4. Крым и Московское государство на исходе XVII в.

В последней четверти XVII в. обостряются отношения между Турцией и Крымом, с одной стороны, и Москвой, с другой. Обострение это имело причины как местного, восточноевропейского масштаба, так и более общего характера. В Европе назревала по меньшей мере одна, по тем временам глобальная война. Французский король Людовик XIV намеревался присоединить к своей короне Испанию и её грандиозные американские владения, что сделало бы Францию бесспорно гегемоном на континенте. Но на наследство бездетного испанского короля Карла II претендовала и Австрия: он был из австрийского (цесарского) рода Габсбургов. Австрийского цесаря поддерживали Англия, Нидерланды и Пруссия, более всего опасавшиеся резкого усиления Франции.

Людовик XIV стремился в преддверии неизбежной войны за испанское наследство наладить мирные отношения между Польшей и Турцией, чтобы опираться на них в политической борьбе с Австрией и Пруссией. Но были у «короля-солнца» и более далекие планы. Есть сведения о том, что в случае победы над антифранцузской коалицией он будто бы рассчитывал соблазнить шведов (обещанием северорусских земель) перспективой совместного похода на Москву. Затем предполагалось двинуться на Турцию и, освободив страдавших под её владычеством православных, обратить их в католичество и тем привести под покровительство Франции (Соловьёв, 1994. Кн. VII. С. 210—211; Возгрин, 1986. С. 31, 36, 39—40, 43, 51—52).

План, как мы видим, совершенно фантастический, но Москва в реальность его поверила. Поэтому здесь уже в 1670-х гг. зрели проекты заблаговременного выступления на Турцию и Крым. Планировалось распространить своё влияние на южных христиан, а может быть, и включить их в число подданных царя. При этом считалось, что украинцы, сербы и молдаване с радостью поддержат как военные, так и послевоенные политические акции России. В этом царя и его окружение уверял среди прочих упоминавшийся выше Юрий Крижанич — фигура весьма колоритная, как и предлагавшийся им проект. Здесь необходим экскурс, посвященный программе Ю. Крижанича, поскольку она имела самое непосредственное отношение к истории Крыма не только в рассматриваемую здесь эпоху.

Хорват по национальности, Ю. Крижанич прибыл в Москву в 1661 г. За свою острую критику российских пороков: пьянства, весьма распространённой содомии (гомосексуализма) и всеобщей бестолковщины, он был сослан царём Алексеем Михайловичем в Сибирь. Там он подготовил несколько незаурядных трактатов, в том числе и политических. До своего отъезда из Московии в 1676 г. он передал часть их, в том числе и касающийся оптимальных направлений внешней политики державы, государю. Последний, судя по всему, внимательно с ними ознакомился, и в дальнейшем они остались в личной царской библиотеке.

Смысл внешнеполитического проекта учёного хорвата сводился к тому, чтобы царям прекратить экспансию во всех направлениях, исключая южное. Конечно, тут же напрашивается вывод о том, что Ю. Крижанич был заинтересован в скорейшем продвижении московских войск к областям, примыкающим к Адриатическому морю с целью освобождения своих земляков от турецкого владычества. Но об этом в его сочинениях говорится крайне мало. Зато пристальное внимание уделено агрессии в направлении Крыма с целью полного покорения ханства.

Причин тому, чтобы «рубежи ширить к Югу, а не к Северу, не к Востоку и не к Западу» выдвигалось при этом несколько. Одна из них — лёгкость такой экспансии: «у Крымцев острожных твёрдностей (т. е. крепостей. — В.В.) есть мало, да стрельбы огненной, да оборонного оружия мало же или вовсе нет. Лишь рукопашная полевая битва с Крымцами есть страхотная, как с коим ни будь иным народом, и оттого треба её избегать сколько можно...» Далее автор проекта называет веские причины такого предпочтения в направлении главного удара: «Северные страны студёны, болотны, неплодовиты и многи вещей лишены, ...а Крымская и Ногайская державы суть всякого Божьего дара наполнены» (Крижанич, 1895. Разд. 51. С. 117). Здесь им совершенно не скрываются грабительские причины такой перспективной разработки внешней политики Москвы.

Затем эти резоны получают дальнейшее развитие: «Крымская держава есть многими Божьими дарами укреплена и богата. Молчу об хлебу, вину, маслу, мёду и иных земных овощех, коих многа множина оттоль к Царьграду привозится. Токмо вспоминаю, что там плодятся кони, к военному делу наилучше годные, и коих есть на Руси великая скудость. Там же родится мраморная руда и иное камение и древие, пригодно к созиданию королевских палат и городов... Невозможно ни описать, ни рассказать, с коль многими причинами Перекопская держава есть стречнее (т. е. «благоприятнее». — В.В.) и блаженнее Руси и как пригодна стать кралевской (т. е. царской. — В.В.) столицей, аще есть от Бога сужено Русскому народу когда обладать оную державу: не без годных причин могел бы ты, православный царю... или кий из твоих наступников, туда перейти и свою королевскую столицу там поставить... Милостивый царю, настой ты всякими способами мир вечный сохранить с Северным, Западным и Восточным народами... и своего воинства около них никако не занимай, но все свои силы обрати на добывание Перекопской державы... И аще бы Бог тебе, Господарю, не дал сего дела совершить, сынам своим пречеститым сие оставь в заповедях на свершение» (там же).

В качестве приложения к теоретической части проекта Ю. Крижанич даёт ряд практических советов, касающихся стратегии и тактики будущих походов на Крым. «Если Перекопцы вовне кажутся неодолимыми, да дома они несильны и победимы, ибо не имеют городов ни в достаточном количестве, ни добро укреплённых. Ни чужих не могут там добро побивать, ни своих оборонять.

Способы, коими их мы можем с Богом одолеть, суть следующие:

1-ое. Не нужно на них нападать, пока к нам они не пришли, тогда мы можем в пребывалище их вторгнуться и жён их и детей расхватать, чтобы не плодились.

2-ое. Наши пешие пусть имеют щиты великие против их стрел...

7-ое. Ежели хто придёт охотою воевать на Прекоп, хочет ему царь господарь дать поместив по старому хвалному Римлянскому закону...»

Известительная грамота Адиль-Гирея датскому королю Фредерику III о своём восхождении на престол. По: Matuz, 1976

В 8-м пункте автор напоминает, что по отношению к другим противникам, даже при захвате их территории целиком, не принято прибегать ни к геноциду, ни к депортации мирного населения: «всех выгубить, либо прогнать не ведётся». Другое дело — крымские татары: «Але с Перекопом ина есть причина. Они бо суть завзяли чужую Христианскую землю и из нея прогнали Христову веру. За то по достойну могут все вон прогнани, яко есть учинил Испанский король Маврам и Жидам. Аще бы Бог дал Прекоп обладать, треба бы Татар в подданство приемать не инако, неже токмо обещуючь им живот (обещая им только жизнь. — В.В.). А обладавши землю совершенно, всем возвестить: кои хотят крестится, те останутся, а кои не хотят, пусть все идут вон из державы...» (Крижанич, 1895. Разд. 52. С. 128—129). То есть здесь предлагается депортация коренного народа из Крыма со всеми сопутствующими репрессиями, ведь хорват прекрасно знал, что мусульмане скорее пойдут на смерть, чем предадут свою веру.

Завершается проект планом местной, внутрикрымской депортации татар, даже принявших православие, из военно-оборонительных пунктов, портовых городов, вообще с прибрежной полосы крымской земли внутрь полуострова: «А обладавши землю, аще хочем совершенную и достойную победу имать, нужно бы только Русским и Ляхам и Словенцам всем дать свободу жить в приморских и крепостных городах. А иным народам по городкам и уездам» (Крижанич, 1895. Разд. 52. С. 131).

При анализе как личности Ю. Крижанича, так и текстов его сочинений с точки зрения современной антропологии и этнопсихологии, перед нами предстаёт фигура типичного психологического маргинала (три гримера самых известных личностей такого склада — Пётр I, Гитлер и Сталин). Специалисты утверждают, что для маргиналов этого типа характерны «неуверенность в своём происхождении, фрустрация вследствие постоянных внутренних конфликтов (у Крижанича они дополнялись не менее острыми конфликтами с внешним миром. — В.В.) и рождённая этими переживаниями сильная этнозащитная мотивация» (Налчаджян, 2000. С. 326).

По рождению, как упоминалось, хорват, Крижанич в этническом смысле идентифицировал себя со всем славянским миром, считая русских родными братьями, а своим жизненным долгом — защиту всей славянской суперэтнической культуры и её всемерное возвышение, возвеличение. Это чудесное превращение виделось ему в форме политической (территориальной) экспансии сильнейшего из славянских государств за счёт общей (военно-политической, культурной и т. д.) редукции северно-тюркских, мусульманских регионов на основе радикального сокращения их территорий и населения.

Другими словами, рассматривая геополитическую позицию двух соседних народов, великорусского и крымскотатарского, Крижанич полагал, что в этнозащите остро нуждаются первые. Он не мог не знать, что в течение последних веков государственная граница Московии буквально на глазах, ломая любое сопротивление, двигалась к югу, а не наоборот. То есть если кто и нуждался в защите, то ханство, а не мощный, агрессивный его сосед. Но маргинальная психология, острым эгоизмом, органично переходящим в этноцентризм, стоит на защите не морали, истины, справедливости, а единственно собственных (действительных или порождённых больной фантазией) интересов психопата. Об этом говорят все три составные части проекта Крижанича. В их порядке последовательного применения к Крыму они таковы:

1) подготовка славян к экспансии посредством проективной атрибуции противника. Другими словами искусственной дегуманизации турок и крымских татар, наделения их чертами недочеловеков, позволяющими славянам истреблять или изгонять мусульман без малейшего зазрения совести, как вредных животных;

2) агрессия, которая, во-первых, является необходимым условием д ля радикального решения проблемы, поставленной в первой части проекта, а во-вторых, столь же нужна для объединения и возвышения славянского мира за счёт соседей;

3) вытеснение иноверных аборигенов или их физическая ликвидация как крайне нежелательного элемента, способного затруднить или сделать невозможным осуществление основной части проекта.

Все три упомянутых (здесь выделенных мною. — В.В.) механизма характерны именно для психомаргиналов (Налчаджян, 2000. С. 327). С другой стороны, этот геополитический проект не содержит ничего излишнего, способного такую прозрачную (даже с медицинской точки зрения) картину замутить.

Заметим, что план психопата Крижанича в целом явно пришёлся по душе не только Алексею Михайловичу, но и его преемникам по власти в Кремле. Об этом можно говорить с почти полной уверенностью хотя бы потому, что все пункты наказа были рано или поздно выполнены, начиная с серии ударов по внутренним областям Крыма (первая треть XVIII в.), его военного захвата (вторая половине XVIII в.), удаления коренного населения из приморских регионов полуострова в степную и горную его части (середина XIX в.) и заканчивая полной депортацией мусульман Крыма (середина XX в.).

Очевидно, не без влияния этого плана уже в начале 1670-х гг. Москвой была выработана новая внешнеполитическая концепция. Согласно её основным положениям главной целью будущих наступательных походов избирался Крым, так как, по словам думного дворянина В.М. Тяпкина, «все факции неприятельские этим помрачены будут и погаснут, а если не пойдут царские ратные людина Крым, великое бесславие, поношение и оскорбление государству Московскому причинится» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. VII. С. 211). Русским вторил король Польши Ян Собесский: «...ничем царское величество так не устрашит турчина, как если пошлет казаков в Крым и на Чёрное море» (цит. по: указ. соч. С. 214). Упоминание о казаках было не случайным.

Москва всё ещё не могла в одиночку «Крым воевать», даже поход к Перекопу был крупной проблемой, ведь на пути лежало огромное Дикое поле, безводное и незаселенное, а для перехода через него требовалась не одна неделя. Донские казаки поняли Москву сразу, и в 1672 г. послали туда своего представителя, атамана Фрола Минаева (Миняева). Он пробыл в русской столице достаточное время, чтобы изложить все трудности войны на азовском направлении и дать ценные советы бывалого воина (Смирнов, 1946. Т. II. С. 128). Столь же привычны были и к степи, и к схваткам со степняками украинские казаки. Впрочем, и к сотрудничеству с ними, что делало помощь казачества русским куда более проблематичной.

Был тогда среди малороссийских казаков один предводитель, признанный лидер, пользовавшийся большим авторитетом на кругах как крупный полководец и опытный политик, причём последовательно отстаивавший казацкие вольности — гетман Правобережья П.И. Дорошенко (1665—1676), тот самый, о котором до сих пор на Украине поют песни. Давно уже предвидя, чем должно окончиться продвижение на юг московских границ, зная о русских аппетитах на новые земли не понаслышке, а также будучи достаточно хорошо знакомым с политикой и планами Польши, чтобы не рассчитывать на её поддержку, он не нашел иного решения грядущих проблем, кроме ухода под покровительство Турции.

Хан Адиль-Гирей. Гравюра из колл. музея Ларишес

Турция и Крым казались гетману менее агрессивными и деспотичными, более терпимыми к иноплеменникам, чем соседние христианские державы, и, как мы видели, не без оснований. Поэтому ещё в 1666 г. Пётр Дорошенко добился договоренности с Мехмед-Гиреем IV, согласно которой казаки могли переходить в Крым на постоянное жительство. Затем, заручившись покровительством султана Мехмеда IV, собрав воедино многие тысячи казаков, а также татар, которыми командовал нуреддин хана, гетман нанес мощный удар по одному из врагов украинского казачества — Польше. Союзные войска взяли Нежин, Люблин, Львов и Каменец, число полона достигло 100 тысяч. Но пока союзники действовали на польской земле, Москва, вопреки Андрусовскому миру, совершила набеги на турецкие укрепления близ Азова.

В ответ через два года на южнорусские крепости двинулась османская армия, поддержанная крымскотатарским войском. Или, как выразился современник этих событий, «русские, находясь в мире с Высокой Портой, не обращая внимания на условия мира, по врождённой им злобе, стали в некоторых местах наносить Турции вред и вообще поступать противно заключённым договорам, вследствие чего повелитель [Турции]... нашёлся вынужденным объявить этим злодеям, называемым московами, священную брань и предпринять против них войну» (Неджати, 1894. С. 124). Но если московская политика трёх союзников могла быть единой, преследуя схожие интересы, то с Польшей ситуация была сложнее — особенно с приходом к власти Адиль-Гирея (1666—1667, 1668—1671).

Этот правитель Крыма, единственный из ханов, не относившийся, строго говоря, к ветвям генеалогического древа Гиреев (он принадлежал к так называемым Чобан-Гиреям)¹, всё более склонялся к тесному сотрудничеству с Польшей. И это не могло не оттолкнуть от него казаков, а также шло вразрез с концепцией Стамбула. Султан Мехмед IV, а точнее, его великий визирь Фазыл Ахмед-паша Кёпрюлю постоянно оказывал существенную поддержку Петру Дорошенко, что привело в 1668 г. казацкую республику под покровительство Турции, а не Крыма (подр. см.: Matuz, 1964. S. 133—134).

В Стамбуле складывалась, таким образом, новая политическая практика: прикрываться от угрозы с севера, ослабляя Москву и Польшу не только собственными, османско-крымскими силами, но и широко используя для решения этой задачи Гетманщину и Запорожскую Сечь. Тем самым достигались ещё две цели, не первостепенные, но весьма важные. Во-первых, сводилась к нулю опасность казацких набегов на Порту в будущем. Во-вторых же, окончательная переориентация гетмана на Стамбул оставляла хана в политическом вакууме, что не могло не сделать его более покорным по отношению к султану (Matuz, 1964. Ibid.).

Ощутив этот острый дискомфорт в полной мере, Адиль-Гирей стал лихорадочно искать выход. В 1669 г. им был даже отправлен посол Мехмед-ага в далёкую Данию (в Копенгагенском архиве осталось интересное описание Бахчисарайского двора, сделанное для датчан спутниками посла, и слишком мало сведений о цели самого посольства). Но выход нашёлся несколько ближе. Адиль-Гирею, как и ряду его предшественников, пришла в голову идея освобождения Крыма от турецкого суверенитета с помощью полной переориентировки внешней политики ханства на Польшу.

Момент был избран удобный: Речь Посполитая нуждалась в помощи, так как пламя антипольского восстания, усердно раздуваемое Петром Дорошенко, охватило Украину. Но не всю, в Умани, например, местный полковник Михаил Ханенко сохранял преданность польской короне. Он готов был идти во главе поляков на своего политического врага-гетмана вместе с крымскими татарами, против которых уже выступал П. Дорошенко (видимо, не без согласия или даже подстрекательства султана). Помощь хану был готов предоставить и Пётр Суховей, весьма необычный (точнее, не вполне законный) гетман запорожских казаков². Выгода здесь была взаимной: хан гарантировал Суховею помощь в освобождении Запорожья от московского и польского господства, а гетман обещал содействовать Адиль-Гирею в освобождении от турецкой зависимости. Впрочем, опасная эта игра длилась недолго. Донельзя раздражённый поползновениями хана, султан сместил его в апреле 1671 г. и отправил в Румелию, в г. Карын-Абад, ставший его последним пристанищем (казнён в 1673 г.).

На бахчисарайский престол вместо него был возведён весьма учёный, талантливый и популярный в Крыму, но, главное, более лояльный к Стамбулу хан Селим-Гирей I (1671—1678, 1684—1691, 1692—1699, 1702—1704).

Он был сыном и внуком довольно малозначительных ханов Бахадыр-Гирея I и Селамет-Гирея I, но правнуком мудрого Девлет-Гирея I. Селим-Гирей впервые увидел Крым в довольно зрелом возрасте. Как и некоторые другие ханы, он родился в имении своих предков, некогда сосланных султаном. В данном случае это было имение его отца Бахадыра I, находившееся в селе Казикой близ Ямбола, на территории нынешней Болгарии (Миятев, 1958. С. 292). На протяжении своей долгой жизни (Селим пережил султанов Мехмеда IV, Сулеймана III, Ахмеда II, Мустафу II и Ахмеда III) он неоднократно лишался Портой бахчисарайского престола, каждый раз возвращаясь в это родовое имение. Не исключено, что именно «турецкое» происхождение сыграло свою роль в достаточно удачно сложившейся судьбе хана, так как он обладал нужными знакомствами в Стамбуле, делавшими его во всех жизненных перипетиях поистине «непотопляемым».

Через год властвования он отправился с крымскотатарским войском в составе османской армии под Каменец-Подольский. Рядом с ним скакал П. Дорошенко, правда, во главе далеко не столь многочисленного казацкого отряда. Военные действия протекали успешно, так как украинские города в большинстве случаев добровольно открывали свои ворота: украинские полковники один за другим вновь признавали П. Дорошенко гетманом, среди прочего оттого, что видели рядом с ним могучего хана (Османская империя, 2001. С. 109). Поход этот окончился для мусульманско-казацкого воинства вполне благоприятно. В начале сентября, когда был взят Каменец-Подольский, польское войско оказалось деморализованным и побежало ко Львову, преследуемое отрядами Селим-Гирея I, П. Дорошенко и турок.

Для польского же противника эта летняя кампания стала решающим доводом в пользу заключения мира, особенно когда огромное соединённое войско окружило Львов, готовясь взорвать его стену при помощи подкопов. Переговоры с османской стороны вёл главным образом Селим-Гирей, хоть в них и участвовали турецкие чиновники. Смысл трактата, подписанного в галицийском городе Бучаче 16 октября 1672 г., заключался в восстановлении и подтверждении старых обязательств Речи Посполитой по отношению к ханству (выплата ежегодно 22 000 золотых). Собственно, эти польские обязательства никто не отменял, но после правления Ислам-Гирея III они постоянно нарушались и мало-помалу сошли на нет. Кроме того, Турция обрела г. Каменец-Подольский и ряд соседних территорий (Kolodziejczyk D. Ottoman-Polish Diplomatic Relations (15^th—18^th Century). Leiden—Boston—Köln. 2000. P. 496—514). Утверждают, что султан был настолько доволен этим дипломатическим успехом хана, что выслал ему и его сыновьям 60 почётных халатов (Халил Герай, 2008. С. 90).

Были удовлетворены и казаки: по трактату они получали назад правобережные города, в том числе Белую Церковь. Дальнейшее развитие событий выглядело весьма перспективным. Такой мирный договор делал реальным создание новой политической системы. Казаки П. Дорошенко и крымские татары могли теперь не только пользоваться покровительством освободившего себе руки султана Мехмеда IV, но и, вполне возможно, сотрудничать с воинственным королем Яном Собеским (переговоры об этом уже шли и на Украине, и в Бахчисарае). Тогда же, на рубеже 1660-х и 1670-х гг., происходит сближение Дона и Крыма. «Впервые в своей истории стороны заговорили о сотрудничестве на уровне войсковой верхушки и правящих крымских ханов» (Сень, 2010. С. 281). Москве было остро необходимо любой ценой помешать такой перемене ситуации на юге, иначе она оказалась бы перед лицом троекратно усилившегося противника, прекрасно помнившего об обидах в прошлом и угрозе — в будущем.

Султан Мехмед IV. Гравюра из: Schleder, 1663

И Алексей Михайлович стал проводить весьма знаменательные акции — прежде всего на Украине. Уверившись в решимости Петра Дорошенко активно поддерживать султана в его вооружённых столкновениях с Москвой, русские стали срочно искать гетману замену. Нужен был человек менее строптивый, то есть готовый безропотно исполнять царскую волю. Такой был найден: генеральный войсковой судья И.С. Самойлович. Для гарантии его успешного выбора к Конотопу, где собиралась казачья Рада, были посланы с войском князь Г.Г. Ромодановский и думный дворянин И.И. Ржевский. Московские посланцы объявили кругу торжественное царское обещание в случае избрания Ивана Самойловича сохранить за казачеством все прежние права и привилегии без изъятия. Собственно, иначе и быть вроде не могло, и казаки обещанию поверили.

Новый гетман (1672—1687) принял булаву, и сразу же после этого на Украину были переведены дополнительные стрелецкие полки. Этой перемене мало кто был рад: русские вели себя нагло, украинцев «...били, за хохлы драли и всякими скверными словами бесчестили; у бедных людей дворы и огороды разорили, сена все потравили, крали и силою отнимали, — жаловался казацкий полковник Солонина и вопрошал, — неужели это христиане к христианам пришли на защиту? Но и татары то же бы сделали!», очевидно, имея в виду ситуацию былых набегов, а не альтернативу, избранную П. Дорошенко, и с тех пор жившего со своими казаками под мусульманской защитой безбедно (Соловьёв. Кн. VI. С. 438—439).

В январе—феврале 1673 г. под Киевом (переданном в 1672 г. по Бучачскому трактату Петру Дорошенко) появились русские войска под командой князя Ю.П. Трубецкого. Москва открыто вела воинские приготовления и на левом фланге своего южного политического фронта (Фаизов, 1993. С. 102—103). В июне—августе 1673 г. царские войска вторглись на территорию ханства севернее Азова³. Этого было достаточно, чтобы Сечь заволновалась, а кошевой атаман Запорожья И.Д. Серко стал открыто выказывать неповиновение московской власти и возобновил прерванные было сношения с «изменником» П. Дорошенко, турками и крымскими татарами.

Тогда, снова вопреки Андрусовскому миру 1667 г., царские воеводы вывели войска к Днепру, начали ставить в низовых городах свои гарнизоны и т. д. Следует отметить, что такая политика, если не оккупационная, то имевшая целью колонизацию вольных украинских земель, уже не могла быть оправдана, как в 1672 г., опасностью антимосковского сговора поляков с крымскими татарами и турками. Заключенный в Бучаче договор, крайне невыгодный Речи Посполитой, не был ратифицирован польским сеймом, и в 1673 г. вновь вспыхнула война.

Готовились к войне и русские, но — с Крымом. Весной этого года план похода на хана обсуждался в палатах Алексея Михайловича со всей серьёзностью (Максимов, 1993. С. 78—79). Собрав на юге военную силу, царь потребовал от Селим-Гирея выхода из войны на украинской территории, угрожая в случае отказа прямым вторжением на полуостров (Османская империя, 2001. С. 110). Но хан пренебрёг как этой угрозой, так и первыми сигналами о назревавшем переломе в отношениях Бахчисарая и Стамбула⁴. Получив от Мехмеда IV традиционные 15 000 золотых «на дорогу», он двинул своё войско к польским границам для поддержки османской армии.

Одновременно с продвижением на Правобережье московские воеводы слали к П. Дорошенко льстивые письма, в которых предлагали старику признать «верховым» гетманом И. Самойловича, а над собой — беспредельную («на всей воле») царскую власть. Самойлович же добивался признания его гетманом обеих сторон Днепра и требовал вывода русских войск из Киева. После того как новым киевским воеводой был назначен московский князь М.А. Голицын, приведший с собой внушительное войско, зимой 1674 г. на Правобережье начались настоящие военные действия. Так, русскими были взяты Черкасы и Канев, а в мае князь Г.Г. Ромодановский и И. Самойлович вновь отправились за Днепр, разбили крупный отряд П. Дорошенко и небольшой — крымских татар. Тогда, забыв про обиду, гетман послал Селим-Гирею письмо с просьбой как можно быстрее выступить на Украину (АЮЗР. Т. XI. Стлб. 497—499).

Хан тут же вышел в поле и двинулся на помощь казакам. Вскоре туда же подоспели турки под командой великого визиря Фазыла Ахмед-паши Кёпрюлю. Попутно взяв Умань и Ладыжин (казаки добровольно отворили им ворота), союзники к концу июля подходили к гетманской столице. Но когда 10 августа они достигли её окрестностей, оказалось, что ещё за полмесяца до подхода ханских всадников Чигирин осадили русские, причём блокада продолжалась. Одни бомбардировали этот второй по значению (после Киева) украинский город, другие жгли окрестные сёла, отчего погибло множество жителей.

Прискакавшие к Чигирину крымские татары, не останавливаясь, с ходу развернулись для фронтальной атаки на противника, и русские бежали, практически не приняв боя. Стрелецкие и солдатские полки быстрым маршем уходили к Черкасску, подбирая по пути мелкие отряды. Но и там их достигли войска хана и П. Дорошенко, по-прежнему действовавшие совместно. После неудачного боя князь М.А. Голицын с И. Самойловичем сожгли старинный город дотла и отступили за Днепр (Соловьёв, 1988. Кн. VI. С. 461). Ханские войска у реки остановились: начиналась осень, и времени для длительного рейда по городам Левобережья не оставалось.

Имелась ещё одна причина необычно раннего завершения кампании. Крымские отряды были не столь многочисленны, как двумя годами ранее. Основная часть войска была занята польской войной, многим пришлось вернуться для защиты ногайских подданных хана. Дело было в том, что всю первую половину 1674 г. степняки-крымцы страдали наравне с украинцами от грабежей и убийств, свершавшихся калмыками хана Аюки, нагрянувшими на Причерноморье по сговору с донскими казаками (Новосельский, 1994. С. 106—107). Перед тем как отправиться в обратный путь, крымские татары остановились на отдых в гостеприимных казацких селах, дружески общаясь с мирным населением. Они вместе с дорошенковцами оказали кой-какую помощь измученным оккупацией и сражениями украинцам (так, личный врач Селим-Гирея лечил пострадавшего во время осады Чигирина местного митрополита). В октябре двинулись в обратный путь. При этом хан, естественно, не ощутил никаких беспокойств от запорожских казаков, земли которых пересекало его войско (позднее их за это привлекли к ответу московские каратели).

На следующую зиму со всей основательностью стала готовиться новая агрессия Москвы на Крымское ханство. Штурмовать Перекоп русские полководцы не решались, против этого со всей определённостью высказывался и И. Самойлович, панически боявшийся попасть в клещи между ханским войском и казаками П. Дорошенко, всегда готовыми помочь крымским соратникам (Максимов, 1993. С. 82—85). Без поддержки казаков идти через Дикую степь, а потом атаковать мощные стены Ор-Капу русские не решились. В такой ситуации им оставалось одно: ударить на крымцев со стороны Дона. К стоявшим там войскам И. Хитрово были направлены рати под командованием боярина П.И. Хованского и думного дворянина Я.Т. Хитрово, а несколько позже подошло ещё одно войско — под началом князя И.М. Кольцова-Масальского. Всего московских ратников (то есть не считая казаков и готовых прийти на помощь калмыков) собралось 20365 человек. В Азове же гарнизон вместе с прибывшим полевым войском составил лишь 9000 сабель (Смирнов, 1946. Т. II. С. 132—133).

Но, как и ранее, команды начинать осаду крепости не последовало. Очевидно, московское правительство ожидало каких-то благоприятных перемен на западном фронте. Там завершалась 2,5-летняя польско-турецкая война, но не было видно конца политическим схваткам, в которых принимали участие и посланцы Бахчисарая. В эти весенние месяцы наступило перемирие, воспользовавшись которым Ян Собеский вступил в переговоры с противником.

Заручившись поддержкой Селим-Гирея, он склонял турок к тройственному антимосковскому союзу. Но султан Мехмед IV, оскорблённый нарушением договоренности в Бучаче, отказывался вести переговоры, пока её условия не будут выполнены. Поляки никак на это не шли, и, чтобы принудить их к уступке, Селим-Гирей вместе с турецким военачальником Ибрагимом Шишманом возобновил военные действия. Кампания 1675 г. шла для союзников удачно: они взяли Подолию и часть Волыни, но на подходе ко Львову приняли роковое решение разделиться. Этим ослаблением крымско-османского кулака воспользовался блестящий полководец Ян Собеский и разбил наступавших поодиночке.

Юрий Хмельницкий. Гравюра неизвестного художника

Причина кампании 1676 г. была очевидной. Военно-политическое положение Османской империи и Крымского ханства значительно укрепилось и было способно добиться реванша у Речи Посполитой. Османская армия, согласно совместному воинскому плану, должна была выступить лишь в конце кампании, ближе к осени. Но всю весну и лето летучие крымскотатарские отряды совершали молниеносные беспокоящие набеги против гарнизонов восточных польских городков Речи, практически не встречая серьёзного сопротивления.

Нужно сказать, что в результате предыдущих кампаний Польша вообще ослабла. Этим не преминули воспользоваться её восточные соседи; напомним, что в XVII в., да и позже раздел земель, ныне принадлежащих Украине, далеко не был завершён, и Москва имела на этот счёт свои соображения. Потому в Кремле было принято решение, не останавливаясь на достигнутом, разместить в Малороссии добавочные полки. Естественно, множество рядовых казаков и их атаманов были против этой обузы. Поэтому, когда стольник Г. Касогов и остававшийся верным царю бунчужный Л. Полуботок с четырьмя полками подошли к Чигирину и начался бой с местными казаками, хранившими верность гетману П. Дорошенко, то вскоре к осаждённым подошла подмога. Тем не менее осенью 1676 г., не дождавшись помощи от Селим-Гирея и султана, П. Дорошенко решил сдаться на милость осаждавших. 19 сентября 1676 г. русские войска вошли в город.

Крымско-турецкие войска, оставшиеся без казацкой поддержки, были между тем заняты совсем иными задачами, выступив поздним летом против поляков. Те, хоть и ожидали удара, не смогли выстроить действенную оборону: бесплодные попытки обеспечить безопасность восточных границ лишали короля возможности спокойно подготовить армию к встрече с главными силами союзников, шедшими с юго-востока. Поэтому, когда в августе армия турок и войско Селим-Гирея вторглись в Польшу, Ян Собеский потерпел поражение.

Тем самым была достигнута основная политическая цель похода: 17 октября 1676 г. Селим-Гирей и султанский военачальник Ибрагим-паша заключили мир на условиях, почти аналогичных подписанному ровно четырьмя годами ранее и не реализованному Бучачскому трактату. Теперь были отменены обязательства поляков платить дань, а Белая Церковь оставалась за Польшей. Эти невыгодные для Крыма условия отчасти объяснялись тем, что в те же октябрьские дни умер великий визирь Фазыл Ахмед-паша Кёпрюлю, незаурядный политик, занимавший свой пост более всех иных визирей в истории Турции (15 лет). В его отсутствие турецкие дипломаты выступили на переговорах не лучшим образом и фактически проиграли их. Смерть Ахмед-паши Кёпрюлю, как будет видно позднее, сказалась роковым образом и на судьбе Селим-Гирея. Хан утратил своего верного друга и защитника перед лицом Блистательной Порты.

В 1677 г. Селим-Гирей решил временно оставить украинские проблемы по полной их безнадёжности. В результате усталости от гражданской войны, благодаря ловкой политике московских воевод, подкупами склонявших отдельных полковников Правобережья на свою сторону, власть и авторитет П. Дорошенко резко уменьшились. Мирное население, казацкие семьи массами бежали от ужасов бесконечной войны на Левобережье. П. Дорошенко посылал пикеты для их поимки, а пойманных отправлял в Крым на продажу (АЮЗР. Т. XII. Стлб. 236). В такой обстановке Селим-Гирей решил переключить свое внимание на русских, представлявших основную угрозу для ханства, и в очередной раз отказался идти с турками на Польшу.

Неизвестно, насколько этот отказ повлиял на политику султана, но в этом году и османская армия вместо Польши пошла в мае—июне в направлении Киева. Командовать ею вновь был назначен лучший османский полководец и паша Силистрии Ибрагим-паша (янычары уважительно звали его «Шайтан-паша»). Крымскотатарское войско вел лично хан Селим-Гирей. Турок было около 50 000, крымских татар — 40 000 (Богданов, 2005. С. 176). В августе оба войска остановились для осады Чигирина. Были проведены объёмные земляные работы (траншейные и подкопные). Однако мощная крепость выдерживала и взрывы мин, и штурмовые атаки, стоившие жизни одному из ханских сыновей и нескольким крымским мурзам; простых воинов, татарских и турецких, пало около 20 000 (указ. соч. С. 177). Когда время подошло к осени, Селим-Гирей высказал на военном совете мнение о бессмысленности дальнейшей блокады, которую можно было бы возобновить в будущую кампанию, придя на Украину пораньше и со свежими силами. Ибрагим-паша последовал этому совету, и оба войска пошли по домам. Этот несвоевременный уход дорого обошелся обоим предводителям: Ибрагим-паша лишился вскоре своего высокого поста, а Селим-Гирей — бахчисарайского престола⁵.

Как указывалось выше, эта отставка стала возможной лишь после смерти покровителя хана, великого визиря Кепрюлю. Назначенный вместо него Кара Мустафа-паша уступал своему предшественнику и в силе характера, и в твёрдости проведения политической линии державы. Селим-Гирей был отправлен на Родос, оттуда же был отозван содержавшийся в почётной несвободе двоюродный брат бывшего хана и поставлен в январе 1678 г. на бахчисарайский престол.

В 1678 г. новый хан Мурад-Гирей I (1678—1683) послал своё войско (около 30 000 чел) к Чигирину, который был вновь осаждён турецкими и крымскими силами 8 июля. Татары блокировали броды через р. Тясьмин, чем отрезали для русских возможность поддержки крепости свежими войсками и продовольствием. Осада, которой руководил новый турецкий визирь Кара-Мустафа-паша, завершилась удачно. Уже 11 августа крепость пала: по случаю воскресенья местные казаки перепились и, как только начался штурм, удрали через задние ворота (Богданов, 2005. С. 179). Говорили также, что многие из них не желали воевать с мусульманами, видя в них сторонников борьбы с Москвой. Эта кампания стоила русским 30 000 павших и 4000 попавших в плен. Перед тем как уйти в свои пределы, турки и татары срыли крепость до основания (Указ. соч. С. 181).

Это событие не могло не отразиться и на украинском населении. Московские каратели жестоко расправились с Чигиринскими и иными казаками, замеченными в поддержке опального гетмана и его мусульманских покровителей. А через некоторое время начались переговоры с руководителями всё ещё достаточно мощной оппозиции, находившейся вне досягаемости полевых розысков. Московская сторона настаивала на «добровольном» отправлении П. Дорошенко в Москву (где уже давно держали в цепях, в качестве заложника, его брата Григория). Прибывшего к царскому двору гетмана задержали, одновременно запретив его семье следовать за ним в Россию с Украины.

Узнав об участи П. Дорошенко, султан согласился на выборы новым гетманом Юрия Хмельницкого, эмигранта, жившего в Турции в полусвободном состоянии, но по-прежнему популярного среди антимосковских кругов казачества. Участник кампании 1677 г., получившей собственное название «Чигиринский поход», он выступил с гораздо более значительными силами в 1678 г., став ценным союзником турок, и в особенности крымских татар. Этот поход был для сторонников Ю. Хмельницкого и его мусульманских союзников более удачным. Они даже смогли безбоязненно оставить гетмана, возвращаясь по окончании сражений, в одной из его резиденций на Украине (г. Немиров). Впрочем, для Крымского ханства эта удача большого значения не имела. Люди, столь долгое время оторванные от привычных трудовых занятий, устали от походов, и хан хорошо понимал это. Большинство казаков также было против этой войны двух чуждых им держав, от которой страдала прежде всего Украина, уже который год бывшая театром больших и малых сражений.

Фактически военные действия окончились в 1678 г. На следующий год гетман И. Самойлович, сохранявший пока лояльность царю, начал сепаратные переговоры с турками, избрав в посредники хана Мурад-Гирея I. Между тем султан весьма скоро разочаровался в своём протеже в Крыму. На бахчисарайском престоле снова оказался властитель, ведший собственную политику, нацеленную на достижение нормальных, даже дружественных отношений с соседями. Уже поэтому хан отмежевался от более агрессивной на тот момент внешнеполитической линии Турции. Да и во всех иных отношениях у него ни в чем не проглядывало «ни малейшего стремления служить интересам Верховной Порты или стесняться вассальной зависимостью от неё в своих международных отношениях к соседям» (Смирнов, 1887. С. 596).

Упомянутые переговоры, уже шедшие к благополучному исходу, заставили поторопиться и русскую, и турецкую стороны, равно не заинтересованные в самостоятельном сближении своих вассалов, и в 1681 г. в Бахчисарае был подписан мирный договор, по своей сути тройственный и во многом определённый взятием Чигирина в 1678 г. Согласно Бахчисарайскому трактату, перемирие устанавливалось на 20 лет; рубежи соседей определялись по Днепру, но казаки имели право выхода к традиционным морским путям и рыбным ловлям у берегов ханства. Русские настояли и на том, чтобы крымцы «не переманивали» к себе казаков — очевидно, это вредило престижу «покровителя» Гетманщины царя. Московские дани сохранялись, как и обязанность выплаты накопившихся недоимок по ним.

Бахчисарайский договор 1681 г. имел немалое значение и для русско-турецких отношений. Поскольку он нуждался в султанской ратификации, то в Керчи собралась представительная делегация, которая должна была доставить акт в Стамбул. Кроме представителей хана и думного дьяка П.Б. Возницына, на борт корабля взошли султанский чауш Ахмет-ага и ещё один Ахмет, азовский пристав. Разноязычная делегация была встречена в Кадикое (порт у входа в Босфор) и с почётом доставлена в Стамбул. Ратификация договора не встретила никаких затруднений, и 9 сентября Возницын доставил в Москву договор, означавший и формальное окончание Русско-турецкой войны 1672—1681 гг. (Российско-турецкие переговоры 1681—1682 гг. о ратификации Бахчисарайского мирного договора // ОИ, 2003, № 2. С. 155, 160).

Боярин В.В. Голицын. Холст, масло

В.Д. Смирнов высоко оценивал значение этого договора, называя его «полюбовным» (Смирнов, 1887. С. 295), т. е. обоюдовыгодным Москве и Крыму. Его приветствовало крымское население («множество христиан и бусурман, заслышав о заключении мира, толпились у шатра и провожали посланников радостными восклицаниями») и жители Украины: на обратном пути во всех городах послам устраивались «торжественные встречи», в которых участвовали «духовенство со свечами и св. водою, полковники, сотники и есаулы с конным войском, с знаменами, трубами и литаврами» (там же). Всеобщее удовлетворение было вполне понятным: как упоминалось, от войн устали и крымчане, и украинцы. Вряд ли будет ошибкой оценить этот договор 1681 г. как первый устраивавший обе стороны, причём до такой степени, что каждая считала его выгодным прежде всего для неё самой. К сожалению, этому миру был суждён недолгий век — и не по вине Крыма.

В 1683 г. в Восточной Европе подходили к своему завершению многосторонние переговоры о новом антитурецком союзе христианских государств, куда вскоре была приглашена и Москва. В ходе дипломатических встреч уточнилась её будущая союзническая задача: опять идти на Крым. Это соглашение 1686 г. получило название «Вечного мира» (имелись в виду отношения Московии с Польско-Литовским государством).

Тем самым Москва фактически вступила в Священную лигу, к тому времени уже созданную Австрией, Речью Посполитой и Венецией с единственной целью агрессии в направлении Османской империи и Крыма (Кривошеев, 2006. С. 292). При этом Московское государство обязалось разорвать Бахчисарайский договор и «немедленно вступить на крымские переправы для защиты Польши от татарских нападений», а на будущий год «послать войска свои на Крым» (Соловьёв, 1988. Кн. VII. С. 371—373). От имени московской правительницы Софьи договор подписал её фаворит боярин В.В. Голицын.

Когда известие о новой угрозе достигло Бахчисарая, где снова правил хан Селим-Гирей I (1684—1691)⁶, оно довольно быстро распространилось и сразу стало причиной новой тревоги. Селим был человеком весьма осторожным, он постоянно стремился к миру. Поэтому, с одной стороны, понимая значение последних событий, связанных со Священной лигой, он как мог сдерживал понятное нетерпение своих эмиров, настроенных на нанесение упреждающего удара. С другой стороны, хан укреплял оборону ханства. При этом он даже не останавливался перед ссорой с султаном, которому прямо отказал помочь войском в походе на венгров. Впрочем, он мог себе позволить такую позицию, поскольку политическое положение Порты именно в эти годы было весьма шатким. Помимо внутреннего разброда (голодные бунты черни, мятежи в армии) и военных поражений вовне, империя стояла перед неизбежной войной с Московским государством и была как никогда заинтересована в любой поддержке. Потому Селим и мог занять непримиримую позицию по отношению к беям — сторонникам военного решения проблемы: он был уверен в любой необходимой ему поддержке Порты.

Собственно, теперь уже и до турецких политиков дошла простая истина, многократно повторенная столь различными ханами, лучше знакомыми с агрессивными потенциями Москвы. Но лишь теперь, на заре трагического и д ля Порты и Крыма XVIII века, османы впервые признали очевидное и впервые сами произнесли роковые слова: «Русские стремятся в Стамбул!» Столь же ясным для них к тому времени стало, что дорогу к Босфору Москва будет мостить через Крым (Смирнов, 1887. С. 613). Всеобщая тревога в предвидении новой войны, охватившая Крым, эхом отозвалась и по ту сторону Перекопа, на Украине.

С.М. Соловьёв приводит любопытный диалог между гетманом И. Самойловичем и думным дьяком Е. Украинцевым, дипломатом, неоднократно бывавшим на Украине. Гетман указывал, что войну начинать «не из-за чего», договор с татарами выгоден, от нарушения мира «прибыли и государствам расширения никакого не будет, до Дуная владеть нечем — все пусто, а за Дунай далеко», Крыма же «никакими мерами не завоюешь и не удержишь». Московский дьяк в ответ мог повторять лишь одно: что «турки и татары — вечные христианам неприятели, теперь все государи против них вооружаются, а если мы в этом союзе не будем, то будет стыд и ненависть от всех христиан, и все будут думать, что мы ближе к бусурманам, чем к христианам». И. Самойлович же полагал, что добрый мир с Крымом полезнее войны уже потому, что если поляки «встанут на нас, то можно против них татар приговорить... я непременно сделаю, что татары всегда будут при нас». В ответ Е. Украинцев, прекрасно помнивший о татарско-украинских походах на Польшу, заявил, что православные «не пожелают... бусурман нанимать и наговаривать их на разлитие крови христианской», на что гетман возразил вполне реалистично и политически куда грамотнее: «Татары подобны мечу острому или городу крепкому; христиане носят же при себе меч для победы над неприятелем или для обороны. Кто ни есть, только б мне друг и в нужде помощник».

Логика гетмана сделала бы, как видим, честь и политикам XXI в. Поэтому дьяк, не удержавшись на таком уровне дискуссии, выложил последнюю карту: стал соблазнять казака возможностью пограбить крымчан, но тщетно. И. Самойлович отказался «менять золотой мир на железную войну» (Соловьёв, 1988. Кн. VII. С. 379—382). К тому же выводу пришел в переговорах с Москвой и искушённый политик, казалось бы, всецело заинтересованный в русском продвижении на юг, — константинопольский патриарх Дионисий.

Находясь на стыке восточной и европейской дипломатий, этот видный иерарх и политик полагал, что нападение на Крым принесет больше вреда, чем пользы, так как даст козырь в руки антирусской «партии» в Стамбуле, поддерживавшейся французами. Другими словами, сторонники войны, широковещательно заявившие, что думают о благе всех православных, явно действовали в чисто эгоистических интересах. Их не остановило и то, что христиане, «томившиеся» под крымским или турецким игом, вовсе не желали менять его на московское.

Возможно, решающее значение в решении этой проблемы имел заключённый между поляками и Москвой договор о вечном мире, вечном оборонительном и наступательном союзе от 26 апреля 1686 г. Согласно этому трактату Москва брала на себя обязательство уже с будущего года не только содействовать польской обороне от крымских набегов, но и самостоятельно, не дожидаясь каких-либо поводов со стороны южного противника, атаковать ханство «многими силами» (цит. по: Артамонов, 2001. С. 300). Вскоре этот договор, вполне осуществимый по причине невозможности для Порты оказать поддержку Крыму (она сама находилась во внешнеполитическом кризисе), стал реализовываться.

Весной 1687 г. В.В. Голицын выступил со стотысячным войском на Крым: «Правительнице» Софье нужна была громкая победа для укрепления странного статуса её любовника. Но поход окончился бесславно. Как говорит современный исследователь, специализирующийся на военной истории России, «...при подготовке похода на Крым были допущены серьёзные просчёты. Перед маршем 1687 г. не было составлено оперативного плана, не намечено промежуточных баз, не проведено боевых учений» (Артамонов, 2001. С. 303). Как выяснилось слишком поздно, не была даже налажена система обеспечения армии самым необходимым.

Огромное московское войско едва добрело сожжённой степью до Конских Вод и, обессиленное, повернуло назад. Оно не осмелилось выйти на крымские крепости Ислам-Керман, Гази-Керман, Мубарек-Керман или Мустрид-Керман, обходя их стороной. На штурм их В.В. Голицын «не имел ни желания, ни воли» (Артамонов, 2001. С. 303). При этом дело было не только в отсутствии свежей травы для лошадей. Из рук вон плохо организованный поход стоил жизни примерно половине противников Крымского ханства по причине элементарного голода в их рядах, болезней, с которыми никто не умел бороться (Кривошеев, 2006. С. 293). То есть русские загубили сами себя; согласно российской историографии, они вроде бы ни разу не встретились с главными силами противника, отбиваясь, по мере сил, лишь от молниеносных набегов небольших летучих отрядов крымской конницы. Впрочем, другие историки приводят сведения о настоящем разгроме, которому московская рать подверглась в том же походе⁷.

Причём, как утверждали современники, степь подожгли сами казаки, призванные в царское войско, — так велико было их неприятие войны с крымскими соседями. Кроме того, согласно рукописи сенатора-историка Ф.И. Соймонова, в Москву пришёл донос о том, что И. Самойлович переписывался с Селим-Гиреем, «чтоб им обоим, гетману с малороссийскими казаками от российской державы, а хану крымскому со всеми крымскими татарами от турецкого подданства отстать и будто бы им довольно друг другу помогать» (ОР РНБ, F. IV. 736/1—5. Л. 35 об.). Именно за эти и иные (прежде всего, с Польшей) крамольные контакты, как доказывают некоторые современники и участники тех событий, Москва сместила в 1687 г. И. Самойловича и назначила на его место И.С. Мазепу (Gordon., 1851. Bd. III. S. 177, 184—188).

В феврале 1689 г., начался второй Крымский поход, в который В.В. Голицын вывел ещё больше войска, 112 000 чел. Но если в первом князю мешала жара, то на сей раз походу чинилось «замедление за великою стужей и за снегами» (цит. по: Соловьёв, 1988. Кн. VII. С. 396). Тем не менее к середине мая русские подошли к Перекопу, рассчитывая найти приют и воду в обширных открытых селениях близ крепостных стен. Однако все посады были сожжены самими жителями, поспешившими укрыться в Ор-Капы, предварительно засыпав наружные колодцы. Вскоре начались неприятности иного рода. Ещё на подходе к перешейку на русское войско ударил ханский нуреддин, а уже под стенами крепости пришельцам стала угрожать куда худшая беда: из Бессарабии подошел Селим-Гирей с калгой Девлетом и 50 000 войска.

Гетман И.С. Мазепа. Неизвестный художник, Стокгольмский национальный музей

Но армия В.В. Голицына, ещё не осадившая Ор-Капы, вдвое превосходила крымскотатарское войско, отчего хан остановился в отдалении и вместо открытой битвы завёл переговоры. Смысл их был в возможности удовлетворить московские условия мира, которые стали гораздо скромнее. Русские требовали уже не Крыма, а лишь прекращения ежегодной дани хану. Селим-Гирей мудро затягивал переговоры до последней возможности. То есть до тех пор, пока князь, наконец, не догадался, что его попросту водят за нос в ожидании наступления летнего зноя и, соответственно, новых лишений для русского воинства (Бантыш-Каменский, 1822. Ч. III. С. 13—14).

Была и ещё одна причина бессмысленного стояния огромного русского войска у стен небольшой крымской крепости. В.В. Голицына осаждали воеводы, крайне опасавшиеся марша по безводному Северному Крыму в ситуации, когда и на сочных травах южноукраинской степи начался необъяснимый падёж лошадей. Люди просто испугались, что не на чем будет вернуться назад (Gordon, 1851, В. III. S. 235—238). Кроме того, главнокомандующий встретил сопротивление воевод, вообще передумавших пересекать Перекоп, «боясь попасть в ловушку в случае перекрытия перешейка» (Кривошеев, 2006. С. 293). Поэтому после длительных ожесточённых споров на военных советах в русском лагере, когда уже и людей, и животных начала мучить летняя жара, великое московское воинство стало разворачиваться для марша в обратном направлении. Ханские войска, прекрасно себя ощущавшие и в сухой степи, преследовали и били отставших вплоть до р. Самары (Бантыш-Каменский, 1822, Ч. III. С. 15).

Впрочем, не успели голицынские рати вернуться восвояси, как их командующий получил грамоту с высокой оценкой его бесславного похода⁸, что в общем-то соответствовало российской военно-пропагандистской традиции, сохранившейся и в XX в. и позже...

Подводя итоги обоим Крымским походам Москвы, нельзя не задать себе естественный вопрос: а были ли испробованы русскими иные, мирные средства к изменению переставших удовлетворять Софью условий мира? Оказывается, такие попытки делались. Перед началом войны московское правительство потребовало от Турции за отказ от войны «ни много ни мало, как уступить России Крым и обе крепости, запиравшие выходы в Азовское и Черное моря... далее — всех татар из Крыма выселить в Анатолию и уплатить контрибуцию в 2 млн червонных» (Богословский, 1940. Т. I. С. 207). Но тут же возникает второй вопрос: а могла ли Москва рассчитывать на положительный ответ султана? Ответ дает крупнейший советский историк петровской эпохи академик М.М. Богословский: Турции предъявили «требования, совершенно неприемлемые (выделено мной. — В.В.) для последней» (там же).

Другими словами, это был, очевидно, чисто дипломатический демарш, заранее рассчитанный на отказ, что давало некое оправдание разрыву Бахчисарайского мира. Но дипломатическая акция России представляет научный интерес и в ином плане. Это, по сути; программа южной её политики, впервые заявленная открыто. Программа, первую часть которой (захват Крыма) удалось, по словам М.М. Богословского, осуществить «ровно на сто лет позже императрице Екатерине II» (там же). Академик не дожил всего 15 лет до осуществления и второй её части, (депортации крымских татар в Азию), которую осуществил «отец народов» Сталин.

При всей неприкрытой враждебности Крыму ультиматум, направленный Кремлём в Стамбул, имел практическую ценность и для татар. Отныне они знали, на что могут рассчитывать в случае победы России на Юге. Вернее, что им будет не на что рассчитывать. Было положено начало затянувшейся на столетия, но неуклонно осуществлявшейся Россией акции, редчайшей в истории Европы. Во всяком случае, в применении к самой России аналогов не сыщешь в планах ни одного её неприятеля ни до XVII в., ни после. Самые далеко идущие прожекты такого рода предполагали смену правительств или государственного строя, порабощение народа и т. п., но никто и никогда не ставил себе целью, захватив Россию, полностью, до последнего человека, «очистить» её от всех русских.

У читателя могут возникнуть сомнения в правомерности сравнения судеб великой державы с историей среднею по размерам, к тому же полувассального ханства. Но ведь речь здесь идет о конце XVII в., когда Россия ещё не сделала тех шагов (в основном, в плане экспансии), что ввели её в сонм великих держав. Пока же у неё не хватало сил даже на то, чтобы избавиться от обязанности платить Крыму унизительные дани и «поминки». Другими словами, речь идет о двух соседних государствах, обладавших сравнимыми военными и экономическими потенциалами.

Несравнимым было иное — потенциал агрессивности. Идеология экспансии поднялась у России уже тогда на уровень, Крыму совершенно несвойственный. Поэтому именно Россия — держава, во главе которой стояли «христианнейшие» государи, ещё в XVII в. заявила без малейшего смущения о своей готовности захватить соседнее государство и стереть даже память о народе, некогда его населявшем. Без каких-либо полумер. Вот та жестокая реальность, с которой должны были отныне считаться все правители Крыма, разрабатывая свою внешнеполитическую концепцию.

Впрочем, соседи-казаки тоже. После бесславного окончания походов В.В. Голицына гетман И.С. Мазепа первым делом попытался наладить нормальные отношения с крымскими татарами. Хан с готовностью откликнулся на эту инициативу. Но когда его гонец прибыл в Малороссию с предложением восстановить мирные связи на обоюдовыгодных условиях Бахчисарайского трактата, то не гетман, а русские, всё грубее вмешивавшиеся в украинскую внешнюю политику, откровенно выступили против такого решения «южного вопроса» (Соловьёв, 1988. Кн. VII. С. 494). Затем на Украине разгорелась очередная смута, и переговоры вообще прекратились. Но, как увидим, ненадолго.

Через два года после первого Крымского похода, в начале 1689 г., Селим-Гирей был приглашён султаном Сулейманом II в Турцию. Как отметили крымскотатарские историки, многие «короткоумные» люди советовали хану не отвечать на приглашение, подозревая обычное окончание такого гостевания (в лучшем случае — ссылку на Родос или Хиос), «но хан, будучи человеком самостоятельного ума и проницательным, не обратил внимания на их кривые толки, выбрал из крымских аянов 5—10 человек дельных, опытных и красноречивых и, не питая никакого страха, в январе 1689 года отправился...» (Смирнов, 1887. С. 617—618).

Селим-Гирей действительно показал себя человеком проницательным. Незадолго перед этим он, командуя крымским и отчасти турецким войсками, одержал ряд блестящих побед над немцами, австрийцами и венграми. Что выглядело ещё контрастней на фоне почти постоянных военных поражений турок и внутренних смут в Порте на протяжении последних лет, вызванных бездарностью военачальников и чиновничьей коррупцией. То есть согласие хана на опасную поездку было вызвано не только его чувством собственного достоинства⁹. Сама Турция, её правительство были не в том положении, чтобы позволять себе даже малейшую бестактность по отношению к крымскому владыке: ему было оказано не просто внимание, но и чрезвычайное уважение, которое он, если быть объективным, безусловно заслуживал. Турецкий историк М. Фундуклулу говорит по этому поводу, что хан вообще «был почтён больше всех своих предшественников», с тех самых пор как Крым попал в зависимость от османов.

Продолжение истории этого визита на высшем уровне было не хуже начала. Прибыв в Турцию, получив приглашение на совет, где присутствовали главные сановники империи, Селим-Гирей не был принуждён к выслушиванию каких-то указаний или рекомендаций, как несчётное число раз случалось с его предшественниками. Напротив, всё собрание обратилось к нему с просьбой, чтобы он говорил. И тогда хан с жаром и нескрываемым гневом обрушил свою критику на военные и иные действия Порты в последнее время. Затем он перешёл к политическим мерам, которые абсолютно необходимы в ближайшем будущем, чтобы исправить ситуацию, чтобы прекратить дальнейшее усиление врагов обеих стран. Свою речь Гирей закончил безусловно оскорбительным для султана заявлением: «Если эти мероприятия не будут сделаны, то нечего тогда мне было вмешиваться в ваши дела в качестве вашего сторонника, нечего мне было поднимать ваш меч и состоять в вашей службе!» (цит по: Смирнов, 1887. С. 618—619). После этого хан неоднократно был приглашён на аудиенции к султану, на которых ему оказывалось всяческое уважение, а Сулейман II (1687—1691) даже собственноручно передал ему фирман, подтверждающий единовластие Селим-Гирея на всей огромной территории Крымского ханства.

После таких неслыханных знаков внимания естественным было ждать обратной реакции, в особенности от тех, чьи друзья или родственники жестоко пострадали от собственных клеветнических наветов на хана (достаточно сказать, что турецкий главнокомандующий Эген Осман-паша именно по этой причине был казнён). Поэтому, когда весной 1689 г., в ситуации нового «крымского похода» Москвы хан предпочёл защищать родину, вместо того чтобы вновь отправляться с турками в Европу, то на него при султанском дворе снова вылился буквально поток грязной клеветы. И даже обычные (обусловленные традицией) подарки, которые получал Гирей, теперь сопровождались, бывало, попрёками. Так, в адрианопольских покоях султана стали нормой бранчливые нарекания на то, что дружба с «лошадником-татарином» обходится Турции слишком дорого.

Двор Хан-сарая, старинная гравюра. Из коллекции Одун-базар-капусы

Тем позорней был провал этих интриг, когда ханом были одержаны ещё две блестящие победы. Вначале пришло известие из Крыма о том, что 300-тысячное войско «злодея-гяура Калисина» (В.В. Голицына) частью прогнано Селим-Гиреем и азовским отрядом Шегбаз-Гирея, частью ушло само из-за безводья и бесхлебья, причём крымским татарам досталась огромная добыча, брошенная бежавшими русскими. Затем крымское войско совершило молниеносный переход в направлении Бессарабии и наголову разбило многочисленный австрийский корпус в битве при Качанаке¹⁰. Благодарность султана была безмерной, он буквально осыпал хана и его приближённых подарками и пенсиями, предоставил Гирею лучшие дворцы Стамбула на полном обеспечении от казны, но взамен крымское войско должно было продолжать свой многовековой поход ради пользы империи. Впрочем, время для отдыха после изгнания московитов крымцам всё же было предоставлено.

Но не прошло и двух лет, как крымские конники были посланы далеко за Дунай, в Трансильванию (ныне Северная Румыния). Зимой 1691 г. они попали там в ужасные условия. Люди были вынуждены жить в полевых лагерях в жестокие морозы, причём при полной бескормице и голоде. Им пришлось перерезать лошадей, конники превратились таким образом в пехоту. Войско роптало на турок, но и на своего хана тоже. Селим-Гирей, судя по всему, оказался в сложной ситуации. С одной стороны, он понимал, что должен возвращаться с войском в Крым, оставшийся незащищённым при всё возраставшей московской угрозе (к тому времени была достигнута очередная польско-московская договорённость о совместном походе на Крым). С другой, хан был человеком чести и не мог не исполнять своего долга перед султаном, оказывавшим ему, его полководцам и правительству столь бесспорные знаки уважения и внимания. И хан избрал выход, редкий не только для Гиреев, но и других монархов: он отказался от престола.

Услышав о самоотставке Селим-Гирея, стамбульские сановники пришли в ужас, умоляли его отменить своё решение, а поняв, что хан непреклонен, стали просить хотя бы самому назвать себе достойного преемника и предложили при этом, к примеру, его старшего сына, калгу Девлет-Гирея. Но Селим, признав достоинства сына, назвал вместо него находившегося в отставке Саадет-Гирея, бывшего нуреддина (при хане Мурад-Гирее), мирно коротавшего свои дни в Турции. Султан во всём послушался Селима, и в Крым, не торопясь, окольным сухопутным путём поехал новый хан (Hammer-Purgstall, 1856. S. 167—170).

А Селим-Гирей I отправился в хаджж, приступив к исполнению мечты всей жизни. Его горячая религиозность (он являлся на протяжении многих лет активным членом суфийского братства мефлеви, был хафизом) находила выражение и в его выдающемся таланте исполнителя религиозной поэмы Месневи великого поэта-суфия Джалал аддина Руми.

Был он известен и как глубоко оригинальный, талантливый поэт, его имя (псевдоним Ремзи) встречалось и в зарубежных, в частности, турецких поэтических антологиях. Понятно, что хаджж был интересен для него не только с чисто религиозной стороны, так как он с юности питал великий интерес к путешествиям (Челеби, 1999. С. 56). Своей учёностью Селим-Гирей славился с юных лет, когда он ещё был одним из трех султанов-сыновей Бахадыр-Гирея I: «Селим Герай-султан овладел всеми необычайными и удивительными науками, стал хафизом всего Корана, изучил персидский язык и стал мудрым падишахом, читающим «Месневи», тысячеискусником весёлого нрава и милостивого характера... В науке чтения Корана он сведущ и изучил 7 стилей чтения, а в науке произношения звуков ему нет равных» (Челеби, 1999. Там же).

В не дошедших до нас источниках хан Селим предстаёт выдающимся покровителем народного просвещения, основавшим немало учебных заведений, усердным собирателем книг. При нём возросла роль шариата как морального компаса для всех мусульман, невзирая на их социальное положение. В то же время это был выдающийся политик и прирождённый воин: «всегда на коне, отдых для него и его войска, казалось, был противоестественным». В эпоху его правления давно уже ставшие оседлыми крымские татары считали особым шиком вести полукочевой образ жизни, на несколько месяцев исчезая в степи и ведя быт, «более приличный заперекопским ногайцам» (Castelnau, 1820. Vol. I. P. 338, 348).

Эти качества хана позволили ему «завоевать прочные симпатии знати и народа. В его правление Крым был свободен от внутренних кризисов», — приходит к выводу крупный современный учёный (Гайворонский, 2003. С. 55).

Что же касается сменившего его Саадет-Гирея III, то этот хан пробыл у власти недолго, с марта по декабрь 1691 г. Он был человеком крайне крутого нрава, не желавшим слушать никого, в том числе даже султана. Его племянник, известный историк Мехмед-Гирей, так описывает его: «Это был человек среднего роста, одноглазый, русобородый, наполовину седой; огненного нрава, видом Марс, ничьего мнения, кроме своего собственного не одобрявший, гордый и немилосердый; но он был популярен среди народа своим богатырством» (цит по: Смирнов, 1887. С. 632). Основная заслуга Саадет-Гирея III, на наш взгляд, в том, что он спас крымское войско от нового похода по приказу Порты (на Австрию), по сути, отказавшись исполнить приказ султана.

Внешне же дело выглядело так, что он слишком долгое время собирал армию из дунайских ногайцев, которые ещё менее, чем коренные крымцы, стремились к этому походу. Поэтому ханское войско, всё ещё не пришедшее в себя после страшной зимовки в Трансильвании, явилось на театр войны с опозданием. Османская армия, лишённая столь важной поддержки, потерпела поражение, но крымское войско вернулось домой невредимым и смогло подготовиться к предстоящим битвам на рубежах своей родины. Это упрямство, столь дорого обошедшееся Османской империи, стоило Саадет-Гирею II не только престола, но и свободы. Он был смещён новым султаном, Ахмедом II (1691—1695), и заточён на острове Родос, где умер в 1705 г.

В Крыму, таким образом, снова сменился хан. На место Саадета пришёл Сафа-Гирей II (1691—1692). Он открыто обогащался, занимаясь вымогательством и даже торговлей, чего за крымскими ханами не водилось ни до, ни после этого бесславного правления. Понятно, что такой хан утратил уважение и авторитет не только среди знати, но и остальных подданных, ещё помнивших блистательную эпоху Селим-Гирея I.

Дошло до того, что беи отказывались идти с Сафой в поход и, в конце концов, обратились к султану с просьбой о его замене кем-нибудь другим. Султан внял этому прошению, и Сафа-Гирей был отозван в Турцию, где его поселили на о. Родос. Там он целиком посвятил себя тому, к чему его, кажется, влекло всю жизнь — торговым операциям, занятию, для крымца презренному. Этом он и занимался до самой смерти, последовавшей в 1703 г. (Гайворонский, 2003. С. 63).

А освободившийся бахчисарайский престол был в 1692 г. снова предложен Хаджи-Селим-Гирею I — в третий раз. Хотя на его возведении настаивали сами крымские татары, и новый султан Ахмед II (1691—1695) относился к нему с неменьшим уважением, чем покойный Сулейман II, этот весьма пожилой по тем временам человек (ему пошёл седьмой десяток) согласился вернуться в Хан-сарай с явной неохотой и после долгих уговоров. Не прошло и трёх лет после его возвращения на родину, как повторилась старая история: его пригласили в новый поход (Османская империя должна была воевать одновременно с Россией, Польшей и Австрией). Причём, как показало будущее, Гирея с войском призывали на поля сражений не столько из-за военной силы Крыма (хотя она была ценна тоже), сколько по причине богатого опыта и безусловных полководческих дарований престарелого хана. Он фактически председательствовал на турецких военных советах.

Между тем его присутствие требовалось в Крыму по причине новых возможностей, открывшихся на Украине. Там вспыхнули массовые волнения, имевшие весьма перспективную для ханства направленность.

Примечания

1. Адиль-Гирей был сыном некоего Мустафы, чья мать-полячка была наложницей Фетх-Гирея I, впоследствии отпущенной им на родину. Её сопровождал ханский порученец Хаджи Ахмед, причём в течение времени, достаточного, чтобы его подопечная забеременела. Когда хану донесли об этом, он приказал казнить обоих. Они скрылись, затем женщина умерла при родах, а Хаджи Ахмед вырастил сына, назвав его Мустафой. Мальчик, с детства пасший овец, очевидно, обладал способностями, необычными для чабана, так как в зрелом возрасте был назначен нуреддином Мехмед-Гирея III (1710): в этом году в Крыму не оказалось ни одного принца крови, так как они временно нашли убежище в Турции. Тогда же Мустафу переименовали в Девлет-Гирея: кое-кто утверждал, что он сын Фетх-Гирея I и оттого имеет право на родовое имя (Халим Гирай, 2008. С. 69). У него родилось два сына, которых он назвал Фетх-Гиреем и Адиль-Гиреем — уже вполне законно. Однако впоследствии представителей этой родовой линии неофициально и полупрезрительно стали звать Чобан-Гирейлар, то есть «Гиреи-пастухи». Кроме хана Адиль-Гирея эта родовая ветвь дала правящему дому двух калг и одного нуреддина. Правда, некоторые из Чобан-Гиреев, хоть впоследствии и женились на ханских дочерях, высоких государственных постов достичь не смогли.

2. Ещё будучи молодым, но весьма учёным писарем, П. Суховей бывал в Крыму на переговорах. Там он добился такого уважения, что Адиль-Гирей провозгласил его гетманом Запорожья в качестве противовеса Петру Дорошенко. При этом из 6000 запорожских казаков половина тут же признала нового гетмана, который то находился в своей ставке, то разъезжал по степи во главе крымских отрядов, демонстрируя реальность союза казачества и Крыма.

3. Собственно, первое в эти годы нападение на заперекопских подданных хана имело место годом раньше. В 1672 г. упоминавшийся выше донской атаман Ф. Минаев повел казаков в приазовские степи. Многих ногайцев они уничтожили и увели с собой в полон женщин и подростков. Тогда же атаман заключил договор с калмыцким ханом Аюкой, по которому в 1673 г. орда в 40 000 человек должна была напасть на Крымское ханство совместно с казаками (Смирнов, 1946. Т. II. С. 128). Но кампании по ряду причин не воспоследовало. Тем не менее, уже пришедшие под Азов русские рати под руководством думного И.С. Хитрово и стольника, полковника Г.И. Касогова, остались здесь ждать будущего года. Численность их составляла 6100 чел., все они были вооружены мушкетами и привезли с собой около 70 пушек (указ. соч. С. 129).

4. С первых месяцев 1673 г. султан слал Селим-Гирею указания: хан должен готовить земли для новых подданных — ногайцев многочисленной Белгородской орды. Дело было в том, что получив по Бучачскому миру новые территории, Мехмед IV решил депортировать местных татар на земли ханства, а плодородную Белгородщину заселить чистокровными османами (Османская империя, 2001. С. 113). Хан же сразу понял, что такое насильственное изменение ситуации в ханстве является ничем иным, как начавшейся очередной попыткой ущемления крымской автономии. Однако он счёл нужным воздержаться от возражений. Иначе поступил П. Дорошенко. После того как турки по той же причине османского переселения не дали ему ничего из отвоёванных земель (кроме г. Могилева в пожизненное держание), он отказался от участия в их очередном походе и даже вступил в переговоры с Москвой.

5. Старый турецкий историк М. Фундуклулу посвятил этим событиям отдельный трактат с названием столь же красноречивым, сколь и явно субъективным: «Изложение того, как казацкий гетман Дорошенко, учинив мятеж против Двери Счастия и покорившись царю московскому, передал ему крепость Чигирин; как шайтан Ибрагим-паша, став главнокомандующим, отправился с Крымским ханом Селим-Гераем, и воротились они, не завоевав той крепости, за что и были оба отставлены, вытребованы к Порогу, арестованы и сосланы, а приказ о назначении главнокомандующим был послан Абазе Кёр Хусейн-паше; как его величество падишах двинулся в поход против крепости Чигирина, а старший брат отставного хана, Мюрад-Герай-султан, сделавшись ханом, был послан в Крым» (цит. по: Смирнов, 1887. С. 589).

6. Это было уже второе правление этого хана. Первое, продлившееся с 1671 по 1678 гг., осталось для истории малопримечательным, если не считать личного участия Селим-Гирея I в походе турецкой армии в 1672 г. на Польшу: в ставку османского главнокомандующего хан явился тогда стремя в стремя с гетманом П. Дорошенко.

7. В двух старинных трудах («Умдет-уль-ахбар» и «Эссеб-ус-сейяр») подробно изложен ход битвы, состоявшейся 17 июля у местности Кара-Йылга. Хан разделил свою армию на три части: одной командовал он сам, двумя другими его калга Девлет-Гирей и нуреддин Азамат-Гирей. Русские, численно намного превосходившие крымцев, потерпели поражение на второй день боёв. При этом татары захватили 30 пушек и около 1000 пленных. Тем не менее, В.В. Голицын не спешил с отступлением, приказав строить укрепление у селения Куяш, недалеко от Ора. Но силы пришельцев были на исходе, так как не было ни воды, ни корма для лошадей, и они должны были бежать. Знавший об их положении хан приказал перекрыть им путь к отступлению, стремясь к последнему, окончательному разгрому огромного войска противника. Но московиты, усыпив бдительность хана предложением о переговорах, ночью ускользнули. Причём основной их массе удалось спастись, хоть они и были настигнуты у Донузлы-Оба и снова «понесли значительные потери и убытки» (цит. по: Халим Гирай. 2008. С. 93—94). Отчего об этом поражении московского войска не упоминается (хотя бы в виде версии) ни в одном труде по истории России, можно только догадываться...

8. Софья и оба царя-соправителя писали князю в возвращавшееся войско, благодаря его за «победу», в результате которой крымские татары «...никогда не слыхано от наших царских ратей побеждены и прогнаны, и объявились они сами своим жилищам разорителями, отложа свою обычную свирепую дерзость, пришед в отчаяние и ужас... из Перекопи с своими поганскими ордами тебе не показались и возвращающимся вам не явились, и что ты со всеми ратными людьми к нашим границам с вышеописанными славными во всем свете победами возвратились в целости» (цит по: Соловьёв, 1988. Кн. VII. С. 397). Затем, уже по возвращении, на «героев» посыпались награды, справедливо возмутившие старых московских воевод.

9. Впрочем, Селим-Гирей имел на него право. Утверждают, что он не раз спасал турецкую армию, когда та была охвачена паникой, а султанские паши позорно бросали войско на поле битвы (Milner, 1855. P. 166). И ещё одно тонкое замечание нашего предшественника: «Этот хан, восхвалявшийся современниками, был не столько храбр, сколько велик, он был опорой [османской] империи (was the prop of the Empire) в совместной борьбе с Австрией, Польшей и Россией. В одной из кампаний, где он командовал объединённой (т. е. турецко-крымской. — В.В.) армией, он вызволил знамя Пророка, попавшее в руки врагов, и так увлёк янычар своим рыцарским поведением, что те приняли совместное между собою решение посадить его на трон в Стамбуле. Но Селим не любил ни власть, ни государственные почести, не раз от них добровольно отказываясь» (Milner, 1855. P. 166—167).

10. Между прочим, именно эта победа крымского стратега стала причиной новых инициатив в австрийской внешней политике. В том же году из Вены в Москву отправился имперский интернунций Курц, который начал всячески склонять русский двор к ещё одному походу на Крым, упирая на опасное для русских усиление ханства. И продолжались эти переговоры до тех пор, пока союзники не добились такого согласия, правда, уже не от правительницы Софьи, а от Петра I (Gordon, 1851. B. III. S. 280). Таким образом, можно сделать неожиданный, но не парадоксальный вывод: своими воинскими успехами Селим косвенно повлиял на Москву в принятии ею решения насчёт новой агрессии против Крыма.