняка поднялись бы волнения. Поэтому, очевидно, для их предотвращения, совершенно «законным» кандидатом на бахчисарайский престол был избран родной брат правящего хана, его калга Фетх-Гирей.

Однако неожиданно заупрямился сам невольный претендент, явно уступавший своему брату в неукротимой энергии и всеобщем уважении среди подданных, и по этой причине опасавшийся вступать с ним в соперничество, даже имея на своей стороне султана. Когда Фетха в 1596 г. всё же удалось уговорить, и находившийся тогда в Крыму Гази-Гирей узнал об этом, он бесстрашно отправился в Стамбул, надеясь решить «недоразумение» на месте, хотя знал из истории своих предшественников, чем ему это грозит.

Но едва корабль бывшего властителя Крыма вышел из Балаклавы, как поднялся великий шторм, который и занёс парусник в турецкий Синоп. В те же дни пал великий визирь Синан, а новый (точнее, старый, Ибрагим-паша, служивший ещё Мураду III и бывший сторонником Гази-Гирея) стал уверять султана, что отставленного хана лучше иметь в друзьях по причине его авторитета в Крыму и ногайских степях. Тогда оказавшийся на распутье Мехмед III поступил в лучших традициях стамбульского двора, подписав два берата, на имя обоих Гиреев — как Фетха, так и Гази, — указав своему курьеру вручить документ тому из братьев, к кому более расположены крымскотатарское войско и большинство беев.

При этом история сыграла одну из довольно нередких своих шуток. Направлявшийся в Крым корабль, на борту которого находился курьер, черкес Хайдан-ага, шторм занёс туда же, куда и отставленного хана, а именно в Синоп. Там обе жертвы стихии быстро нашли общий язык, указ с именем Фетх-Гирея был уничтожен, и Гирей тут же отправился, не заезжая в Стамбул, через море домой с новым назначением. Подозрение в этой истории вызывает одна деталь: как выясняется, вельможного посланца султана связывала с опальным ханом давняя дружба (Смирнов, 1887. С. 449). Поэтому возникает естественное сомнение: была ли эта смена курса корабля Хайдан-аги столь уж случайной...

Однако в Крыму не всё пошло гладко. Фетх-Гирей, уже обладавший всей полнотой власти, обзаведшийся калгой и командуя армией, теперь не собирался сдавать бразды правления новому хану. Тогда Гази-Гирей, не желая братоубийственной гражданской войны, предложил передать дело на решение шариатского суда прямо там же, в Кефе, куда причалил его корабль. Муфтий, Мевляна Азаки-эфенди, посоветовавшись с улемами, вынес своё решение. Оно было основано как на букве закона, так и на интересах Крыма, для которого бывший хан сделал немало и которому теперь предлагалось вернуть престол (Аргинский аноним, 1844. С. 386).

Братья-соперники были искренними мусульманами и безропотно приняли решение муфтия, подчинившись ему. Впрочем, как показали последующие действия Фетх-Гирея, внутренне он не покорился. Вначале он отправился в Черкесию, а на следующий 1597 г., как только Гази-Гирей ушёл в очередной поход, вернулся в Крым, чтобы вернуть себе утраченный престол. Но он слишком спешил к желанной цели. Хан ещё не пересёк Днепр и, узнав, что творится в Крыму, неожиданно вернулся. Фетх-Гирей укрылся в Кефе, а хан разбил лагерь близ крепости, опоясав её полукольцом. Видя себя окружённым, Фетх-Гирей пал духом и, понадеявшись на великодушие брата, явился к нему с повинной. Но это было последней ошибкой в его жизни. Мурзы, остававшиеся верными Гази-Гирею, покончили не только с неудачливым претендентом на трон, но и со всей его семьёй (Аргинский аноним, 1844. С. 387).

Итак, Гази-Гирей «разметал страницы жизни» Фетх-Гирея руками своих дворян. И это заставляет задуматься над происшедшим. Действительно, как современники, так и историки последовавших поколений единогласно утверждали, что Гази-Гирей обладал прекрасным, покладистым и чувствительным характером, был на редкость контактен и человечен. И никто не называет ни одного поступка этого хана, даже отдалённо похожего на кефинскую трагедию. В том числе и в условиях войны, как известно, ожесточающей человека. Почему же она всё-таки произошла? Очевидно, единственно верный ответ на поставленный вопрос даёт русский востоковед В.Д. Смирнов.

Он считает, что правы его турецкие коллеги XVII в., называвшие Гази-Гирея «последним потомком Чингис-хана на крымском престоле», причём потомком по духу, ибо по крови, как указывалось выше, чингизидами были все Гиреи. Хан поступил в полном соответствии с тёрэ, не дозволяющей, ради общего порядка, оставлять в живых потомков свергнутого властителя, как возможных претендентов на ханский престол (Смирнов, 1887. С. 449). И Гази исполнил древний закон буквально, умертвив, кроме экс-хана, его калгу Ахмед-Гирея (тоже своего брата) и девятерых детей Фетха. Понятно, что он не испытывал к ним ненависти, а конкуренции самого младшего ещё долго мог не опасаться — тот был грудным младенцем. Но так гласил закон, и Гирей оправдал второй смысл своего прозвища (в переводе с итальянского, «бора» означает «северный штормовой ветер»). Впрочем, оправдал лишь отчасти, ибо он не разбушевался, а напротив, склонился перед законом, подчинившись ему, чтобы избежать бури гражданской войны в Крыму³. То же самое стремление вернуть силу древним, доисламским обычаям заметно и в его законодательстве (см. ниже).

Кстати, не исключено, что второе его имя, Бора, впервые прозвучало не в Крыму, а в Стамбуле, где Порта, даже плетя антикрымские интриги (а при Мехмеде III это было почти постоянным явлением) испытывала к Гирею, к его огненному темпераменту и решительности, опасливое восхищение. Ведь в своих походах начиная с 1594 г. султаны опирались не только на военную силу крымских татар, но и на военный талант их хана. Было бы грубой ошибкой считать (как это до сих пор делают некоторые историки) Гази-Гирея простым исполнителем, целиком зависящим от политической воли султана. На самом деле Бора участвовал непосредственно (или в лице своих полномочных представителей) в военных советах, в выработке важнейших стратегических решений в Стамбуле или Белграде. Причём довольно часто на этих военных советах принимались именно его планы намечаемых кампаний (Иванич, 1992. С. 40).

Другое дело, что султан чем дальше, тем чаще попадал из-за Гази-Гирея не то что в затруднительные, а в унизительные положения. В основном это касалось упоминавшегося отказа хана от своего долга участвовать в султанских войнах. Пикантность ситуации придавал тот факт, что чем больше строптивости и жёсткости позволял себе Гирей, тем искреннее и глубже уважали его в Стамбуле, тем большим становился его политический вес. Бывало, что хан получал за такие свои выходки даже награды. Так, отказавшись зимовать с армией в Самборе, он был тут же извещён, что ему отдают в управление Силистрийский санджак со всеми его немалыми доходами. Второй пример: когда новый султан Ахмед I (1601—1617) в 1602 г. казнил Сатырджи-пашу (своего визиря и приятеля хана), то, опасаясь гнева Боры, он отправил к нему в действующую армию целую делегацию из высших чиновников, снабдив её богатыми дарами для крымского татарина. Эта лесть оказалась тщетной — тут Бора действительно разбушевался настолько, что повернул своё войско на сакму, ведущую домой, к Перекопу, и ничто не могло его удержать.

Впрочем, у этого решительного демарша была своя предыстория. В 1601 г. в Крыму побывало посольство Г.К. Волконского, после чего Борис Годунов и Бора поклялись друг другу в верности и Гази-Гирей тут же вступил в переписку с цесарем Рудольфом II, что также имело своё объяснение. Интриги Стамбула привели к бегству в Турцию ханского калги, и Гази-Гирей знал, что теперь османская угроза его престолу станет постоянной. В создавшейся ситуации наиболее реальной поддержкой в возможной войне с турками могла стать Вена, а то и дружественная ей Москва, — и крымское войско оставило в том же 1602 г. австрийский театр войны (Лисейцев, 2006. С. 249).

Более того, следующей весной 1603 г. хан на войну вообще не пошёл, послав султану прямой отказ в форме газели. Она сохранилась. Эти прекрасные стихи, к сожалению, ещё ждут достойного переводчика, поэтому придётся передать смысл завершающих строк прозой: «Я — мирный поэт, склонный возделывать свой розовый сад и любоваться локонами своей пери. И любой, кто прочтёт эту газель, не только ты, добрый мой султан, испытал бы муки, узнав, что Гази отправился на войну!» (цит. по: Hammer-Purgstall, 1856. S. 76). Стоит ли добавлять, что никаких санкций, даже выражения неудовольствия из Стамбула не последовало, хотя в этих стихах сквозь традиционную форму газели явственно просвечивает даже не насмешка, а прямое издевательство. Мехмед проглотил горькую пилюлю и — послал хану почётное приглашение посредничать на мирных переговорах в Венгрии...

Между тем всё более заметно разрушалась северная опора османской политики крымского хана. В Московии появился Лжедмитрий I, началась великая Смута. Самозванец имел планы на поддержку Крыма, о чём знали в Кремле. Поэтому в 1604 г. Борисом Годуновым был насильственно задержан в Москве ханский гонец Ян-Ахмет-Челеби, и это был явный вызов Гирею. Кажется, Гази-Гирей колебался, не зная, кому помогать, Годунову или Самозванцу. Впрочем, эта проблема вскоре разрешилась сама собой. В 1606 г. Лжедмитрий решился на войну с Крымом. Причём, как повествует крупный публицист своего времени, келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын, он сделал вызов хану в крайне оскорбительной для крымцев форме. Этот случайный обладатель московского трона прислал мусульманскому владыке «дары бесчестны, сделав шубу от кож свиных» (цит. по: Лисейцев, 2006. С. 253).

Кроме того, как сообщает голландский современник, оказавшийся в ту пору в Московии, Лжедмитрий шёл на всё, чтобы война с Крымом стала неизбежной, причём на территории царства, где московитам было бы сподручнее сражаться. Кроме оскорблений он выставил хану явно невыполнимые требования. Самозванец «отправил посла в Крым объявить хану, что он должен возвратить московскому царю все подати, которые Московское государство прежде принуждено было уплатить хану, а не то он обреет хана и весь его народ наголо, как мех, который он ему посылает и который был начисто обрит» (Масса, 1997. С. 105). И тут же начал копить боевые припасы в пограничной с Крымским ханством крепостце Ельце. Там «к весне запасли много муки, пороху, свинца, сала и других вещей на 300 000 человек и было велено всё сберегать до его (т. е. Лжедмитрия. — В.В.) прибытия» (Масса, 1997. Там же).

Эта угроза была серьёзной, так как Самозванца поддерживали многочисленные и хорошо вооружённые польско-литовские войска. В то же время, когда хан, желая оттянуть часть эти отрядов назад, на территорию Речи Посполитой, подготовил туда отвлекающий поход, то 15 ноября 1606 г. из Стамбула прибыл чиновник Мехмед-чауш с грамотой, в которой султан запретил крымцам вторгаться в Польшу. Но вскоре опасность польской агрессии была снята поражением и казнью Лжедмитрия I (май 1606 г.)., к власти пришёл Василий IV (Шуйский), у которого не было никаких антикрымских планов. Напротив, готовя поход-реванш на Польшу, он остро нуждался в нормальных отношениях с крымским ханом, отчего в апреле 1607 г. в Бахчисарай был послан С.М. Ушаков. Для того чтобы в любом случае добиться положительного ответа хана, московскому посланцу было дозволено идти на любые унижения, в том числе падать перед Гиреем на колени и т. д. (Масса, 1997. С. 130; Лисейцев, 2006. С. 261).

Гази-Гирей отдавал себе отчёт в тяжёлом положении Москвы. Тем не менее ему и в голову не пришло воспользоваться ситуацией и нанести удар в северном направлении, так как ослабление или политическая гибель Москвы были бы невыгодны Крыму. Это однозначно нарушало бы польско-московский баланс сил, после чего Крым остался бы один на один с огромной польско-литовской державой. Поэтому хан оказал русским такую помощь в начале 1608 г., что впоследствии принесло ему важные выгоды.

Вообще политическая и дипломатическая сторона деятельности Гази-Гирея заслуживает отдельного исследования. Бесспорно, хан был выдающимся дипломатом, авторитетным не только в Стамбуле. Начиная с 1599 г. его постоянно приглашают на турецко-австрийские переговоры, касавшиеся раздела зон влияния на стратегически ключевых спорных территориях Трансильвании и Валахии. На этих встречах хан был наделён немалой властью полномочного посредника. Его авторитет безусловно порядочного человека, искусного политика и мудрого властителя заставил двор Габсбургов, наравне с султанским, признать за ним право полного контроля над этими областями (Иванин, 1992. С. 41—42). Таким образом, Гази-Гирей стал основоположником нового направления во внешней политике Крыма — активности Бахчисарая в сложных сплетениях восточноевропейских дипломатических взаимоотношений конца XVII в. — второй половины XVIII вв.

Стремление Боры вернуть ханской власти самостоятельность и независимость по примеру своего прадеда Менгли-Гирея I вылилось в реформу закона о наследовании престола. У него была договорённость с Мурадом III (к тому времени уже скончавшимся), что в дальнейшем ханы сами будут назначать своих наследников, лично выбирая калгу и нуреддина. И султан даже издал перед смертью специальный аян об этом. Но новый султан Мехмед III отказывался признать законность нововведения, ведь оно отбирало у султанов самое острое оружие воздействия на политику Крыма.

Тем не менее после смерти Фетх-Гирея хан сделал калгой своего сына Тохтамыша, а нуреддином — второго сына Сефера. С той же целью усиления ханской власти Гази-Гирей II ввёл в правительство должность и чин капы-агасы (нечто вроде великого визиря в Османской империи), то есть чиновника, лично преданного хану и его ближайшего помощника. Это не было каким-то подражанием Порте, просто хан почувствовал необходимость в человеке, на которого можно было бы положиться в моменты особой необходимости или опасности. Он не мог в силу своей профессиональной загруженности решать все проблемы, внутренние и внешние, в одиночку. Ему нужен был мудрец и искушённый в знании людей политик (калга или нуреддин часто в силу молодости для этого не годились вовсе), к тому же неспособный использовать свои знания во вред державе или монарху. С той же целью он учредил полутысячный стрелковый корпус тюфекенджи, усиленный артиллерией, — это была не личная гвардия хана, но элитное ядро армии, её регулярная основа и образец для ополченцев.

Несколько забегая вперёд, скажу, что авторитет хана в Крыму был столь велик, что и после его смерти крымскотатарские карачаи (не ханские и не султанские чиновники, а малоуправляемые Ширин и другие беи) подняли по древнему чингизидскому обычаю на белой кошме его сына и калгу Тохтамыша, вознеся его в ханское достоинство без утверждения Порты. Правда, спустя некоторое время кое-что из нововведений покойного хана было ликвидировано.

Так, был отменён уже утверждённый в Крыму закон о прямом наследовании престола, поскольку упоминавшийся аят Мурада III, на котором он основывался, был в Стамбуле «брошен в лохань забвения» (Аргинский аноним, 1844). Но у преемников Боры осталась память о его несгибаемой позиции по отношению к султану⁴, а история неустанных трудов Боры в Крыму и за рубежом ханства, на поле битвы, его политики в отношении царей и реформаторской деятельности не могли не вдохновлять лучших из хозяев бахчисарайского Хан-Сарая в будущем.

Этот хан был признанным мастером быстрых и радикальных решений, но ещё более выдающимися признавались его способности в качестве мирного правителя Крыма, мыслителя и реформатора. Исследователи, более близкие к его времени, а возможно, заставшие некоторых из его современников, утверждают, что этот Гирей, повсеместно известный редким личным мужеством, ещё более славился как «благородный и справедливый (generous and just) человек» (Milner, 1855. P. 157). Как говорилось выше, он был знатоком классической музыки Востока и прекрасным исполнителем.

Он провёл, как утверждали современники, треть жизни в библиотеках и сам был поэтом ещё более известным, чем музыкантом. Его стихи уже при жизни стали собирать не только на Востоке, но и в Европе (часть его поэтических реляций в Блистательную Порту сохранилась в Берлинской Штаатсбиблиотек). Современники настолько высоко оценили этот необычный жанр, что включили несколько лучших образцов ханских поэтических грамот султану в основное собрание сочинений Боры, книгу Гюль ве Бюльбюль (Роза и Соловей), где автор, как обычно, скрыт под псевдонимом Газайи (Риза, 1832. С. XXI).

После смерти Боры поэты Востока отдали должное своему венчанному собрату. Казалось, что сами собой сложились строки:

А потом бора унёс душу Боры,
Прославленную, но ещё более прекрасную.

(Цит по: Milner, 1855. P. 157.)

Память о правлении этого блестящего хана не увядала многие десятилетия. Причём не оттого, что в роду Гиреев не встречались столь же одарённые личности. Далеко не все они обладали поэтическим даром Гази-Гирея, но многие выступали в своей политике столь независимо и ярко, что Бора мог бы ими гордиться.

Он скончался 3 марта 1608 г. от чумы, возвращаясь в Крым после поездки в построенную им крепость Гази-Керман. Тело хана было привезено в Бахчисарай, где Бору погребли в мавзолее его отца.

Новым ханом после краткого правления Тохтамыша стал брат Гази-Гирея, Селамет-Гирей I (1608—1610 гг.). Начало его правления совпало с важными событиями в Московском государстве: там появился очередной самозванец, Лжедмитрий II. И в том же 1608 г. царь даже просит крымской поддержки, чтобы хан «на полских и на литовских людей и на русских воров вспоможенье учинил» (цит. по: Флоря, 1998. С. 56). Причём эти призывы из Москвы слышались в Бахчисарае неоднократно на протяжении почти трёх лет, в 1608—1610 гг. Селамет-Гирей исправно оказывал такую помощь и 1609, и в 1610 гг., когда в московские пределы вторгся польский король Сигизмунд III. В ответ Москва возобновила выплату дани: уже в 1608 г. в Крым было выслано 30 000 руб., с тем чтобы впоследствии ежегодно отчислялось по 20 000 руб.

Но вскоре это благоприятное для Крыма развитие отношений с Москвой сменилось новыми дворцовыми и военными конфликтами уже в самом ханстве, продолжавшимися на протяжении четверти века после смерти Селамет-Гирея.

Этот период был ярко отмечен событиями, связанными с двукратным правлением хана Джанибек-Гирея II (1610—1623 и 1628—1635 гг.). Внук Девлет-Гирея I, он вырос на чужбине, в Черкессии, на родине своей матери, куда его отец бежал от резни, которую, как говорилось выше, устроил для своих вероятных соперников Гази-Гирей. Мать Джанибека вернулась затем в Крым и даже стала женой ханов Фетх-Гирея I (1596) и затем Селамет-Гирея I (1594, 1608—1610 гг.), вследствие чего и сын её был назначен калгой приёмного отца, а затем, после его смерти, стал ханом. Впрочем, некоторые члены ханского рода считали восхождение Джанибека на престол незаконным, поскольку ни его биологический отец, ни братья были лишь султанами и никогда не были ханами (Гайворонский, 2009. С. 41).

Тем временем на политической арене периферии Крымского ханства появляются сыновья Саадет-Гирея II Мехмед и Шагин. До того они жили в Турции, где вели довольно бурный образ жизни. К описываемому времени уже было раскрыто их деятельное участие в тамошних мятежах, и они даже успели отсидеть несколько лет в знаменитых турецких тюрьмах. После чего, добившись полного прощения султана, братья вознамерились попытать счастья на родине. Мехмед был в 1608 г. назначен калгой Селамет-Гирея I, но не поладил с ним и вместе с Шаги-ном обосновался в низовьях Днестра, у Аккермана. Там братья добывали средства на жизнь, совершая время от времени набеги на соседей-славян, явно дожидаясь удобного момента для возвращения в Крым. Удачливость в набегах собрала вокруг них необычно большую для простых разбойников массу буджакских и иных ногайских джигитов, и даже ханские войска, покоренные лихостью братьев, невольно стали им симпатизировать. Поэтому когда ханом стал Джанибек II (1610), Мехмед сумел с их помощью захватить престол в Бахчисарае, правда, всего на несколько месяцев, после чего снова ушёл за Перекоп, не слишком удаляясь от ханства.

Это не могло не заботить хана Джанибека. И он добился от турок разрешения искоренить их разбойничье гнездо. В открытом бою хан победил братьев, султан снова посадил Мехмеда в тюрьму (1614), а Шагану удалось бежать к персидскому шаху, который, оценив воинские таланты беглеца, пожаловал ему крупный чин в армии. Тем временем султан Ахмед I, решив начать очередную войну с Персией, потребовал от хана, чтобы 30-тысячное крымское войско вторглось на территорию противника. В 1615 г. татары выступили в поход, дошли до Еревана, но их разбили персы, которыми командовал Шагин (Флоря, 1998. С. 60). Но на следующий год крымское войско, уже 40-тысячное, осадило персидские крепости Гянджу, Джульфу и Нахичевань и вернулось из похода с многочисленными пленниками (Халим Герай, 2008. С. 65).

А затем в Турции сменилась власть. После недолгого правления наследовавшего Ахмеду Мустафы I султаном стал Осман II (1618—1622), а великим визирем — Хусейн-паша, большой приятель Мехмеда. Он не только освободил опального крымского татарина из ссылки на о. Родос, но и содействовал его назначению ханом Крыма (1623). А его неудачливый предшественник на бахчисарайском престоле, Джанибек, был отправлен на Родос, не исключено, что в освободившееся жилище Мехмеда.

Причиной этому низвержению была, скорее всего, независимая позиция Джанибека в его отношениях с Портой. По материалам переписки Мехмед-Гирея III

с наместником султана тех лет в Кефе, Абдуллахом ибн Ризван-пашой, выясняется, что хан неоднократно пытался выступить против вмешательства турок в дела Крыма (или, как он именовал свою державу, «Кыпчакского ханства»). Ризван-паша советовал хану не предпринимать в этих целях ничего самостоятельно, а взамен обратиться непосредственно к Порте.

В ответ Джанибек-Гирей заявил: «Во-первых, ты мне сказал, чтобы я обратился к Порте для [получения] Крымского ханства. [Но] какие касательства имеет род Османов и государство Дешт-и Кыпчак, чтобы я получал от него назначение? Во-вторых, разве над моим мечом возвышается [чей-то] меч, чтобы я [покорно] просил у рода Османова об избрании на царство, переходящее ко мне по наследству?». Смысл гордого ответа крымского хана не подлежит сомнению, так как он был изложен не каким-нибудь крымским современником Джанибека (возможно, зависимым от этого хана), а крупным чиновником Османской империи⁵.

Новый хан выписал из Персии Шагина и сделал его своим калгой. Оказавшись у власти (весна 1623), братья устроили в Крыму показательную резню, уничтожив всех возможных и предполагаемых соперников, не говоря уже о бывших недругах. Но, усаживаясь поудобнее на престоле, Мехмет-Гирей III допустил непростительную оплошность, не обратив должного внимания на турецкие фирманы, призывавшие его к походу на казаков, в последнее время безнаказанно опустошавших и грабивших прибрежные владения султана. Хан же в это время улаживал внутренние крымские проблемы, поднимая доходность экономики и укрепляя независимость династии. Он, в частности, добился абсолютной власти, избавившись какого-либо ограничения её беями. Он объяснял это следующим образом: «Мои приближённые мне не товарищи, как это было при Джанибеке-Гирее, арабы!» (цит. по: Новосельский, 1948. С. 111). Судя по всему, Мехмет-Гирей III не утруждал себя внешнеполитическими проблемами, пока в конце того же года у турок не лопнуло терпение. Султан направил морем войска в Крым, вновь назначив ханом Джанибека (январь 1624 г.).

Тот сошел на берег в Кефе, но братья, решив отстаивать свои права до конца, закрыли путь в столицу как ему, так и сопровождавшим его янычарам. Войско Мехмет-Гирея насчитывало несколько тысяч ногайцев и более тысячи казаков, благодарных хану за то, что он не подчинился указу из Стамбула и не пресёк устроенные ими погромы турецких окраин. Султанские янычары не осмелились выступить против этих испытанных головорезов и попросили помощи из Стамбула. Подкрепление пришло, но за это время братья, ничуть не утратившие популярности от ударов судьбы, увеличили свое войско чуть ли не до 100 000 человек. Эта огромная сила навалилась на Кефе и буквально раздавила турок вместе с их мощной артиллерией и флотом (Флоря, 1998 «а». С. 97).

Ярлык Джанибек-Гирея II, 1612 г. По: Ivanics, 1999

В Бахчисарай потянулись обозы с воинской добычей. Здесь были турецкие пушки, которых так не хватало крымцам, имущество, захваченное в турецких кварталах и присутственных местах Кефе, мешки с войсковой казной экспедиционного отряда османов и так далее. Среди трофеев оказались также и ханские регалии, предназначенные султаном для Джанибека. Утрата этих вещей была для Джанибека не только символичной. В феврале 1624 г. султан лишил его ханского титула, после чего он был вынужден скитаться то в окрестностях Крыма, то на турецкой чужбине, на протяжении ещё четырёх лет.

Ханская же власть в Крыму принадлежала по-прежнему братьям, которые вели полностью самостоятельную политику. Они заключили военный союз с Польшей, направленный против Турции, а также с Запорожской Сечью — о взаимной поддержке против общих противников. Шагин-Гирей предпринимал и активные действия нападая на турецкие города. Так в Крым попали сокровища из нескольких довольно мощных османских крепостей вроде Аккермана и Измаила. До такой дерзости ранее не доходил ни один Гирей.

Эти события со всей очевидностью показали, что если раньше стремления ханов к самостоятельности по отношению к политике Стамбула проявлялись лишь от случая к случаю, то теперь Крымское ханство фактически стало независимым от Османской империи. Более того, Шагин-Гирей с Мехмед-Гиреем выступают в качестве военных противников бывшего суверена. Так, 14 августа 1624 г. калга Шагин предложил Сигизмунду III наступательный союз. Он просил польского короля прислать в Бахчисарай вместо традиционных денежных дач боевые припасы, а также 10 000 запорожских казаков, которых он предполагал использовать в военных действиях против Турции. Далее, в ближайшую зиму Шагин-Гирей отправился в Запорожье, где действительно заключил с гетманом антиосманский союз.

В том же 1624 г. произошли события ещё более удивительные. Казаки воспользовались затянувшимся крымско-турецким конфликтом и, не удовлетворяясь уже грабежом румелийских берегов, высадились на Босфоре и стали громить пригороды Стамбула, подбираясь к столице (Флоря, 1998. С. 60). И юный султан Мурад IV (1623—1640) ничего не мог с ними поделать: у него начиналась война с персами, имперская армия уже ушла на восток. Положение Стамбула было столь же опасным, сколь и унизительным. Жители столицы уже готовилась пасть в руки запорожцев, как вдруг пришло послание от Мехмед-Гирея, который как ни в чем не бывало предлагал помочь султану постройкой нескольких крепостей на Днепре — для защиты от казаков. Султану пришлось согласиться; он приказал отпустить в Бахчисарай инструменты и рабочую силу, а братьям выслал почётные сабли и халаты. Однако это был скорее демонстративный шаг, рассчитанный на усыпление бдительности Гиреев.

Об этом говорит попытка пришедшего в видимое отчаяние султана установить союзные отношения с Москвой. Туда был отправлен опытный дипломат Фома Кантакузин (грек на султанской службе), который прежде всего заявил, что крымские Гиреи занимают преступно враждебную Турции позицию. А посему он Предложил возобновить российско-османские дипломатические отношения с целью оказания взаимной помощи. Такой договор обе стороны подписали в 1628 г. Формально он был направлен против Речи Посполитой, но сверхзадача ставилась иная. Это была, с точки зрения султана, оборонительная мера, средство «обеспечения интересов Стамбула на случай, если бы попытка восстановить оттоманский сюзеренитет над Крымом привела к серьёзному конфликту с Речью Посполитой» (Флоря, 1998 «а». С. 99).

Некоторое затишье в крымско-турецких отношениях закончилось в том же 1628 г., когда в Стамбул пришло послание от бея Буджакской орды Кан-Темира Мансура, просившего переселить его с подданными куда-нибудь подальше от казаков. Второй причиной этой просьбы стали враждебные столкновения двух бейских родов, Мансуров и Ширинов, которые поочерёдно грабили буджакские племена. Это клановое противостояние было, как мы помним, традиционным. Но теперь оно перерастало в настоящую гражданскую войну. Однако султан опасался принимать воинственных ногайцев в свои владения. И он указал степнякам двигаться на полуостров. Обострение бейского конфликта при этом становилось неизбежным. Но, возможно, султан на это и рассчитывал, — ведь только так, в условиях гражданской войны, можно было рассчитывать на переворот в Хан-сарае и смещение совершенно неуправляемого Мехмеда.

Не исключено, что Мурад IV имел сведения и о том, что не было у Кан-Темира более ненавистного врага, чем калга Шагин-Гирей. Эти двое не раз встречались с оружием в руках на степных просторах Приднепровья. Кроме того, Шагин вырезал всю семью Кан-Темира, заехав как-то в его крымскую усадьбу. Поэтому, миновав по султанскому указу Перекоп, буджакский бей не пошёл далее на юг, а повернул налево, за крепость Арабат, где рассчитывал усилиться людьми. Там он соединился с кефинскими янычарами и куда более многочисленными ханскими джигитами, которых чем-то сумел привлечь на свою сторону. И лишь потом двинулся на Бахчисарай, где наслаждались покоем ничего не подозревавшие братья. В молниеносной схватке Кан-Темир разбил их охрану, сами они едва успели спастись — в Чуфут-Кале на сей раз.

В мае 1628 г. Кан-Темир осадил эту неприступную крепость, так как взять штурмом её не мог. Через месяц блокады у осаждённых уже заканчивались вода и провиант, положение их становилось отчаянным. Но тут пришла неожиданная поддержка с севера: в Крым наконец ворвались казаки под командованием гетмана М. Дорошенко, которого хан звал на помощь ещё в конце прошлого года. Кан-Темир выступил навстречу запорожцам, но в битве на р. Альме потерпел поражение. Во время сражения гетман погиб, но и разгром противников хана и калги был сокрушительным. Раненый Кан-Темир бежал в Кефе, а его буджакское войско рассеялось, кроме нескольких тысяч всадников, сопровождавших беглеца. Все они были окружены в Кефинской крепости отрядами хана и калги, но взять её было им не под силу, оставалось лишь ожидать помощи османского флота, на что имелись определённые надежды (Гайворонский, 2009. С. 120—126).

Но вот к Кефе пришёл мощный османский флот; причём на корабле капудан-паши Хасана находился Джанибек-Гирей. Когда об этом стало известно бейско-мурзинской знати Крыма, большинство из них решило присоединиться к сильнейшей стороне. И на престол, наконец, снова взошел Джанибек. Понятно, на каких условиях: Недолгое время полной независимости Крыма от Османской империи подошло к концу.

В это, казалось, не могли поверить изгнанные с полуострова братья. И долго ещё бывшие хан и калга пытались пробиться к Бахчисараю во главе казацких отрядов, хотя дальше Карасубазара им углубиться в Крым не удавалось. Особо опасным для правящего хана оказался их поход весной 1629 г., когда казаки вместе с опальными братьями нанесли Крыму двойной удар, высадившись на морских побережьях и одновременно прорвавшись на полуостров у Ор-Капы. Это вторжение удалось отбить, но с большим трудом и крупными жертвами (Грушевський, 1909. Т. VIII. Ч. 1. С. 65—66).

Наконец, в одном из таких набегов пал Мехмед-Гирей III. И был похоронен с честью в фамильном дюрбе Гиреев в Эски-Юрте. Шагина же султан вновь простил и, снабдив поседевшего удальца обычной пенсией, отправил на Родос. Туда же прибыл через пять лет доживать свой век в очередной раз лишённый турками престола его бывший соперник Джанибек. Можно представить себе, что они вспоминали бурную свою жизнь, встречаясь за вечерней чашкой кофе, сваренного по-крымски. Но это, конечно, чисто умозрительное предположение. Источники говорят о другом: непримиримая, всю жизнь длившаяся вражда этих двух крымчан не угасла и в последние их годы, когда они поневоле стали соседями на Родосе (Смирнов, 1887. С. 371).

В удивительной фабуле этой крымской Одиссеи примечателен внешне малозначительный сюжет, связанный с первым открытым выступлением против Гиреев майсурского дома Кан-Темиров. Этот родовой клан, по прямой восходивший к внуку Тимура, легендарному самаркандскому мудрецу и учёному Улугбеку, сумел возглавить воинственных и могучих Мансуров. Вражда Кан-Темиров и Гиреев, тлевшая и до прихода к власти Джанибека, отныне становится явной, в дальнейшем почти не затухая. Забежав несколько вперед, скажем, что потомки Кан-Темира причинили много вреда самостоятельности Крыма в XVII—XVIII вв. Верные клевреты султанов, они с готовностью шли на Крым по первому кивку Стамбула: походы обогащали как ногайцев, так и покровительствовавших им турок. С этого времени опасность предательства заперекопских ногайцев становится для ханов почти постоянной.

Примечания

1. Имеется и другой, поэтический, но более краткий перевод этой газели:

Мы по опыту знаем,
Что в Вашей стране
Спокойно живут
Лишь в крепости или в тюрьме.

(Цит. по: Халим Гирай, 2008. С. 53)

2. Частью подготовки к будущим походам являлось и укрепление внутреннего положения Крыма. Гази-Гирей разослал письма противоборствующим братьям, приглашая вернуться под его покровительство. После этого на родину вернулся Сафа-Гирей, а затем 10 000 ногайцев из клана Мансуров, многие Ширины и Яшлавы, также находившиеся в изгнании. Единственным, кто не получил у Гази-Гирея прощения, был Алп-Гирей, убийца Мехмеда II. Он был заочно приговорён ханом к смерти (Гайворонский, 2007. С. 314—315).

3. В драме соперничества Фетха и Гази главные действующие лица поступали вполне по-исламски, точнее по-суннитски. Все трое, оба претендента и султан, признали очевидное: что единственным источником власти является Бог, а они—лишь инструменты в Его руке. Мехмед III, по сути, не решился самостоятельно назвать властителя Крыма и снял с себя эту ответственность, издав два берата. Но и претенденты поступили аналогично, передав решение своей проблемы муфтию, которому оставалось лишь свериться с положениями мусульманского права, озвучив волю Аллаха. Таким образом, чисто внешне эта история выглядела совершенно фантастически: все три монарха вручили решение судьбы Крыма (а также вопроса жизни и смерти, по меньшей мере, одного из них) в руки муфтия. А этот законоговоритель выступил с достоинством и решимостью, которым обладал по самой сути своего статуса. Ведь он не был судейским чиновником, назначенным ханом или султаном, он был независимым избранником общины Аллаха, его устами говорило само мусульманское право, сам шариат. А уж перед положениями священного закона были равны все — от последнего нищего до могущественного султана. Оттого решению крымского муфтия и подчинились столь смиренно все три государя.

4. Приведу пример его поэтической оценки активной позиции и страданий крымского народа в сравнении с безразличием и пассивностью султанского двора.

Проливая кровь на поле брани, мы плачем кровавыми слезами,
А вы продолжаете проводить время в увеселениях!
Если не противостоять этому, упустим из рук государство,
Сами того не понимаете — так спросите у всех вокруг!..

(Цит. по: Сейдамет, 2009, № 1. С. 14.)

5. Абдуллах ибн-Ризван, «Таварих-и Дешт-и Кыпчак» (цит. по: Зайончковский, 1969. С. 14).